Форум сайта "Мир Эсси Эрганы"

Письмо 3.

Сегодня прошел дождь.

Все это время – никаких чертовых туманов. Вот и верь людям. Жара. Иссушающая. Город кажется размытой, плывущей голограммой, не более чем миражом в пустыне. Острая, норовящая проткнуть купол неба готика. Высокомерная. Бескомпромиссная. Всегда – торжествующая над маленьким, потерянным человеком. Не забывайся. И рядом с этими кружевными шпилями из мокрого песка, окнами-розами, собранными из живых, переливающихся фрагментов мира, нагромождениями обломков скал выглядят замки и крепости. Город, похожий на тебя. Многоликий. Чем-то так болезненно, крепко цепляющий, врастающий – в кожу, отравляющий кровь. Неброская красота. Туманная. Даже без тумана.

Зыбкая.

От дождя дымится асфальт. И воздух, клубящийся у земли, протыкают насквозь разноцветные иглы света. Солнце и дождь.

А я сижу в аудитории, у раскрытого окна, и под неторопливый, ровный рассказ сэра Беккета – уплываю по перекрещениям ярких, росистых нитей – то ли вымытого, улыбающегося мира, то ли текучего, как вода, приглушенного голоса моего наваждения. И больше всего хочу туда, наружу – попрыгать босиком по горячим, мутным лужам.

Эмбер не предпринимает больше попыток вытянуть из меня что-нибудь по прочитанному. Я мог бы сказать ему. Но, согласись, родной мой, как можно говорить о мрачном, жутком, марионеточном Третьем Рейхе, когда за окном идет такой чудный, совершенно нереальный дождь, и нити, как прозрачные змейки, извиваясь, переливаясь всем спектром цветов, впиваются в землю.

Он и сам, наш невозмутимый сэр Беккет, присев на краешек стола и глядя на свои переплетенные пальцы с идеальными розоватыми ногтями, то и дело, не прерывая рассказа, поворачивается к окну.

Дыхание перехватывает, когда смотришь на него. Хочется протянуть руку и проверить – настоящий? Дышит? Желание, перешедшее в категорию необходимости. Зубы сводит. Стоит только представить… Вздрагиваю. Когда, словно услышав мои мысли, Эмбер поднимает голову – тонкие длинные нити волос перечеркивают бледное узкое лицо с острым подбородком. Он откидывает пряди назад усталым, беспомощным жестом, смотрит на меня. Но от его цепкого взгляда меня встряхивает. Хочу. Немедленно. Как угодно.

И после лекции, поэтому, я даже не возражаю, когда Сирил тащит меня к столу мистера Бекетта для осуществления нашего грандиозного плана. Но не мы одни оказались такими хитрыми. Перед нами стоит девушка с торчащими стрелочками коротких волос – милая и аккуратная – и, ломая пальцы, отчаянно краснея, коверкая слова, пытается выдавить какое-то сложносочиненное предложение. А мы с видом самых прилежных учеников ждем своей очереди. Хотя спустя несколько минут наше терпение лопается. Так же, как, очевидно, и у нашего обожаемого сэра Беккета. Он пробегает тонкими пальцами по краю стола и начинает выбивать нетерпеливую дробь по столешнице.

Аудитория давно опустела, да и возня в коридоре уже прекратилась. Сирил успел похихикать, покривляться, передразнивая незадачливую студентку, когда вдруг замер, нахмурившись, и полез в карман. Достал телефон, глянул на экран, прошипел что-то свое, непонятное и, кивнув мне: «Сейчас. Отец», быстро вышел в коридор.

И надо же было именно в этот момент раскрасневшейся девушке осознать бесполезность своих поползновений и ретироваться!

Стоим друг напротив друга. Эмбер спокойно смотрит на меня золотисто-карими глазами и ждет. А я думаю только о том, что у меня пальцы дрожат и ноют от желания отвести шелк волос назад с плеч и коснуться медово-сладкой кожи шеи, там, где так явственно трепещет пульс.

Понимаю, что становлюсь похожим на отчаянно краснеющую растерянную девицу, перевожу взгляд на лицо моего принца: узкое, с заостренным подбородком и тонкими бледно-розовыми губами, совсем слегка приоткрытыми, как будто для слова, которое он собирался произнести, но потом передумал. Нет необходимости.

