Отправлено: 30.06.08 17:48. Заголовок: «… и я». Ориджинал. PG-15 (возможно, потом выше), angst, в процессе. продолжение от 19.10.08.

Название: «… и я».
Автор: Yuk@ri она же вместо_Шульдиха.
Бета: Sutil (до 48-й страницы), Sienna Rise (c 67 страницы)
Консультант: Наги_Наое
Рейтинг: PG-15 (пока что так, потом не знаю).
Жанр: Angst, местами - Drama, местами - Humour. Возможно, в последствии, Romance. (В общем, «смешались в кучу кони, люди…» =))
Размер: Макси.
Состояние: В процессе.
Предупреждение: В тексте присутствует нецензурная лексика (хотя и не так много), сцены физического и морального насилия (первое без графического описания).
Разрешение на публикацию получено.

 Отправлено: 17.07.08 11:15. Заголовок: …Я проснулся около д..

…Я проснулся около двенадцати часов дня. Вставать ужасно не хотелось, впрочем, как и всегда: чем позже я просыпался, тем больше была вероятность того, что весь мой день пройдет в постели. Я просто хочу расслабиться и, перевернувшись на другой бок, спать, спать, спать.
А что, собственно, мешает мне так и сделать? Я улыбнулся и, сладко потянувшись, завернулся в одеяло. Стоп! Какое еще одеяло?! Под ним же заснул Илья! Причем, сделал это так, что отвоевать хотя бы кусочек, не представлялось никакой возможности, и я спал под пледом. Только вот он – плед - лежит аккуратно сложенный на кресле. Так. Выходит, рыжий утром встал пораньше и укрыл меня? Хм, странно, учитывая, что он на меня все же обиделся. А еще если Илья и встает, то создает столько шума и возни, что не проснуться невозможно.
Я вздохнул. Похоже, придется постараться, чтобы задобрить Илюху: смотреть несколько дней на него, пытающегося делать вид, что все в порядке, мне не очень хочется.
А для этого надо, как минимум, встать. Я еще раз потянулся и решительно отбросил одеяло в сторону.
Из кухни и ванной комнаты доносились какие-то звуки, которые, при желании, можно было бы индифицировать, как пение и плеск воды. Хотя я бы это назвал брачными воплями мартовского кота (или не воплями, а криками: не знаю, как выразиться точнее) и Ниагарским водопадом.
И в квартире опять чем-то очень вкусно пахло... Блин, ну, это же надо было вчера не заметить кулинарных стараний Ильи!
Застелив кровать, я вышел в коридор и чуть не был сбит рыжим, пронесшимся мимо меня в ванну и повязывающим на ходу фартук. Похоже, Илья меня даже не заметил. А может, и не захотел замечать… Господи, как ребенок!
Из ванной комнаты тут же послышались грохот, плеск и сдавленные ругательства. Я, осторожно обойдя лужу, растекающуюся из-под двери, заглянул внутрь. То, что я увидел, мягко говоря, повергло меня в шок: Илья стирал. Поражали конкретно две вещи: что стирал и что Илья. Я мог представить себе все, что угодно с участием Ильи, но только не стирку.
Как заправская домохозяйка, Илья набрал в ванну воды, высыпал туда все грязные вещи из корзины для белья, которая валялась рядом перевернутая, и, судя по громадным пузырям пены, опрокинул не меньше пачки со стиральным порошком.
Мне стало слегка нехорошо: в мутной воде мелькали как мои брюки, свитер, так и какие-то шелковые вещи Ильи, краешек моей уже некогда белой рубашки, носки. В общем, те вещи, которые, на мой взгляд, никак нельзя было стирать вместе. Сам рыжий оперевшись о край ванны, что-то сосредоточенно искал на ее дне одной рукой. Голая спина блестела от пота, домашние шорты слегка слезли, так что было видно часть его ягодиц, смешно топорщились завязочки фартука.
- Черт! Где же ты, пакость сине-чешуйчатая, чтоб тебя трижды об стену! – босые ноги разъезжались в выплескивающейся мыльной воде, но Илья решительно не обращал на это внимание и продолжал бормотать, прибавив к поискам вторую руку, - Хотя об стену уже не надо... Сволочь, почему ты слетела именно в ванну?! Ой!
Он все-таки поскользнулся. Пытаясь удержать равновесие и не упасть, Илья схватился за одежду в воде и, видимо случайно, его руки наткнулись на то, что он так упорно отыскивал. Во все стороны полетели ошметки пены и вода.
- Нашел! Аааа!!! – приземляясь на свою пятую точку, закричал безумный рыжий, сжимая в руках мой свитер и флакон с туалетной водой. Комментарий не заставил себя ждать, - Вот же ж блядь!
Я не смог удержаться и рассмеялся. Меня заметили. Цепляясь за край ванны, сердито швыряя туда свитер, рыжий поднялся на ноги. Слегка охнув и потерев ушибленное место, он изрек:
- Не добрый день! Тебе нужно куда-нибудь в другое место повесить эту полку, - широкий жест в сторону «этой полки» и в ванну полетели еще несколько флакончиков.
Илья как-то по-детски обиженно проводил взглядом упавшее и посмотрел на меня:
- Да, ебись оно все конем! – он вздохнул, - Чего ты ржешь?
- Ничего, - смеясь, произнес я, обходя Илью и наклоняясь, чтобы вытащить из шкафчика, находящегося под ванной, тряпку и ведро, - мне просто смешно. Скажи, а это все, - я показал на одежду, плавающую в воде, - нельзя было отнести в прачечную? На первом этаже, ты же знаешь.
С этими словами начинаю вытирать лужу на полу: я, конечно, люблю море, но только не у себя в квартире, а устроить потоп, пожар и маленькую войну – это вполне в духе рыжего.
- Знаю, но я и сам могу постирать! – я неопределенно фыркаю, и Илья начинает возмущаться, - Ты что, думаешь, что я даже этого не могу?
- Почему «даже»? – удивленно смотрю на него, отрываясь от вытирания пола.
- Потому! – зло отвечает он.
- Послушай, Илья, просто было бы безопаснее и быстрее отнести это в…
- Я могу сам! Ты понял? – он отворачивается и начинает с яростью тереть первую подвернувшуюся вещицу в мыльной воде.
Сомневаюсь, что от нее что-то потом останется…
- Понял. Только вот ты свалил все в кучу! – я бросаю тряпку в ведро, подхожу к ванной, и, подцепляя пальцами мою рубашку, приподнимаю, и сую под нос Илье, - Вот это было до твоей стирки белым! Что мы видим сейчас?
Швыряю обратно и возвращаюсь к луже. Рыжий скрещивает мокрые руки на груди и сердито щурится. Его, похоже, совсем не волнует, что вода и пена впитываются в фартук, стекают на его босые ноги. Хотя, он и так уже мокрый: еще несколько капель не повлияют на его внешний вид.
Илья стоит и прямо-таки пожирает меня глазами. Почему мне кажется, что он сейчас сдерживается, чтобы не наговорить мне много «приятных вещей»? Но разве я не прав: кто так стирает?! Готов биться об заклад, что никогда раньше рыжий этого не делал, а сейчас… Назло мне что ли? Или… Ну, конечно, я же приведу сюда другого человека: Илья просто ревнует и старается доказать, что он лучше всех.
- Не надо так на меня смотреть. Ты дыру во мне прожжешь, - отжимаю тряпку в уже почти полное ведро.
- Так мне уже и смотреть… - он не заканчивает фразу и принюхивается. Его глаза округляются, - Вот блин!
Илья срывается с места, около меня опять поскальзывается, и чтобы не упасть с силой опирается на мое плечо. Я в свою очередь, машинально, хватаюсь за ведро с водой. Оно переворачивается. Рыжий отталкивается от меня, его ведет в сторону, но он ладонью шлепает по стене, в попытке не упасть повторно, и, наконец, выровнявшись, уносится на кухню.
Через секунду оттуда доносятся шипение, громыхание посуды и возмущенные возгласы. Теперь запах горелого чувствую и я.
Уныло смотрю на лужу перед собой. «Я убью его когда-нибудь», - обреченно проносится в голове, вздыхаю, и беру тряпку.
…Мы с Ильей сидим на кухне. Рыжий хмуро ковыряет вилкой в своей тарелке. Сегодня он вытащил из настенного шкафчика набор посуды, который мне когда-то дарили на новоселье и я ни разу им еще не пользовался: если честно, совсем про него забыл. Меня вполне устраивала простая посуда, не сочетающаяся друг с другом по стилю и рисунку: в этом я видел уют. Странно, да? Что может быть уютного в белоснежной тарелке с какими-то голубыми цветочками по ободку и кружке с разноцветными клеточками? Только, сидя в темной кухне, смотря куда-то за окно: на город, на ночное небо, - мне хотелось есть и пить именно из такой посуды. Это грело.
Но сейчас мне было важно сделать что-то приятное для Ильи, и я промолчал. Посуда из прозрачного термостойкого черного стекла: идеально, стильно, практично. И совершенно безлико. Но он старался…
Как я понял, пробуя свою порцию еды, передо мной был очередной кулинарный изыск.
Больше я не собираюсь повторять вчерашнюю ошибку, поэтому восхищаюсь вкусом и хвалю стряпню рыжего (совершенно искренне), добавляя тихое «спасибо». Причем, я непросто его поблагодарил, а примирительно протянул руку и коснулся кисти, погладив пальцы. У Ильи тоже красивые руки. Почти такие же красивые, как и у звереныша.
Илья вздрогнул от прикосновения и посмотрел мне в глаза. Сталь и лед, серый и голубой... Должно быть, холодно от таких оттенков, верно? А меня почему-то бросило в жар, словно слишком низко к огню наклонился: еще чуть-чуть и пламя лизнет щеку, поцелует, оставит вереницу вздувающихся пузырями ожогов. Расплавленная сталь и обжигающий лед. Черт, и что-то такое было в его взгляде, как будто он меня о чем-то просил, вот так, молча. Рыжий, рыжий, если ты думаешь, что я умею читать чужие мысли, то ты сильно ошибаешься: не умею. И не хочу.
Мы смотрим друг на друга и это пронизывающее нечто в его взгляде гаснет, становится безликим, уравнивающим оба цвета. Как в черно-белом телевизоре: без нюансов, без оттенков серого и голубого. Падает невидимая шторка, искорка с шипением гаснет.
Илья медленно отодвигает свою руку, берет вилку и принимается за еду. Аккуратность, отстраненность. Черт, рыжий, я хочу жить своей жизнью! Хочу иметь по праву принадлежащее мне!
- Ты прав, - отвечает Илья ровным голосом, начисто лишенным каких бы то ни было эмоций.
Я что сказал последнюю фразу вслух?
Откидываюсь на спинку стула:
- Извини меня за вчерашнее.
Глаза Ильи на секунду опять становятся разноцветными, но он словно мысленно что-то напоминает себе и взгляд снова тускнеет.
- Все в порядке, – и тут же, без перехода, - Я не пересолил?
- Нет, не пересолил. И даже не подгорело, - я улыбаюсь, пытаясь шутить, но рыжий не реагирует, тогда я серьезно добавляю, - Очень вкусно. Как и вчера. Мне очень понравился твой…
- Не надо мне делать одолжений, Егор, я видел утром смс, - теперь он даже не поднимает голову.
Почему мне вдруг кажется, что и кухня становится безлико-серой? Только нелепым ярким пятном огненно-рыжие волосы Ильи.
Теперь мы оба молчим. Я заканчиваю есть первым. Складываю грязную посуду в раковину. Рыжий сосредоточенно пытается поймать скользкую маслину в своей тарелке, а я выхожу из кухни. За спиной раздается тихое позвякивание посуды, звук отодвигаемого стула и шуршание пакета в мусорном ведре. Вздыхаю: Илья доедать не стал, предпочтя все выкинуть. Но я же извинился! Упрашивать его я не собираюсь, если захочет помириться, то сам подойдет.
Проходя мимо ванной комнаты, я останавливаюсь, делаю шаг в сторону прихожей, и медленно разворачиваюсь:
- Чтоб тебя!.. – сдавленно ругаюсь и решительно переступаю порог ванны, зажигаю свет, закатываю рукава и… начинаю стирать.
Мало мне наглого маленького паршивца, так еще и рыжий себя ведет, как уязвленная девица! Да, что я сделал такого?! Пришел поздно, не заметил новую стряпню. Что теперь истерики закатывать?! Уроды! И он, и звереныш! Тебе, Илья, еще повезло, что ты не объект моих фантазий! А с того… с того я шкуру спущу! Подумать только, я опять стираю! Я!
Меня до того взбесило все это, что я даже не заметил, как вошел Илья. Машинально вытираю тыльной стороной ладони взмокший лоб, и по виску начинает неприятно течь мыльная вода. Ну, прекрасно: теперь я еще и в пене весь!
Рыжий внимательно смотрит, а потом его губы разъезжаются в улыбке. Он делает шаг ко мне и отирает ладонью мокрый след с моего лица, наивно спрашивая:
- Ну, и как нужно правильно стирать?
Злость отступает и я тоже улыбаюсь, возвращаясь к мучению какой-то вещицы:
- Я, по-твоему, эксперт?
- Да, - рыжий наклоняется, берет плавающие на поверхности, брюки и начинает яростно их тереть.
Еще минут пять мы продолжаем это забавное занятие. Потом, не сговариваясь, смотрим друг на друга:
- Так ты говоришь прачечная…
- На первом этаже…
И уже хором:
- К черту!
Илья весело смеется, а мне становится почему-то легко-легко. И глаза Ильи снова искрятся.
Мы, в четыре руки, заталкиваем мокрую одежду в корзину для белья, чтобы положить конец этому безобразию под названием «стирка».
…Остаток дня я хотел посвятить подготовке комнаты для звереныша. Можно было, конечно, ничего не делать и поселить его… да, хоть в кладовке.
Антон у меня почти месяц и если бы я его забрал сюда раньше, то, возможно, так бы и произошло. Но сейчас он меня бесил и завораживал, он будил во мне какие-то совсем уж не понятные чувства, вызывал мои приступы, внезапно накатывающие и так же внезапно отступающие. Что бы я ни говорил, но Антон - уникальное существо. А уникальное существо достойно жить в приличных условиях. Тем более, если я собираюсь нанять кого-то для его обучения: место обитания мальчика не должно вызывать никаких вопросов. Что ж, попробуем сделать из этого всего приличную комнату для мальчишки четырнадцати лет.
Этой комнатой я практически не пользовался: спальня, кабинет, гостиная – этого было вполне достаточно и комната служила мне свалкой для различного барахла, которое по каким-либо причинам оказалось у меня в квартире и которое выкинуть просто не доходили руки. Вот никогда не замечал за собой плюшкинских наклонностей, но каждая ненужная вещь будила какие-то воспоминания: если начинать здесь все разбирать, то это затянется не на один час. А убирать я не люблю. Тут и подарки от моих знакомых, и то, что я сам покупал в силу каких-либо обстоятельств: чаще всего просто на память.
Сейчас, сидя около груды различных вещей, сваленных, как попало, я не представлял, что со всем этим делать?
- Выкинь, - я не стал оборачиваться и возражать: будь воля Ильи, то половина моей квартиры была бы уже давно отправлена на помойку.
Просто взял в руки громадную морскую раковину с резного турецкого столика: она была всех оттенков розового, ребристые бока, не покрытые лаком, хвостики краев, как зубцы короны. В голову пришла мысль: интересно, ведь почти в каждом доме есть такая ракушка и стоит на самом видном месте, а с нее стирают пыль, прикладывают к уху, чтобы услышать шум моря. И у каждой ракушки своя история о том, как она попала к своему владельцу. От банальностей до каких-то героических подвигов и приключенческих историй. Никогда не стал бы выдумывать: я ее купил у какого-то мальчишки, когда ездил в туристическую поездку по Средиземному морю.
Мальчик лет девяти почти задаром отдал мне свое сокровище и с громким криком унесся прочь, сверкая голыми пятками. Перед этим он что-то говорил про то, что такие раковины лежат на неимоверной глубине и достать их безумно сложно. Я поверил. Розовое чудо напоминало мне ангела и почему-то всегда было теплым на ощупь.
Я приложил ракушку к уху: шорох гальки. А может шелест крыльев?
Со вздохом кладу раковину на выложенную мозаикой поверхность столика. Ее тут же подхватывают руки Ильи. Рыжий не рассматривает: он сразу утыкается в ракушку носом.
- Раковину надо прикладывать к уху, а не к носу, - не удерживаюсь от риторического замечания.
Илья смотрит на меня поверх резных краев раковины, но нос так и не достает:
- Она пахнет морем.
- Она пахнет пылью. Я уже забыл, сколько лет она пролежала тут.
- Нет, морем! Понюхай!
- Не хочу. Не отвлекай меня, мне еще все это надо убрать, - от мысли о неизбежности уборки мне становится нехорошо и даже подташнивает.
Илья возвращает раковину на место и вздыхает:
- Егор, ты – скотина.
- Я помню: ты поведал это в первый же день своего пребывания в моей квартире.
- Я не напоминаю, а констатирую факт: ты ужасный человек, не знаю, почему я тебя… - рыжий запинается, и я с интересом оборачиваюсь к нему.
Губы Ильи как-то иронично изгибаются и он продолжает свою фразу, но… то ли он хотел сказать?
– …почему я тебя терплю.
Я фыркаю:
- Это говорит человек, живущий в моем доме!
- Да, пошел ты! – рыжий смеется, - Я тебе помогу. Сейчас схожу за ведром и тряпкой: пылищи тут - слона можно до смерти зачихать.
- Турок! Сам-то понял, что сказал?
- А мне по фиг, - доносится уже из коридора.
- Я так и понял, - тихо отвечаю я, обреченно оглядывая комнату и прикидывая с чего бы начать.
Немного постояв, я решительно пересекаю пространство комнаты, с ловкостью какой-нибудь танцовщицы или танцора, обогнув груды из сваленных в кучи вещей и мебели. Тут с легкостью можно переломать ноги, споткнувшись обо что-нибудь.
Оказавшись около окна, я потянул за кисти тяжелых штор… Когда-то мне казалось верхом изысканности иметь в комнатах на окнах в качестве занавесей тяжелые парчовые шторы. И именно такого цвета: темно-бардовые. Со временем я сменил их на полотняные жалюзи, полностью пересмотрев дизайн своего дома, но тут, словно кусочек прошлого и хотелось оставить все как есть.
Шторы с шелестом распахнулись, впуская в комнату свет зимнего холодного солнца, которое желто-серым пятном висело над городом. Я слишком резко распахнул шторы, и меня буквально окутало пыльным облаком. Не удержавшись, я чихнул так, что длинные пряди волос упали мне на глаза.
Я поднял голову и посмотрел сквозь обнаружившийся за шторами тюль на серое небо со снеговыми тучами. Ветер гнал, сминал, менял их очертания. Машинально убирая волосы с глаз, мне вдруг показалось, что это не ветер гонит тучи, а мой дом, моя квартира несется сквозь них, словно корабль, фрегат на полных парусах. Прямо как в книжках про корсаров, которые читал в детстве. Еще немного и я увижу чаек, парящих над неведомой землей за облаками. Мелькнула глупая, смешная мысль отдернуть тюль, залезть на подоконник, распахнуть окно и расставить руки, став похожим на статую Христа на горе Корковадо в Рио-де-Жанейро… Почему-то Роза из «Титаника» мне не вспомнилась и я усмехнулся: похоже на манию величия.
Отвернувшись от окна, я осмотрел комнату. Кусочек застывшего времени: для меня оно всегда здесь останавливалось, смешивалось в какой-то единый душный поток, словно аромат духов в одном из парфюмерных магазинов Парижа, когда за стенами торгового зала творится таинство создания самых завораживающих ароматов - запахи, каждый со своей историей, своей тайной. И можно стоять, вдыхать этот дурманящий коктейль, впадая в состояние близкое к прострации.
Помню небольшой магазинчик, в который я забрел по ошибке и где пожилой француз, увидев мой растерянный взгляд при виде множества склянок с ароматными жидкостями, взял на себя обязанности гида по миру духов. Я до сих пор не пойму, как ему удалось уговорить меня на покупку одного из причудливых флаконов с духами.
Старичок говорил про соединение в этих духах всего истинно французского, традиций старинной парфюмерии и новейшей моды нашего века. Говорил об изумительном сочетании кожицы черной смородины и смолы из Ирана и что нота «сердца» этих духов – болгарская роза и ирис из Флоренции, соединенные с ароматом дубового мха из Венгрии и пачули из Индонезии. Парфюмер говорил так вдохновенно, что я невольно запомнил до мелочей его речь, смотря вглубь хрустального флакончика. В тот момент я мог предсказать будущее, мог поведать о любой тайне этого мира: вид янтарной жидкости во флаконе мог рассказать мне все, что бы я ни попросил. Смешное детское чувство всезнания. Или сказки.
Этот флакончик и сейчас стоит на верхней полке рядом с потрепанными книгами. Стоит несправедливо забытый. Интересно, а в таких флаконах могут селиться джинны, исполняющие желания? Впрочем, какая мне разница: мне нечего желать - у меня все есть.
Я слышал, как в коридоре чертыхался Илья, кажется разлив ведро с водой, которое он хотел принести сюда. Отрешенно думал, что второй потоп, за последние сутки, для моего паркета может сыграть решающую роль, но желания сердиться почему-то не было.
Илья был всего лишь в коридоре, в нескольких десятках шагов от меня, но вместе с тем так далеко: далеко от меня и от мира этой комнаты. Так выглядят машины времени: как комнаты заваленные хламом, который, если взять его в руки, становится маячком из прошлого?
Я подошел к письменному столу, придвинутому почти вплотную к стене. На нем стоял маленький кувшинчик с резными ножками из красного дерева. На кувшине был изображен дракончик, раскрашенный красной и золотой красками. Казалось, что мифический зверь обвился вокруг сосуда, охраняя его содержимое и черный глаз недобро поблескивал лаком, усы разлетались от порывов невидимого ветра, когтистые лапы цеплялись за нарисованные горы. Рядом с кувшином ютился, похожий на стакан из вагонов метро, надсвечник. Я не знаю, как правильно выразиться: никогда не задавался вопросом, как это называется на самом деле: в общем, такая цилиндрическая штуковинка без дна и верха, на трех витых ножках. Стенки ее изрезаны причудливыми узорами, в виде многочисленных солнц, планет с кольцами, звезд и если внутрь поставить свечку, то сквозь щелочки будет литься свет, ложась узорами на стены. Как в детском «волшебном» фонаре.
Из коридора опять послышался плеск. Далее последовала короткая пауза и довольно громкая нецензурная отповедь многострадальному ведру, с упоминанием дальней родни несчастного по материнской линии.
Я, не выпуская из рук только что откопанную на столе погремушку, протиснулся к двери через груды вещей, лежащих на полу, и выглянув в коридор.
Илья стоял посередине коридора в «море разливанном», уперев руки в бока. За край его шорт была заткнута тряпка для протирания пыли, в которой смутно угадывался мой старый носок. Опрокинутое ведро лежало около ног рыжего, и он смотрел на него довольно угрожающе.
- Илья, - позвал я, и он сразу повернулся в мою сторону, ожесточенно сдувая со лба рыжую прядь, которая не преминула тут же вернуться на свое место, - Илья, ты в курсе, что этот паркет обошелся мне в целое состояние?
Рыжий возмущенно посмотрел на меня и топнул босой ногой по луже, обдав меня брызгами:
- Егор, а ты в курсе, что я, вообще-то, тебе добровольно помогаю, пока ты развлекаешься? – Илья слегка качнул головой, указывая на погремушку в моих руках.
Я еле сдержался, чтобы не усмехнуться и мне захотелось немного подразнить своего друга. Я принял скучающий вид и, покачивая погремушкой, произнес:
- Нет, я вижу, что ты мне добровольно вредишь. Это уже третье ведро за день, которое ты опрокинул! Совесть есть?
Как и предполагалось, рыжий сердито прищурился:
- Совесть у меня? Да, ты шутишь: конечно, нет!
- Кто бы сомневался, - я вздохнул и отбросил погремушку вглубь комнаты, - Собирай воду и приходи, а то я начну думать, что ты действуешь по принципу: тебе помочь или не мешать?
Не дожидаясь, пока Илья мне возразит, я вернулся в комнату и приступил к разбору завалов, стараясь не поддаваться воспоминаниям, которые настойчиво просыпались во мне с каждой взятой в руки вещью.
Через некоторое время я услышал шаги Ильи, который, наконец-то, донес полное ведро до «пункта назначения».
Мы молча сортировали вещи, а потом я подавал их рыжему, который аккуратно протирал их тряпочкой и вытаскивал в коридор, чтобы они не путались у нас под ногами. Каждый предмет удостаивался комментария со стороны Ильи или громкого фырканья, только я не собирался реагировать на это: да, я люблю экзотические вещи и совсем не вижу повода для слов «ну, и хрень» по отношению к палке для вызывания дождя, или маскам тотемных божков, или барабану в виде вазы с отверстиями. Но рыжего, похоже, совершенно не смущало мое молчание.
Через несколько часов совместного труда, комната приобрела некое подобие жилого помещения, а не склада.
Я принес пылесос, который у меня тут же отобрал Илья:
- Я сам! – он вцепился в него как маленький ребенок и я, улыбнувшись, не захотел с ним спорить.
Пока Илья пылесосил, я огляделся: осталось докупить кровать, поставить новую, более прочную дверь и врезать в нее замок, - после этого можно заселять сюда звереныша.
Конечно, комната выглядит странновато для четырнадцатилетнего подростка, но зато теперь ему точно будет, чем заняться в одиночестве.

 Отправлено: 17.07.08 11:16. Заголовок: Сегодняшний день мож..