- Хотел поблагодарить за увлекательную лекцию.

И нагло, в упор смотрю на сэра Бекетта. Он не отворачивается, губы кривит едва наметившаяся усмешка.

- Которую ты даже не слушал? Вид за окном, очевидно, был более привлекательным?

От низкого, негромкого голоса у меня по спине проходит холодок. Пожав плечами, улыбаюсь.

- Но и ты ведь (чудный, чудный язык – позволяющий не делать различий, путь и звучит прямолинейно) время от времени поглядывал. Нравится дождь?

Эмбер не уходит, не отворачивается, и даже его улыбка, кажется, становится определеннее.

- Время от времени.

- Время от времени? – не слишком-то разговорчивый. Но и я не собираюсь сдаваться.

- Все зависит от того, откуда смотреть на дождь, - пожав плечами, произносит сэр Беккет и начинает складывать книги.

Сейчас уйдет. Присаживаюсь на край стола, чуть наклоняюсь, чтобы видеть его лицо, скрытое длинными прядями, скользнувшими вперед.

- Откуда? Гайд–парк(1), например?

Замирает, но голову не поднимает. Спустя мгновение (я вижу только нижнюю часть лица - тонкий нос и сжатый рот) прикусывает губу, то ли сдерживая смех, то ли раздумывая.

- Терпеть не могу.

Ну да. Как я мог предположить. Слишком аристократичен и утончен.

- Сент-Джеймс(2)?

Определенно, да. Определенно.

– Наверняка, Сент-Джеймс. Сдержанное совершенство.

Тонкие длинные пальцы побегают по корешкам уложенных книг. Совсем близко под бледной, почти прозрачной кожей неистово бьется ниточка пульса. Зубы ноют. Чего я привязался? Наглею. Понимаю. Но остановиться не могу. В жизни – такого не встречал.

- Боже, как предсказуемо. Это что-то вроде приглашения на свидание? Так понимать? – наконец, таким же ровным бесстрастным голосом произносит Эмбер и поднимает голову. Длинные пряди все также закрывают его лишенное какого-либо выражения совершенное лицо.

Нужно отступить. Пока не поздно. Пока не вляпался. Как со мной и бывает. Это не Сирил. Просто – не получится.

Чувствую, как тело мелко дрожит от одного только присутствия этого человека и сладковатого запаха, который хочется не просто вдыхать – дышать им до головокружения, до обморока.

- Так и есть.

Наклоняет голову, улыбка из насмешливой вдруг становится непередаваемо чувственной – губы приоткрываются, обнажая белые поблескивающие жемчужины зубов. И я, не удержавшись, загипнотизированный, обманутый мучительной лаской этого пропитанного сладчайшим ядом рта, подчиняюсь, тяну руку, чтобы отвести с лица будто прорисованные тушью прядки и замираю, когда вдруг выражение лица сэра Беккета вновь меняется. Он останавливает одним предостерегающим взглядом янтарных глаз – с темно-карими крапинками у радужки.

- Это лишнее, Кэй, - произнесено имя. Именно – имя. Словно удар током.

Пальцы онемели. Ничего не соображаю. Только сердце бьется уже где-то в горле.

– Не знаю, как в твоей стране, но здесь любое лишнее движение может быть недвусмысленно растолковано. Мы же не хотим сложностей.

- Не беспокойся, я совершеннолетний, - ухмыльнувшись, заверяю его я. Но руку опускаю. Он обладает властью повелевать. Словом. Жестом. От осознания этого мышцы живота сводит судорога. Невыносимо. Тяжело от разливающегося возбуждения.

- Но я вовсе не уверен, что ты настолько хорош, чтобы ради тебя стоило рискнуть заклеймить свою репутацию… - он произносит словосочетание, которое мне очень и очень хорошо знакомо, - sexual harassment.

Я просто не уверен, что мне нравится, как оно звучит в нашем с тобой варианте. Да и «домогаться» или «преследовать» не совсем те слова. Наш язык слишком эмоциональный. Чуть появляется что-то отдающее официозом или требующее быть разъясненным безлично, бесстрастно, мы с готовностью хватаем все эти англицизмы, которых уже и без того полно в нашей речи. Почему бы и не попользовать и это словосочетание, в таком случае?

Меня отшили? Или?.. Потому что вслед за этими словами, когда я уже вскидываюсь, чтобы запротестовать: «конечно, хорош!» - вскрик инстинктивный, как писк придавленной гордости, Эмбер поводит плечом и добавляет:

- Но Сент-Джеймс я люблю.

Подскакиваю, губы растягиваются в довольной улыбке победителя.

Но…

- Осенью. Когда деревья в желто-розовой дымке, и туман над водой. Подождешь? Или запал кончится?

Проклятье, клянусь… то ли убью, то ли… На выдохе, когда кровавая дымка застилает глаза и я уже ничего не соображаю, сквозь зубы цежу:

- Черта с два! Я… - цепляю кончики его скользких, гладких, прохладных волос, тяну, запутавшись пальцами, к себе и застываю, как идиот, когда вдруг прямо передо мной оказываются его неподвижные, немигающие, как у золотых идолов каких-нибудь потерянных цивилизаций, глаза. Проклятье, да такие глаза были, наверняка, у каких-нибудь атлантов. Подчиняющие. Сердце частит, вот-вот выпрыгнет из груди. Запах запредельно дорогого одеколона и одуряюще-мимолетный – кожи.

- Нетерпеливый. Понимаю, - осторожно, не касаясь меня, выпутывает волосы и отстраняется. – Подумаю.

Достает из кармана сотовый и, не глядя на меня, выходит.

Я успел перевести дыхание, прежде чем в аудиторию влетел Сирил.

- Ну?

Тру пальцами виски. После вспышки ярости - опустошение. Шторм, не найдя выхода, раскурочил все внутри и отступил, оставляя позади себя разрушенный пляж.

- Ничего. За современным искусством он отправил нас в Тейт(3). Компанию составить не пожелал, - пожав плечами, спокойно произношу я и отворачиваюсь, чтобы идти к выходу.

И нет, Хани, мне не стыдно. Это не ложь. Просто. Просто есть вещи, в которых каждый за себя. И ты, наверняка, это понимаешь. Должен понимать. Если планируешь и дальше идти выбранным путем.

Хотя. Ты такой дурак, Хани. С тебя станется. Пытаться оставаться чистым.

- А мне вот повезло больше, - довольный смех Сирила отвлекает меня от размышлений. Я поворачиваюсь и, недоуменно глядя на него, жду. Мой друг довольно смеется, заметив мою реакцию:

- Он говорил по телефону. И, проходя мимо меня, кому-то сказал: встретимся в восемь в «Wonderland».

- Где, прости?

Сирил, пожав плечами, хитро улыбается и кивает:

- Можем попытаться выяснить это.

- Мы же не потащимся за ним, как малые дети?

- Тебе не интересно знать, с кем свидание у нашего ледяного принца?

«-»

Сижу на подоконнике, пристроив на коленях ноутбук. Но не могу написать ни строчки. Кажется, даже забываю о тлеющей сигарете, пока пальцы не начинает жечь. Вздрагиваю, последний раз глубоко затягиваюсь и сбрасываю окурок в пустую пивную бутылку. Смотрю на небо – серо-сизое в дымке сигаретного дыма и разводах на стекле. Как из клетки. Прислоняю ладонь. Холодно. Гладкое равнодушное стекло, создающее иллюзию причастности к тому миру – за окном. Но.

Вижу лицо – в текучих непостоянных изгибах облаков. Чье?

Мысли – ленивые, нечеткие, растекающиеся. Никак не могу собрать их во что-то определенное. О ком? О том или об этом?

Если о том – это значит, о тебе. Но о тебе – для чего? Я так устал. Почему ты не отпускаешь меня? Пишу тебе, но значит ли это, что я просто не могу сказать «прощай»? А если брошу эту затею, если удалю все, что уже написал, то. Неужели все закончится? Разве я не продолжу писать тебе – росчерками облаков по небу? Дождевыми каплями по асфальту? А значит, не лелею ли я, на самом деле, где-то глубоко в душе мысль, что если ты будешь ждать меня, я снова. Снова.

Почему сейчас об этом? Не хочу - о тебе. Просто. Слишком долго вместе. Если перетерпеть – все, что связывало нас – лопнет, рассыплется. Станет лишь ненужной фотографией на тумбочке у кровати, которую однажды смахнешь в ящик и забудешь.