Сегодняшний день можно смело отнести к той категории дней, когда по какой-то не понятной даже тебе самому причине никак не сидится на месте, а время тянется, ползет медлительной улиткой. И вот десятый или двадцатый раз за последние пять минут смотришь на электронные цифры часов, а они, словно бы издеваясь, никак не хотят сменяться одна на другую.
Сегодня я должен буду привезти звереныша сюда, в мой дом. Как только Антон переступит порог квартиры, он окончательно станет частью моей жизни. Это слишком близко, опасно близко, но я… хочу этого! Я этого желаю… Подобные мысли выбивают меня из колеи, чертовски выбивают. Мне хочется нервно взъерошить волосы, сжать в кулак надоедливую челку, которая без конца лезет мне в глаза, даже если я ее убираю за уши. Раздражает.
Я сижу в его, уже его – Антона – комнате и методично выкуриваю сигарету за сигаретой. В пепельнице возле моих ног растет горка сморщенных окурков. Пальцы немного дрожат, и я это замечаю, когда стряхиваю на скорбный холмик «невинно убиенных сигарет», как выразился Илья, пепел.
Надо заканчивать с куревом, а то даже за несколько часов запах сигарет не выветрится. Не то чтобы это меня волновало, просто мне совсем не хотелось увидеть, как звереныш брезгливо морщит свой нос. Как он показывает свое пренебрежение… свое отвращение. Мне невыносимо видеть именно такие его эмоции: он – жертва, моя жертва. Однако ему достаточно один раз насмешливо посмотреть мне в глаза, и я понимаю, что это не так. Жертва – я. Он ловит меня на крючок своих взглядов, как рыбак ловит глупую рыбу, позарившуюся на червя. Антон не может быть настолько умен. Мимика звереныша заставляет наплевать на все и я, изменяя себе, поддаваясь своим слабостям, начинаю специально курить при нем.
Есть много людей, которым не нравится запах моих сигарет, но не всем из них придется с этим смириться.
Сегодня я добр: это особенный день, и мне совсем не хочется его портить каким бы то ни было неэстетичным зрелищем. А сморщенный нос мальчишки как раз будет таковым. Тогда мне захочется сделать ему больно…
Я затушил сигарету и уставился на табло электронных часов: ехать надо было вечером, чтобы Антона видело как можно меньше людей. И тут дело совсем не в страхе быть раскрытым: вряд ли в том доме, в котором я живу, хоть кто-нибудь смотрит объявления по телевизору – вряд ли кому-то до этого есть дело - о пропавших детях или обращает внимание на расклеенные по заборам листки с отвратительно отпечатанными на принтере фотографиями. Тут я усмехаюсь: просто интересно, милиция и правда надеется кого-то найти, опубликовав подобные снимки, которые на оригинал смахивают так отдаленно, что порою не понятно, что на них вообще изображено – по крайней мере, я часто видел вместо лиц какой-то странный набор пятен и клякс.
Я мог бы предоставить стражам порядка не одну сотню намного более качественных снимков. Но я не хочу делиться этим ни с кем: они не заслуживают.
Если кто-то и опознает мальчика, то… разве не он сам захотел со мной остаться? Сам. Он сам это четко произнес: «Я согласен остаться, я согласен тебя слушаться». Он согласен на все и мне нечего боятся.
Кроме того, – улыбаюсь и ожесточенно тру лоб пальцами – я кое-что придумал, и узнать Антона будет сложно. Признаюсь, что я сначала хотел сделать мальчику укол, чтобы он спал, но потом решил, что это не очень хорошая идея: я, несущий на руках безвольное тело подростка, вызвал бы только ненужные вопросы и домыслы. Я поступлю намного… веселее. У меня для этого уже все готово. Это будет своего рода экзамен для звереныша: если он его выдержит - останется тут, если нет… то что мне мешает затолкать его в машину и отправить обратно?
Я поднялся с новенькой кровати, которую привезли вчера вечером, и подошел к окну. Я не могу больше ждать.
За моей спиной раздались тихие шаги, и спустя несколько секунд на плечо опустился подбородок Ильи:
- Нервничаешь? – теплые пальцы пробежались по извилинам ушной раковины, щекоча легкими прикосновениями, потянули за мочку, задели линию скул.
Мне захотелось отдернуть голову: более неудачного момента для заигрываний рыжий вряд ли смог бы выбрать.
- Нервничаю, - отвечать лучше было честно, иначе Илья бы не отстал, а так он почувствует мое настроение, и не будет приставать. По крайней мере, я на это очень надеюсь.
Но сегодня Илья, видимо, не хотел меня понимать. Он отстранился, отошел куда-то в угол, зацепив на ходу барабан в виде огромной вазы с отверстием посередине, и уже оттуда задал столько неуместный вопрос, что я невольно поморщился:
- Что в нем особенного, Егор?
Словно и не было совершенно спокойных суток, в течение которых рыжий не спрашивал меня ни о чем, не поднимал ту тему, из-за которой мы поругались, когда я сообщил ему, что теперь нас будет трое.
- Я не понимаю, о ком ты, - я все прекрасно понимал, но разговор начинать не хотелось: мне стоило огромных усилий сдерживаться.
Да еще и голова начинала болеть. Нехорошо так болеть… Пожалуй, перед поездкой мне нужно будет выпить несколько таблеток.
Илья повертел в руках какую-то маску тотемного божка и, отбросив ее в сторону, повернулся ко мне:
- Я пытаюсь осознать, что в нем такого, чего нет во мне, - это то, что так тебя беспокоит, рыжий? И что будет дальше, когда ты поймешь положение вещей: выполнишь любой мой каприз или пойдешь и заявишь на меня?
- Илья…
- Что Илья? Мы вместе живем!
- Это легко исправить.
- Ты урод! – видимо, он долго решался перед тем, как начать этот разговор.
Только мне не нравится, что наши отношения начинают принимать подобную окраску: я никому и ничего не должен. Абсолютно никому и ему в том числе.
- Мне очень приятно, что ты меня оцениваешь столь высоко.
Рыжий нервно прошелся по комнате, пнул ножку стола.
- Знаешь, ты меня поражаешь просто. Неужели так трудно ответить на мой вопрос?
Я сложил руки на груди и нахмурился:
- Ты хочешь предъявить мне какие-то претензии? Не советую даже начинать.
Рыжий хмыкнул:
- Серьезный разговор не получается?
- Ты догадливый, - голова стала ныть еще сильнее. Илья я прошу тебя, я же не выдержу!
- Тогда скажи, просто скажи, кто он?
- Ты это увидишь через несколько часов.
- А если он мне не понравится?
- Значит, ты не понравишься мне.
Илья поджал губы и медленно кивнул:
- Вот как, - протянул он на редкость противным голосом, - И давно он в твоей жизни, что занял такое прочное положение? Он богат, красив, презентабелен, он хорошо трахается? А может дело совсем не в этом, а, Егор?
Просто поразительно: мне не могло это показаться – Илья так не хотел, чтобы я куда-то ехал, что готов был прямо сейчас затеять со мной драку. Я знаю этот его взгляд из разряда «попробуй, отними». Только речь идет не о детской конфетке, а обо мне! Почему я думал, что наши отношения носят формальный характер? Когда он стал воспринимать меня по-другому?
Почему-то мне стало страшно и мерзко одновременно: я дал повод, я сам ему дал повод, вынудил так думать. Я подпустил его ближе, чем позволяли рамки моих личных приличий. И Илья этим воспользовался.
Внутри, где-то в районе сердца, заныло. Я не хочу слышать, что Илья думает об Антоне.
Но я ошибся: Илья не думал об Антоне, он думал обо мне.
Слова, последовавшие за заданными вопросами, тяжело толкнули в грудь, заставляя мои руки безвольно опуститься, опереться о темную поверхность стола:
- Может все дело в том, что ты его любишь?
Горечь в произнесенном не услышал бы разве что глухой. Но в этой комнате глухих не было: был я. Был я, который смотрел широко раскрытыми глазами на рыжего ублюдка, только что посмевшего сказать, что возможно… я люблю Антона.
Дыхание со свистом вырывается из моей груди. Я, хватаюсь за край стола, нагибаюсь к нему, утыкаясь лбом в холодную столешницу, и хрипло смеюсь. Илья тут же оказывается рядом, подхватывая меня под локти. Я дергаюсь, вырываясь, и еле удерживаюсь на ногах. Меня ведет в сторону и чтобы не упасть, хватаюсь за гардину. Тюль натягивается, багета жалобно стонет и с грохотом обрушивается вниз. Я не обращаю на это никакого внимания и поднимаю свой взгляд на Илью.
Рыжий отшатывается, а я медленно убираю упавшие на лицо волосы:
- Зря ты это сказал, - что-то неприятно щекочет верхнюю губу.
- Егор, - мое имя становится вздохом, - у тебя кровь из носа течет...
- Зря, Илья, - я с силой сжимаю зубы и тыльной стороной ладони стираю влагу с губ.
Я не буду ждать вечера. Я еду сейчас, я привезу мальчишку сюда, я швырну его Илье, я… я покажу, что не могу любить это!
Чувства орут совершенно другое. И это похоже на красную лампочку тревоги, которая начинает мигать под вой сирены в каком-нибудь сплетении коридоров военного бункера. Идиотское сравнение. Я знаю. Знаю! Но он посмел меня ткнуть носом, как какого-то щенка, в…
- Егор… Егор, успокойся! – разноцветные глаза испуганно смотрят на меня.
- Не имеет значения! – я выпрямляюсь и решительным шагом, сдерживая себя, чтобы не побежать, выхожу из комнаты, от души хлопнув дверью.
«Может все дело в том, что ты любишь его?»
Это невозможно. Я не хочу! Вот что меня выводит из себя!
Руки дрожат так, что я с трудом открываю упаковку с таблетками. Не могу удержать ни одной, и лекарство высыпается на пол кухни. Это окончательно добивает меня: больше не сдерживаясь, хрипло рыча, начинаю топтать белые кружки таблеток, превращая их в порошок. Я не могу остановиться…
Чувствую, что Илья стоит за моей спиной. Он даже не пытается подойти ко мне, не пытается сделать что-нибудь, чтобы я перестал.
Я разворачиваюсь и швыряю в него упаковку, от которой он с легкостью уворачивается. Глаза рыжего непривычно серьезные.
- Значит, любишь, - эти слова прекращают мою истерику сразу – мгновенно - констатируя некую данность.
Так нечестно. Зачем он так со мной? Я смотрю на Илью, глупо моргая, не в силах произнести ни слова. Это удар ниже пояса.
- Мне все равно, - неожиданно ровным голосом, словно отвечая на какой-то вопрос, произносит Илья и оставляет меня стоять на кухне в полном одиночестве.
Через некоторое время хлопает входная дверь.
В голове постепенно проясняется, и я окончательно успокаиваюсь. Отличие Ильи от звереныша в том, что Илья может меня бросить, наплевав на все мои чувства, а Антон – нет. Он – мой, он никогда не оставит меня одного. Мне нужно только привезти мальчика сюда, и я больше никогда не буду одинок: он сможет заполнить собою всю эту пустоту – отвратительную пустоту, сводящую меня с ума.
Я медленно иду в комнату звереныша, возвращаю багету с гардиной на место, поправляю сдвинутые со своих мест вещи. Даже если Илья прав - это никого не касается, кроме меня и… Антона. Я хочу быть нужным. Единственным. Неразменным.

…Мальчишка с удивлением смотрит в привезенный мною пакет, долго шуршит им, вороша содержимое.
- Что это? – звереныш ставит пакет на пол и начинает выкладывать из него на кровать вещи.
Все еще перебинтованные руки тщательно расправляют каждый предмет одежды и брови мальчика приподнимаются, выражая уже даже не удивление, а крайнюю степень замешательства. Он вертит вещи в руках и даже принюхивается к ним, словно зверек. Ему осталось только попробовать на вкус и это сравнение будет абсолютно точным. Невоспитанный, почти дикий, все эмоции написаны на лице… Им что, совсем не занимались? Меня бы за такие манеры давно… Последняя мысль возникает так же внезапно, как и обрывается, заставляя меня вздрогнуть: не знаю почему я об этом подумал.
Странно, но я мало что помню из своего детства, но думаю, что это вполне меня устраивает: ненавижу все эти слюнявые воспоминания о добрых и ласковых родителях, летнем отдыхе на море, счастливых днях рождениях и прочей чепухе. У меня дрожат руки, и что бы там ни было, в этом моем детстве, мне на это плевать. Я вырос.
Отогнав от себя неожиданно неприятные мысли, стою и наблюдаю за процессом распаковки того, что привез: произведенный эффект меня радует. Не могу дождаться, когда звереныш все это на себя оденет.
Антон поворачивается ко мне и повторяет:
- Что… это? – мальчик немного запинается, показывая мне, что именно он имеет ввиду.
Его лицо на мгновение уродливо искажается: м-да, все-таки звереныш совершенно не умеет скрывать свои эмоции. Он рассержен и его выдают, помимо всего прочего, подрагивающие крылья ноздрей, чуть заметная морщинка между бровями… Если бы мог, то, наверное, он бы побил меня сейчас. Но он не может. И так приятно наблюдать за этой бессильной яростью.
Я, немного помолчав, с совершенно счастливым видом, сообщаю Антону очевидное:
- Это то, что ты сейчас оденешь, - улыбка идиота довершает картину, постепенно выводя жертву моего своеобразного юмора из себя.
- З-зачем? – мальчик серьезен и смотрит мне прямо в глаза.
Мысленно делаю пометку, что от этого его надо будет отучить. Как и от многого другого.
Предмет одежды, пару секунд назад зажатый в тонких пальчиках звереныша, отлетает в сторону. Моя улыбка немного меркнет, но испортить настроение больше, чем это сделал Илья, вряд ли возможно: как бы ни швырялся вещами Антон, он это оденет. Оденет и скажет спасибо.
Я не тороплюсь отвечать зверенышу, вернее, даже не собираюсь этого делать. Подхожу к кровати, сдвигаю одежду, разложенную на ней. Пружины противно скрипят, когда я присаживаюсь, опираясь на спинку, и мой взгляд возвращается к Антону.
Безумно хочется закурить, но сигареты я забыл в машине. Мои легкие требуют никотина, кровь – адреналина, а нервная система некоторой компенсации за поведение рыжего, который, кажется, снова не разговаривает со мной. Ты не виноват, Антон, что мой друг невоздержан на язык, но ты сейчас рядом. А он нет.
- Егор…
Я вопросительно приподнимаю бровь. Роль удава Каа мне удивительно подходит: я тоже умею гипнотизировать взглядом.
- Егор, я не буду это одевать, - мальчик как-то странно улыбается: странно и натянуто.
Я чуть прикусываю нижнюю губу, и отворачиваюсь, оглядывая комнату, отмечая, что сегодня парень не устроил тут вселенского погрома, затем перевожу свой взгляд на потолок. И, все еще не глядя на паршивца, стоящего передо мной, медленно произношу:
- Я у тебя спрашивал о чем-нибудь? – трещины на потолке складываются в причудливый узор - в гигантскую бабочку, состоящую из витиеватых линий.
А еще, если качнуть «голую» лампочку, висящую на переплетенных проводах, то можно заставить эту бабочку из трещин взмахнуть своими крыльями.
Мальчик начинает громко сопеть, и я заинтересованно смотрю на него. Антон упрямо склонил голову и его взгляд из-под отросшей взъерошенной челки довольно мрачен. Изящные пальцы нервно теребят выбившиеся тонкие ниточки бинтов. Что ж, у меня есть время: я могу подождать, когда мне ответят.
Примерно через минуту звереныш говорит коротко и явно нехотя:
- Нет.
Я удовлетворенно киваю, и снова улыбаюсь. Искренне надеюсь, что он увидит в этой улыбке все, что я хочу. Все, что я в нее вкладываю. Судя по его еще больше мрачнеющему лицу, так и происходит.
- Совершенно верно. Я даже не просил тебя - я тебе приказывал. Это понятно? – последнее было произнесено почти ласково.
Я наклонил голову и заправил за ухо упавшую на глаза прядь. Он будет меня слушаться.
Антон вздохнул, и его губы дрогнули, будто бы он очень тихо произнес какую-то фразу. Я готов поспорить, что это было что-то вроде «вот черт» или «ненавижу тебя».
Не хочу сейчас заморачиваться над этим, поэтому продолжаю, обозначая акценты в наших отношениях:
- И вот еще что, - звереныш заметно настораживается, - не называй меня больше по имени.
- Но… - мальчик оставляет свои бинты в покое и машинально поправляет съехавший на плечо ворот свитера.
Но я успел увидеть на мгновение открывшуюся полоску бледной кожи.
Жест Антона раздражает, потому что хочется убрать его руки, отвести их в стороны и растянуть ворот свитера еще больше, обнажая угловатое плечо и тонкую линию ключиц. Почему, когда он рядом во мне борются два противоположных желания: причинить боль и обнять, обещая защиту и утешение? Может потому что «my, oh, my»? Это уже смешно.
Сглатываю комок, внезапно вставший в горле, и договариваю прерванную фразу:
- …не называй меня по имени, если я сам тебе об этом не скажу.
Чтобы успокоиться, мысленно начинаю убеждать себя, что все, что мне хочется от этого мальчика, можно будет получить потом. А сейчас я не желаю слышать ничего, что могло бы дать ему иллюзию того, что мы с ним на равных. Мне хватает и Ильи с его внезапно проснувшейся ревностью и чувством собственности.
- Хорошо, – Антон отходит к столу и отворачивается от меня.
Мне хорошо видно как его плечи вздрагивают, и он выдыхает решительно и непреклонно:
- Но я не буду одевать эту хрень! – перебинтованные руки опускаются на стол.
Звереныш бездумно оглаживает металлическую поверхность, чертя на ней пальчиками какие-то линии. Он так и не усвоил урок.
Я встаю, беру одну из тряпок с кровати и подхожу к Антону. Слова Ильи набатом отзываются в моей голове и все мои мысли зацикливаются в этом душном круге. Все, что я хочу… теперь превращается в змею. Понимаю, что это странная аналогия, но я не могу иначе описать те кольца, которые стягивают мое тело, мешая двигаться и здраво мыслить. Я чувствую, как по коже скользит прохладная чешуя, как раздается шипение около моих ушей, как с раздвоенного языка мне на грудь капает яд, разъедая кожу. Илье не следовало говорить, не подумав.
Прежде чем звереныш успевает развернуться ко мне, я скручиваю из одежды плотный жгут, который накидываю на его тощую шею. Это очень интимный жест. Он заводит… Руки мальчика тут же вцепляются в ткань, пытаясь просунуть под нее пальцы. Я чуть подаюсь бедрами вперед и Антон, дергаясь, замирает.
В мои планы совершенно не входит душить маленького паршивца: я лишь притягиваю его к себе вплотную. И как только голова мальчишки оказывается рядом с мои лицом, наклоняюсь и, легонько касаясь губами его уха, шепчу:
- Не заставляй меня нервничать, Антон, - немного растягиваю гласные в имени звереныша, и жгут опасно сдавливает его горло. Мой голос приобретает бархатно-доверительные нотки, - я могу рассердиться.
Прижимаюсь щекой к его волосам, вдыхаю, исходящий от них запах шампуня. Чистый, какой же он чистый сегодня, такой замечательно пахнущий. Скоро он будет пахнуть еще лучше: мной… Звереныш издает тихий всхрип, и я ослабляю импровизированную удавку. Слегка отталкиваю мальчика от себя, и скрученная ткань скользит по его плечу, освобождая.
Антон, почувствовав свободу, отпрыгивает от меня, прижимая руки к горлу. Я мило улыбаюсь и протягиваю то, чем только что душил его:
- Одень. Я хочу посмотреть.
Звереныш отрицательно мотает головой, и я ласково добавляю:
- Убью.
Пытаюсь вложить в это слово все, что чувствую и все, на что я способен: у мальчишки не должно оставаться никаких сомнений и иллюзий на этот счет. Я могу быть терпеливым и нежным, могу быть ласковым, но не стоит пользоваться моим расположением. Мне всегда было далеко до доброго самаритянина, и я добиваюсь того, чего хочу так или иначе: он оденет эти чертовы тряпки, иначе пожалеет, что вообще родился на этот свет. Если я так его люблю, то как я смогу его ненавидеть?
Антон неуверенно протягивает руку и осторожно берет тряпку. Ткань выскальзывает из моих пальцев, я некоторое время смотрю на опустевшую ладонь и сжимаю руку в кулак. Так что ногти впиваются в кожу.
Взгляд звереныша, обращенный на предмет одежды, полон такого откровенного отвращения, что я удовлетворенно киваю и возвращаюсь обратно к кровати. Снова сажусь и смотрю на мальчика.
- У тебя есть пять минут, чтобы переодеться в то, что я привез, - смотрю на часы, засекая время, - Если ты не уложишься, то… лучше тебе не знать.
- Можно я одену не все? – Антон с надеждой переводит на меня взгляд.
- Хочешь поехать голым? Я не рассматривал такую перспективу, но… это будет забавным.
Звереныш, стягивающий свитер, недоверчиво фыркнул:
- Ты шутишь: если я буду голым, то у тебя возникнет масса проблем!
- Конечно, но, во-первых, сначала проблемы возникнут у тебя, а во-вторых, меня не пугают трудности. У тебя осталось четыре минуты.
Наверное, мальчик мне поверил, потому что оставшееся время переодевался молча и больше не спорил со мной. Неужели так просто сдался?
Антон укладывается ровно в срок, однако…
- Я сказал, чтобы ты одел все, что я привез: одна вещь еще лежит на кровати.
- Я не буду это одевать! – мальчик с брезгливостью оглядывает свою одежду, проводит по ней ладошками, словно пытаясь счистить с себя невидимую грязь, - Я и так выгляжу как дурак! Ну, Егор!
Тихо цокаю языком, и мальчик осекается:
- Эм… Ой! Я не хотел называть тебя по имени, но… мне же надо к тебе как-то обращаться?
- Хозяин, думаю, подойдет.
Это было шуткой.
- Лучше уж никак…
- Что ты сказал? – я недобро прищуриваюсь.
Антон поспешно мотает головой:
- Нет… я ничего… я…
- Одевай.
Звереныш тяжело вздыхает и подходит к кровати.
- Ненавижу тебя, - тихо произносит он и берет в руки полоску шелковой ткани.
Ловлю его за тонкое запястье, заставляя сделать шаг в мою сторону, и с силой сжимаю пальцы:
- Я помню.
Антон шумно втягивает воздух сквозь зубы, и его вторая рука сжимается в кулак.
- Больно, - шепчет он, смотря мне в глаза, - Отпусти.
Его хрипловатый голос – это то, что можно слушать бесконечно. Мне хочется наплевать на все и никуда не ехать, забросить всю эту идею воспитания «идеального человека», положить ему ладонь на затылок, зарыться пальцами в мягкие волосы и… поцеловать. Я хочу попробовать каков он на вкус.
Однако я разжимаю свои пальцы, давая зверенышу возможность отойти от меня: не сейчас, я хочу растянуть удовольствие.
Мальчик трет свое запястье и в глазах застывают обида и непонимание: «Зачем ты так поступаешь? Разве тебе мало всего, что ты делаешь со мной?» - вот что я вижу. И – да – мало.
Я резко встаю и направляюсь к двери:
- Собирай свои вещи. Буду ждать тебя на улице около машины, - и, уже перешагивая через порог, оборачиваюсь, - Я только начал, Антон.
Он вздрагивает, мгновенно понимая, что именно я имел ввиду. Шелковая полоска в его руках трещит, грозя превратиться в никому не нужный разорванный кусок ткани.
- Ты не обретаешь свободу: ты меняешь одну тюрьму на другую. Думай об этом.
Я ухожу, слыша, как скрипят пружины кровати, как раздается мне в спину тихое поскуливание, переходящее в такое же тихое рычание.
Сердце сильнее толкается в грудную клетку, и я подавляю желание снова обернуться. Да, Илье не стоило так говорить – это слишком похоже на правду.
…Мальчик вышел из дома минут через десять, таща за собой мою спортивную сумку. Я не стал ему помогать и подождал, пока звереныш подойдет к машине.
Антон опустил тяжелую сумку на заснеженную землю и нахохлился, поплотнее запахивая на себе отнюдь не предназначенную для такой погоды куртку. Ветер играл с его отросшими волосами, и мальчик был похож… на принца.
Я невольно залюбовался им, забыв про все. Реальность, в который раз, подло оставляла мое сознание, меняясь, искажаясь до неузнаваемости: передо мной стоял не пятнадцатилетний мальчик, а молодой мужчина. Стоял, гордо вздернув подбородок и скрестив руки на груди. Он что-то мне говорил, не требуя ответов и поддержания беседы. Он знал, чего хочет и что вправе требовать от меня: я бы не стал спорить с ним – с ним таким. А потом мое видение замолчало и протянуло мне руку. Не для пожатия, не для того, чтобы коснуться меня: парень подал ее так, как это делают короли, когда снисходят до милости к своим вассалам. И я бережно принял в свои ладони узкую кисть и прикоснулся к кончикам хрупких пальцев губами, согревая дыханием зябкую кожу.
Толчок в плечо заставил меня прийти в себя. Я стоял около звереныша и сжимал его запястье в руках, прижимая ладонь мальчика ко рту. Второй рукой Антон пытался меня оттолкнуть:
- Что ты делаешь?! – он выглядел слегка испуганным, - З-зачем? Не смей!
Брови звереныша изогнулись, и он скривился, морщась от…
Я медленно разжал свои пальцы и со всей силы залепил ему пощечину. Тварь! Прекрасное видение исчезло, оставив мне лишь слабое подобие увиденного: строптивого мальчишку, который смеет смотреть мне в лицо корча из себя невесть что!
Антон отшатнулся, хватаясь за щеку:
- Я же ничего не сделал!
Моя рука поднялась во второй раз, но мальчик отпрыгнул в сторону и… побежал. Он в раз забыл обо всех обещаниях, которые дал мне несколько дней назад, забыл про свою мать, про меня. Он бежал прочь, стараясь изо всех сил, в нелепо развевающейся яркой одежде, оступаясь в снегу и смешно размахивая руками.
Мне вспомнился Илья и звук захлопывающейся двери. Я не стал удерживать рыжего - не стану гоняться и за маленькой дрянью, которая… вернется.
Заперев дом и усевшись в машину, я достал пачку из бардачка, и, выкурив пару сигарет, позволил себе расслабиться, прикрыв глаза
Наверное, я задремал, потому что за окнами машины окончательно стемнело. И что-то было неправильно, чего-то не хватало. Я не сразу понял, чего именно. Осознание пришло тихо, ясно и неотвратимо: звереныш.
Пришлось выйти из машины. Сумка, так и не убранная, все еще стояла около багажника. Я потянулся к ней, но мой взгляд натолкнулся на фигурку, скорчившуюся около заднего колеса, привалившуюся к нему спиной.
Антон сидел на корточках, обхватив колени руками и уткнувшись в них лицом.
Я обогнул машину и встал напротив него. Мальчик почувствовал взгляд или услышал мои шаги, но так или иначе, он поднял голову и взглянул на меня. В темноте не было видно его лица, но я предполагал, что там выражение загнанного в угол существа. И сейчас в этом не было моей вины.
Антон молча смотрел на меня, не делая попыток оправдаться или встать. Я молчал, не спеша предпринимать что-либо, я молчал, пока не увидел, что его просто колотит от холода. И в очередной раз сдался. Мне еще доведется пожалеть об этом, но сейчас я не могу смотреть, как он дрожит.
Дверца машины послушно отворилась.
- Залезай, - звереныш неловко поднялся на ноги, - Сумку возьми.
Он послушно подошел к сумке, взял ее в руки и залез внутрь машины. Я аккуратно прикрыл за ним дверцу. Немного постоял, рассматривая сквозь стекло мальчика, который застывшим взглядом смотрел прямо перед собой. Дурак.
Когда я тоже сел в салон, Антон затравленно взглянул на меня. Я, не обращая на него внимания, завел машину и развернул руль так, чтобы взять направление на трассу.
Мальчик несколько раз порывался что-то сказать, но так и не решился. А мне совсем не хотелось с ним разговаривать после того, что он сделал.
Видя, что меня лучше не трогать, впервые уловив мое настроение, Антон отвернулся и всю дорогу до моего дома не произнес ни слова. Он просто молчал, подперев голову рукой, и смотрел в окно машины. Признаться, я был этому рад: раздражение сменялось апатией с пугающей цикличностью, и я опасался, что если он выведет меня из себя еще и разговорами, то я просто изобью его, наплевав на все. Теперь действительно наплевав.
Только у самого дома, когда я заглушил двигатель, Антон робко спросил о том, что, видимо, мучило его всю дорогу:
- Что ты сделаешь со мной за то, что я пытался сбежать?
Я развернулся к зверенышу и внимательно посмотрел на него. Он сидел, ссутулившись, опустив голову, всем своим видом показывая, что хочет услышать мой приговор и одновременно боится этого.
Молчание несколько затягивалось, но мальчик даже не пробовал поторопить меня с ответом. И я сжалился над ним. В конце концов, он вернулся. Сам.
- Съем.
Антон вздрогнул и удивленно посмотрел на меня:
- Ч-что? – он смешно моргнул одним глазом.
- Я тебя съем. С соусом, сладким перцем и овощами.
Губы мальчика искривились, и это отдаленно напомнило мне улыбку.
- Ты ш-шутишь? – он слегка заикался, и мне стало его жалко.
Я широким жестом сгреб его и крепко обнял, прижимая к себе. Даже сквозь несколько слоев одежды было слышно, как сильно колотится его сердце. Мои губы коснулись виска Антона, и я вздохнул:
- Конечно, шучу. Я ничего тебе не сделаю. Но если это повторится…
Я многозначительно замолчал, давая осознать мои слова. Антон нерешительно поднял руку, и она легла мне на грудь. Мои глаза широко распахнулись, а сердце поймало ритм сердца звереныша. Я шумно сглотнул, не зная, действительно не зная, как поступить. Но маленькая ладошка, на секунду замерев, разрешила это недолгое замешательство: мальчик надавил на руку и попытался оттолкнуть меня.
Моя ладонь легла на затылок Антона, сгребая его волосы в кулак, заставляя запрокинуть голову назад и посмотреть мне в лицо:
- Ты все-таки не заслуживаешь хорошего отношения, - прошипел я.
Губы мальчика сжались в тонкую бледную линию.
- Я поспешил: я подумаю над твоим наказанием, как только мы окажемся дома. А сейчас выметайся из машины и только попробуй что-нибудь выкинуть.
Взгляд, с которым звереныш сделал то, что я приказал, мне решительно не понравился. И я понял, что он все же сотворит нечто такое, что мне совсем не понравится.
Я оказался прав. Как только мы перешли из подземного паркинга в холл дома, Антона словно подменили. Я смотрел на него и находился в состоянии легкого оцепенения и, наверное, потому не смог вовремя остановить мальчишку. Не знаю, что повлияло на его поведение, возможно, те разноцветные тряпки, которые я заставил одеть, но… это было просто ужасно!
Антон, словно заправская блядь, кривляясь и виляя бедрами так, что можно было вешать табличку «занос три метра», прошелся мимо разинувшего рот секьюрити, подмигнув ему. Я догнал мальчишку, крепко сжал его локоть, и, подтащив к дверям лифта, с силой ударил по кнопке вызова. Убью его дома, я убью его дома. Не_сейчас! Несколько вдохов и выдохов немного помогли мне справиться с той злостью, которая уже поднялась внутри меня.
Я очень надеялся, что охранник никак не отреагирует, и я смогу увести эту маленькую дрянь без лишних комментариев со стороны, но моим надеждам не суждено было сбыться.
Присвистнув, охранник перегнулся через свою стойку и проговорил:
- Вижу, у вас сегодня будет веселый вечер.
Я натянуто улыбнулся:
- Пожалуй, - скорее бы пришел лифт!
- А вы на всю ночь или?.. – я с возмущением посмотрел на него.
Мужчина переходил все границы в своем любопытстве и, клянусь, я никогда не давал ему повода для подобного ко мне обращения! Убью скотину! Паршивец! Тварь!!! Мои мысли скатывались в банальную истерию: я не думал, что мальчишка сотворит нечто подобное! А если охранник рассмотрит его слишком хорошо? Для чего я тогда так вырядил звереныша?! Для того чтобы все, кто встретит нас в такой час обратили внимание на его безвкусно кричащие тряпки, на нелепое сочетание красок и форм, но не самого мальчика! И… и… и вот результат! Господи, лифт! Ну, пожалуйста, лифт!!!
Антон тем временем, несмотря на мои пальцы, которые наверняка оставят синяки на его коже, поднял руку, затянутую в розовую перчатку, провел ею по волосам, подхватив кончик шелковой ленточки, что их стягивала в небольшой хвостик, и игриво пропел противным фальцетом:
- Боюсь, что на всю ночь у него не хватит ни денег, ни сил. Но когда я освобожусь… - где он набрался этой пошлости?!
Створки лифта медленно разъехались в стороны, и я тут же впихнул туда мальчишку. Нам в спину донесся крик секьюрити:
- Я тут до пяти утра!
- Он, - рявкнул я, но запнулся и тут же исправился, - она это учтет!
- Удачного времяпрепровождения! – это прозвучало, когда двери сомкнулись за нами и лифт мягко тронулся.
Я немного постоял, положив ладони на прохладную поверхность обшивки лифта, а затем медленно обернулся. Звереныш стоял прямо передо мной, облокотившись спиной о поручень под зеркальными вставками, и похабно улыбался. Это… это была месть за пощечину?! Да, как он смеет!
- Ты выставил меня полным идиотом, - тихо произнес я, с ненавистью глядя в карие глаза.
- Правда? – столько фальшивого удивления было в его голосе, что я опешил.
- Ты… - мое дыхание сбилось, и я откашлялся, - ты понимаешь, что я с тобой сделаю после подобного?
Мальчик вздернул вверх подбородок и вкрадчиво произнес:
- Понимаю.
- Тогда зачем? Ты можешь мне объяснить, черт возьми, зачем?! – я с трудом сдерживался, чтобы не наброситься на Антона.
- Я меняю одну тюрьму на другую – ты сам сказал, - глаза звереныша нехорошо прищурились.
Я отступил на шаг назад, уперевшись спиной в двери: он меня не боялся, он меня не воспринимал, он… надо мной смеялся. Надо взять себя в руки.
Сократить между нами расстояние оказалось делом одной секунды. Я вжал звереныша в поручень, и мальчик неловко выгнулся назад, запрокидывая голову. Мои пальцы прошлись по его симпатичному лицу, слегка царапая ногтями кожу. В глазах отразилось что-то похожее на настороженность. Я сам виноват: слишком хорошо к нему относился и… вот.
- Больше не будет пустых угроз, - пальцы стиснули его щеки.
Антон попытался мотнуть головой, чтобы освободиться, но я держал слишком крепко.
- Я обещал, что позабочусь о твоей матери?
- Д-да, - вот теперь у него снова жалкое выражение лица, как и тогда, в самом начале нашего знакомства.
Я наклонился совсем близко к лицу Антона:
- Теперь тебе придется очень постараться, чтобы я сдержал данное мною слово. Иначе, - я улыбнулся, - я устрою ей веселую жизнь. Не тебе - ей! Я могу все, ты понимаешь меня? Я превращу ее существование в настоящий ад и заставлю тебя смотреть на это! Не сомневайся даже, маленькая дрянь!
- Егор…
- Я говорил тебе не называть меня по имени! – я тряхнул его так, что он вскрикнул, ударившись головой о зеркало.
- Не надо, я прошу тебя. Я больше не буду!
- А большего и не надо: ты уже все сделал!
Лифт остановился, и я вытолкнул мальчика наружу, как только створки дверей разъехались в стороны.