А если об этом? Чарующе-притягательном. Схожим с ветром – ловишь пальцами, пытаешься удержать, но пальцы ощущают только холод и пустоту. Было ли в его «подумаю» хоть чуть-чуть искренности?

- Кэй?!

Вздрагиваю и поворачиваю голову. Сирил укоризненно смотрит на меня, подняв взгляд от экрана. Сколько он уже меня зовет?

- Открой окно. Накурил, задохнуться можно.

Оказывается, и выкурить я успел далеко не одну сигарету. Идиотские мысли. Соскальзываю с подоконника, закрываю ноутбук и рывком распахиваю окно. Небо врывается в комнату – втекает тонким ручейком, вытягивая дым, смешиваясь с ним. Стою, облокотившись о раму. Сколько цветов. Совершенно невозможное буйство красок, неподвластных мне. Но так уютно умещавшихся в твоих ладонях. Ощеривающихся тысячей злобно раскрытых зубастых ртов, стоило мне подойти к тебе.

Я мог бы бросить им вызов, подчинить все их разнообразие: и берлинскую лазурь летнего неба, и индиго спокойного дышащего океана, и пурпур закатного солнца – все вместить в один грифельный росчерк простого карандаша. Но я предпочел сказать: «не могу с тобой больше».

Сам не знаю, чего хочу. Тоскливо. Привяжи меня к себе крепко-крепко, мой сладкий золотой принц.

Потому что пальцы снова дрожат. И я чувствую. Ветер. Зовущий дальше. Бежать.

- Кэй!

- Ну?

Забрасываю ноутбук на свою постель и сажусь рядом с Сирилом.

- Я нашел. Wonderland - это клуб. Небольшой, но не закрытый. Просто, вроде как - для своих. Так что вполне реально туда попасть.

Значит так. Хорошо. Что-то вроде судьбы, да?

- Собирайся.

У меня нет никакого желания ехать куда-либо. Но я покорно поднимаюсь, стягиваю футболку, и, когда уже разворачиваюсь, чтобы идти в душ, чувствую, как пальцы Сирила ложатся мне на бедра, тянут к себе. Делаю шаг и тут же оказываюсь зажатым между его коленями. А губы уже скользят по животу, вслед за ладонью, сдвигающей пояс штанов. Несколько минут я молча смотрю на склоненную рыжую голову Сирила, на движения его рук и языка. И трахаться я не хочу. Нет, это «нехотение» не физиологическое. В этом отношении я, стараниями моего любовника, вполне готов. Скорее, что-то вроде зарождающегося отвращения. К себе. Чувства, к которому стоило бы уже и привыкнуть.

Морщусь и опускаю ладонь на затылок Сирила. Он замирает на секунду, но потом продолжает прерванное занятие. Вплетаю пальцы в огненно-рыжие пряди (желая чувствовать другие: мягкие, послушные) чтобы отстранить, но в последний момент, жестко впившись в волосы, тяну на себя. Сирил дергается и поднимает свои удивленные, широко распахнутые глаза. Это выражение – беспомощности и жадного, неутолимого желания проходит по моему позвоночнику росчерком молнии. Я слегка тяну рыжего назад, чтобы отчетливо видеть яркие влажные губы, обхватившие мой член.

Подталкиваю, направляя. От этого движения Сирил стонет – все также беспомощно, давясь слюной, но не останавливается. Моя рука соскальзывает, так и не сделав того, что собиралась. В конце концов, это всего лишь секс. Я просто не буду закрывать глаза, чтобы не позволить себе увидеть другое лицо.

Спустя полчаса я уже стою перед зеркалом, тщетно пытаясь пригладить до конца не высохшие волосы. Не знаю, что там за клуб, но нужно хоть попытаться соответствовать, да? Что-то нейтральное, не слишком кричащее, но и не пафосное. Останавливаюсь на свитере в широкую полоску и узких брюках. Пока шнурую высокие ботинки, думаю, стоит ли оставлять все мои многочисленные фенечки-шнурочки, обернутые вокруг шеи и запястий, но потом фыркаю – до чего ж я дошел, если, как девка, мучаюсь вопросом, как я выгляжу и достаточно ли хорош, чтобы привлечь внимание этого холодного ублюдка.

Недовольно спихиваю руку Сирила, уже пристроившегося сзади, со своего бедра. Ну не озаботился я его удовольствием после всего, «что он сделал для меня» (его слова, сказанные с обиженным, недовольным выражением). А я и не просил о такой любезности.

- Отстань. Если хочешь успеть, направь свою неуемную энергию в другое русло.

- Ты такой… - дальше - невнятное бормотание на незнакомом языке. И мне осталось только довольно хохотнуть.

- Не думал, что вызываю у тебя столь сильные эмоции.

- А что ты думал?

Вот что-то не понравилось мне в его вопросе. Какой-то совершенно искренний интерес, или излишняя серьезность, что ли? От которой я даже растерянно остановился посреди комнаты и подозрительно покосился на Сирила:

- Полагаешь, могут быть варианты?

Кривая усмешка, и мне протягивают короткую куртку с меховой опушкой:

- Пойдем.

Это лучший исход разговора. К счастью, Сирил чувствует, когда нужно остановиться. Хотя, вот ты, например, и вовсе не начинал разговоры по душам. Природная деликатность? Или крайний эгоизм, который не подразумевал хоть сколький-то интерес к чужому мнению и переживаниям?

А клуб, и правда, оказался весьма приятным. Дикая смесь кэролловских фантазий, визуально выраженных, воплощенных гением укуренного дизайнера: лабиринты, темные узкие проходы, стены, разрисованные флюоресцирующими красками (ты что-то подобное делал по заказу с интерьером нашего любимого клуба) и большое количество комнаток - залов с небольшими танцполами: хаус(4), преимущественно, разбавленный трансом(5). Для нас, путешествующих из комнаты в комнату (гребаные Алисы), все эти звуки сливались в один дикий звук, в сердце которого пульсировал сумасшедший, срывающий крышу ритм. Сердце подстраивалось под него, отзывалось, разгоняя сонную кровь, вызывая странное возбуждение, какую-то беспочвенную радость, от которых кончики пальцев начинало покалывать. До чилаута мы добрались уже подготовленными. Так, что мягкие волны эмбиента(6), обволакивающие, ласкающие, показались вызывающими дрожь прикосновениями прохладных рук к позвоночнику. Я вздрогнул и остановился, невольно поведя плечами, словно пытаясь избавиться от чужеродного ощущения.

- А вот и наш принц, - шепнул Сирил на ухо, обжигая горячим дыханием мою влажную шею. Переборов желание склонить голову, прижаться к губам рыжего, перевожу взгляд на угловой диван, на котором устроилась компания из четырех человек.

Тот, что сидит спиной ко мне, определенно моя загадочная порно мечта: сияющая в ультрафиолете белоснежная рубашка, выступающие под тканью лопатки, волосы, собранные на затылке, лежащие длиной разделительной чертой на узкой прямой спине. Второй – совсем молодой парень, лет восемнадцати – в широких джинсах и тонком белом свитере, курит, то и дело склоняясь к пепельнице, откидывается на спинку дивана, вертится, крутит головой с взъерошенными волосами – этакий галчонок. Именно чтобы разглядеть его, я прохожу вглубь комнаты и сажусь чуть в стороне от этой компании. Потому что две девицы, устроившиеся между нашими мальчиками, меня вовсе не интересуют. Одного взгляда достаточно, чтобы понять – обычные клубные девочки, ищущие жертв: невыносимо яркие (но в их нелегком деле интенсивность окраски – необходимость, способ быть замеченной первой в условиях страшной конкуренции), громко хохочущие, уже явно пьяные.

А вот мальчишка – теперь мне хорошо видно его – непередаваемо хорош. Из тех, кого точно выделишь в любой толпе – теряясь от сильного ощущения агрессии – совершенно безадресной (всему миру, заранее, если посмеет посягнуть на что-то «мое», в независимости от того, чем или кем это «мое» будет являться) и прямолинейной. Вкупе с такими же определенными, немного резковатыми, но объемно выписанными чертами: темными глазами, чуть сощуренными, будто бы в ожидании нападения, острыми скулами и ярким, развратно-чувственным ртом – эффект оказывается сногсшибательным. Однако…

Устроившийся рядом со мной Сирил ревниво фыркает:

- Значит, этот и трахает нашего принца.

Однако, судя по просочившимся в голосе ноткам восхищения, рыжий оценил галчонка.

Я медленно покачал головой, раздумывая, стоит ли помучить друга, или лучше сразу поделиться своими соображениями.