 Отправлено: 17.07.08 11:16. Заголовок: Антон споткнулся о п..

Антон споткнулся о порог лифта, но, к моему сожалению, удержался на ногах. Он неловко развернулся и возмущенно посмотрел на меня. Руки звереныша, сминающие одетую на него юбку, были сжаты в кулаки, а губы опять кривились в какой-то совершенно не нравящейся мне улыбке.
Нет, я просто поражаюсь этому ребенку: выражение лица мальчика может принимать сотню оттенков эмоций, которые он испытывает, меняет так быстро, что даже сам не успевает их осознать в полной мере, и вот, будучи недавно расстроенным и жалким, он уже сердитый и недовольный! И сердится он на меня!
В другое время это могло бы позабавить, но сейчас… сейчас мне было совершенно не до того: он меня унизил. Прилюдно. Плевать, что мой позор видел только один охранник – этого более чем достаточно! Возможно, унижение было обоюдное: все-таки парень, одетый в женскую одежду не самой лучшей расцветки - это неприятно, только… ему это идет! Не желаю слышать какие-либо жалобы: одежда – всего лишь вынужденная необходимость. Антон должен это осознавать. Я же не идиот просто так таскать его, не позаботившись о своей безопасности.
Я прошел мимо замершего соляным столбом Антона, слегка задев его плечом, и остановился около двери в свою квартиру.
Вот честно, я думал, что когда мы доберемся до дома, то все будет хорошо. По крайней мере, с Антоном, но, увы: из-за двери гремела музыка, да так, что я не удивился, если бы кто-то из соседей вызвал милицию. Илья вернулся домой в «прекрасном» настроении и вкупе с тем, что мне только что устроил Антон… Они издеваются надо мной! Ключи, которые я достал из кармана, выпали из моих рук. Ночь будет и правда веселая – я это уже чувствовал каждой клеточкой своего тела.
Звереныш наклонился, подбирая ключи, и протянул их мне. Колечко брелка покачивалось на его пальце, и связка тихо позвякивала. Мальчик наклонил голову набок и молча рассматривал меня. С интересом. Черт возьми! Меня раздражало решительно все, что сейчас делал Антон. В любом его жесте я чувствовал подвох, своего рода издевательство, и переносить это становилось все сложнее. Я понимал, что накручиваю себя, но ничего не мог с этим поделать: мне хотелось объяснить самому себе все реакции на мальчишку, однако получалось так плохо, что чувство сходное с отчаянием медленно, но верно начинало точить меня изнутри. Я не знаю, что мне с ним делать. Вернее, знаю, но… Но я запутался! Его глаза и губы, и эти волосы, перевязанные ленточкой… Пусть я сам его так одел, пусть я сам виноват, что он выделывается, однако это не дает ему прав на подобное поведение! То, что оправдывает меня, ни в коей мере не оправдывает его!
Я сдернул ключи с его пальца и развернулся к двери.
- Мне казалось, что ты живешь один, - Антон расправил складки цветастой юбки и подтянул вверх сползшую перчатку.
Шорох ткани, расчетливо – расчетливо! – медленные движения, пренебрежительный взгляд: я не мог этого выдумать! Он, мало того, что ведет себя отвратительно, намеренно выводя меня из себя, так еще и взялся… Нет.
Я чуть снова не выронил ключи: неужели он знает, что я думаю, что ему грозит, и пытается меня… соблазнить? Абсурдно. Абсурдно! Только вот так мне и виделось все происходящее сейчас.
Я провел рукой по лицу, словно бы пытаясь стереть вместе с выступившей холодной испариной и свои мысли. Я схожу с ума. Он заставляет меня становиться таким. Я с опаской покосился в сторону мальчика.
- Тебе казалось, - мне с трудом удалось сглотнуть внезапно ставшую вязкой слюну.
- А что будет, если твой сосед или соседка заявят в милицию? – мальчишка принялся с невинным видом разглядывать кружевной край маечки, выглядывающей из расстегнутой куртки.
Антон смотрел на эту чертову кружевную оборку, теребил ее пальцами, отнюдь не потерявшими своей привлекательности из-за вульгарно-розовой перчатки. А мне было нехорошо: его действия подтверждали мои опасения и заставляли чуть ли не бояться каждого его жеста. Я не могу себя контролировать, когда он рядом со мной.
Я вставил ключи в замочную скважину, поворачивая их до тех пор, пока не раздался щелчок. Только потом позволил себе снова обернуться к Антону. Он стоял небрежно оперевшись плечом о стену и смотрел на меня. Прямо в глаза. Край майки он оставил в покое и я готов был молиться на него из-за этого.
- Не заявят. А ты постарайся не болтать много, надеюсь, не надо уточнять почему? – мальчик только покачал головой.
Этот жест мне ужасно не понравился. Что-то было в Антоне не так, неправильно и я не мог уловить, что именно. Единственный ответ, который приходил мне в голову, приводил меня в состояние легкого шока и я отказывался – отказывался! – его принимать за правду. Мальчик играет со мной. Больше того, он играет мной.
- Мы же договорились…
Терпение, наконец, лопнуло, полоснуло по и так натянутым нервам. Моя рука с силой ударила по стене рядом с лицом звереныша. Антон вздрогнул, и его глаза чуть расширились. Непонимающе расширились, черт побери этого ребенка!
- Не смей разговаривать со мной в таком тоне, - я прошептал это очень тихо: громко сказать подобное просто не получилось – мой голос непременно бы сорвался или задрожал – никто не давал Антону права быть таким снисходительным, - Мы ни о чем не договаривались.
Я толкнул свободной рукой дверь в квартиру, распахивая ее настежь. Музыка стала слышна на несколько порядков громче, и мне пришлось повысить голос:
- Заходи.
Звереныш послушно поднырнул под мою руку, задев при этом меня бедром, и шагнул в коридор квартиры, оглядываясь вокруг. Мне захотелось остаться на лестничной площадке. Однако я последовал за мальчиком, закрывая дверь за собой, отрезая все пути для отступления. Загоняя себя в ловушку. Эта мысль пугала чуть ли не больше, чем все остальные, будившие во мне инстинкт самосохранения.
Мальчик развернулся и сдернул ленту со своих волос. Русые пряди рассыпались по худым плечам, рука с узкой полоской ткани опустилась и пальцы разжались, роняя ее на пол.
Есть выражение: все демоны в его душе завыли. До этого момента мне казалось, что это высказывание просто метафора, но… я ошибся: я отчетливо услышал голоса этих демонов. Они не просто выли: они стонали. Неприлично, похабно, мерзко…
Пришлось прикрыть веки и несколько раз глубоко вздохнуть, пытаясь успокоиться и прогнать из своей головы нестройный хор невидимых тварей. Когда я решился открыть глаза и снова посмотреть на Антона, то увидел, что он улыбается. Его лицо показалось мне незнакомым. Да, сколько можно издеваться надо мной, в конце концов?! Ужас скользнул по позвоночнику стайкой мурашек, и противно заныло под ложечкой.
И я не стал сдерживаться: оттолкнул паршивца прямо к вешалке и стал бить его наотмашь по лицу: невероятно хотелось стереть гадкую усмешку с приоткрывшихся губ, желающих произнести что-то в свое оправдание. Ведь в оправдание же? И чем больше я его бил, тем больше мне казалось, что по лицу мальчишки разбегаются трещины, ломая, заставляя осыпаться кусками нелепую маску почему-то оказавшуюся на нем.
Антон пытался заслониться руками, но я не давал ему такой возможности, сметая все попытки сопротивления, дергая за ворот куртки, опуская ее на предплечья мальчишки, тем самым ограничивая его движения.
- Дрянь! Не смей вести себя так! Не смей меня провоцировать! Не смей! – еще пара пощечин звучно легло на его раскрасневшиеся от ударов щеки – это было видно даже в том скудном свете, который проникал в коридор из приоткрытой в комнату двери.
Маски больше не было: был испуганный звереныш, забившийся в висящую одежду. Только теперь меня это не обманывало: теперь я знал правду об Антоне. Я знал и не желал больше потакать его уловкам.
- Прекрати! – закричал мальчик после очередной пощечины, рванувшись в сторону, - Прекрати!!!
Голос сорвался, когда я ткнул Антона головой в синий пуховик Ильи, накрыв при этом ладонью его лицо. Этого показалось мне мало: я сгреб ткань майки на плече звереныша, рванул на себя так, что она затрещала, а потом с силой бросил мальчика себе под ноги. Вот единственное место, которого ты достоин! И забывать об этом совершенно не следует. Ты меня рассердил, как же ты меня рассердил! О том, что Антон меня не только рассердил, но и напугал, я старался не думать.
Звереныш упал на колени, хватаясь за мои брюки, чтобы удержать равновесие. Все ничего, если бы, падая, этот дурачок не перевернул и вешалку. Она с грохотом сверглась на пол, и одежда рассыпалась вокруг мальчика, втянувшего голову в плечи, путающегося в почти сползшей с него куртке.
Видимо, нашу возню услышали, так как музыка стала немного тише. И уж совсем не явилось для меня неожиданностью, когда я услышал сдержанный голос Ильи:
- Вау, какое забавное зрелище, - несмотря на фразу, подразумевающую достаточно сильные эмоции, наигранно-скучающих ноток нельзя было не заметить. Впрочем, я уже ни в чем не был уверен.
Я поднял глаза на рыжего. Илья стоял в проеме комнаты звереныша (кстати сказать, оттуда и слышалась музыка, что совсем мне не понравилось: он не имел права туда заходить без моего ведома и тем более что-то там трогать!), скрестив руки на груди. Вся его поза выражала полное безразличие к происходящему, однако носок тапка нервно постукивал, не всегда попадая в такт музыки.
- Егор, ты опустился до того, что бьешь девушек? – взгляд моего друга скользил по сжавшейся фигурке возле моих ног.
Я почувствовал, как пальцы Антона сильнее сжимаются, оттягивая брючину. Мальчишка приподнял голову и посмотрел на Илью. Держу пари, что взгляд был более чем красноречив.
Брови рыжего тут же взметнулись вверх и он присвистнул. А я готов был зарычать: Боже, дай мне сил и терпения!
Илья сделал пару шагов по коридору, включил свет, а потом заглянул в мою комнату. Ну, конечно, оригинал надо было сравнить с фотографией на стене! И, я не сомневаюсь даже, что сейчас последуют язвительные комментарии.
Рыжий медленно развернулся, внимательно посмотрел на Антона, и затем на меня:
- Какая милая на нем юбка. Это он сам придумал так разгуливать? – интонации мне не нравились, но… кто из присутствующих учитывал мое мнение?!
Илья намеренно не обращался напрямую к мальчику, а мне отвечать не хотелось. Я протянул руку и вздернул Антона на ноги. Звереныш неловко схватился за меня, но его по инерции впечатало в мой бок. От этого тонкого, нескладного, горячего, развратного тела, меня бросило в жар. Антон хотел отстраниться, однако я не позволил ему: дискомфорт от близости я переживу, но отпустить паршивца, когда рядом Илья… нет!
- И как мне его называть, Егор? – Илья нехорошо оскалился и подошел поближе.
Его глаза теперь смотрели только на меня, хотя пальцы зарылись в волосы звереныша, сжимаясь в них. Я услышал, как мальчик зашипел от боли и дернулся.
- Отпусти его.
- Почему? Разве ты привел это нечто в шлюхастых тряпках не для того, чтобы мы жили втроем? – Илья играл с огнем и прекрасно знал это. Он тоже меня провоцировал! – Весело жили втроем…
Рыжий сделал шаг и оказался совсем рядом, зажимая своим телом Антона между нами.
Мальчик бросил на меня испуганный взгляд, но снова промолчал, лишь заерзал, пытаясь вывернуться. Его куртка, соскользнув, упала на пол.
Илья усмехнулся и, наконец, оставив в покое его волосы, сомкнул руки на плечах Антона, стискивая их, толкая еще ближе ко мне. Хотя это было уже вряд ли возможно: мальчик и так был тесно прижат к моему телу.
- Тебя возбуждает женская одежда, милый? – голос Ильи звучал приторно сладко, - Мог бы просто сказать и - ты же знаешь - я одену все, что угодно.
- Илья, прекрати устраивать спектакль.
- Я устраиваю спектакль? – Илья наклонился к уху Антона, который замер, смотря на меня: единственная причина, почему я позволял рыжему лапать звереныша – это был страх, четко угадывавшийся в глазах мальчика.
И этот страх становился все сильнее: я ощущал его почти физически. Досадно было, что это заметил не только я один: Илья упивался положением звереныша и старался сделать все, чтобы усилить эффект от своих действий. Хотя, по большому счету, рыжему было плевать на Антона: он думал, что досаждает мне, доказывая невесть что.
- Да ты.
Илья тихо рассмеялся, перемещая ладони с плеч Антона на грудь, гладя ее сквозь тонкую ткань маечки, одновременно расстегивая маленькие пуговички. Слишком проворно, на мой взгляд, расстегивая...
- Я не устраиваю спектакль – я в нем участвую, - ему оставалось только облизнуться.
То, что делал рыжий, было уже слишком для Антона, и мальчик стал усиленно вырываться. Даже голос прорезался:
- Что ты делаешь?! Отвали от меня! Егор! – мое имя звереныш выкрикнул как-то совсем отчаянно, пытаясь ударить Илью локтем и сбросить с себя его руки.
Вместо помощи или отповеди я… мило улыбнулся: пусть это станет наказанием и уроком Антону. Как все удачно складывается – даже выдумывать не придется. И разве это не то, чего добивался этот маленький шлюшка, соблазняя меня на лестничной площадке, а потом еще и здесь? Конечно, я не позволю зайти «играм» Ильи далеко, но почему бы и, правда, не устроить маленькое представление? Я ревнив, но не настолько, чтобы думать, что рыжий и впрямь польстится на мальчика. И я говорю не о ревности к Илье, совсем нет: меня волнует только Антон. Я хочу, чтобы он понял меня: понял, чем может грозить непослушание. Я могу его отдать кому-нибудь другому, если Антон мне надоест или выведет меня из себя. Могу потом забрать обратно, разобрать и собрать снова по кусочкам. Я могу все.
Тут меня обожгло осознанием (не то чтобы я не осознавал раньше положения вещей, но сейчас это чувствовалось намного острее): в моей воле сделать с мальчиком все, что заблагорассудится. Он сам сунулся ко мне, я дал ему относительную свободу и выбор, но… кто сказал, что мне можно верить? Я не отпущу его просто так, не получив должной компенсации. За что? Это не важно. Придумаю.
Я перехватил руки звереныша и развел их в стороны. Илья, пытающийся отбиваться от звереныша, посмотрел на меня и вопросительно приподнял одну бровь:
- Ты делишься со мной им? В самом деле, делишься? – недоверие и что-то еще, похожее на - удивление? - были в его вопросах.
Антон задергался с удвоенной силой, даже, кажется, всхлипывая. Я сжал тонкие запястья и кожу, словно обожгло прохладным шелком перчаток. Мальчик поднял голову и я увидел, что его губы снова кривятся. Уже не в улыбке, но это было последней каплей моего и без того поистине ангельского терпения:
- Да, я с тобой делюсь, - полуправда, полу-ложь.
- Что ж, раз так… - он усмехнулся.
Карие глаза звереныша широко распахнулись, когда Илья, больше не встречая сопротивления, привлек к себе худое тело, и двигало рыжим в этот момент отнюдь не желание. Что же тобой движет, Илья? Тебя никогда – никогда – не тянуло на детей. Ты не смотрел в их сторону, если «детям» было меньше восемнадцати. Что же сейчас? Мой мозг пытался найти ответ: я не хотел упустить нечто важное, что повлекло бы за собой… проблемы более серьезного характера, нежели неожиданная страсть Ильи к несовершеннолетним.
- Егор… - тихое отчаяние в голосе мальчика показалось мне лучшим подарком после всего, что Антон мне устроил сегодня.
Я даже не стал вспоминать, что не хочу, чтобы он называл меня по имени. Тем более, должен признаться, - это неправда: мне нравится, когда Антон произносит мое имя. Просто в тот момент так было надо: надо было сказать что-либо в таком роде. Я и сказал.
А сейчас… Ты так легко забываешь мои приказы, так легко не слушаешься меня, так низко пользуешься моим доверием – ты получишь то, что хочешь.
Илья меж тем, справился с пуговицами майки и потянул ее вниз, обнажая бледную кожу плеч мальчика. Тонкие ключицы притягивали мой взгляд: хотелось тоже… так же… коснуться… хотя бы вскользь.
Мои мысли стали дробиться на обрывки фраз, а периферическое зрение постепенно пропадало, сосредотачиваясь на том, что я видел прямо перед собой. Плохо.
Замерший было Антон вздрогнул под прикосновением рук Ильи, а потом… потом в него словно бес вселился: мальчик стал яростно отбиваться, пинать нас обоих ногами, не заботясь - попадет или нет, извиваться и даже пытаться укусить. Причем, все это совершенно молча, что наводило меня на определенные мысли. Он просто ломается: ему приятно! Ему все равно с кем! Все равно, кто будет на моем месте!
Холодная и уже ничем не сдерживаемая ярость затмила все: я отпустил руки звереныша и подхватил его брыкающиеся ноги под коленки. Никто не скажет, что это было легко сделать. Илье ничего не оставалось, как ухватить мальчишку поперек туловища, иначе Антон просто бы упал на пол прихожей.
- В комнату, - скомандовал я и рыжий не стал спорить, безошибочно угадав в чью именно комнату надо идти.
Антон выгибался дугой в наших руках, рычал, но не кричал, а только стонал - шлюха! - тихо вскрикнув, лишь когда мы не слишком изящно попытались втащить его в дверной проем: никто не виноват, что он, дернувшись, ударился головой о косяк. Никто кроме него самого. Его юбка задралась, обнажив тонкие тощие ноги в колготках, которые он уже умудрился где-то порвать. Да еще и ботинки из-за дерганий Антона, пачкали мою одежду. Заставлю лично все выстирать!
Добравшись до широкой новой кровати, я кивнул Илье на нее, чуть качнув ноги мальчика в сторону. Рыжий совершенно правильно меня понял, подавшись в ту же сторону: раскачав извивающегося звереныша, мы бросили его на кровать. Упав на мягкую поверхность, Антон тут же подобрался и отполз в дальний угол, вымарывая обувью покрывало, вжимаясь в спинку. Илья потянулся к нему, ловя за щиколотки и пытаясь подтащить к краю кровати, чтобы разуть.
Я медленно, наступая носками на пятки, снял с себя ботинки, сбросил на пол куртку, стащил свитер, оставшись в легкой рубашке. Потом развернулся к играющему магнитофону. Ну, раз у нас такие терпеливые или лояльные соседи, то почему бы им не послушать музыку еще немного? А с Ильей я поговорю позже на тему, что он тут делал с музыкой и в темноте. Я увеличил громкость и развернулся к кровати.
- Поиграем? – мой вопрос утонул в словах песни, льющейся из динамиков магнитофона.

 Отправлено: 23.07.08 12:43. Заголовок: :sm15: Хочу продол..

Хочу продолжение!!!!!

Ориджинал - Просто Сууууппппер!

 Отправлено: 24.07.08 12:44. Заголовок: Я присел на кровать,..

Я присел на кровать, начиная расстегивать тесный ворот рубашки и наблюдая, как Илья борется со зверенышем.
Мальчик с молчаливым упорством пытался вывернуться из цепких рук рыжего: его ноги сбивали покрывало и простыни, спихивали, чуть ли не на пол, руки сгребали подушки, цеплялись за спинку кровати, чтобы не дать Илье подтащить к себе щуплое тело.
Почему Антон не кричит? Разве это было бы не естественно в его положении? Так поступил бы каждый: такую реакцию можно назвать более чем адекватной. Но звереныш молчит. Я не могу понять логику его поступков, а если так, то... я что-то упускаю.
Я почти закончил с рубашкой, но предпоследняя пуговица прокручивается в моих пальцах и отлетает. Мне кажется, что отчетливо слышно, с каким грохотом она ударяется об пол, как скрежещет, закатываясь под кровать и там, пару раз вздрогнув по инерции, замирает. Мои чувства обострены. Все. До единого.
Мне хочется поучаствовать в том, что происходит, но я сижу и покорно жду: занять свое место во всем этом я еще успею. Я хочу понаблюдать. Но что же не так?
Ботинки мальчика, наконец, отлетают в сторону, и я провожаю их взглядом. Мне хочется покупать ему более качественные вещи: одевать в них, чтобы потом снять все это к чертовой матери, раскрывая мальчика, извлекая из тряпок, словно конфету из красивой обертки. И совсем безразлично, что руки испачкаются: в горячих ладонях конфеты всегда тают, оставляя после себя липкие пятна. Которые не так-то просто смыть.
Победный вопль Ильи не дает сосредоточиться на собственных мыслях, возвращая в реальность: в тускло освещенную комнату с оглушающе громкой музыкой, к двум телам, которые практически сплелись на кровати.
Я вытягиваю руку и провожу пальцами по щиколотке Ильи, обнажившейся из-за задравшегося края брюк. Рыжий, сумевший все-таки подмять Антона под себя, поворачивается и вопросительно смотрит на меня. Я медленно качаю головой: ничего, продолжай. Я разрешаю.
Перевожу взгляд на мальчика, впитывая каждое проявление эмоций, каждую черточку его лица: красивый, с растрепанными волосами, со сбившимся дыханием – похоже, он решил сопротивляться до последнего. Глупо. Однако если бы он сдался сразу, я бы его убил. Даже не раздумывая. Приложил бы хорошеньким личиком об стену, размазывая по обоям его сопли и кровь. Уже не знаю, что мне от него больше хочется: покорности или вот такой безрассудной ярости. Если бы кричал… если бы еще кричал…
Рука Антона взметнулась вверх, разрывая объятья рыжего, мазнув по его плечу, и я замер: мальчишка смотрел на Илью, извиваясь под ним, терся об него своим телом, пытался поправить волосы, упавшие на глаза. Пот впитывался в русые пряди, делая их в неверном освещении комнаты почти черными, тяжелыми. Локоны перечеркивали его лицо, лезли в рот и мальчик приоткрывал губы, высовывал язык, пытаясь вытолкнуть вездесущие волосы. Он выгибал шею, откидывая голову назад, словно предоставляя Илье все права на себя. Но Илья не имел на Антона абсолютно никаких прав: я позволял ему измотать упрямца, сбить спесь, но я не отдавал звереныша в чужое владение. Это маленькое развратное существо сильно ошибается в своих выводах. Оно сильно ошибается во мне.
Я облизал внезапно пересохшие губы. Стопа мальчика ударила по моему бедру – конечно же, специально, чтобы я обратил внимание – оставляя после себя ноющую боль. Ничего кроме боли, ничего кроме тупого подчинения, ни капли отданного лишь мне внимания. Только скользящие по телу руки, только «случайные» столкновения, только намеки на нечто большее и все же: я не твой, я не твой не смотря ни на что!
Рыжий потянулся к зверенышу: губы, с некоторой нежностью, задели сначала изгиб плеча, потом выступающую от напряжения жилку на шее, мочку уха. Он оглаживал бедро мальчика, забираясь под юбку, что-то шепча, прижимаясь щекой к его виску. Насколько я мог судить по выражению лиц, Илья уговаривал не трепыхаться… или шептал нечто глупое, чтобы звереныш расслабился. Илья это умеет.
Антон скашивал на рыжего полубезумные глаза, и длинные ноги сгибались в коленях, открывая моему взгляду неожиданно плавно очерченные ягодицы, затянутые в порванные колготки, шов которых, должно быть, очень неприятно врезался в …
Я нахмурился. Сейчас Антон, отбивался от Ильи как-то неубедительно вяло, одной рукой поправляя свою юбку (на мой взгляд, только еще большее ее задирая!), сжимал ноги так, что коленки терлись друг о друга, рот приоткрывался и с его губ срывались соблазнительные стоны. Ну, я так думаю, что соблазнительные: на самом деле мне было практически не слышно звереныша из-за громкой музыки.
Я сбросил с себя рубашку, расстегнул ширинку и одним резким движением откинулся на кровать, оказываясь рядом с Антоном, тут же приподнимаясь на локте так, что мальчик снова был зажат между мной и Ильей. Звереныш вздрогнул и подался в сторону рыжего – инстинктивно или нет, было просто все равно.
Мои глаза зло сузились: «Тянешься к нему? Не можешь уже, да?» - я не слишком ласково, отпихнул Илью в сторону, заставив его скатиться с мальчика, а после моя рука легла на пах Антона. И вот тут маленький паршивец – впервые – издал звук, так похожий на вскрик. На его счастье я не почувствовал никакого возбуждения в этом тощем теле, иначе… Иначе он бы кричал не переставая. Всю ночь. Всю эту ночь!
Рука Ильи легла поверх моей, глаза, устремленные на меня, казалось, светились в темноте, крылья носа трепетали. Илья не видел никого кроме меня. Я криво улыбнулся, и низ живота заныл от желания, посылая волны жара по всему телу. Прерывистый вздох и рыжий сжал пальцы, причиняя боль, вдавливая мою руку в тело внезапно обмякшего мальчика, приподнимаясь над ним. А потом перегнулся через звереныша и буквально впился поцелуем в мой рот.
Он целовал торопливо, мокро, жестко настолько, что губы начинали гореть. Отстранялся, чтобы посмотреть мне в глаза, и опять приникал, словно не мог оторваться, словно только одно это могло его убить. Рыжий вылизывал мои губы, стонал в них, вызывая удивление внезапно проснувшейся страстностью. И ведь нельзя сказать, что обычно Илья был холоден, но сейчас он меня просто поражал. С плохо скрываемым нетерпением он тянул меня за плечо, царапая ногтями кожу, откидывал назад голову, шепча в потолок слова, которые я не мог расслышать, и снова возвращался к терзанию моих губ.
Я отвечал осторожно, ловя каждое его порывистое движение, каждый нервный вздох у края моих губ, но все равно постепенно мне передавалась эта горячечная дрожь – его желание, в котором мне виделось что-то отдаленно напоминающее похоть. Я ловил его язык, слегка прикусывая, посасывая, тоже приподнимаясь над кроватью, все сильнее опираясь на руку, лежащую на мальчике.
Целуя Илью, я чувствовал пульсацию крови в паху звереныша. Ладонь нагревалась все сильнее, под кожей разливался жидкий огонь, и я в какой-то момент с силой сжал пальцы, потому что мне казалось, что иначе то, что сейчас жжет меня изнутри, прорвется наружу, сочась из-под ногтей, из ладоней, выходя сквозь поры вместе с потом. Антон выгнулся и закричал, перекрывая голосом грохот музыки.
Я улыбнулся в рот Ильи, который тычком в плечо, впечатал звереныша обратно в матрас. Мы прекрасно понимаем друг друга.
В очередной раз отстранившись, Илья провел рукой по моим волосам, несильно потянул за одну из прядок, и я увидел в его глазах нежность. Мои волосы всегда были для рыжего чем-то вроде фетиша. Пальцы прошлись по лицу, ощупывая, оглаживая: наверное, так слепые «рассматривают» тех, с кем общаются.
Илья выпустил мою кисть и хотел взять в ладони лицо, но я перехватил его руку, целуя подушечки пальцев, непреклонно и твердо отстраняя, а затем отбрасывая в сторону.
Рыжий дернулся как от удара, хотел было что-то сказать, но я отвел глаза, наклоняясь над мальчиком, и он промолчал. Только слишком громко подумал.
Я всматривался в карие, широко распахнутые глаза и не видел в них ничего. Даже страха: одна пустота. Так не пойдет. Моя рука все еще лежала на паху Антона, и когда я легонько пошевелил пальцами, мальчик прерывисто вздохнул и закрыл глаза, закрываясь, отгораживаясь от меня веками. Да, как он смеет?!
Тихое рычание сорвалось с моих губ:
- Под Ильей ты извивался, а меня даже видеть не хочешь? – выдохнул я в лицо зверенышу. Я хочу его, хочу сейчас, немедленно – всего! Тело… слабое тело – плевать! Я хочу его самого, а не эту фарфорофо-хрупкую оболочку. Хочу заглянуть… внутрь.
Я провел рукой по лицу мальчика, словно желая снять с него маску притворства, ненужной скромности, обманчивого равнодушия. Он не может быть таким безразличным, когда я касаюсь его. Антон вздрогнул, но глаз не открыл. И без того тонкая ниточка терпения с тонким звоном лопнула. Я с силой рванул ткань его майки, разрывая, сдергивая вниз, стараясь быть как можно грубее, задевая затянутые в перчатки поврежденные запястья. Ему должно быть до сих пор больно. Ему будет больно из-за своего паршивого характера!
Мальчишка тут же открыл глаза и попытался заслониться руками. Не вырваться, а прикрыться. Какая потрясающая реакция. Это было худшим оскорблением для меня. Как будто нагота – это самое худшее, что только могло произойти с ним! Он определенно издевается надо мной: игнорирует, не подпускает.
Антон прикрывал от меня свою грудь, прижимая узкие ладони к соскам. Это было вульгарно, это еще больше заводило, это будило желание с_м_о_т_р_е_т_ь. Я схватил его за руки, потянул их в стороны, и звереныш опять стал сопротивляться. Мне приходилось прилагать все усилия, чтобы удержать мальчика на месте. По его щекам текли слезы, и я сильно подозревал, что они не от беспомощности, а от боли в запястьях, которые звереныш рисковал вывернуть, продолжая и дальше так дергаться. Он не отбивался так от Ильи. Даже на боль не обращает внимания! Неужели я настолько ему противен? Лично я???
Одному мне было явно не справиться с этим неожиданно сильным недоразумением.
- Держи его! – бросил я Илье, даже не поворачиваясь в его сторону.
- Егор… - рыжий обнял меня, притягивая к себе, уткнулся носом в затылок.
- Что! – я нервно повел плечами, сбрасывая чужие руки, и на секунду утратил контроль над мальчиком.
Тот тут же освободил свои руки, слишком сильно дернувшись. Так сильно, что даже заскулил, прижимая ладони ко рту. Однако, это не помешало Антону перевернуться на живот и постараться отползти как можно дальше от нас. Господи, да, что это даст?! Тупой что ли?
- Посмотри, что ты наделал! – я гневно взглянул на Илью.
Рыжий и так смотрел. Очень внимательно смотрел. Я повернулся, прослеживая его взгляд, и моему взору предстала еще не зажившая, иссеченная глубокими царапинами, спина Антона. Черт! Нашел момент!
- Это… ты?.. – только и смог выдавить из себя Илья.
Новость? Не вяжется? Эти мысли вызывали только раздражение и я не стал отвечать, потянувшись к мальчику, хватая его за плечо, рывком переворачивая на спину и, сдергивая, наконец, эти чертовы перчатки, обнажая бинты на запястьях. Антон, взвизгнув, выставил руки перед собой, смешно растопыривая пальчики, от чего его ладони стали поразительно похожими на крылья какой-то экзотической бабочки.
В короткой паузе между треками я услышал прерывистый вздох Ильи.
Из-под челки, упавшей мне на глаза, я посмотрел на рыжего. Взгляд у него был растерянный. Но если судить по ширинке, на желаниях его растерянность не отразилась.
- Молчи, - не слишком громко произнес я, но он меня услышал. Прекрасно услышал!
Илья с каким-то странным выражением на лице запустил руку в свои волосы и сжал пальцы. «Молчи! - прокричал я мысленно, - Только молчи! Я не хочу слышать сейчас твой голос».
- Егор, ты же не собираешься и, правда, его насиловать? – Илья все-таки сказал это, как будто не он несколько минут назад жался к зверенышу, как будто не он его целовал! Тогда, зачем был весь этот «маскарад» с его стороны: заставить меня ревновать? Как же он сейчас, должно быть, разочарован…
Рыжий на четвереньках подполз поближе, так что голова звереныша оказалась возле его рук. Мальчик бросил на Илью быстрый, оценивающий взгляд и что-то промелькнуло там такое… не знаю, похожее на надежду. Нет, мой хороший, тебе он помогать не станет. Он слушается только меня. Да, даже если и не совсем слушается – тебе нечего здесь ловить.
Вопрос рыжего я, естественно, оставил без ответа, развернувшись опять к зверенышу.
- Держи его! – громко повторил я, глядя в глаза Антону, сбивая одним яростным движением выставленные в протестующем жесте ладони в сторону. Я не могу больше терпеть!
Руки Ильи послушно опустились на плечи мальчика, вжимая его в кровать, но выражение глаз, смотрящих теперь уже в упор, мне не понравилось. Если я в чем-то и разбирался, так это в том, что Илья так просто не сдастся, и он что-то задумал. Впрочем, анализировать ситуацию сейчас совершенно не хотелось.
Стало почему-то удивительно легко, и я решил, с азартом разрывая подол цветастой юбки звереныша: «Я подумаю об этом завтра!»* - это роднило меня с одной известной героиней – с_женщиной – но… Сегодня девочкой буду не я.
Я оскалился.

* Я подумаю об этом завтра – фраза Скарлетт О’Хара из «Унесенных ветром».

 Отправлено: 25.07.08 11:56. Заголовок: :sm15: АААААААААА!!..

АААААААААА!!!!!!!!
Спасибо автору огромное

Круто, круто, круто!!!!

Ждем, продолжение с нетерпением

 Отправлено: 25.07.08 14:50. Заголовок: o_O мда какие все з..

o_O мда какие все злобные и извращенцы.

 Отправлено: 25.07.08 15:06. Заголовок: По-моему здесь нет з..

По-моему здесь нет злобы и извращений - по мнению героев – здесь у каждого своя правда и свое понимание нормы.

И всех героев ориджинала можно понять и пожалеть – потому, что каждый бьется за свое.

 Отправлено: 25.07.08 15:20. Заголовок: Гм. Ну то что мальчи..

Гм. Ну то что мальчишку хотят поиметь и давольно таки жестоко и что есть один псих который угражает парню мамой. Ну на мой взгляд это жестоко. Ничего светлого не вижу в оридже. ИМХО. А мне никаво не жалко. Парень сам виноват, а два извращенца ну они просто су.. еб.. на голову. Вот.
ПС. Героев тут невозможно понять. Плохо прорисованы, да и мативы не оч понятны. То что ебнутые это не оправдание. Это диагноз.

 Отправлено: 25.07.08 16:26. Заголовок: Лайри угрожает? это ..

Лайри угрожает? это не угроза. мальчик сам сделал свой выбор. где вы видели угрозу со стороны Егора?
Вы сказали два извращенца, Вы можете аргументировать это какими-то примерами? просто любопытно узнать где видно именно извращенцов.
Лайри пишет:

цитата:

ПС. Героев тут невозможно понять. Плохо прорисованы, да и мативы не оч понятны.

хм. странно. по моему все и так понятно. что как и почему. просто надо рассуждать и размышлять. не все же автор будет прописывать досканально. в этом смысла нет.

 Отправлено: 25.07.08 18:21. Заголовок: Лайри, То что ебнуты..

Лайри,

цитата:

То что ебнутые это не оправдание

-на форуме запрещается мат. Давай без выражений.

sombra de la muerte, хороший текст, мне нра. Тем более, творчество данного автора я люблю)))

 Отправлено: 25.07.08 19:06. Заголовок: стася5 Извини. ..

стася5 Извини.

 Отправлено: 25.07.08 19:13. Заголовок: Гоменасай стася5 . И..

Гоменасай стася5 . Извини, я больше не буду ругатся, чесно-чесно. *состроил няшную мордашку и невиные глязенки*

 Отправлено: 01.08.08 07:21. Заголовок: Где же прода? Мы вс..

Где же прода?

Мы все ждем :)

 Отправлено: 01.08.08 10:50. Заголовок: Amadeo, автор сказал..

Amadeo, автор сказал, что будет ,наверное, в выходные

 Отправлено: 12.08.08 08:25. Заголовок: Ну вооооот, неужели..

Ну вооооот, неужели забросите

Автор! Где прода

Мы же любим и ждем

 Отправлено: 12.08.08 10:02. Заголовок: Amadeo, автор не заб..

Amadeo, автор не забросил. Через некоторое время прода будет

 Отправлено: 16.08.08 07:20. Заголовок: sombra de la muerteт..

sombra de la muerteтекст очень хорош. Слишком хорош, к сожалению. В сожалению. потому что слишком уж достоверно описано все, что присходит. В это веришь. Полностью. Абсолютно. Настолько, что я дергаюсь, что бы что-то сделать. Приходится притормаживать себя, восстанавливать дыхание и объяснять себе в очередной раз, что это не протоколы и не описание реальных событий, а рассказ с форума. Я вряд ли смогу читать дальше, слишком уж сильно написано, слишком сильно бьет по нервам, слишком похоже на правду. Текст сам по себе, если отвлечься от моей неадекватной реакции - текст замечательный. Оффтоп: Очень хочется почитать еще какие-нибудь ваши тексты. Вы еще что-нибудь выкладывали. Не настолько эмоциональное?

 Отправлено: 16.08.08 08:58. Заголовок: Remie , За автора ск..

Remie , За автора скажу Вам спасибо. Но я не сам автор, а человек, который выкладывает произведения автора. Очень жаль, что Вы не сможете читать дльше, ибо продолжение очень сильное и интересное.
Оффтоп: насчет других произведений сего автора, Вы говорите только об ориджиналах или Вас устроит и фанфик?

 Отправлено: 16.08.08 09:56. Заголовок: sombra de la muerte ..

sombra de la muerte пишет:

цитата:

Оффтоп: насчет других произведений сего автора, Вы говорите только об ориджиналах или Вас устроит и фанфик?

В исполнении такого автора, меня устроит все. Фанфики по Loveless, которые вы выложили на форуме, читаю с большим удовольствием. Интересный взгляд на Нисея, кстати. Очень интересный, фиков с ним мало, а уж фиков, где события показаны с его точки зрения, так и вообще практически нет.

sombra de la muerte пишет:

цитата:

продолжение очень сильное и интересное

Ага. Это-то наверняка. Дурацкое состояние, когда текст не можешь читать, не потому, что он слабый. а потому, что он очень сильный и очень достоверный. Я не кокетничаю, правда, мне на самом деле больно это читать. Но я очень хочу почитать что-нибудь еще сего автора. Вы выкладываетесь на каком-нибудь еще форуме?

 Отправлено: 16.08.08 10:39. Заголовок: Remie , сегодня выло..

Remie, ну может и мало фанфиков с участием Нисэя, но они все же есть, и некоторые из них очень хорошие.
Ваше реакция нормальная, все-таки каждый человек по-своему воспринимает любое произведение и эмоции у него они вызывают разные, все зависит от того, как человек воспринимает сие произведение, и как реагирует в плане эмоций.
Оффтоп: Выкладывается на слеш ворде, на домиане, на красном форуме, на сообще loveless и еще на нескольких серверах.

 Отправлено: 17.08.08 00:21. Заголовок: Уууу, сколько всего ..

Уууу, сколько всего вкусного выложено )) Пасиб.

Оффтоп: А что такое красный форум? Loveless- имеется в виду сообщество на дайри?

 Отправлено: 17.08.08 12:28. Заголовок: Remie , не за что. к..

Remie , не за что.
Оффтоп: красный форум, он так и называется, могу ссылку дать, если надо. И на дайри и на Ли.Ру.

 Отправлено: 27.08.08 11:18. Заголовок: sombra de la muerte ..

sombra de la muerte , Вы обещали

цитата:

продолжение очень сильное и интересное

Где же оно и (или) когда ожидать?

 Отправлено: 27.08.08 23:52. Заголовок: Amadeo, скоро будет...

Amadeo, скоро будет.

 Отправлено: 30.08.08 18:42. Заголовок: Автор почитал коммен..

Автор почитал комментарии. Автору стало стыдно.... Очень. Тем более, что за меня оправдывается другой человек: тот, кто взял на себя смелость все это выкладывать.
Гомэн. И домо аригато за все хорошие слова и просто за комментарии и уделенное моей скромной персоне внимание.
Продолжение... оно будет, собственно, лежат у меня сейчас 2,5 листа уже написанного, но не хочется выкладывать пока я не допишу последнюю сцену. Я постараюсь это сделать как можно скорее.
Спасибо еще раз и извините за такой перерыв большой.

 Отправлено: 06.09.08 22:18. Заголовок: Антон попытался схва..