Впрочем, я ему сегодня кое-что задолжал, поэтому шепчу:

- Родственник, скорее.

Несмотря на столь яркие различия, в мальчишке ощущается та же аристократическая порода, просто выраженная не так утонченно. Да и ведет он себя вовсе не как любовник - настоящий или планируемый, нет, вообще без какой-либо чувственной подоплеки, хоть и смотрит постоянно, внимательно только на Эмбера, игнорируя девочек.

Наверное, Сирил мысленно согласился с моими выводами, потому что облегченно вздохнул и рассмеялся:

- Младший братик? Какой аппетитный.

И с этим определенно не поспоришь.

- После всех этих волнений нам стоит выпить?

Я говорил тебе, родной, что мы с этим рыжим чудовищем бываем иногда поразительно единодушны?

Заказав Сирилу Гиннес, я завернул в туалет. Даже здесь со стены на нас с философским спокойствием взирала Синяя Гусеница, пристроившаяся с кальяном на шляпке гриба. Хорошо хоть не Чеширский Кот.

Вернувшись, я собирался спросить у друга, что же нам с этим великим открытием делать. К стыду своему я понимал, что не решусь просто подойти, сказать «Привет» и устроиться в теплой компании сэра Беккета. Проще всего было бы познакомиться с галчонком, но он вроде бы даже и не собирался покидать чилаут и идти танцевать. А жаль. Я бы полюбовался им. Наверняка гибкий, как кошка.

Впрочем, я не успел разработать гениального плана, потому что, вывалившись из туалета в неимоверно узкий коридор, оказался лицом к лицу с Эмбером (не веришь? Я серьезно. И сам бы не поверил. Но, видимо, моя карма не такая уж и пропащая, да?)

Он остановился, не глядя, прижался к стене плечом, чтобы пропустить меня. Но я-то с места сдвинуться не мог! Стоял и пялился на тонкую высокую фигурку, находящуюся на расстоянии вытянутой руки от меня. Эта заминка, видимо, удивила моего принца, и он, наконец, поднял голову. Присмотрелся. Изумленно приподнялись брови. Узнал. И выдал веское «О!» своим бархатным, низким голосом.

Сердце оборвалось и вдруг начало биться с такой скоростью, что я испуганно моргнул и попытался задержать дыхание. Но, по крайней мере, вышел из оцепенения. Улыбнулся. Сунул дрожащие руки в карманы.

- Привет! Оказывается, у нас так много общего. Любим одни и те же клубы, например?

Что мне терять? В конце концов, думаю, это создание столько раз в своей жизни сталкивалось со сталкерами(6), что может отшить меня так виртуозно, если захочет, что я даже не почувствую дискомфорта.

Однако он стоит и задумчиво смотрит на меня, не произнося ни слова. А я чувствую, как вокруг нас плотным коконом свиваются сияющие нити бесконечной, тонкой, тягуче-прекрасной мелодии, четкого, отдающегося вибрацией в мышцах ритма и медово-сладкого аромата кожи Эмбера. Вляпался в паутину. Внизу живота разверзлась пустота. Можно было бы подумать, что это музыка. Она всегда на меня так влияла. Но ведь это было бы ложью?

Идиотская ситуация. И Сирил, наверняка, отправится меня искать.

- Настойчивый… Кай.

Звук голоса стремительно проходит вдоль моего позвоночника – вверх, отчетливее грохочущего ритма, как сигнал к действию. Я обхватываю оба его запястья, дергаю, буквально затаскиваю Эмбера в одно из ответвлений бесконечных коридоров путаного лабиринта.

Здесь, в тесном простенке, мы стоим, практически прижавшись – по крайней мере, я чувствую невыносимый жар его тела - задыхаемся, яростно глядя друг на друга. И это вдруг обнажившееся – хоть какое-то – чувство в его всегда безмятежных, словно кукольных, глазах, пробирает меня до дрожи, до сумасшествия. Я просто не соображаю, что творю, так и не отпуская узких запястий моего принца, прижимаюсь пылающей щекой к его бархатистой гладкой коже, трусь о скулу и хрипло, облизав пересохшие губы, шепчу:

- Мое имя – Кэй.

Чуть отстраняюсь, чтобы увидеть его глаза. Соприкасаемся носами, тяжело, часто дышим. Стискиваю пальцы, сминая ткань рубашки, услышав насмешливое, тихое:

- Я знаю.