Антон попытался схватиться за края юбки, рвущейся в моих руках, и, наконец-то, соизволил произнести, почти прокричать мне в лицо, вскидываясь вверх настолько, насколько позволяла хватка рыжего:
- Не смей! – карие глаза обожгли и… посулили продолжение. Не смей что? Ты не хочешь позволить мне абсолютно все? Неужели же не хочешь… Я признаю, что вижу все в выгодном для меня свете – это делает сильнее.
В такт музыке качнулся потолок. Периферическое зрение выхватило силуэт Ильи, и я медленно, подняв голову, посмотрел ему в глаза:
- Теперь ты решил сопротивляться по-настоящему? – кого из них двоих – Илью или звереныша – я спрашивал?
В соседней комнате цифры электронного табло часов показали четыре ноля. Я знаю.
Тонкая кисть взметнулась вверх – всего лишь на несколько секунд - пальцы зарылись в рыжие волосы, и ладонь снова тяжело опустилась на плечо звереныша. Почти ласково. Мне хватило.
Ткань юбки, треща и распадаясь на разноцветные нитки, разъехалась до пояса и под еще одним решительным рывком замерла у меня в руках крыльями бабочки.
Длинные ноги в разорванных колготках... Провожу пальцем от острой коленки до ступни, обхватываю тонкую щиколотку и дергаю, заставляя ногу выпрямиться. Ненадолго…
Илья сжал плечи Антона.
Я улыбнулся.
Мальчик ударил второй ногой, почти опрокидывая меня, отбрасывая к краю кровати. Моя ладонь впечаталась в пол.
Живое существо просыпается у меня внутри, живое существо улыбается мне. Оно скромно опускает глаза и развратно хихикает. С его клыков капает отравленная слюна – шипит, падая, разбиваясь о стену моего молчания. Уже не требует ответа.
Существо меня целует, меня вылизывает, меня поглощает… И касания сломанных пальцев с сочащейся из-под ногтей кровью, оставляют на коже огненные следы, пробираются все глубже, задевая переплетения сухожилий и нервов, врезаясь в мышцы. С треском рвутся нити связывающие руки, тянущиеся вверх…
Это уже не то, это уже не так… Я больше не загнан в угол: я сам загоняю в него и наслаждаюсь каждым мгновением своей власти. Я тот, кто смеется последним.
Я не сумасшедший, мама.
Оттолкнувшись от пола и восстановив равновесие, я вернулся к тому же положению, в котором и был, оперся о постель руками, переставив ноги так, чтобы Антон оказался подо мной, и нагнулся над ним, задевая грудью горячую кожу:
- Я тебе не позволю, - прошептал я в мокрый висок звереныша, замер, позволяя осознать, сделать пару вдохов и выдохов, - сбежать.
Ресницы дрогнули и виновато опустились. Я не сумасшедший… Моя ладонь прошлась по лицу мальчика, очертила линию скул снизу вверх, и, скользнув по шее, нырнула в волосы на затылке. Я никому не позволю сбежать от меня. Прости? Нет - прощай. Всего лишь игра слов, всего лишь игра. Всего лишь желание, обжигающее мои губы, царапающее десны. Кричи. Я… умоляю.
Перебинтованные запястья легли мне на плечи, и я ощутил подрагивающие пальцы, сжимающиеся, впивающиеся ногтями в кожу, и перестал что-либо слышать кроме музыки. Кроме оглушающей музыки в моей голове: мне понравились фальшивые колеблющиеся звуки, деепричастные обороты, слова из динамиков в низ живота. Если ты так поступаешь со мной, то ты даешь мне право распоряжаться реальностью по своему усмотрению. Я не хотел будить зверя – ты разбудил его за меня. Зверь проснулся и хочет жертвы: ягненка в волчьей шкуре, с пронзительными карими глазами… шлюхи.
Я выцеловывал на груди Антона влажные дорожки, лизал соленую кожу, гладил, жадничая и сбиваясь, пытался притянуть еще ближе к себе отнюдь не покорное тело. Бедра вжимались в пах мальчишки, он толкался в меня, сводя с ума. И лишая себя последней возможности ограничиться только… только…
Толчок и из моей груди вырывается рваный выдох – мир падает.
Глаза цвета спелых вишен и духота тесных комнат – это не безумие, это прошлое. Страх в наглухо запертых кладовых, связка чеснока, свисающая с потолка на прочной толстой веревке, шепот за дверью: «Ты не спрячешься». Да, не спрячусь. Я вырос.
Все движения мальчика отныне воспринимались мною как часть игры, от которой я не хотел отказываться: пальцы, тянущие за волосы (боль - лучший наркотик, глупый), голова, мечущаяся между коленями Ильи, ноги, вскинутые вверх в тщетной попытке ударить еще раз. Укусы-поцелуи, пьяные вскрики – когда я успел так напиться… тобой… Антон! - последние остатки колготок и моих, немного больших плавок. На пол!
Когда я приподнял голову, то увидел расширившиеся глаза, сведенные на переносице брови, что-то быстро шепчущие губы. Зачем? Ты тоже, ты так же – мы связаны. Я безжалостно целую изгиб талии, прямо под ребрами, оставляя темные отметины, сочащиеся кровью. Зализываю раны – свои, его? Рвать и ломать – значит любить. Приоритет – это задача со многими неизвестными.
- Е-е-его-ор! – пусть так, мне нравится - еще! – Егор!
Образность мышления – это ничто по сравнению с образностью восприятия. Впадинка пупка, которую я обвожу языком, резцами зубов, выглядит более чем соблазнительно, но взгляд уже скользит ниже по коже… Вздох.
Мне приходится сползти чуть вниз, чтобы коснуться его. Запах пота, ощущение мягких влажных волос, щекочущих мое лицо, когда я вжимаюсь в пах Антона, кружат голову. Я забываю про себя, я забываю про Илью – я хочу доставить наслаждение одному тебе. Почему ты не ценишь? Почему ты хочешь от меня только боли?! Я умею не только это, но ты требуешь от меня лишь силы. Рискуешь.
Смотрю вверх, встречаясь взглядом с глазами Ильи: он бледен и на скулах ходят желваки. Рыжие волосы неестественны в черно-белом свете комнаты. Кадык на горле нервно дергается, когда Илья сглатывает.
Не разрывая зрительного контакта, я скольжу ладонью по внутренней стороне бедра мальчика, отодвигая плечом в сторону пытающиеся сомкнуться ноги. Илья втягивает сквозь сжатые зубы воздух и медленно качает головой - отрицательно. Музыка все искажает... Я не слышу твоих не произнесенных предупреждений. Огонь обжигает мой пах, опаляет так, что я чувствую этот сладковатый запах горящей кожи, и пальцы касаются Антона между ягодиц, пытаясь проникнуть дальше… глубже.
Это нелегко, когда кто-то ломается под руками, извивается, лживо всхлипывая, разрывая магию музыки в моей голове. Когда кто-то смазывает все движения, вертясь так, что даже цепкие руки на плечах не в силах сдержать становящиеся все более раздражающими попытки освободиться. Но только ноги – случайно ли, специально – оказавшиеся на моих плечах, являются более чем красноречивым ответом. Ты хочешь меня.
- Отстань от меня! Вы оба – отстаньте!
Хочешь, чтобы я тебе поверил? Прекрати врать!
- Отстаньте!
Мои пальцы становятся более жесткими – пока не жестокими - и толкаются все настойчивее, нащупывая маленькое отверстие ануса, растирая чувствительную кожу. Немного неудобно из-за позы, но это ничего. Я хочу немного развлечься перед тем, как стану по-настоящему серьезным.
- Нет!
Антон слишком зажимается: никак не удается вставить в него хотя бы один палец. Мальчик прогибается в пояснице, и бьет меня пятками по спине. Больно. Он разводит ноги пошире и они соскальзывают с моих плеч.
- Пожалуйста… – он утыкается лицом в коленку Ильи и это кажется мне отвратительным, потому что приоткрытые губы задевают ткань брюк рыжего, пачкая слюной, – слишком похоже на поцелуй.
А Илья неожиданно отпускает плечи Антона, сжимает обеими руками его голову и разворачивает в мою сторону:
- Посмотри на него! – рыжий обращается ко мне и встряхивает мальчика за волосы так, что голова того приподнимается над матрасом, а потом снова впечатывается затылком в покрывало, - Посмотри, я сказал!
Я оскаливаюсь, Илья беспомощно оседает на кровать, выпуская Антона: мне незачем смотреть. Руки жестко разводят согнутые в коленках ноги, почти выламывая их из суставов. Антон кричит. Да. Мы, наконец-то, поняли друг друга.
- Егор! – я не слышу, только не сейчас, Илья!
Мне хочется сделать нечто особенное, чтобы Антон закричал еще. Но руки неловко соскальзывают из-за слишком резкого движения мальчика, и я падаю лицом прямо ему между ног. На плечи обрушивается град ударов: звереныш бьет, отталкивает, скребет – он… сопротивляется. Ну, так и я тоже сопротивляюсь! Маленькая сволочь! Какая же ты маленькая сволочь… маленькая… моя маленькая сволочь… Антон… Тоша…
Его имя превращается в стон:
- Антон… - вот что ты со мной делаешь: ты меня унижаешь, ты заставляешь меня признаваться во всем.
Губы жадно впиваются в сгиб ноги, поднимаются вереницей поцелуев по тазовой косточке немного выше, потом возвращаются обратно. Я хочу дарить, хочу отдавать, хочу… тебя… Дышать практически не получается: только вдохи без выдохов. Я зажмуриваюсь до разноцветных искр в глазах. Я не сумасшедший. Просто со мной нехорошо обошлись, но теперь все будет по-другому, правда?
Руки звереныша продолжают бить меня. Теперь уже по голове и я слышу сквозь шум музыки всхлипы мальчика. Почему? Не надо. Разве я не нежен? Это почти угроза.
Кулачки опускаются на затылок, вбивая меня в тело Антона. Он меня хочет.
Еще пара ударов и, после небольшой паузы, я чувствую, как разжимаются кулаки, зарываются мне в волосы руки, гладят, пропуская прядки между пальцами. Так мучительно ласково. Он меня хочет… Я. Хочу. Его.
Я поднимаю голову от его паха, выпрямляю руки, отталкиваясь от кровати… и меня сметает на пол, опрокидывает на спину, переворачивает лицом вниз, впечатывая в ковер. Во рту ощущается металлический привкус крови. Черт! Я, все еще не веря, подношу ладонь к лицу и сплевываю: на ладони появляется кровавое пятнышко. Удар был слишком сильным, чтобы принадлежать Антону. Пальцы сжимаются в кулак, растирая кровь по коже.
Волосы лезут в глаза, мешая смотреть. Я медленно приподнимаюсь на руках и разворачиваюсь. Я ненавижу тебя. Ты мне мешаешь. Меня сшибает снова, но теперь уже ударом - ноги? - в бок, я налетаю спиной на письменный стол так, что на несколько секунд воздух покидает легкие. Чужие руки сжимают мои плечи до боли, встряхивают, и я сильно бьюсь головой о ручку ящика.
Пытаюсь сфокусировать взгляд, чтобы разглядеть склонившегося надо мной Илью, но он не дает это сделать.
Глубокое ровное дыхание обжигает висок словами:
- Ты думаешь, что я тебе позволю, - его улыбка чувствуется слишком хорошо: улыбка самоуверенной твари, - забыть, хоть ненадолго забыть, о том, кто я в твоей жизни?
Я прикрываю глаза и облизываю разбитые губы:
- Ты думаешь, что я нуждаюсь в обществе дешевой шлюхи?
Кривлю душой: Илья никогда не был для меня кем-то вроде мальчика по вызову, того с кем можно просто трахнуться и забыть о его существовании. И еще никогда я не обзывал его подобным образом, искажая до неузнаваемости мотивы наших отношений, но сейчас он это заслужил. Не делай хуже, чем есть, Илья.
Илья зло смеется, и руки с плеч перемещаются на мое горло, сжимаются. Смех резко обрывается и рыжий с силой встряхивает меня, заставляя еще раз удариться головой о стол. Задело? Насколько тебя задело, мой хороший? Покажи мне.
- Ложь. Ты лжешь. И сам это прекрасно знаешь, - его голос приобретает шипящие нотки, и я широко распахиваю глаза, когда он произносит размеренно спокойно и так… узнаваемо, - Плохой мальчик.
Где-то в другой комнате, в альтернативной реальности, в параллельном мире, звонко разбивается стекло. Слепящий свет просачивается сквозь щели между полом и дверью, поэтому так заметно, когда с той стороны кто-то встает, отбрасывая чернильные пятна тени. Я отчетливо понимаю: ловушка в очередной раз с ржавым скрипом захлопывается за моей спиной.
Илья смотрит мне прямо в глаза, видя в них все, что меня мучает, чувствуя колышущийся страх, продолжая издеваться. Он знает все мои слабости. Повторяет свои слова:
- Плохой, плохой мальчик, - так разговаривают с провинившимися собаками. Так нельзя разговаривать со мной.
Колено рыжего, раздвигая мои ноги, въезжает в пах и перед глазами плывут красные пятна от боли и наслаждения: перевозбуждение начинает давать о себе знать. Дай мне то, что я хочу! Покажи мне, как я заблуждаюсь! Я вскрикиваю, задыхаясь, одновременно хватаюсь за плечи Ильи и пытаюсь вывернуться. Это бесполезно: я оказываюсь лишь сильнее прижатым к столу, и пальцы на моем горле сжимаются немного сильнее. Это так странно похоже на ласку. И я хочу вобрать все, что ты мне предложишь. Ну, же!..
Ручка двери медленно поворачивается...
- У тебя стоит.
- Не… не на тебя! – слова даются с трудом: мне страшно, я почти умираю, но руки на моей шее не дают мне отвлечься от происходящего… не дают упасть в безумный кошмар мыслей. Монстр внутри меня ощеривает клыки и я... Господи, я никогда не знал, как его удержать…
Теряясь в пространстве, в комнате, которая почему-то становится какой-то чужой, нахожу глазами замершего на постели звереныша. Рука сама тянется к мальчику и пальцы хватают воздух, пытаясь приблизить то, что по вине рыжего стало вдруг таким далеким. Я никак не могу решить… кто ты?
Кружится голова и больше всего мне сейчас хочется плюнуть Илье в лицо, но он снова произносит то, что выводит меня из себя, погружая в состояние почти транса:
- Плохой мальчик.
Мучительно хочется сжать ноги и еще ближе прильнуть к колену рыжего, но перед глазами Антон, скорчившийся, забившийся в дальний угол кровати, уже успевший сгрести покрывало и прижать его к своей груди. Огромные карие глаза кажутся мне черными. Прекрасными… Стон вырывается раньше, чем я одергиваю себя: не смотреть. Или мне будет уже все равно.
Резким движением, не обращая внимания на все усиливающееся удушье, вбиваю себя в колено Ильи, выгибаясь, как последняя шлюха, перевожу на него взгляд и бью кулаком в лицо.
Руку тут же сводит от боли, но это ничто по сравнению с чувством бешеной радости, потому что Илья отпускает мою шею и падает на пол. Я вдыхаю воздух, жадно хватаю его губами, слизываю языком, и, наклонив голову, смотрю на рыжего. Да, у меня стоит!
- Мне хочется тебя убить, - хрипло произносит рыжий в паузу между песнями и сплевывает кровь из разбитого рта на ковер.
В неверном свете я различаю капельку пота, которая медленно сползает по виску Ильи.
- Это взаимно, - его лицо притягивает мой взгляд.
- Ты разрешаешь?
- Да…
Красная дорожка, стекающая по подбородку, выглядит так привлекательно, но Илья зачем-то спешит избавиться от нее, размазывая рукой. Дверь открывается и яркий свет заливает все вокруг.
Я слышу, как к звучащей музыке добавляется что-то еще, вносящее неправильные ноты, сбивающее мелодию на рваные отрезки, и мне становится так… Baby, did you forget to take your meds? Я хочу рассмеяться.
Пол начинает превращаться в вязкую жижу, руки, на которые я опираюсь, продавливают ее, и я просто начинаю тонуть.
Абсурд - отлично это понимаю, потому, что я в комнате, в своей квартире. Однако все чувства кричат, вопят о том, что если я что-то не сделаю сейчас, то погибну, захлебнувшись мутной водой, наполовину разбавленной в ней грязью. Но я хочу, хочу!.. Нечто, искажающее пространство вокруг меня, превращается в удары колокола, в которых я, с удивлением узнаю звук биения собственного сердца. Пульсацию желаний. В глазах темнеет… Как не вовремя…
Руки ложатся на мое лицо, проводят пальцами по векам, закрывая их, ресницам, носу, губам. Они ощупывают меня, как если бы это делал незрячий. Они оставляют на коже горячие капли прикосновений, которые стекают с моих щек, прогоняя все мысли. Звук тяжелых шагов, гулко отдающихся в моей голове, нерешительно затихает. Я тяжело дышу и вздрагиваю, когда трогающие меня руки исчезают. Пытаюсь приоткрыть глаза, но это неожиданно становится очень тяжело. Я дергаюсь, но щеку обжигает пощечина, откидывая мою многострадальную голову назад. Да, сколько же можно меня бить?! Я же не сопротивляюсь!
- Не шевелись.
Звучит как приказ, и я подчиняюсь. Ненадолго. Моя слабость отвратительна. Я не выдерживаю одиночества и кладу руку на пах, сжимаю ткань брюк и, теряя терпение, не в силах больше думать, начинаю поглаживать себя. Вторая моя рука проскальзывает в расстегнутую ширинку. Дыхание вырывается долгим стоном. Я развожу ноги, наклоняюсь, движения моих рук становятся резче. Я не могу больше терпеть!
- А… ааа…. ааа! – в волосы вплетаются пальцы, сжимаются в кулак, болезненно тянут.
- Я сказал «не шевелись».
Разжимаю губы, чтобы что-то ответить, но в рот врезается край стакана, неприятно соприкасаясь с зубами.
- Пей.
Пытаюсь сопротивляться, но рука в моих волосах сжимается сильнее, и я уже не могу отстраниться. Хорошо, хорошо! Я понял… Горькая, резко пахнущая жидкость заливается мне в рот, и я сглатываю ее. Мой коллекционный коньяк. Какой странный привкус… Несколько капель проливается и течет по подбородку, соскальзывая на шею, неприятно щекоча так, что хочется вытереться.
Но понимание того, что мне дали, приходит слишком резко, и я дергаюсь изо всех сил, так, что, наверное, оставляю в руке Ильи клок своих волос. Мне даже удается немного отползти от него. Но Илья хватает меня за щиколотку, сжимая пальцы так сильно, что мне становится больно.
- Зачем?.. зачем?! – я хриплю сквозь громкую музыку. Мне страшно, потому что свет из открытой двери слишком ярок. И звук приближающихся шагов возобновляется.
Я в ужасе смотрю на рыжего. Он довольно ухмыляется, держа в руках стакан с коньяком: с коньяком, в который он бросил мои таблетки. Сколько он туда положил?
- Что ты хочешь?! Нельзя смешивать… слишком… сильные…
Голова тяжелеет и кружится так, что все предметы в комнате колеблются, оживают и начинают двигаться. Единственное, что остается неподвижным это ухмыляющееся лицо Ильи. Ублюдок!
Он отбрасывает стакан в сторону, и я слышу, как тот разбивается. Илья опрокидывает меня на спину одним сильным толчком и нависает надо мной:
- And the sex, and the drugs, and the complications… - некоторое время разноцветные глаза смотрят на меня, а потом рыжий наклоняется и впивается мне в губы, терзает их и я снова начинаю ощущать металлический привкус во рту.
Илья отрывается от меня, сжимает мое лицо в своих ладонях, что-то говорит мне. Я не слышу: все тонет в какой-то оглушающей какофонии звуков и мучительно хочется закрыть глаза. Но я могу только смотреть на рыжего. Илья говорит, говорит, говорит… разжимает мои губы пальцами, забирается ими в рот, так что мое горло несколько раз сжимается от рвотных спазмов. Но он убирает руки, размазывая слюну по коже, опять целует… или кусает. Я не знаю…
Мы цепляемся друг за друга, и я рву на нем одежду, пытаясь добраться до горячей кожи, содрать ее, чтобы потекла кровь… чтобы припасть губами к соленым каплям. Потому что я испытываю жажду, я хочу пить!
Ткань рвется в моих руках, разлетаются в стороны пуговицы. Я тяну Илью на себя, обхватываю его ногами.
- Надо было раньше… - рычит рыжий и утыкается лицом мне в шею.
Его руки скользят по моему телу, заставляя меня выгибаться, метаться под ним, вести себя совершенно не так как обычно. Мы катаемся по полу и со стороны, наверное, это больше походит на драку, нежели на прелюдию к занятиям любовью… Впрочем, какая любовь? Это просто секс.
Илья не ласков, он не стремится доставить мне наслаждение, но именно это сейчас и разжигает во мне огонь.
- Открой рот.
Я мотаю головой, но Илья ловит мое лицо за подбородок:
- Открой рот, сволочь, или я это сделаю сам.
Мой пах болезненно ноет от его грубых слов, и я делаю так, как хочет рыжий.
- Запомни хорошенько, Егор, перед тем, как опять выкинуть что-либо подобное, - о чем он? я не знаю, я не помню: все, что мне хочется, так это чтобы его руки поскорее избавили меня от брюк, - ты – мой. И я никому тебя не отдам. Я не позволю тебе не считаться со мной.
Его слова злят, и я хочу возразить: никто не вправе распоряжаться мною. Я больше не допущу этого. Но Илья прижимает пальцем мой язык, толкается в меня бедрами, и я замираю, смотря на него. Я не понимаю, что он хочет.
- Не возражай. Ты не осознаешь, Егор, что я не тот, кого можно вот так – просто – выкинуть из своей жизни ради какого-то мальчишки. Я не тот, кого можно безнаказанно унизить, - палец Ильи с силой надавливает на мой язык, - Я сам буду унижать, если понадобится.
Илья криво улыбается, так как умеет только он, что делает его похожим на какое-то сказочное существо с кошачьим или лисьим выражением лица. Я как завороженный смотрю в это лицо, после того, что произнес мой любовник, смотрю, как он цедит сквозь зубы слюну, и сплевывает мне в рот. И тут же зажимает мне губы, не позволяя избавиться от этого… мерзкого ощущения. Он держит меня до тех пор, пока мое горло не дергается, показывая, что я все-таки сглотнул. На глаза наворачиваются злые слезы, но Илья удовлетворенно убирает руки от моего лица, привстает, сбрасывая с себя разорванную рубашку, и быстро избавляется от брюк.
- Извини, что я раньше не понял, что ты хотел, чтобы я играл по твоим правилам и на твоем поле. Я постараюсь это исправить, милый.
Последнее слово неприятно режет слух, и я почти не узнаю рыжего таким, какой он сейчас: Илья стоит надо мной, широко расставив ноги, ни капли не стесняясь своей наготы, и… я ему все прощаю.
Я тянусь к нему, провожу пальцами по коленке, бедру, слегка царапая горячую кожу. Меня ведет из-за непрерывного вращения комнаты, но Илья обхватывает запястье и рывком поднимает меня на ноги, прижимает к своему телу. Я хватаюсь за его плечи, чтобы не упасть:
- Брюки, - я произношу это в его ухо, и зарываюсь лицом в рыжие волосы, - пожалуйста...
Илья стаскивает мои брюки, а потом с силой отшвыривает меня от себя. Я зажмуриваюсь, и в ту же секунду моя спина ударяется о мягкую поверхность кровати. Почти сразу на меня падает тело Ильи.
Он обращается со мной, как с куклой! Он целует, кусает, он бьет меня, он меня успокаивает, когда я кричу, закрывая рот руками, выгибаясь под его жестокими прикосновениями. Мне странно, что я позволяю ему все это. Возможно, это таблетки, а возможно я просто устал.
Илья не останавливается, чтобы дать мне передышку, прийти в себя, и мы с ним перекатываемся, сцепившись, по кровати. Ни намека на нежность и когда я чувствую, как рыжий входит в меня – резко и болезненно, даже не позаботившись о том, чтобы подготовить меня – я дергаюсь, задевая рукой прикроватную тумбочку. Раздается какой-то дребезжащий звук и нас с Ильей окатывает водой. Мне на лицо падают… цветы?! Откуда? Наверное, это удивляет только меня, потому что рыжий не прерывает своих движений ни на секунду, лишь больше распаляясь, видя как я пытаюсь убрать с лица несколько прилипших лепестков. Они алые, кроваво красные…
Я скашиваю глаза: по покрывалу из перевернутого графина растекается быстро впитывающаяся вода и лежат в художественном беспорядке розы.
- Цветы… отку-дааа? – голос срывается, когда Илья перехватывает ноги, чтобы войти еще глубже в мое тело, хотя я сомневаюсь, что такое уже возможно.
- Оттуда, - отвечает он с придыханием, и, наклоняясь, кусает меня в плечо.
- Илья.
Он делает пару толчков и только после этого сбивчиво отвечает:
- Гостей… всегда… встречают цве… тами…
Гостей… гостей… Мне кажется, что я что-то упускаю, какая-то важная мысль упорно ускользает от меня. Мне хочется сосредоточиться, вспомнить, но Илья не дает мне этого сделать: его рука протискивается между нашими телами и он обхватывает ладонью мой член. И все же…
- Ил…
- Заткнись! – он почти кричит, но потом, едва скользнув по моему лицу взглядом, произносит намного мягче, - Заткнись…
Он жестко и сильно вколачивается в мое тело, заставляя лихорадочно цепляться за покрывало, не замечать, как ладони вместе с тканью сжимают стебли роз, которые ранят кожу шипами. Илья лишь обхватывает мою кисть свободной рукой, заглядывая прямо в глаза, смакуя то, что мне безумно больно. Он меня наказывает. Он. Меня. И я чувствую как по коже, из-под сжатых пальцев скатываются капли влаги – моей крови.
А еще для меня загадка, как кровать выдерживает напор Ильи. Хотя не выдерживает… На каком-то безумном движении раздается громкий треск и кровать перекашивает. Илья скатывается на пол, таща меня за собой. Сумасшедший… Я чувствую, что уже не выдерживаю этого безумного ритма, и наслаждение накрывает меня словно волна, заставляя хвататься за ручки прикроватной тумбочки, почти выдергивая из нее ящики.
Мне так хорошо, что перехватывает дыхание. Я пытаюсь вздохнуть, но оргазм, наверное, самый сильный из всех, какие я когда-либо испытывал, выбрасывает меня за грань возможного. Я выгибаюсь, крича, моя голова запрокидывается, и мне кажется, что я умираю.
Перед тем как провалиться в ту тьму, которая начинает наползать на меня, погребая остатки сознания, я вижу испуганные глаза звереныша, забившегося в самый угол огромной кровати, на которой мы с Ильей только что... Надо же… Илья меня… а он…
Словно сквозь вату я слышу голос рыжего – спокойный и жесткий - в неожиданно наступившей тишине:
- Будешь мне должен.
Когда темнота окончательно смыкается, я осознаю, что он говорил это не мне.

 Отправлено: 08.09.08 05:59. Заголовок: :sm15: Спасибо!!!!..

Спасибо!!!!

Здорово, мне очень нравиться стиль изложения. Эмоции описаны просто нереально красочно и точно

Автору, еще раз нижайший поклон

 Отправлено: 08.09.08 19:16. Заголовок: Amadeo Спасибо за до..

Amadeo Спасибо за добрые слова. они вдохновляют на новые подвиги =)

 Отправлено: 21.09.08 21:56. Заголовок: Я проснулся от насто..