Высокомерный самодовольный ублюдок!

- Сучка!

Толкаю, прижимаю его своим телом к стене, обхватываю подбородок пальцами, впиваюсь в рот, скривленный едва-едва наметившейся улыбкой. Невыносимая тяга, ирреальное чувство балансирования на грани яви и сна. Этого не может быть. Но вкус - каких-то тропических фруктов, их сладость, просто не могущие быть моими – единственное доказательство реальности нашего поцелуя. И я жадно собираю этот вкус с несопротивляющихся губ, вылизываю, веду языком по гладкой поверхности зубов и нёбу.

В том, что я делал, не было не малейшего стремления произвести впечатление или возбудить, просто дикое жадное желание – отдать все, дойти до какого-то предела, за которым уже не будет ничего. Словно эта минута – все, что у нас с ним есть. И меня даже нисколько не волновало, что Эмбер позволяет себя целовать, не пытаясь ответить.

Тяжелые капли вибрирующей мелодии, скатывающиеся с граней времени, и пульсация ритма – крови – внутри меня. Отстраняюсь, хрипло дыша, жадно слизываю послевкусие со своих уже губ.

Сейчас могло бы быть «достаточно», и то – возможно! – если бы он немедленно вставил мне. Но Эмбер лишь откидывает назад голову, глядя на меня сквозь полуопущенные ресницы. А я снова, тупой идиот, тянусь к нему, провожу кончиками пальцев по припухшим раскрытым губам, по голой шее, останавливаясь на миг там, где неистово-торопливо бьется пульс.

- Что-то быстро мы решили упустить такие скучные формальности, как приглашения на свидания, и перешли к банальному траху, - хриплый насмешливый шепот обжигает.

Чуть сжимаю пальцы на его горле, поглаживаю. Эмбер запрокидывает голову, даже не пытаясь ослабить хватку, как будто бы даже подставляясь, дразня.

– Чего хочешь-то?

Если б я знал!

Другой ладонью невесомо касаюсь живота, чувствуя, как напрягаются мышцы под моими прикосновениями.

- Мало удовольствия зажиматься с тобой по углам, как подросткам.

С ним так пьяняще-сладко просто быть рядом. Голова кружится. Глажу уже его бедро.

- Однако стоит у тебя так, что кажется, ты, напротив, наслаждаешься.

Отталкивается от стены, выскальзывая из моих рук.

- Забавно. Но меня ждет Эйджи.

- Брат? – ядовито уточняю я.

Оборачивается, секунду смотрит на меня, не мигая, а потом спокойно подтверждает:

- Брат, - и насмешливо добавляет. – Приятного вечера. И удачи в поиске замены.

Я не помню наверняка, чем я так набрался. Кажется, было и пиво, и коктейли, и джин. Но хотя бы «химии», кажется, не было. По крайней мере, я бы тогда не сидел, как привязанный, в баре. Не мог бы.

Эмбер ошибся, я даже не пытался искать.

Наверное, я испортил Сирилу весь вечер. Ну и черт с ним! Мне наплевать. И нет, мне не стыдно. Разве что… Только за то, что потом, уже на улице, прижавшись горящим лбом к холодной кирпичной стене (это ощущение помню), глядя на дрожащие пальцы широко раскрытыми сухими глазами, я звал тебя.

Мне казалось, что твое имя, произнесенное вслух, облегчит жжение внутри, что его вкус – подобно свежести мятного леденца, перекатываемого языком - заберет выворачивающую внутренности тошноту, эту страшную давящую тяжесть. И я позвал тебя, как мне показалось, шепотом, один раз. Но Сирил язвительно напомнил с утра, что я, не затыкаясь, повторял и повторял твое имя, то срываясь на «мелкий дрянной эгоистичный ублюдок» в английском варианте и это пошлое «sweetheart», то переходя на наш с тобой родной язык, и тут уж он мог догадаться об эпитетах только по тому, как я цедил их сквозь зубы. За это прости, родной.

Потому что мне наверняка известно одно. То, что я не имею права произносить твое имя вслух. Оно не для других. И не для меня уже, тем более.

Я не вернусь. Ты ведь знал, да? Ну вот. Теперь озвучил это.