Я проснулся от настойчивого писка сотового: незамысловатая мелодия играла, наполняя собою пространство комнаты. Почему-то музыка у меня всегда ассоциировалась именно с тем, что может течь, быть вязким как мед, сводить с ума, что может биться вторым сердцем или раздражать, вот как сейчас.
Вставать совсем не хотелось, и я так и лежал, игнорируя звонок, разглядывая навесной потолок с вкраплениями точечных светильников.
Раньше потолки в моей квартире были белоснежно белыми, покрытыми безупречным слоем штукатурки. Они мне напоминали больничную палату, стоило запрокинуть голову и посмотреть вверх. Это угнетало до такой степени, что вызвало однажды небольшой приступ. И я постарался избавиться от этого раздражающего напоминания о моем прошлом: оно никогда не вернется… никогда.
Мысли лениво ворочались в голове: ощущение того, что я упускаю что-то очень важное, не покидало меня. Знать бы еще что именно.
Телефон замолчал, и я снова прикрыл глаза, пытаясь сосредоточиться и восстановить события предыдущего дня. Получалось не очень хорошо, но минут через пять усиленной работы память стала выдавать картинки ночных событий.
То, что вспоминалось, мне решительно не нравилось. Как я мог? Как животное… Кроме того, к легкому омерзению от случившегося, постепенно добавлялись и другие чувства, самым ярким из которых, была боль. У меня болело все. И внутри и снаружи.
Поморщившись, я сел, осторожно спуская ноги с кровати. Черт бы побрал Илью! Черт бы побрал меня… Как теперь мне встать и - страшно подумать – пройтись, хотя бы по комнате, я не представлял. Про то, как мне надо будет садиться, я старался вообще не вспоминать.
Вздохнув, я оглянулся в поисках своей одежды: она обнаружилась на стуле, стоящем недалеко от кровати. Брюки, рубашка, носки – все было свалено одним большим комком. Тот, кто принес сюда мои вещи, явно не отличался аккуратностью и я, почему-то, совершенно точно знал, кого мне следует благодарить за беспорядок. Мне еще несказанно повезло, что меня довольно бережно положили на кровать, а не оставили в комнате звереныша на полу.
Стоп. Звереныш. Если я отключился, то мальчик остался наедине с Ильей.
Будешь мне должен. Что Илья имел ввиду? Нет, мне, конечно, понятно: рыжий намекнул Антону, что своей нетронутой девственностью он обязан ему, но… Долги нужно отдавать - вот это меня и беспокоило.
Илья не падок на детей, однако, злость и ревность могут в корне изменить его предпочтения. Кроме того – я не мог этого не понимать – Илья теперь будет бороться за свое место в моем доме.
Про то, что рыжий уже начал эту борьбу, причем, даже не за место в доме, а за место в моей жизни - я предпочитал не думать.
Я качнул головой, прогоняя неприятные мысли и взъерошивая и так далеко не идеальную прическу. Надо одеться. Я не волнуюсь, что Антон мог удрать или что-то в таком роде, но лучше проверить. И поговорить с Ильей.
Как только я потянулся, чтобы вытащить брюки из вороха одежды, снова зазвучала мелодия звонка.
Это оказался Аркадий. И если честно, меня очень удивило, когда он сообщил, что звонил мне уже несколько раз и не мог дозвониться: непринятых вызовов на дисплее моего телефона не отображалось.
- Я звоню вам уже несколько дней.
- Извините, - я не стал уточнять, почему не отвечал на звонки, однако мысленно поставил галочку разобраться с этим, - Вы собрали нужную информацию?
- Да. Я…
- Завтра в пять вечера я смогу с вами встретиться, - я скользнул взглядом по фотографии звереныша на стене.
В трубке некоторое время не раздавалось ни звука, потом детектив кашлянул и произнес:
- Хорошо. По поводу оплаты…
- Вы останетесь довольны. Не стоит озвучивать сумму сейчас: мы обсудим это на месте.
- Мне нравится ваш подход к делу.
- Мне тоже.
- Тогда о месте встречи договоримся завтра. Я перезвоню.
- Как будет угодно. До свидания, - не дожидаясь ответа, я нажал кнопку отбоя.
Посмотрим, какие у тебя проблемы, Антон. И что с этим можно будет сделать.
Я улыбнулся и выдернул свои брюки из-под скомканной рубашки. Одежда с легким шорохом упала на пол. Поднимать ее уже не было нужды: все это можно выбросить, потому что до того, чтобы носить заштопанные рубашки, я еще не докатился.
Надев брюки и отыскав в шкафу майку с длинными рукавами, я открыл дверь в коридор. Пахло чем-то вкусным, из кухни доносилась музыка и голоса… Не могу поверить! Илья и Антон разговаривали.
Осторожно ступая по паркету, стараясь не обращать внимания на неприятные ощущения и не шуметь, натягивая на ходу майку, я подошел к двери, и встал так, чтобы быть незаметным, но самому при этом видеть, что происходит на кухне.
Илья что-то размешивал в небольшой кастрюльке, стоящей на плите и негромко разговаривал со зверенышем, который сидел с ногами на стуле, и держал в руках маленькое радио.
Меня слегка передернуло: какая идиллия! Прямо милая семейная картина… Только одно в ней неверно и настолько неправильно, что ладони моих рук сами собой сжались в кулаки: на этой картине не было меня! У меня главная роль, только я могу говорить с ним! Илья… неужели же ты думаешь, что я…
Мои мысли запнулись, когда Антон случайно вывернул ручку громкости на радиоприемнике на полную мощность, от чего чуть не свалился со стула, поспешно возвращая звук в нормальное состояние и прикрывая динамики ладошкой. Тонкие пальчики царапнули по блестящему корпусу, отозвавшись болью в сердце. Мой крошечный персональный зверек, твоя шерстка отливает солнцем.
Только сейчас замечаю, во что одет Антон: моя старая рубашка и домашние брюки. Выглядит довольно комично, так как явно эта одежда на несколько размеров больше, чем его.
Илья вздрогнул и обернулся к мальчику:
- Совсем сдурел? Хочешь, чтобы Егор проснулся?!
К моему удивлению, маленький гаденыш усмехнулся и ничего не ответил. Я просто поражаюсь этому ребенку: он удивительно держит себя в руках… Я бы так не смог. Или это… что-то другое?
Илья оценивающе оглядел звереныша, а потом снова развернулся к плите и натянутым голосом произнес:
- И все же, может, соизволишь ответить на мой вопрос? – мне было видно, как рыжий с силой сжал в руке ложку.
Как трогательно, Илья. Интересно, что ты спросил такого, что он не хочет отвечать?
- Нет, - Антон сел нормально, опустив ноги на пол, и осторожно поставил радио на стол.
Илья замер, а потом резким движением отбросил ложку, которую держал в руке так, что она с грохотом упала в раковину:
- Все-таки не стоило тебя выручать! Получил бы то, чего заслуживал! – рыжий повернул голову в сторону мальчика и гневно сверкнул глазами, - Почему нет-то?!
Антон упрямо вздернул подбородок вверх:
- Я не просил тебя помогать мне! Егор был не в себе… он… - звереныш опустил голову и сжал руки в кулачки, - он бы остановился!
Илья расхохотался:
- О, да, конечно, милый, он бы остановился, - его взгляд стал жестким, - после того, как стащил с тебя трусы! А потом…
- Заткнись! – Антон вскочил со стула.
На щеках мальчика горел яркий румянец.
- Заткнись! – прокричал он второй раз.
Илья только хмыкнул:
- Ты повторяешься. Не нравится, что я говорю, так вали отсюда! Егору я сам все объясню. Что молчишь? Проваливай, давай. Ты же несовершеннолетний, верно? Сколько тебе? Лет тринадцать-четырнадцать?
- Мне пятнадцать!
- Шикарно. Тебе пятнадцать, но это ничего не меняет. Вали я сказал! Помочь? – Илья сделал шаг к Антону и тот отступил от рыжего в глубь кухни.
- Я… я… - его вид был настолько растерянным, что мне стало жалко звереныша.
Я прекрасно понимал, какие чувства сейчас обуревают мальчика: соблазн уйти, соблазн закончить все это, позволив своему неожиданному защитнику-помощнику все уладить со мной. Господи, какое заблуждение… Два идиота. И все же, мне стало интересно, что он ответит Илье. Не станет же рассказывать, что я его похитил? Или… или станет?
Я прислонился плечом к стене и стал еще внимательнее вслушиваться в то, что происходило на кухне.
- Я не могу.
Илья вопросительно поднял бровь:
- Не можешь или не хочешь, мой сладкий?
- Прекрати меня так называть! Я не ты!
Рыжий сжал губы и чуть прищурил глаза. Ох, Антон, вот об ориентации Ильи тебе не следовало намекать…
- И что не так со мной? – голос моего невольного квартиранта стал обманчиво спокойным.
- Я не… не… - Антон стал запинаться и покраснел еще больше.
- «Я не педик». Ты ведь это хотел сказать, милый?
- Что ты ко мне привязался?! Я не виноват, что я тут! – последнее, видимо, вырвалось у Антона чисто интуитивно, так, что мальчик даже зажал себе рот руками. Умница. Значит, тебя еще можно воспитать.
Мне захотелось улыбнуться: все-таки звереныш… он - мой.
- Правда? А кто тогда виноват? – Илья стал похож на огромную хитрую лисицу.
- Ну, - Антон неуверенно переступил с ноги на ногу, и вдруг радостно воскликнул, показывая пальцем рыжему за спину, - У тебя подгорело!
Илья ругнулся сквозь зубы и бросился к плите, оставив мальчика в покое. Звереныш с облегчением вздохнул и снова присел на стул.
Почему он просто не уйдет из кухни? Почему он тут сидит и все это терпит? Вопросы Ильи вовсе не безобидны. Или рыжий узнает все сам, или ему это расскажет Антон, но, в любом случае, Илья получит в руки все козыри и при удачном раскладе добьется всего, чего только захочет. А захочет он, на данный момент, меня. Меня это не очень утраивало, но я хотел дослушать их разговор и понять: на чем они сошлись, что так мило беседуют? Антон должен бояться – эта мысль уже давно преследовала меня: он должен бояться, а не с легкостью адаптироваться ко всему, что я ему предлагаю. Это неправильно, это заставляет меня задуматься о том, что где-то кроется подвох. Бесплатный сыр – он бывает только в мышеловках. Что задумал звереныш? Какой еще сюрприз он выкинет?
Я с трудом отогнал эти мысли, от которых начинала ныть голова, и снова обратился в слух и внимание.
Антон смотрел в окно, что-то вычерчивая пальцем на столешнице, потом перевел взгляд на спину все еще чертыхающегося Ильи, мечущегося между плитой и раковиной: действительно пригорело и, судя по всему, сильно. Сам виноват, не будет доставать других разговорами.
- Илья, - позвал мальчик рыжего, и это меня удивило еще больше: они уже и так общаются?! Ну, рыжий…
- Что? – не слишком любезно откликнулся Илья, отчаявшись спасти то, что было в кастрюле, и теперь старательно счищающего ее содержимое в мусорное ведро.
- Я заметил, что Егор… ну, что ему бывает плохо, - звереныш ненадолго замолчал и было похоже, что он подбирает слова, для того, чтобы задать вопрос, который его интересует, - Он становится таким жестоким…
Илья обернулся к мальчику, но промолчал.
- Я просто хотел спросить, - Антон пожевал нижнюю губу и решительно выдохнул, уставившись прямо в глаза рыжему, - это из-за чего? Он сумасшедший?
Последнее слово полоснуло по моему сознанию словно бритва. Я отшатнулся и прислонился к стене коридора спиной, вжимаясь в прохладную поверхность. Сумасшедший. Это слово я ненавижу больше всего, я ненавижу людей, которые меня таковым считают. Потому что это неправда!
Некоторое время из кухни доносилась только музыка все еще включенного радио. Я стоял не в силах оторваться от стены и посмотреть, что происходит и как отреагировал на этот вопрос Илья. Я ждал ответа своего друга. Я ждал собственного приговора.
Наконец, тихо звякнул металл (видимо, Илья поставил кастрюлю в раковину), раздался звук шагов и негромкий щелчок, погружающий квартиру в тишину.
- Он не сумасшедший.
Илья… Я судорожно выдыхаю и тут же жадно делаю глоток воздуха. Оказывается, я все это время не дышал.
- Тогда… почему? – голос мальчика какой-то странный и я не могу понять, что именно мне в нем не нравится и что меня так настораживает.
- Послушай, - я слышу звук отодвигаемого стула, - то, что происходит с Егором, тебя совершенно не касается. Усек? Ты вообще здесь лишний, и я не понимаю, на что ты еще надеешься. Я не отдам его тебе.
Антон издает какой-то странный звук и раздается грохот. Я, глубоко вздохнув, нахожу силы вернуться на свое место наблюдателя.
Звереныш стоит рядом с опрокинутым стулом, Илья крепко держит его за вытянутую руку. Взгляд мальчика сердитый, а взгляд Ильи – очень решительный.
- Да, нужен он мне! – Антон вырывает свое запястье из цепких пальцев рыжего.
Я на секунду прикрываю глаза. Я это запомню, звереныш.
- Хочешь, я тебе заплачу?
- Не хочу!
- Тогда чего ты хочешь, маленькая дрянь?! – Илья, наконец, выходит из себя и в сердцах бьет кулаком по столу.
Антон устало проводит рукой по лицу:
- Не твое дело.
- Ах, не мое, да? – Илья поднимается со стула и буквально нависает над мальчиком, - А ты не думал, что Егор проснется и закончит начатое?
Антон заметно вздрагивает.
- Не думал, что я не буду ему мешать в этот раз, а действительно помогу? Нет? Не приходило в твою тупую голову? – рыжий отвешивает зверенышу звонкий подзатыльник.
Мальчик отскакивает, потирая ушибленное место:
- Отстань от меня!
- Я-то отстану, я отстану, но как бы тебе не пришлось пожалеть, что ты не принял мою помощь, - Илья сокращает расстояние между ним и мальчишкой, хватает его за волосы, и притягивает почти вплотную к себе, - Я тебя со свету сживу, ты хоть это понимаешь?
Голос Ильи падает до звенящего шепота:
- Я уничтожу тебя, я покажу Егору, как он заблуждался, приведя тебя сюда. Потому что я - лучше.
Звереныш пытается вырваться, но Илья сгребает его за плечи второй рукой:
- Это моя территория. Я не позволю тебе тут хозяйничать.
Мне становится искренне интересно. За меня дерутся? Что ж, я не стану мешать.
- Пусти, - почему-то тоже шепотом отвечает Антон.
Его глаза сверкают так, что если бы они могли воспламенять, то Илье бы не посчастливилось.
- А то что?
- Я расскажу Егору.
- После того, как он тебя чуть не изнасиловал?
- Он не хотел, - это звучит не слишком уверенно.
Видимо, Илья это тоже слышит и зло смеется:
- А вот мне так не показалось: он хотел, - глаза рыжего недобро прищуриваются, - Кто ты такой?
- Пусти.
Мне надоедает слушать и смотреть: ясно, что дальше этот спектакль замкнется на сплошных препирательствах и ничего важного или сколь-нибудь интересного уже не будет.
Я отталкиваюсь от стены и, делая несколько шагов, вхожу на кухню.
- Доброе утро.
Прохожу мимо застывших Ильи и Антона, которые даже не удосуживаются расцепиться. И если бы я не слышал, что послужило причиной для такой позы, то… я бы так легко не стал ручаться за свое спокойствие.
Заглядываю в кофеварку и слегка морщусь: конечно, о кофе никто не подумал. А на завтрак, как я уже понял, мне рассчитывать и вовсе не приходилось: он спокойно лежал в мусорном ведре.
Когда я пытаюсь выполоскать остатки спитого кофе со дна чайника, ко мне подскакивает Илья. Я невольно скашиваю глаза на звереныша: тот, насупившись, трет плечо.
- Ты уже проснулся? Как ты себя чувствуешь? – голос Ильи до противного бодрый и жизнерадостный.
- Если бы я все еще спал, то меня бы тут не было, - я игнорирую второй вопрос, а рыжий вырывает из моих рук чайник.
- Я сам, Егор, - и прежде, чем я успеваю среагировать, Илья тянется к моим губам и целует меня, проводя языком по верхней десне, краю зубов, потом…
Потом я его отталкиваю. Он пожимает плечами и начинает заниматься приготовлением кофе.
Присаживаюсь на стул, который до этого занимал Илья, стараюсь не скривиться от неприятных ощущений, и уже в открытую смотрю на Антона. Мальчик мнется около кухонного шкафчика, переступает с ноги на ногу и упорно не поднимает на меня глаз.
Я для верности выжидаю еще полминуты в тишине, которую нарушают только звуки манипуляций Ильи с приготовлением «божественного напитка», как он сам любит выражаться, а потом спокойно произношу:
- Антон.
Звереныш замирает на месте и начинает машинально теребить край рубашки, но по-прежнему не смотрит на меня.
Илья постоянно вертится, оборачиваясь на нас, и когда мальчик не отвечает даже на мой оклик, ставит передо мной чашку с дымящимся кофе, вытаскивает из-под стола табурет, усаживается на него со своей кружкой в руках, и, перед тем как хлебнуть ароматно пахнущую жидкость, тихо напевает:
- Someone call the ambulance there's gonna be an accident, - и прячется за краем чашки.*
- Илья, - предупреждающе произношу я, отмечая, что кофе для Антона рыжий не приготовил.
Что ж, мне не трудно. Я встаю и слышу, как Антон негромко спрашивает Илью, что он только что сказал. Рыжий выразительно фыркает:
- Ничего особенного. Правда, Егор?
Я игнорирую его реплику, наливаю в небольшую кружку кофе для Антона, подхожу к нему и протягиваю напиток мальчику:
- Может, соизволишь хотя бы посмотреть на меня? – звереныш вскидывает на меня глаза, потом недоверчиво смотрит на мое подношение, словно я предлагаю ему яд, и уже собирается взять кружку, как меня осеняет, - Черт!
Наверное, я выгляжу растерянным. Мальчик опять замирает, Илья вопросительно смотрит в мою сторону.
- Я забыл, что кофе детям нельзя!
После моих слов, рыжий давится, пытаясь зажать себе рот рукой, но сквозь пальцы все-таки текут темные капельки выплюнутого кофе, а потом начинает смеяться в голос. Я бы даже сказал: неприлично ржать. Что я такого сказал?
Я удивленно смотрю на Антона и он… он робко улыбается и отворачивается. Они надо мной смеются!?
Мои брови против воли сходятся на переносице. Я ставлю кружку на стол и сдержанно произношу, обращаясь сразу к обоим:
- Что смешного я сказал?
Илья, отфыркиваясь и вытирая кофе с подбородка, смотрит на меня:
- Да нет, ничего, абсолютно ничего смешного, - он тут же опровергает свои слова, снова начиная смеяться, - Прости… но после того, что ты устроил ночью… заботиться о том, как бы ему...
Илья беззастенчиво указывает пальцем на несколько смущенного звереныша:
- …не стало плохо от кофе?! Егор, я тебя обожаю!
Я, молча, подхожу к рыжему и бью по ножке табурета, на котором он сидит, так, что тот опасно накреняется, и я закрепляю успех, дополнительно толкая Илью в плечо.
Илья, комично взмахнув руками, падает и его кружка, оставляя за собой дорожки кофе, катится по полу. Смех тут же стихает, и я почти физически ощущаю испуганный взгляд Антона мне в спину. Эту проблему я решу потом. Сейчас же, пожалуй, стоит расставить приоритеты другого характера.
- Никогда. Не смей. Смеяться. Надо мной. Я ясно выражаюсь, Илья? – я говорю тихо, с расстановкой, чтобы дошло и больше не повторялось.
Теперь у меня в доме живет Антон: я не могу допустить подобного к себе отношения.
Илья смотрит на меня внимательно и, кажется, даже не мигая. Молчание затягивается, и я уточняю:
- Тебе все понятно?
Илья как-то странно прищуривается, его взгляд на секунду устремляется мне за спину. Я сжимаю кулаки, но рыжий тут же переключает все свое внимание на меня и неожиданно хриплым и низким голосом отвечает:
- Мне все ясно, любовь моя.
Обиделся. Да, так и есть: Илья обиделся, он лежит передо мной и даже не делает попыток подняться, смотрит снизу вверх своими разноцветными глазами и я читаю в них зарождающуюся ненависть. Не ко мне. Мне он простит абсолютно все, что бы я не сделал… Тоже не выносишь публичных унижений, Илья? Что тогда говорить обо мне? Если тебе это неприятно, то мне просто… больно.
- Антон, - я говорю, не оборачиваясь к мальчику, - иди в свою комнату.
- Но я… - начинает было звереныш, однако я его обрываю.
- Я сказал: иди к себе в комнату! – мой голос на тон становится громче.
Антон, больше не препираясь, выходит из кухни, и через некоторое время я слышу, как хлопает дверь в его комнату.
Я присаживаюсь на корточки перед Ильей:
- Обязательно было устраивать цирк? – мои пальцы осторожно отводят со лба рыжего всклокоченную челку, затем скользят по щеке до подбородка.
Илья перехватывает мою кисть и прижимается щекой к ладони.
- Зачем он тут? Разве нам было плохо вдвоем?
- Мы, кажется, это уже обсуждали, Илья.
Рыжий тяжело вздыхает и трется о мою руку:
- Обсуждали.
- Значит, я могу считать тему закрытой?
- Да, Егор, - Илья слабо улыбается и приникает губами к моему запястью.
- Отлично. Тогда у меня к тебе две просьбы, - я поглаживаю его подбородок, - Ты можешь их исполнить?
- Для тебя все, что угодно, - взгляд моего друга так много обещает, но вряд ли он ожидает от меня то, что я произношу.
- Тогда возьми ключи из моей куртки и спустись на паркинг, возьми из машины мою спортивную сумку: в ней вещи Антона. И, когда вернешься, приготовь, пожалуйста, нам завтрак, - глаза Ильи темнеют, и он выпускает мою руку, а я не спеша добавляю перед тем, как подняться, - Завтрак для всех нас.
Я подаю руку Илье и помогаю ему встать. Он хмуро смотрит на меня, поправляя свою одежду, делает несмелый шаг в мою сторону, но я отхожу от него и, уже переступив порог кухни, произношу, окончательно «добивая»:
- Кроме того, я надеюсь, ты уберешь здесь? – мой взгляд припечатывает и обрывает тираду, которой готов разразиться рыжий.
Илья сжимает зубы так, что на скулах перекатываются желваки, а потом сдержанно кивает. Я мило улыбаюсь:
- Спасибо, Илья. Я буду у Антона.
Почти дойдя до комнаты мальчика, я слышу, как на кухне что-то разбивается и до меня доносится звук, который при желании можно было бы назвать тихим рычанием. Передергиваю плечами: Илья сам выбрал и я ему не врал. То, что он воспылал ко мне неожиданной страстью - ибо любовью его поведение я не назову никогда - это его проблемы. Я не заинтересован в том, что… бесполезно. Прости, Илья, но ты никогда не научишься подчиняться мне так, как я этого хочу. Ты никогда не станешь им.


*Someone call the ambulance there's gonna be an accident - Кто-нибудь, вызовите неотложку: здесь произойдет небольшой инцидент (из песни Placebo – «Infra-red»).

 Отправлено: 22.09.08 06:15. Заголовок: Вот зарекалась же за..

Вот зарекалась же заходить в эту тему, и все равно залезла, увидев продолжение. И сижу сейчас в состоянии..ну, наверное, это можно назвать эмоциональным шоком. Что закономерно. Сильно написано, чертовски сильно, и у меня мурашки по спине - почти абсолютный эффект присутствия. Нельзя мне читать Ваши тексты, я слишком сильно на них реагирую. В общем, глубочайший респект. Стиль..безупречен, повороты сюжета - непредсказуемы. *мрачно* Вы, кажется, ХЭ обещали?

 Отправлено: 22.09.08 19:26. Заголовок: Remie Вы - бальзам н..

Remie Вы - бальзам на мое израненное сердце: хоть кому-то кусок понравился, хоть кто-то не говорит мне об "ООСности" оригинальных персонажей. Аригато.
Remie пишет:

цитата:

Стиль..безупречен, повороты сюжета - непредсказуемы

Век бы вас слушала. =))) Стиль... вообще-то я с ним борюсь, но раз все говорят, что он не так уж и плох, то... может смириться? =)

Remie пишет:

цитата:

*мрачно* Вы, кажется, ХЭ обещали?

Обещала. Только у меня ХЭ они ... странные они. =) И вроде бы радоваться надо, и вроде бы и нечему. Просто одно время я писала что-то типа сказок, которые заканчиваются однозначно и хорошо, а потом мне стало интересно другое.
Скажу одно, это не тайна: никто не умрет. =) Я не люблю смертей. А уж насколько счастливым или нет будет конец, решать вам - читателям. =)

 Отправлено: 23.09.08 08:39. Заголовок: вместо_Шульдиха , мн..

вместо_Шульдиха , мне аригато?! Автору - аригато! )))) ООСность персонажей ориджа- это интересное замечание. А зачем бороться со стилем? Во-первых, стиль действительно хорош. Во-вторых - он.. ну, глупо, наверное, писать - авторский - чей же еще, но стиль настолько ВАШ, настолько узнаваем...*осторожно* Нет пределов совершенству, конечно, но может быть, не стоит с ним бороться? Я уже, кажется, писала, что Ваши тексты так затягивают, и эмоции переданы так сильно и точно, что в происходящее в тексте даже не то, что веришь, приходится себя убеждать -не дергаться, медленно выдохнуть, вынырнуть из реальности того, о чем читаешь. И..при том, что текст замечательный - ну каждый раз, каждое продолжение говорю себе:все! Хватит! Больше не надо! И все равно ведь лезу узнавать, что там дальше происходит.

вместо_Шульдиха пишет:

цитата:

Только у меня ХЭ они ... странные они. =) И вроде бы радоваться надо, и вроде бы и нечему

Ага, вот так оно в жизни и бывает. И довольно часто.
Знаете, поищу-ка я ваши сказки, которые заканчиваются однозначно хорошо. Надеюсь, они настолько же убедительны ))))))

 Отправлено: 23.09.08 19:06. Заголовок: Remie Стиль мне не н..

Remie Стиль мне не нравится своей рваностью: это повторяется из темы в тему и... если уже узнается... позор на мою рыжую голову. =)
Мне хотелось бы писать по-разному и выражать свои мысли тоже из раза в раз по-новому. Вот как раз сейчас в общем-то над этим работаю и искренне надеюсь, что получится. Потому что в этом случае мир увидит кое-что еще НЕ маньячное. =)
На счет эмоций в текстах - спасибо. Я самый страшный критик для самой себя, так как я недовольна всегда и всем и по сотне раз все переделываю. Пока я не вживаюсь в образ полностью и он не начинает говорить через меня - дела идут плохо. А когда вживаюсь, то там уже проблемы другого характера: очень уж пугает домашних таинственный взгляд и тихий зловещий смех. =)))
Remie пишет:

цитата:

И все равно ведь лезу узнавать, что там дальше происходит.

Огромное спасибо за такой комплимент. Я, как и любой, наверное, автор, существо очень ранимое и подобные высказывания очень поддерживают. =)

Remie пишет:

цитата:

Знаете, поищу-ка я ваши сказки, которые заканчиваются однозначно хорошо. Надеюсь, они настолько же убедительны ))))))

Есть одна сказка, но она безобразно не отбечена и писалась давно... Да и не закончена к тому же (это в планах), но там листов 50. На просторах интернета не знаю сохранилась ли, но в моем дневнике - есть.

 Отправлено: 23.09.08 21:18. Заголовок: вместо_Шульдиха пише..

вместо_Шульдиха пишет:

цитата:

Стиль мне не нравится своей рваностью: это повторяется из темы в тему и... если уже узнается... позор на мою рыжую голову.

Ну не знаю..Стиль- он либо есть, либо его нет. У Вас- есть однозначно ))) Это не позор, это -повод гордиться )))
вместо_Шульдиха пишет:

цитата:

Пока я не вживаюсь в образ полностью и он не начинает говорить через меня - дела идут плохо. А когда вживаюсь, то там уже проблемы другого характера: очень уж пугает домашних таинственный взгляд и тихий зловещий смех.

верю, верю (особенно учитывая специфику текста) У Вас замечательно получается вживаться в образы. ))
не принимайте близко к сердцу наезды, наблюдается печальная закономерность- чем лучше текст, тем больше к нему придираются, причем именно придираются, в то же время откровенно слабые тексты встречаются с бурным восторгом. И Аматерасу упаси намекнуть автору, что у него проблемы с грамотностью, обоснуем или отсутствием сюжета. Набегут, вопить будут, руками размахивать...
Загляните в ЛС, please, у меня вопрос возник по ходу дела ))

 Отправлено: 08.10.08 19:02. Заголовок: Я вошел в комнату зв..