Слова, что я сказал, уходя: «Не могу с тобой больше» - это едва ли не самые правдивые слова, сказанные за всю мою жизнь. Потому что ты тысячу раз был прав, когда называл меня лжецом. И я согласился бы еще с сотней эпитетов, которыми бы ты мог меня наградить, но которым ты никогда не позволял сорваться с губ.

Этот дурацкий, тупой вопрос: «Кэй, ну почему ты такой?» Вопрос, который я слышал от матери, от отца, от старшей сестры, от учителей в школе и от преподавателей в Академии, который я сам задавал себе, но. Ни разу – от тебя. Почему?

Проклятье.

В конце концов, ни черта мне не стыдно и за то, что я звал тебя.

Всего лишь пьяные вопли о человеке, который когда-то был всей моей жизнью.

И бесит только то, что Сирил теперь достанет своими вопросами.

На этом точка.

В том состоянии, в котором проснулся утром, я не мог не то, что ехать на занятия, но ложку в пальцах держать так, чтобы она не дрожала. Сейчас уже - скорее жив, чем мертв.

Вполне готов отправиться на прогулку по раскаленному, летнему, обманчиво ласково улыбающемуся мне Лондону. Ложь. Но, по крайней мере, это мой личный выбор, верить в нее или нет.

Примечания:
1. Гайд-парк (англ. Hyde Park) — парк в центре Лондона. Площадь парка — 1,4 км. Впервые упоминается в 1536 году. Один из королевских парков Лондона. Является излюбленным местом отдыха лондонцев. В парке есть озеро, в котором разрешено купание. В мире известен прежде всего тем, что тут находится Speakers' Corner, где традиционно оттачивают свое красноречие разного рода ораторы и проповедники. Поэтому Гайд-парк стал синонимом места, где можно свободно провозглашать и отстаивать любые идеи. (http://ru.wikipedia.org/wiki/Гайд-парк)
2. Сент-Джеймс Парк – самый старый парк Лондона. Этот парк, вернее парковая зона, известен своими цветочными клумбами и пеликанами, обитающими в здешнем озере. Сент-Джеймс Парк (St. James Park) был образован на месте королевских охотничьих угодий. В 17-м веке здесь была проложена прямая аллея – аллея Молл - с четырьмя рядами деревьев, устроен прямой широкий канал. В 1817-1829 годах архитектор Дж. Нэш сделал парк пейзажным, превратив канал в озеро, вдоль которого открываются живописные перспективы, а над кронами деревьев поднимается причудливый силуэт зданий Вестминстера. Долгое время Сент-Джеймс Парк являлся королевским парком при одноименной резиденции. После переезда двора в Букингемский дворе ориентация элементов парка была несколько изменена. (http://www.ahmadtea.ua/ahmad_britain/gallery/?gal_id=3&image_id=34)
3. Галерея Тейт (Tate Gallery) – государственный национальный музей в Лондоне, хранящий свыше шестидесяти тысяч произведений искусства: живопись, скульптура, рисунки, гравюры. Делится на две части: Британская галерея Тейт (Tate Britain) или старая галерея Тейт, представляющая собой собрание английской живописи 16–19 вв. и зарубежного искусства 19 в., и Современная галерея Тейт (Tate Modern) – европейское и американское искусство с 1900 по настоящее время. Кэй имет в виду, естественно, вторую.
4. Хаус (англ. House) — жанр электронной музыки, уходящий истоками к музыке дэнс-диджееев в начала 1980-х годов в Чикаго. Хаус сильно наполнен некоторыми элементами жанра soul 1970-ых годов, и стилем танцевальной музыки диско. Хаус создаётся путём смешивания рельефных ударных басов жанра диско и новым видом «тяжелой» электронной музыки (басы, биты, различные звуковые эффекты и т. д.)
5. Транс (Trance) — это стиль электронной танцевальной музыки, который развился в 1990-е. Отличительными чертами стиля являются: темп от 130 до 150 ударов в минуту (bpm), наличие повторяющихся мелодий и фраз и музыкальная форма.
6. Эмбиент (англ. ambient — окружающее, обволакивающее) — музыкальный жанр, включающий в себя элементы целого ряда различных стилей — джаза, нью-эйджа, электронной музыки, рока, рэгги, современной академической музыки, этномузыки и даже нойза.
7. Сталкер – от сталкинг - навязчивые домогательства в форме следования по пятам, розыска, слежения по причине безответной любви, ревности и т. д.