Я вошел в комнату звереныша. Он стоял спиной ко мне около кровати, которая одним углом накренилась к полу: ее ножка была подломлена. Как он спал? И… спал ли вообще? Голова мальчика была опущена, и я посмотрел на ворот его, вернее, моей рубашки, которая была надета на Антона: ворот был велик, и за ним четко проглядывала тонкая шея с выступающими позвонками. Волосы беспорядочными прядями лежали на коже, которую пересекали багровые линии, оставленные пряжкой от моего ремня. Мне вдруг захотелось коснуться, провести пальцами по этим отметинам, отвести волосы в сторону, чтобы... приласкать. Но это неправильно – это то, что может испортить Антона. Моя нежность… она… неуместна.
Антон, то ли услышав, как я вошел, то ли почувствовав мой взгляд, обернулся. И я… утонул в его взгляде. Он провел рукой по волосам, убирая их со лба, завел за уши. Я стоял и как завороженный смотрел на него.
В коридоре хлопнула дверь: рыжий пошел за сумкой мальчика. Но даже этот громкий и неуместный звук не смог разорвать… очарование момента: мы молча смотрели друг на друга. Потом я, не сдержавшись, шагнул к нему и, заключая в свои объятия, прошептал:
- Ты – дома. Как хорошо, что ты – дома…
Маленькая ладонь легла мне на спину, потянула за ткань майки, заставляя отстраниться. Не размыкая рук, придерживая под лопатки звереныша, я сделал полшага назад.
Карие глаза прожигали меня насквозь: Антон хмурился, брови почти сходились на переносице. На несколько секунд я почувствовал, как напряглись его мышцы, но он тут же расслабился. Плечи опустились, и мальчик тихо проговорил:
- Я в тюрьме.
Что? Мои руки неосознанно сжали ткань рубашки на его спине, дернули так, что русая голова мотнулась назад:
- Что ты сказал? – как он смеет оспаривать мои слова? Как он смеет «убивать» то, что я хочу видеть?!
Антон резко передернул плечами, сбрасывая руки, толкая меня в грудь. От его дерзости у меня заложило уши, и неприятный писк заставил меня наклонить голову набок. В каком ухе звенит? Я чуть не рассмеялся…
- Я. Не. Дома! – звереныш только что не оскалился. Он и, правда, звереныш.
Провести пальцем по его губам, скользнуть за щеку, по деснам, по ровному ряду зубов... Но я не мог: и так ночью… ему досталось. Широко расставленные коленки, задранные ноги… испарина на коже… Я смогу это забыть? Наверное, только… зачем?
Я внимательно посмотрел на мальчика: кажется, его начинала сотрясать мелкая дрожь. Он же был спокоен? Антон стоял передо мной: его пальцы сжимались и разжимались, ноздри трепетали, и дышал он так, словно только что пробежался. Да, что произошло-то? С Ильей он вел себя иначе. С Ильей можно, а со мной?..
- Не перечь мне, - я постарался произнести это настолько спокойно, насколько смог.
- Не дома! Не дома!!! Не… - тут последовал рваный вздох, как будто Антону не хватает воздуха, - не… до-ома!
Больше ничего произнести он не успел: хлесткая пощечина опрокинула мальчика на кровать. Антон неловко сел, немного подпрыгнув на матрасе, и сполз на пол. Теперь взгляд его глаз был другим: затравленным…
Черные влажные волосы, прилипшие ко лбу, приоткрытый рот, белки почти закатившихся под веки глаз и хриплый шепот, который прерывается полувскриками-полустонами:
- Не надо… больше не надо… я… понял.
И неимоверное облегчение во взгляде, когда моя рука с маленьким электрошокером опускается. Но выражение глаз не изменяется: обреченное отчаяние, такое, что я наклоняюсь и целую его в сухие искусанные губы. Он отвечает. Добровольно.
Слеза сползла по порозовевшей от удара щеке. Я сел перед Антоном на корточки, так же как сидел недавно перед Ильей.
- Я не люблю истерик, - моя рука скользнула по скуле мальчика.
- Я… понял, - звереныш посмотрел мимо меня и… я, покачнувшись, опустился на пол.
По его щеке скатилась вторая слезинка, и Антон зажмурился, пытаясь подавить прорывающиеся рыдания. Он обхватил себя руками:
- Отпусти, - вот так и больше ничего: «отпусти».
Разительный контраст с тем, что я видел на кухне. Во всем. Я вдруг почувствовал во рту неприятный привкус крови. До того мерзкий, что захотелось сплюнуть.
- Почему ты сейчас другой?
Антон всхлипнул и открыл глаза. Длинные ресницы торчали острыми иголочками, намокшими от непролитых слез:
- Что?
Я, наверное, выглядел жалко:
- Тебе уже ничего не надо, да? Ты так быстро обо всем забываешь.
Мальчик моргнул.
- Егор, я…
- Заткнись, - получилось устало.
Антон резко подался вперед, падая на руки, становясь на четвереньки передо мной:
- Не надо! Я просто… я исправлюсь! – он с отчаянием схватил меня за штанину.
- Ты исправишься, - медленно повторил я за зверенышем и поднял на него глаза, - Конечно, Антон, ты исправишься.
- Что вы хотите, хозяин?
- Встань на колени, - я сижу в мягком и удобном кресле, худой нескладный юноша стоящий посередине комнаты, пытается опуститься на колени, - Нет, не сюда – вот сюда… Умница. Сегодня ты - хороший мальчик?
- Как вы пожелаете, - голова и плечи опущены.
- Подойди ко мне, - он не создан ни для чего другого, как просто слушаться приказов. Моих приказов.
- Мне встать? – робкий взгляд из-под челки: за это следует наказать? Определенно.
- Нет, подойди ко мне на коленях, - ему будет неудобно и тонкая ткань изношенных брюк совсем не смягчает жесткости пола. Он просто игрушка. Пока еще красивая, пока еще не испорченная и не выброшенная.
Он исполняет все так, как я хочу. В точности. И как только он останавливается, касаясь носка моей обуви, я бью его ногой в подбородок, произнося:
- Я не разрешал смотреть на меня.
Юноша падает от удара, заваливаясь набок, тяжело дышит, не произнося ни слова. Теперь его голова опущена. Я не вижу выражения лица, занавешенного отросшими волосами – когда-то они были короткими – но различаю, как по его подбородку стекает кровь. Стекает и капает на бетонный пол.
- Ты знаешь, что делать? – невинный вопрос, заставляющий его вздрогнуть.
- Знаю, - тихий шепот, настолько тихий, что… он меня не устраивает.
- Я не расслышал! – мой голос становится более резким.
Тело юноши напрягается, и он делает движение, как будто пытается втянуть голову в плечи, но, видимо, перебарывает себя и, шумно сглотнув, произносит чуть громче:
- Я знаю, хозяин!
- Тогда я жду, - я тянусь к столику, стоящему неподалеку от меня, и беру с него бутылку вина и бокал.
Парень нагибается ближе к полу и начинает слизывать с него капли своей крови. Ему противно, прекрасно вижу, но то, что приказал я – непререкаемо. Моя умница это уже усвоил. И слишком хорошо, чтобы возражать.
Пока он занимается своим увлекательным занятием, я наполняю бокал вином, отставляю бутылку, отпиваю глоток, и швыряю бокал на пол. В вишневом пятне заманчиво блестят осколки, так заманчиво, что юноша отрывается от вылизывания бетона и смотрит расширившимися глазами на то, что я только что сделал.
- Иди, то есть, ползи сюда, мой хороший.
Парень медленно подползает и останавливается около разбитого бокала. Я поднимаюсь из кресла. Он присел на колени, и опирается руками в пол, как раз по обе стороны винной лужицы: осторожно, чтобы не задеть ладонями осколки.
Обхожу его, останавливаюсь сбоку и ставлю ногу на затылок, надавливая, заставляя наклоняться все ниже. Юноша издает тихий звук, очень похожий на стон, но я слышу в этом лишь протест и за неподчинение с силой впечатываю лицом прямо в стекло.
Приглушенный вскрик разрезает тишину комнаты, и парень начинает всхлипывать. Я чуть перемещаю стопу своей ноги, перекатывая голову юноши по полу, собирая его лицом осколки, а потом отталкиваю брезгливым жестом.
Внимательно приглядываюсь к своим светлым туфлям: оказывается, я их запачкал и на кончике одной туфли влажно блестит несколько красных пятнышек.
Юноша все еще лежит на полу, не двигаясь, и тихо всхлипывает. Черные волосы, рассыпались вокруг его головы, и концы спутанных прядей намокли в вине.
- Оближи! – я пихаю его ногой в бок.
Парень, покачиваясь, приподнимается. Одна из рук подгибается и он чуть не падает, но, с трудом удержав равновесие, наклоняется к испачканной туфле. Едва коснувшись, моей обуви, он дергается в сторону, и тянется к лицу.
- Стой!
Он замирает. Я присаживаюсь рядом с ним и осторожно, одним пальцем, приподнимаю его лицо за подбородок. Оно измазано в вине и исцарапано, из покрасневших глаз по щекам стекают слезы, а в нижней губе застрял кусочек стекла: именно его и хотел вынуть мой ручной зверек.
- Не прикасайся к лицу и делай то, что я тебе сказал. Живо! – я отпускаю его подбородок и поднимаюсь.
Юноша покорно выполняет мой приказ. Я вижу, как с силой сжимаются в кулаки его руки каждый раз, когда он касается поверхности моей обуви, вымарывая ее еще больше кровью и вином.
Ему больно, очень, только это ничего не значит, потому что мне – приятно.
Антон отстранился от меня и промолчал. Это единственно верное решение с его стороны, потому что начал говорить я:
- Сегодняшний день я тебе прощаю. Полностью, что бы ты не сотворил, - я прикрыл глаза и увидел перед собой… другого, - Я буду считать это стрессом после всего того, что ты… что ты увидел ночью.
- Ег…
- Не перебивай меня! – я распахнул глаза и посмотрел в упор на Антона, - Никогда не перебивай меня. Ясно?
Мальчик неуверенно кивнул. Покорность, покорность… гребаная покорность! А потом я найду его в ванне! Точно так же как и… Дыхание сбивается, и я закусываю губу, стараясь справиться со своими эмоциями. Все вы горазды только лгать!
- Я не услышал ответа.
Антон резко вздернул подбородок вверх и, выдержав мой взгляд, произнес:
- Я понял! – его руки сжались в кулаки.
- Черт бы тебя побрал! – я наклонился к зверенышу: в его словах не было ничего кроме «будь ты проклят», - Ты даже говоришь как он!
И так же как он меня ненавидишь, правда? Признаю, он мог бы пожаловаться, но ты?!.
Мальчик несколько раз удивленно моргнул и настороженно уточнил:
- Как кто?
Говорить не хотелось, и я просто смотрел на звереныша, на рубашку, расстегнутую сверху на две пуговицы, на выпирающие ключицы и ямочку внизу шеи…
- Откуда на тебе мои вещи? – я знаю: просто хочу услышать, чтобы… был повод.
Антон, словно чувствуя мой взгляд на своей коже, потянулся к вырезу рубашки, прикрывая его ладошкой. А я ждал ответа. Пока просто терпеливо ждал.
- Илья утром дал… когда я в туалет пошел. Он сказал, что от моих девчачьих шмоток его, - тут звереныш запнулся, подбирая слова, как будто я не знаю рыжего! - тошнит.
- Его тянет блевать, - поправил я, поднимаясь.
Антон коротко кивнул.
- И ты счел возможным надеть мою одежду?
Мальчик пожал плечами:
- Ты предпочел бы, чтобы я и дальше позорился в том, что ты мне привез в…
- Никогда не упоминай больше то место, где ты был: ради твоей же безопасности, - я через силу улыбнулся, не сводя взгляда с ладони Антона, сжимающей ткань рубашки, - Да, я бы предпочел! Ты слушаешь только меня, даже если в доме пожар – ты слушаешь только меня и сидишь в своей комнате, пока я тебя не позову.
Мой голос внезапно сел и я понял, что мне лучше всего было бы сейчас уйти из комнаты. Пока еще я не умею жить с ним, не умею себя сдерживать. Когда звереныш жил в моем загородном доме, все было проще. Проще, когда вокруг голые стены и тусклая лампочка, и не так отчетливо видно выражение его лица…
Я наклонил голову, делая шаг назад, и произнес как можно быстрее:
- В комнате есть все, что тебе понадобится: компьютер, стереосистема, книги. Твои вещи Илья принесет – разложишь и чтобы я не видел беспорядка, - мои пальцы коснулись стены, провели по ее поверхности, нащупывая дверь, - Кстати, я не забыл про то, что давал тебе задание выучить уроки.
Антон моментально вскинулся:
- Не-ет! – возглас был такой возмущенный, что я даже замер.
- Что?
- Ну, пожалуйста… - звереныш скорчил забавную рожицу.
- Ты не выучил, - получилось утвердительно.
Мальчик тяжело вздохнул и кивнул. Он встал с пола и подошел к письменному столу, провел по нему перебинтованной ладошкой, собирая отчетливо видные в свете дня пылинки. А потом вытер руку о штаны. Мои домашние штаны.
- Мне неинтересно учиться, - проговорил он виновато, - Ты не будешь меня за это наказывать?
Антон стоял ко мне вполоборота, и я заметил, как он скосил глаза, чтобы увидеть мою реакцию на свои слова.
Я медлил с ответом, обдумывая сказанное: наказывать почему-то не хотелось. Моя рука сжалась на дверной ручке. Мне хотелось совсем другого…
Звереныш, видимо, понял мое молчание по-своему:
- Только не ремнем, - тихо попросил он.
Я с силой надавил на ручку, и она громко скрипнула. Антон вздрогнул и повернулся ко мне лицом:
- Что со мной будет? – он почти выкрикнул это и я…
Я, пятясь, переступил порог комнаты и захлопнул дверь, поворачивая задвижку под ручкой. После я в изнеможении прислонился спиной к стене и сполз на пол.
Мне надо все осознать, все понять и во всем разобраться. Я взял этого мальчика для того, чтобы он стал тем, кто избавит меня от одиночества: не от того одиночества, которое можно исправить, приведя домой какую-нибудь подружку или друга, а одиночества, которое у меня внутри. Одиночество и страх – страх остаться наедине с самим собой.
Не знаю, когда я стал это понимать: только что или намного раньше, когда выбрал себе первую жертву. Мои желания… они до того были настолько призрачными, что я даже не мог понять: зачем мне все это? Я думал, что мне нравится мучить: видеть страдания других, чувствовать их боль... Мне и нравилось: я наслаждался этими минутами. Я нагнетал обстановку, пока это не заканчивалось…
Усмехнувшись, я зарылся рукой в свои волосы: хорошее сравнение пришло мне на ум – как секс заканчивается оргазмом, так и жизнь заканчивается смертью. Что я хотел от них? Я хотел оргазма – незабываемого, разделенного только со мной, своего рода права первой брачной ночи. Я хотел их эмоций и чувств: владеть не только телом, но и жизнью… смертью. Я искал. Я долго шел от одного к другому и… я же не замечал! Не замечал самого главного, что только сейчас… да, пожалуй, только сейчас оформилось четко и ясно.
Я убрал руку от своей головы и посмотрел в потолок: я искал своего звереныша. Каждый из моих жертв - они были в чем-то он. Да, они были старше Антона и не были детьми, но все они были его бледным отражением.
Последний – номер четыре, как я его называл – был практически Антоном. И я относился к нему… не так… не так! Только в какой-то момент этот мерзавец заставил меня поверить ему и…
Он лежал рядом, вытянувшись, замерев. Я не услышал ни слова с того самого момента, как вошел в его тело.
Все слова были до этого: неожиданно много слов, просьб, даже слез. Его руки с поломанными ногтями цеплялись за меня, когда номер четыре ползал у моих ног. А что собственно произошло ужасного? Он должен был быть счастлив.
- Раздевайся и ложись.
- Я вас чем-то рассердил? – тонкие пальцы расстегивают пуговицы некогда белой рубашки.
- Нет. Наоборот, мне хочется тебя наградить за хорошее поведение, - я ослабляю узел галстука, стягивая его затем с себя через голову, и тоже начинаю раздеваться.
Юноша поднимает на меня свои глаза. Из-за темных теней они кажутся огромными. Потрескавшиеся бледные губы приоткрываются, и он мне видится почти прекрасным. Но эта бестолочь все решает испортить…
- Пожалуйста… - он шепчет, и его руки опускаются, перестают возиться с бесконечными пуговицами, - не надо…
- Не разговаривай – выполняй то, что я тебе приказал.
Но парень становится передо мной на колени:
- Я умоляю вас: не надо, - он хватается руками за мои брюки, притягивает меня к себе, утыкаясь лбом в бедра, - Что хотите… что угодно… но не это… не надо…
- Это мне решать, - я отталкиваю его ногой, но он слишком крепко держится за меня.
- Не надо! Я… я грязный, я… я не могу! Не могу! – он поднимает на меня глаза, и я вижу в них слезы и выражение ужаса.
Приподнимаю бровь:
- Ты бы предпочел снова оказаться избитым, чем переспать со мной? – я хмурюсь, - Ты понимаешь, что только что произнес, гаденыш?!
- Да! Вы можете избить меня, только… - он сжимается и выпускает из рук ткань моих брюк, - это уже слишком…
От гнева холодеют даже кончики пальцев:
- Ты смеешь мне указывать?!
- Я вас прошу…
Дальше последовали еще большие унижения с его стороны - я даже не ожидал. Но это ничего не меняло. Только пришлось приложить дополнительные усилия, чтобы затащить его на постель и избавить от ненужной одежды.
Он отбивался, кричал, царапал меня, пытался лягнуть, но я был намного сильнее его. Мне не составляло труда справиться с ним, и когда я развел ноги юноши, ложась так, что больше нельзя было сомкнуть бедра, он, наконец, затих.
Слезы текли по его щекам, но он молчал. Молчал все то время, пока я брал его. Мне хотелось сделать его первый раз более нежным и чувственным: действительно наградить за покорность и понимание, но… парень не захотел этого сам.
Я не знаю, были ли у него женщины, но мужчин не было точно, поэтому было больно. А за то, что он посмел сопротивляться – очень больно.
Я не мог оторваться от рассматривания потолка и перед глазами расцветали картинки из прошлого. Они все были серыми, тусклыми, наполненными светом электрической лампочки… Не знаю, сколько я бы так просидел, но в дверь – с той стороны – поскреблись и раздался приглушенный голос Антона:
- Егор.
Вот паршивец, я же просил не называть меня по имени.
- Что.
- Егор, ты сдержишь обещание?
- Ты слишком много говоришь, - я слегка повернул голову к двери.
- Ты меня… зачем я тебе?
- Ты слишком много говоришь.
- Ты меня изнасилуешь?
Он все-таки задал этот вопрос. Странно, я совершенно не знал, что ему ответить. Поэтому я повторил в третий раз:
- Ты слишком много говоришь.
За дверью фыркнули:
- Ты - автоответчик?
- Не забывайся.
С той стороны немного помолчали, и я услышал тихое:
- Я помню. Ты ведь теперь мой… хозяин.
«Хозяин». Я дернулся так, как будто меня ударило током. «Хозяин»… Воздуха стало не хватать, и я потянул пальцами за ворот майки, оттягивая его вниз. Не помогло. Я шумно вдохнул ртом и чуть не закашлялся, поспешно зажимая рот рукой. «Хозяин»!..
Хлопнула входная дверь: это вернулся Илья, тихо ругаясь и волоча за собою тяжелую сумку мальчика.
Он стал очень тихим и покладистым: стал лучше, чем был раньше. Меня это порадовало, если бы не его отсутствующий – мертвый – взгляд.
Он больше не сопротивлялся, когда я начинал раздевать его. Я не делал ему больно, стараясь быть нежным, но он все равно молчал и отворачивался. Удивительно, но парень достиг своеобразного мастерства, отказываясь смотреть мне в лицо.
Говорить он перестал практически совсем, впрочем, как и есть. Я уезжал, оставляя ему достаточно еды, но когда я приезжал вновь, то это все находил нетронутым, а юноша лежал на кровати лицом к стене, не в силах даже подняться, чтобы поприветствовать меня.
Передо мной стоял выбор: или я избавляюсь от него, или… забираю в свою квартиру, ибо заботиться сам о себе он не в состоянии. Желание уморить себя голодом становилось его навязчивой идеей. А может он просто хотел быть менее привлекательным для меня. Не знаю, никогда не пытался вникать во все тонкости его поведения, но, тем не менее, я решил забрать его к себе: он всегда был слаб и не мог доставить мне больших неприятностей, поэтому я не опасался подвоха с его стороны.
В моей квартире юноша немножко ожил. Я ругаю себя за то, что не увидел его лжи. Эти огромные черные глаза стали смотреть на меня, он стал улыбаться, поправился настолько, что болезненная худоба сошла. Юноша жил в захламленной комнате, совсем не требуя много места, и ночуя в моей кровати.
Приходилось следить за ним, но он казался мне безобиднее, чем муравей или какое-то другое насекомое. Я все чаще ловил себя на мысли, что начинаю его баловать своим хорошим настроением и отношением: всяческие унижения и избиения я прекратил. Просто отпал в них смысл: номер четыре и так был полностью мой.
Как же я был слеп: не увидел, что, не смотря ни на что, выражение его глаз не изменилось – все тот же потухший взгляд, даже когда он смеялся над какой-нибудь моей шуткой. Он был мой, но я сломал его.
- Разрешите мне искупаться, - он стоял передо мной, как всегда опустив голову и смотря на кончики своих пальцев.
- У меня много дел, - я, правда, был занят: Кирилл прислал мне по электронной почте важные документы, и надо было их очень внимательно просмотреть, чтобы решить некоторые вопросы, связанные с моим бизнесом.
Раздался тихий вздох, и мне пришлось поднять голову, оторвавшись от экрана монитора.
- Я мог бы сам…
Я помолчал несколько секунд, обдумывая его слова, и не нашел в них ничего предосудительного: номер четыре тут уже около месяца и еще ничего плохого не сотворил, так что…
- Хорошо.
- Хорошо?! – юноша посмотрел на меня с таким неверием, что я улыбнулся.
- Да. Я разрешаю.
- Хозяин… - номер четыре произнес это так, что мне захотелось забросить ко всем чертям работу и…
- Иди, - стоически переборов в себе нарастающее желание, я попытался снова вникнуть в текст, который читал до того, как парень меня отвлек.
Я не ожидал этого: не ожидал, что он подойдет к моему столу, перегнется через него, возьмет мое лицо в свои ладони и поцелует. Впервые. Сам. Без приказа.
Поцелуй был легкий, но он обжег мои губы, сделав почти больно. Юноша тихо отстранился:
- Спасибо, - под моим удивленным взглядом он поклонился и вышел из комнаты, оставив меня одного.
Оставив меня… насовсем.
- Егор? Егор! – Илья с силой встряхнул меня за плечо.
Что-то за дверью пробормотал Антон, на что Илья тут же рявкнул:
- Заткнись! – и обратился уже ко мне, почему-то почти шепотом, - Егор, тебе плохо? Почему ты сидишь на полу? Егор?
Я перевел свой взгляд с потолка на рыжего, и моя рука легла на его затылок, зарываясь пальцами в волосы.
- Что? – Илья, поддаваясь давлению ладони, наклонился к моему лицу, - Что???
Дверь в ванну была заперта и из-под нее текли ручейки воды.
- Иди ко мне.
- Егор? – брови Ильи удивленно поползли вверх, но ладони мягко легли на стену по обе стороны моей головы.
Удара ногой задвижка на двери не выдержала, и «язычок» замка пропахал в дверном косяке рытвину.
Вода хлынула мне на ноги, более ничем не сдерживаемая и я перешагнул порог ванной комнаты.
Наши лица были очень близко, и я чувствовал дыхание Ильи, чувствовал, как бьется его сердце, как он шепчет мне куда-то во взмокший висок:
- Что случилось? Этот гаденыш тебя расстроил? Хочешь, я разберусь с ним? Егор… - рыжий прижался ко мне щекой, и я потерся об нее: разговаривает со мной как с ребенком.
Он разговаривает со мной так, как будто простил мне все. Но… это же неправда.
Впервые мои руки дрожали. Я не веря своим глазам сделал несколько шагов, не обращая внимания на намокшие тапочки и носки, коснулся влажного лба юноши, лежащего в ванне, пальцами, стирая с него капли воды. Провел по изгибам бровей, коснулся ресниц… И опустил веки, чтобы не видеть совсем не изменившегося выражения застывших глаз.
В тот момент не существовало ничего, кроме громкого плеска воды, бегущей из открытого на полную мощность крана.
- Я принес вещи мальчишки, - продолжал шептать Илья, - Они в коридоре. Егор, ты слышишь?
Я опустился на колени, приподнимая голову юноши, стараясь не обращать внимания на ужасную, отвратительную рану на его шее справа.
Тонкая бледная рука, с выскользнувшей из пальцев бритвой, лениво качнулась, свесившись за бортик ванны.
- Ты за это сказал мне «спасибо»? – я потянул за черные волосы так, что голова парня безвольно откинулась назад, - За это, да?!
Я тряхнул его, начиная тяжело дышать и кривясь, потом еще раз уже сильнее, так, что услышал, как он ударился головой о кафель стены. И еще, еще, еще… еще!
Обхватывая двумя руками его за плечи, вымарываясь в крови и воде, вжимаясь лицом во влажные волосы, я простонал:
- Ты ответишь за это, - мой голос резко сорвался на крик, - Я тебя не отпускаааал!!!
Беспомощность… липкая, такая же вязкая как застывающая кровь, потекла по моим щекам, заставляя стискивать в руках ничто, прижимать к себе уже никого… кричать от ярости: меня… опять… опять предали.
- Я слышу.
Наверное, со стороны я был похож на куклу или на наркомана, который превысил допустимую дозу. Что творится со мной? Он не дает мне ни шанса на нормальную реакцию… ни одного шанса.
- Илья…
- Да, милый? – ласковые слова у рыжего прорывались только в двух случаях: когда он сердился и когда… беспокоился.
- Илья, - я схватился за запястье друга так крепко, что под моими пальцами отчетливо забился его пульс, - Илья…
Имя было похоже на молитву, и я повторял его снова и снова, изгоняя из себя прошлое.
- Что? Что? Я все сделаю, - рыжий стал гладить меня по голове, приглаживая мои волосы, беспорядочно целуя в лицо, покусывая мои губы.
Я сидел, почти не реагируя, смотря перед собой: казалось, что мне никогда уже не скинуть с себя этого оцепенения. Но все же мне удалось произнести несколько слов, которые заставили Илью остановиться:
- Завтрак, Илья. Я хочу есть, - я медленно сфокусировал взгляд на лице рыжего, - Приготовь мне завтрак.
Илья некоторое время внимательно смотрел на меня, не мигая. Не знаю, что он увидел такого в выражении моего лица, но его глаза посветлели и он вскочил на ноги:
- Да! Сейчас! Ты подожди… я сейчас! – с этими словами рыжий унесся, поскользнувшись на повороте, в кухню, откуда сразу же послышался звон посуды.
Как будто от него зависела моя судьба. Как будто завтрак что-то изменит. Как будто я перестану вспоминать… Как будто я могу уйти.
Из-за двери послышался тяжелый вздох звереныша – он так и не ушел - и я, повернувшись к темной полированной поверхности двери, прижался к ней губами, целуя, вылизывая языком, как если бы это было лицо самого дорогого и любимого существа. Пальцы скользили по древесному рисунку, слегка царапали лак, и в голове билась мысль: «Ты не предашь меня. Не предашь… потому что тогда твои родные будут долго… долго… мучительно долго получать тебя по почте. В посылках с кусочками твоего тела…»

 Отправлено: 13.10.08 09:43. Заголовок: Блин, ну ведь здоров..

Блин, ну ведь здорово же!!!!

Вот умеет автор писать, именно так, что кажется, ты рядом с героями стоишь и наблюдаешь все это.

Автор – вы тем и отличаетесь, что вас читать будут в первую очередь, а потом все что осталось.
Продолжайте - будем ждать.

 Отправлено: 19.10.08 13:48. Заголовок: Amadeo =) Спасибо за..

Amadeo =) Спасибо за такие слова. Только вот боюсь, что следующая часть (она уже написана) вызовет не такие восторженные отклики: это один из самых тяжелых моментов. По крайней мере был для меня, когда я описывала.

 Отправлено: 19.10.08 16:49. Заголовок: П.С. Я знаю, что нек..

П.С. Я знаю, что некоторые мои читатели, не смотря на неприятие темы, которую я пишу, следят за обновлениями «…и я». Поэтому делаю данное предупреждение: этот отрывок содержит довольно тяжелые и жестокие сцены (хотя они и не прописаны в деталях), а так же в нем имеют место быть намеки на половые отношения между родственниками (назовем это пока что так). Если вы не приемлете что-либо из выше перечисленного, то пропустите, пожалуйста, эту часть.

Просидев еще минут пять около двери звереныша, я поднялся с пола, и медленно, по стеночке, дошел до центральной комнаты, которая служила мне гостиной, и опустился в кресло перед телевизором.
Воспоминания меня опустошили, не оставив никаких чувств. Да, я мог быть жестоким, мог перегнуть палку, но я имел на это право. Я устало потер виски. Если ты бабочка или ничтожная муха, то разве я не властен, как паук, сожрать более слабого? Это естественный отбор… ничего страшного… совсем ничего. Правда?
Я уставился в темный экран телевизора. Я не виноват в том, что меня окружают слабые люди, не способные сохранять человеческое достоинство. Они – животные: красивые, глупые, строптивые, иногда ласковые – но всегда мои. Я завожу их, я от них избавляюсь. Я_их_жалею. Никто не может меня упрекнуть в чем бы то ни было. Но почему же так плохо? Моя ладонь скользнула по бархатному подлокотнику кресла. Они слишком похожи на меня.
В соседней комнате – комнате Антона – что-то упало, и я невольно вздрогнул: притащил сюда мальчишку – о чем я думал? Такое чувство, что я подписал сам себе смертный приговор. Стоп! О чем я? Я поглубже втиснулся в кресло. Антон ничего не сможет мне сделать. Илья… Илья – мой любовник и не будет поступать опрометчиво: он потеряет гораздо больше, чем приобретет. Однако ему совершенно не надо быть в курсе всего происходящего. Я глубоко вздохнул и прикрыл глаза. Мне некого бояться, кроме самого себя.
Руки сжались, ногти впились в обивку. Господи, все, что я хочу, так это не сойти с ума! Удержаться на этой грани между прошлым и настоящим, не позволить себе упасть еще ниже! Я уже был т_а_м и больше не хочу…
Моя голова откинулась на спинку кресла. Плотные шторы были задернуты, и яркий свет от точечных светильников на потолке слепил даже сквозь опущенные веки.
Мне слишком долго приходилось убегать от себя: я не помнил свое детство – не помнил, не знал… не желал знать. Но оно было как этот электрический свет: даже с закрытыми глазами я видел его.
Не люблю люстры и яркое освещение: мне нравится полумрак и темнота, потому что они позволяют спрятаться, стать незаметным, приносят облегчение. Когда все освещено, обнажаются уродливые мелочи, делающие жизнь невыносимой.
Легко врать себе, что все забыл... Мои глаза распахнулись, и я посмотрел прямо на светящиеся точки ламп: я слишком хорошо помню прошлое, чтобы оно – даже сейчас - не приносило мне боль. Помню похороны отца, свою мать, гребаные дни рождения и «подарки» на них... я помню свои «обязанности»…
Я с силой сжал зубы и провел рукой по лицу, закрываясь от света ладонью. Ненавижу… Никто не знает, что делали со мной на протяжении долгих лет: разве я не могу отплатить миру тем же?! Разве я не могу найти родное мне существо, которое искупит все мои грехи, выпьет мою боль до дна, разделит жизнь на «до» и «после»?..
Я тихо простонал в руку: мне не хочется сходить с ума. Мои приступы с головной болью, потерями сознания, ускользающей реальностью и спасительной темнотой – они пройдут, потому что это лишь обострение и его нужно переждать. Антон делает мне больно только одним своим существованием – теперь я это понимаю. Надо было его украсть, попытаться втиснуть в четыре стены моего загородного дома, а потом привести сюда, чтобы начать свой путь к выздоровлению.
Мое тело прошила судорога, и я невольно зажал себе рот, чтобы не закричать: к выздоровлению? Я что – сдался? Признал себя… больным?! У меня есть определенные проблемы, но это не болезнь. Я не знаю, что это!!!
Я оттолкнулся от спинки кресла и нагнулся к коленям, почти утыкаясь в них лбом:
- Мама, что же ты со мной сделала? Я стал таким… уродом.
Мой отец был хорошим и добрым, самым главным человеком в моей жизни, однако, я совсем не помню его лица. Только светлое пятно, с проступающими темными кляксами глаз, носа и рта – размытый образ. Мне стыдно, потому что я очень любил своего папу. Из своей памяти о нем, я смог извлечь только очертания рук – четко и ясно до последней родинки и проступающей венки – широкие, сильные, невозможно ласковые и надежные. За эти руки можно было ухватиться, эти руки дарили мне защиту, гладили меня по голове так, что сердце начинало биться быстрее: мой папа тоже любил меня.
Мама была больна. Я был слишком мал, чтобы понять это. Она постоянно ругалась с отцом, бросалась на него с кулаками, обвиняла во всех грехах:
- Ты ужасный человек! Ты издеваешься надо мной! Ты настраиваешь против меня нашего сына!!! И вот результат – он растет таким же ублюдком, как и ты!
Я не знал что такое «ублюдок», но от того как именно она произносила это слово, становилось почему-то страшно. Я забирался под одеяло и зажимал руками уши, просил, даже сам не зная кого, чтобы мама не кричала на отца, чтобы не ругалась. Через какое-то время действительно все стихало, и я чувствовал, как кровать прогибается, когда на нее садился отец, а потом его рука ложилась мне на спину, поглаживая сквозь одеяло:
- Все закончилось, вылезай.
Я сбрасывал одеяло и буквально повисал у папы на шее так, что он долго не мог разжать моих судорожно сцепленных рук.
Мое общение с мамой сводилось к минимуму: она почти мною не интересовалась. Даже когда я пошел в первый класс это ее не слишком озаботило. Иногда я думал, что она меня просто не помнит: она ходила по квартире с отрешенным видом или сидела в своей комнате, курила на кухне и почти все время причесывала свои длинные черные волосы руками. От мамы всегда удушающе пахло невозможно сладкими духами и лекарствами.
Иногда в маму вселялся бес. Я не знал, как это назвать. Сначала она пристально на меня смотрела, а потом начинала говорить тихим голосом и он меня пугал больше, чем крики:
- Почему ты сторонишься меня, Егор? – я сжимался: хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю – все, что угодно – только бы оказаться не перед ней, - Почему ты никогда не подходишь ко мне?
Она делала шаг в мою сторону, а я замирал не в силах пошевелиться. Мама проводила рукой по моей щеке и по спине бежали мурашки от страха.
- Ты все время прячешься: я почти не вижу тебя, - она наклоняла голову на бок и проводила широко разведенными пальцами, словно гребнем, по своим волосам, - Ты – плохой мальчик, Егор. Ты знаешь об этом?
Я как завороженный медленно кивал: хотелось соглашаться со всем, что она говорит, только бы она… отстала и опять перестала меня замечать. Мама говорила, что любит меня, что беспокоится обо мне, а я такой неблагодарный, что даже не захожу в ее комнату.
Однажды, она взяла меня за руку и привела к себе, усадила на свою кровать и села рядом… От духоты и приторного запаха духов сильно кружилась голова и я был словно во сне. Мама гладила, целовала мое лицо, что-то быстро говорила, захлебываясь словами, шумно сглатывала слюну.
Я смотрел в глаза матери – прямо в расширившиеся зрачки - и не мог понять ни слова. Когда ее руки потянули с моих плеч рубашку, я попытался сопротивляться, но мама внезапно рассердилась и с силой оттолкнула меня так, что я упал спиной на подушки:
- Сволочь! Ты такая же сволочь, как и он! Как же я вас ненавижу!!! - она нависла надо мной и концы волос, упали мне на лицо, неприятно щекоча кожу, - Ты просто жалкий крысеныш! Все ходишь, вынюхиваешь… Ты следишь за мной, чтобы потом донести ему! Аааа!!! Так и есть! Так и есть!!! Крысеныш!
- Мам…
- Не называй меня так! – она замахнулась, и я закрыл лицо руками, надеясь, что мама исчезнет.
Или исчезну я. Или произойдет какое-нибудь чудо и все это окажется просто очередным кошмаром: одним из тех, что снились мне, чуть ли не каждую ночь – я проснусь и буду в безопасности.
Но чуда не произошло: мама била меня, таскала за волосы, рвала мою одежду. Ее острые ногти царапали мне плечи, грудь, руки, и было так больно, что я кричал, пытаясь выбраться из-под навалившегося на меня тела.
Эту женщину, действительно, нельзя было назвать моей матерью, потому что ни одна настоящая мать не причинит вреда своему ребенку: не будет его душить или с остервенением бить по щекам, забираться пальцами в рот, пытаясь разорвать губы, раздирая в кровь десны…
Маму оттащил от меня вернувшийся с работы отец. На все папины вопросы я не мог ответить ни слова, только всхлипывал и мотал головой. Папа отвел меня к себе в комнату, уложил в кровать, сказав, что сейчас вернется. Он погладил меня по голове и ушел к маме.
Скандал в этот вечер превосходил все, что я помнил до сих пор: отец, впервые не сдержавшись, ударил маму. Я слышал звук удара, и как она упала, замолчав. По щекам текли слезы, во рту ощущался вкус крови, но все, о чем я мог думать в тот момент, что затмевало даже раздирающую меня боль, так это то, что же теперь будет? Словно ужасы, которые приходили ко мне во сне ожили. Я видел их уродливые щупальца: они простирались по всей комнате, росли из стен и потолка, извивались перед моим лицом, забирались под закрытые веки, когда я зажмуривался, чтобы не_видеть. Это было ужасно и хотелось кричать.
Когда подошел папа, я его не узнал, шарахнувшись в сторону, так неловко, что упал с кровати.
Наверное, мне в чем-то повезло, потому что, упав, я ударился головой о батарею и потерял сознание.
С того дня я больше не мог жить спокойно, хотя скандалы удивительным образом прекратились, и мать вела себя тихо, даже стала выходить на улицу, беседовать с соседями во дворе, улыбаться. Только меня она по-прежнему почти не замечала.
Папа радовался, что у нас теперь была «настоящая семья». Он в это искренне верил.
Надо ли говорить, что он ошибся?
Мой десятый день рождения... Нет, мама не устроила скандал, не набросилась на меня: она просто подарила мне картонную коробку из-под торта, перевязанную синей лентой. Я принял от нее подарок, поставил на краешек праздничного стола, развязал бантик и снял крышку…
Отец долго не мог меня успокоить, долго не мог заставить маму не смеяться и не выкрикивать так, что даже сквозь зажатые руками уши, отчетливо был слышен ее голос:
- Ну, что же ты? Это прекрасный подарок! Егор! Его-о-ор! Что может быть лучше для такого крысеныша как ты?! О чем мечтает крыса? О чеееем? О том, чтобы съесть кошку! – в перерывах между словами мама заходилась жутким смехом.
Мне так казалось, что жутким…
Отец напоил меня каким-то успокоительным: он не понимал, что если я засну, то подвергнусь настоящей пытке - закрывая глаза, я видел перед собой растерзанного котенка со свернутой шеей, лежащего на дне картонной коробки.
Наверное, это было последней каплей терпения отца, потому что на следующий день я услышал, как он договаривается с кем-то по телефону, чтобы поместить маму в клинику.
Папа не успел. Через несколько дней он умер от сердечного приступа на работе.
Это было так дико и нелепо, что я очень спокойно воспринял эту новость. Я не плакал, не заламывал в отчаянии руки – я вообще никак не реагировал, смотря на суматоху, которой наполнился дом.
Те несколько дней, когда гроб с телом отца стоял дома, я провел рядом с ним. Я не боялся даже ночью, сидя на маленьком стуле и смотря в бледное лицо отца. Иногда я дотрагивался до холодных рук, сложенных на его груди: он просто спит, он устал, еще немного и папа проснется. Однако отец не просыпался, и я продолжал ждать дальше.
Наводнившие нашу квартиру родственники, с опаской косились в сторону мамы, которая надела черное платье, аккуратно убрала волосы в пучок на затылке. Она вела себя как настоящая хозяйка, подготавливая все к похоронам, договариваясь с разными людьми, заботясь о множестве мелочей сразу – мама была совершенно другой, какой я ее еще не видел. Это стали замечать и остальные.
Постепенно недоверие к маме сменилось чем-то вроде симпатии, и если кто-то и сомневался в ее вменяемости, то теперь места для сомнений не оставалось: она адекватный человек и даже более того – любящая жена, желающая отдать последний долг «безвременно усопшему» супругу.
Ко мне за эти дни мама даже не подошла, не произнесла ни слова в мой адрес. Она вообще заметила меня только на кладбище. Именно там до меня наконец-то дошло: папы больше нет.
Внутри все вдруг заболело, заныло, свернулось в колючий узел, разрывающий внутренности. Как смешно я выглядел, пытаясь помешать рабочим опустить гроб в могилу, как забавно я цеплялся за обитое красной тряпкой дерево, уворачивался от тянущихся ко мне рук, пытающихся оттащить меня в сторону.
Все закончилось тем, что я поскользнулся на краю могилы, и чуть не свалился туда. Стараясь удержать равновесие, я схватился за край гроба. Рабочий, держащий с той стороны веревку, на которой опускали гроб в землю, от неожиданности выпустил ее из рук.
Глухой звук удара о землю я не забуду никогда...
Тогда у меня случился первый приступ. Совсем легкий, еще не переросший в открытую агрессию ко всему, что встает на моем пути. Меня предали: предал человек, который был для меня всем, которого я л_ю_б_и_л – предал собственный отец, уйдя, бросив, оставив наедине с женщиной, не вызывающей у меня ничего кроме панического страха.
Мое истеричное состояние списали на шок и посчитали, что после потери отца «ребенку будет лучше с матерью».
То, что я чувствовал в те дни, передать невозможно – это было не описать: мое одиночество и боль...
Мамино поведение сбивало меня с толку, и я даже сделал попытку подойти к ней, не иначе как из-за снедающего мою душу отчаяния.
Мать посмотрела на меня спокойно и холодно, а потом… отвернулась. Казалось, что она полностью ушла в себя после смерти отца, предоставив меня самому себе.
Я сам собирался в школу, что-то готовил себе поесть, потихоньку воровал деньги из шкафа на всякие необходимые мелочи... И плакал с наступлением темноты, не зная как справиться с собственными страхами.
Все, что я пытался предпринять, загоняло меня в еще больший тупик. Кошмары по ночам стали пугающе реалистичными. Кроме всевозможных монстров, мне снилось кладбище, черные дыры свежевырытых могил и… отец.
Мне никак не удавалось его простить, и папа во сне сердился из-за того, что я его не понимаю…
Мама в основном сидела в своей комнате, и покидала квартиру, только когда надо было съездить в банк за деньгами или купить продукты.
В свой одиннадцатый день рождения я нашел на кухне бутылку с вином, стоящую на краю стола. И напился. Вино было кислое и противное, оно не доставляло никакого удовольствия, но приносило странное облегчение с каждым глотком. Горело горло, горело все внутри и стены плыли мимо меня, а потолок грозил поменяться местами с полом, зато было странно хорошо. Жаль, что недолго…
Я добрался до своей комнаты и упал на кровать лицом вниз. Мои ладони сжались и я, приподняв руку, ударил кулаком подушку. Потом еще и еще – много раз. На глаза наворачивались слезы, и я не мог их сдерживать, да и не пытался: я плакал, кричал, выл, избивая кровать.
Не помню, сколько это продолжалось, но помню, как прекратилось: на мою взмокшую спину опустилась теплая ладонь. Я замер, не в силах оторвать лица от подушки. Мне было нечем дышать – я задыхался – но поднять голову было страшно: вдруг это… отец?
Все оказалось намного хуже – это была мама. Она не дала задохнуться, хотя я бы предпочел именно этот вариант, и перевернула меня на спину.
Я лежал перед ней, невозможно пьяный, раскинув руки в сторону, словно это были крылья – сломанные нелепые косточки, торчащие из моих плеч - которыми я забыл, как пользоваться. Мой взгляд перемещался с одного предмета на другой, останавливался на яркой люстре - я смотрел на нее, пока глаза не начинали слезиться и не появлялись пляшущие зеленые пятна.
Мама сидела и молча смотрела на меня: я это очень хорошо чувствовал. Только в этот раз мне было совсем не страшно – я слишком много выпил… наверное… не знаю… в общем, мне хватило…
Чертов алкоголь сделал меня очень чувствительным, и казалось, что я остался без клочка кожи, а лампы под потолком – это палящее солнце, которое нещадно пожирало мое тело.
Я всхлипнул и закрыл дрожащей рукой глаза: свет был слишком ярок.
Тогда послышался тихий вздох, и я почувствовал, как мама легла рядом со мной, притягивая к себе, загораживая меня от искусственного солнца-люстры. В тот момент даже запах ее сладких духов не раздражал.
Мама погладила меня по голове, поцеловала в щеку. Она была очень ласкова, и я потянулся к ней всем своим измученным существом: мне так хотелось кому-то довериться. Я совершенно забыл кто со мною рядом – а это был один из монстров, которые приходили ко мне во сне, и доверять ему было верхом глупости. Но я как последний дурак, жался к матери, обнимал руками, терся носом о ее плечо.
Не знаю, как так получилось, но когда я осознал, что происходит, я ощутил такое омерзение, что к горлу подступил комок тошноты. Мама меня не просто жалела: она гладила, забираясь руками под рубашку, лаская мою кожу, проходилась пальцами по краю домашних брюк, проскальзывая под их резинку. Мое тело самым постыдным образом отзывалось на мамины действия и мне хотелось одновременно оттолкнуть ее и прижаться теснее, вжаться бедрами и…
Я простонал, и моих волос коснулось жаркое дыхание:
- Тише, Егор… - мать подула на мой влажный лоб, - Тише, крысеныш…
- Мама… не надо…
- Что не надо? – ее рука опустилась вниз и легла на мой пах.
Я, не сдержавшись, ткнулся в эту руку, и чужие пальцы тут же сжались на моем члене, слегка поглаживая его сквозь ткань.
- Чего ты боишься? – шепот обволакивал меня, как и испытываемое мною отвращение наполовину с неимоверным чувством наслаждения, которое, казалось, лишает меня разума, - Я не сделаю ничего такого, что тебе не понравится.
Мама тихо рассмеялась:
- Ты причинил мне столько хлопот… Это из-за тебя я лишилась мужа…
- Нет… - я отворачивался, не желая верить в то, что она говорит.
- Да, маленькая сволочь, да. Ты лишил меня мужа намного раньше того, как он умер… намного… Разве я не могу получить маленькую компенсацию? - мама продолжала гладить меня между ног и дышать становилось все труднее.
Палящее «солнце» вернулось, и его лучи жгли… жгли-жгли-жгли мою голову…
- Не надо.
- Я чувствую совсем другое… Сегодня ведь твой день рождения, верно? Время получать подарки, - пальцы матери с силой сжались, и я закричал от боли.
Даже когда она разжала руку, я не мог прекратить кричать, не мог остановиться. Теперь папа мертв, и помощи мне было ждать неоткуда: я мог только кричать.
Мама пыталась заткнуть мне рот руками, но я выворачивался, пыталась меня ударить, но я загораживался от нее подушкой. Тогда она решила поступить по-другому: я почувствовал, как мои брюки сползают с бедер, как мать тащит их вниз.
- Отстань от меня!!! – в моем голосе прозвучало такое отчаяние, что мама остановилась.
Взгляд упал на мой обнажившийся пах, и я испугался выражения ее лица: мама пришла в ярость – боль, обида, попытки отбиться, свели на нет все мое недавнее желание.
Мать подняла лицо и ее губы изогнулись, обнажая верхний ряд зубов. Она мне напомнила бешеную оскалившуюся собаку: еще чуть-чуть и с клыков закапает вязкая слюна.
- Не захотел получить хороший подарок - получишь плохой.
Она резко встала и вышла из комнаты. Я попытался сесть, натягивая одной рукой штаны, а другой сбрасывая с себя подушку, которую все еще прижимал к себе. Надо было бежать – я это отчетливо понимал. Надо было… но едва я соскочил с кровати, как мои ноги подогнулись и я упал на пол. Дико кружилась голова и тошнота усилилась настолько, что я судорожно сглатывал горькую слюну, зажимая рот рукой.
- Меня сейчас стошнит, - почти простонал я, жалуясь неизвестно кому.
На меня упала тень, и когда я поднял глаза, то увидел над собою маму, которая сжимала в руках обыкновенную детскую скакалку из резины с желтыми пластиковыми ручками.
- Тебя сейчас не только стошнит, гадкий мальчишка! – мать перехватила скакалку за ручки и замахнулась…
Не помню, сколько она меня била этой скакалкой, сколько раз наматывала ее на мою шею и таскала за собой по полу, заталкивала в рот ручки, разбивая в кровь мои губы, раня нёбо и горло. Кажется, я пытался защищаться, кажется, меня все-таки вырвало – я плохо помню – очнулся я в полной темноте, в каком-то тесном помещении, в котором не сразу признал нашу маленькую кладовку. Прямо перед моим лицом висела связка с чесноком, и его запах заставлял мой желудок скручиваться в тугой болезненный узел.
Я на ощупь попытался определить, где дверь, но мне казалось, что меня окружают только стены. Было душно и страшно, так страшно, что я решился позвать:
- Мам…
Я не узнал свой голос – до того он был низким и хриплым - и горло обожгло болью, словно кипятком.
- Ма-ам!!! – меня бросило в холодный пот, и паника неприятным холодком пробежалась по позвоночнику.
Никакого ответа я не услышал. Тогда на меня нашло: я стучал по всему, до чего мог дотянуться, не обращая внимания на боль, пинал стены, кричал, как полубезумный:
- Мама! Мама!!! Ма-ма!!!
Где-то через несколько часов, когда я совсем обессилел и меня пару раз стошнило от страха, пыли и чесночного запаха, мне ответили:
- Что, крысеныш?
- Мамочка, выпусти меня! – я ткнулся лбом в какой-то пакет, набитый тряпками, - Выпусти!
- Ты будешь хорошим мальчиком, Егор? – голос мамы был каким-то безжизненным, но я не обратил на это внимания: я был готов пообещать ей все, что угодно.
- Да, да! Выпусти!!! Мам!
- Что «да», крысеныш? – с той стороны двери поскребли ногтями.
- Я буду хорошим мальчиком! – я заплакал, - Я буду… пожалуйста… пожалуйста…
Дверь приоткрылась, ослепив меня светом, который проник сквозь широкую щель.
- До чего же ты мерзко выглядишь, - лицо мамы исказилось от отвращения.
Я стоял на четвереньках, весь мокрый от пота, в собственной рвоте, и смотрел маме в глаза, боясь пошевелиться, боясь, что она снова закроет дверь, оставив меня тут насовсем.
- Мама… - я опустил голову.
- Что надо сказать, Егор?
- Я больше не буду… прости меня, - я не знал, что говорить и говорил первое, что приходило мне в голову, - Спасибо… мам?
- Выходи. Вымойся и… - она окинула меня взглядом, - не смей после одеваться.
Я опять взглянул в ее лицо - теперь мама улыбалась:
- Я расскажу тебе о твоих обязанностях, сделаю то, что не смог сделать мой муж: я воспитаю из тебя мужчину.
Это было страшное обещание. И я даже не представлял насколько.
Мужчину из меня делали каждый день, издеваясь, избивая, при малейшем недовольстве запирая в кладовой настолько, насколько мама считала нужным. Однажды я просидел там почти сутки, и когда она пришла меня выпустить, не смог выйти самостоятельно.
Больше всего я боялся тихого: «Ты плохой мальчик, Егор», - потому что за этим всегда следовало… Я… я, правда, не хотел спать с ней… не хотел… но мое тело, каждый раз предавало меня, а сопротивляться мама не давала. Она угрожала, что выгонит меня из дому голым, что сдаст в психушку, если я кому-нибудь расскажу, что запрет меня в кладовке до тех пор, пока я не сдохну… Я не мог - я боялся и был себе противен.
Я пытался спрятаться, но она всегда меня находила и смеялась надо мной: «Ты не спрячешься, не спрячешься от меня… Я тебя все равно найду, крысеныш».
Мама каждый день напоминала мне, из-за чего умер отец. Она приводила все новые и новые доводы и, в конце концов, я ей поверил: это не папа предал меня, а я сам предал папу. Я не был хорошим, я не был достаточно внимательным и он очень расстраивался из-за меня (он сам об этом говорил маме), а потом папино сердце не выдержало и он умер. Умер_из-за_меня.
Она насиловала не только мое тело, но и мою душу: во мне не осталось ни одной клеточки – ничего - чем мама бы не попользовалась. Она меня отравляла, выдумывая все новые способы моего воспитания. Я не мог есть с тарелки сам – она пережевывала пищу и сплевывала мне в рот, словно я был птенец и мог питаться только так. Мне запрещалось выходить из дому, и я даже не знаю, что она сказала в школе, в которую я когда-то ходил. Если она уходила, то запирала меня в кладовке или привязывала к кровати, перетягивая мою шею капроновыми колготками так туго, что все о чем я мог думать - это как бы не задохнуться. Однажды она меня искупала, пользуясь вместо мочалки металлической губкой для оттирания с посуды остатков пищи.
Мне казалось, что я в аду… она имела надо мной неограниченную власть и с лихвой пользовалась ею.
Я боялся маминой «заботы» до такой степени, что не раз непроизвольно мочился под себя, видя, как эта женщина заходит в комнату. Я перестал быть человеком, превратившись в нечто – я словно умер.
Несколько лет непрерывного унижения и издевательств. Казалось, что это никогда не закончится. Но избавление пришло неожиданно: мама решила, что мне не хватает страсти, что я ее не уважаю, что я выгляжу «как дохлая муха» и что мне нужно взбодриться. Я забился в дальний угол комнаты, уже зная, что сейчас меня будут мучить.
Мама была на кухне, когда я услышал грохот и хрипы. Я долго не решался выйти из комнаты, но когда я все-таки это сделал, осторожно заглянув на кухню, то увидел свою мать на полу в луже крови. Не знаю, как это произошло, но она упала, напоровшись на нож, который, по всей видимости, держала в руках. При падении нож пробил ей горло… и это был большой нож…
Я в изнеможении опустился на пол: что она хотела сделать со мной? Что она хотела сделать этим ножом?
Я подполз к маме и обмакнул свою руку в кровь, смотря на густые капли, стекающие с ладони. Моя голова внезапно сильно разболелась, так что даже виски заломило: перед глазами все то расплывалось, то становилось пугающе четким.
Дальнейшее слилось для меня в какое-то мутное пятно: события и дни выпадали из моей памяти, словно карты из колоды. Кажется, я выбрался на лестничную клетку, и потерял сознание… потом была больница, лица врачей и многочисленные капельницы, от которых болели руки… потом толстый милиционер, который меня долго допрашивал: я не мог понять ни одного вопроса, отвечая невпопад… приезжали какие-то родственники отца… а потом приехала моя тетя, которая забрала меня к себе…
Именно тете я обязан всем, что имею сейчас: своей жизнью, образованием, тем, что не сошел с ума. Она давно уже умерла, но сделала для меня столько, что лишь благодаря ей я выжил. Это она не сдала меня в психушку, хотя поводов было предостаточно: во время моих приступов я не давал до себя дотронуться, корчился на полу от яркого света, ненавидел весь мир так, что готов был причинять боль не только людям, оказавшимся рядом, но и самому себе. Тетя меня понимала. Ее молчаливое присутствие тушило пожар, который разгорался каждый раз внутри меня.
Я спрашивал, как же так получилось, что мною никто не интересовался, почему о моем существовании все забыли? Ответ был прост: моя мать всячески препятствовала этому. Она говорила, что я живу у ее родственников в другом городе, что я тяжело переживаю смерть отца и все, что может мне напомнить о нем, надо исключить из моей жизни. Все ведь видели, что было со мной на похоронах? – у меня на редкость хрупкая психика.
Мама умела убеждать. У нее получилось сделать из меня человека-невидимку и только после ее смерти… Не хочу даже думать, что увидели врачи, когда я попал к ним: не хочу думать, к каким выводам они пришли, осматривая меня.
Тетя ни разу мне не сказала, что думает по этому поводу: для нее я не являлся жертвой, и я был бесконечно благодарен за это.
Быть жертвой – это унизительно. Всегда.
Тети не стало и мне захотелось, чтобы и другие почувствовали хоть малую толику того, что чувствовал я. Но этого все равно было мало: у них никогда не было такой матери, как у меня – это не сравнится ни с какими муками, что бы я не делал, как бы не вытягивал из людей их жалкие душонки.
Страдания и боль других были для меня как вода в пустыне. Я так думал: искренне думал, что так и есть. Мне не хотелось признавать, что рядом с кем-то, кто разделяет со мной боль прошлого, мне становится легче. Приступы сходят почти на нет и я – единоличный хозяин чужих жизней. Меня никто не смеет обижать, потому что теперь это моя привилегия.
А потом появился звереныш с его привязанностями, с его матерью, такой не похожей на мою, потому что Антон ее любит. Любит! Он стремится к ней вернуться, он ее не боится… он все для нее сделает: даже будет жить со мной… даже со мной… будет жить…
- Егор, чтоб тебя! Егор!
Я вздрогнул и поднял голову от своих коленей: оказывается, я задремал в таком положении. Мне очень хотелось надеяться, что именно задремал…
Передо мной было встревоженное лицо Ильи, сидящего на корточках и держащего меня за руки:
- Блин! Умеешь ты пугать! – он внимательно всматривался в мое лицо, - Я тебя еле дозвался… Все хорошо?
Я кивнул.
Рыжий прикусил нижнюю губу, не сводя с меня взгляда. Тут я заметил, что верхний свет в комнате выключен, и шторы раздернуты и ощутил ни с чем несравнимое облегчение – такое, что захотелось поблагодарить Илью. Однако я промолчал, откинувшись на спинку кресла, стараясь расслабить затекшие от неудобной позы мышцы.
- Я приготовил завтрак.
Я опять кивнул, наблюдая за рыжим сквозь прикрытые веки. Он выглядел уже не столько обеспокоенным, сколько задумчивым, словно пытался решить для себя какую-то сложную задачу.
Илья выпустил мои руки из своих ладоней и поднялся.
- Если тебе будет интересно, - он посмотрел куда-то в сторону, - то я отнес пожрать этому… кстати, как мне его называть?
Я слабо улыбнулся и закрыл глаза:
- Ревность тебе не идет.
- Да что ты? – голос Ильи был полон неприкрытого сарказма.
- Совсем не идет.
- И все же, - рыжий негромко кашлянул, словно бы сомневаясь настаивать или нет в такой ситуации на ответе, - как мне величать это тупое нечто, которое ест мой, безусловно потрясающий завтрак, в соседней комнате?
- Зови его Антоном, - я потер виски и встряхнул головой, поднимаясь из кресла.
Илья даже не подумал отойти в сторону, и я оказался стоящим практически вплотную к нему:
- Ты прекрасно знаешь, что я не об этом, - он наклонил голову на бок.
- Знаю. И игнорирую. Дай пройти.
Рыжий с легким поклоном отступил: роль шута он всегда играл безупречно.
- Мне хочется верить, что ты его притащил не потому что это малолетка и не потому, что он смазливый и тощий.
Я с удивлением развернулся:
- Почему?
- Потому что тогда у меня есть все шансы посоперничать с ним, - мой друг с достоинством прошел мимо, - Пошли, Егор, теперь я хочу покормить тебя.