Форум сайта "Мир Эсси Эрганы"

Глава 1. Dies irae

На самом деле я ненавижу самолеты.

Безысходность. И слабость перед силами, тебе не подчиняющимися. А я терпеть не могу слабость.

Паника подкатывает к горлу, кончики пальцев начинает покалывать от желания вцепиться в подлокотники, оттолкнуться – выскочить… куда? Закрываю глаза, откидываюсь на спинку кресла. Дышу – медленно, глубоко, ровно. Представляю лестницу, уходящую вниз, мысленно начинаю считать ступеньки.

Всего лишь вкрадчиво подползающий, спутывающий ноги приступ. О котором никто не должен знать. Убийца с клаустрофобией. Смешно.

Да и… На самом деле… это она ненавидит самолеты. Фыркает и скалится, никак не хочет оставаться на одном месте, смотрит на пассажиров своими золотыми глазами, словно примериваясь, выбирая…

Пытаюсь отвлечься. Беру предложенный милой тоненькой стюардессой завтрак и, выдав самую свою очаровательную улыбку, многозначительно показываю на откупоренную бутылку коньяка у нее на подносе. Девушка, сдерживая смех, понимающе кивает. И через несколько секунд, намеренно коснувшись прохладных пальчиков феи, я сжимаю пластиковый стаканчик с карамельно-коричневой жидкостью.

Подозрительно поглядываю на Йоджи, дремлющего в кресле рядом со мной и напрочь проигнорировшего и алкоголь, и красавицу - стюардессу. Кажется, произошедшее на миссии и эта убитая им женщина слишком сильно задели его. И… В конце концов, это не мое дело. Но, в силу того, что нам приходится работать вместе, и я не знаю, что он выкинет в следующий раз…

Проклятье. Все такие нежные! Вот почему я предпочитаю одиночные миссии.

Ну, Йоджи это крайний вариант. Не то, чтобы мы стали относиться друг к другу лучше за тот период, что прошел с… Не важно. За последнее время. Но оба, наверное, понимаем, что это лишь работа. Я бы предпочел мелкого. Но мелкий теперь совсем не мелкий и даже уже не Оми, а босс. Так что остается то, что есть. Новеньким я все же как-то не слишком доверяю. И они меня… сторонятся? Айя… Нет уж. Мы вроде как пришли к хрупкому балансу, иллюзии «ничего не было», но вот только каждый раз, когда я вижу его, моя красавица скалится и предостерегающе шипит.

Ничего не вышло. Но может… оно и к лучшему?

- Эй, есть будешь? – пихаю Йоджи в бок.

Только качает головой. Но через минуту сам поворачивает ко мне голову и открывает глаза.

- Ты не жалел никогда, что тогда я остановил тебя, и ты не уехал в Австралию?

Вот так вопрос. О забытом и потерянном прошлом.

- Нет, – совершенно искренне.

- Никогда не хотел забыть все и начать сначала?

Ну и разговоры.

- Нет.

Какой смысл? Я – есть я, и таковым останусь. То, что я делал когда-то, мой выбор в разные моменты жизни – все было обусловлено потребностями той минуты. Значит, по-другому я не мог поступить.

- Совершенно ничего? – с сомнением переспрашивает Йоджи.

И ведь наверняка имеет в виду Айю. Я знаю, что потом он несколько раз пытался… Как и мы, в общем-то. Это даже нельзя назвать «расходились-сходились». Пока, наконец, не убедились, что все это бесполезно. И что банальное: «давай останемся друзьями» (в нашем случае – коллегами, что ли?) – идеальный вариант сосуществования для нас.

И что там можно было изменить? Если бы я не уехал? Я вернулся и все равно все пошло наперекосяк. Бесполезно.

- Нет.

- У тебя ведь есть сейчас кто-то?

Чего он начал этот сеанс психоанализа? Терпеть не могу. Дикарка внутри меня завозилась, недовольно зашипела, заставляя и меня подобраться, настороженно взглянуть на Йоджи.

- Да.

- Девушка?

Это начинает уже надоедать. Неуютно ерзаю, пытаясь устроиться удобнее, но все же спустя несколько секунд отвечаю:

- В контексте моей жизни это… невозможно, кажется? Ты же сам мне и дал это понять. Нет, это не девушка. Я - далеко не вариант трепетного и нежного любовника.

- Тогда почему ты его никак не отпустишь?

Вот как.

- Чего?!

- Дай ему понять, что ты его отпускаешь.

- Чушь!

Он зацепил что-то внутри… предохранитель? Сорвал одним движением – плотину, удерживающую…

И вот я уже щурюсь, фыркаю и небрежно бросаю:

- Не держу никого. А ты всего лишь не смог, продул, не привязал. Вот и бесишься.

Сползаю в кресле ниже. Чувствую, как пульсирует кровь в висках. Пока еще можно сдержаться. Только вот… несет. Проклятье, несет вперед, в темноту.

- Я даже скажу, где ты ошибся. Ты любовь ему предлагал. А ни черта ему любовь твоя оберегающая, заботливая не нужна.

Краем глаза замечаю, как Йоджи бледнеет и инстинктивно хватается за запястье, на котором поблескивают часы.

Ненавидишь меня.

Наконец-то настоящие чувства, без лживого, холодного «взаимоуважения». Довольно, плотоядно скалюсь. Словно бы в спертом воздухе салона уже витает запах свежей крови.

- Неуравновешенный забитый Кен будет учить меня способам соблазнения?

На миг в этой ядовитой насмешливой фразе я вижу тень того самого, знакомого мне - яркого, уверенного в себе Йоджи. И сам не знаю, что сказать в ответ. Насколько же мы стали другими. Изменились. Ушли от тех, кто хотя бы пытался убедить себя – верить в светлую идею. Пусть даже и каждый в свою.

- Однако именно этот забитый Кен трахал твою чистую непорочную любовь, – голос звучит хрипло, низко, как будто слова через силу вырываются.

И я, может, и правда не хочу произносить это. Но что-то там внутри уже рвется, беснуется, шипит, раздирая пол клетки загнутыми когтями. То, что, мне казалось, я смог подчинить.

- Ублюдок, - устало.

Он не должен был тогда отступаться! Сейчас все могло бы быть по-другому. Ему бы не пришлось убивать эту женщину-замену. Не пришлось бы бежать из квартиры или отеля каждую ночь, а потом возвращаться с этим вот затравленным, полным ужаса взглядом. И объективно – именно он должен был тогда остаться с Айей. Не я.

Йоджи отворачивается и закрывает глаза. Остаток полета он не произносит ни слова. Но меня никак не может отпустить этот разговор. И настроение от удачного приземления, ощущения твердой почвы под ногами (наконец-то! По кошачьи от удовольствия встряхиваюсь и жмурюсь даже) и окончания миссии – ничуть не улучшается.

Я нуждаюсь в нем. Это правда. С которой стоит сжиться.

От которой тошнит.

Но стоит ли врать себе?

Все планы летят к чертям. И вместо первоначального – желания сходить в душ, переодеться и поехать в кафе (знакомое и привычное настолько, что официантки приносят мне заказ, даже не интересуясь, что мне подать), чтобы там дождаться моего мальчика и отправиться в отель (в конце концов, Йоджи способен и сам отчитаться) - я остаюсь.

Выхожу из ванной, не потрудившись даже одеться, тру полотенцем отросшие взлохмаченные волосы. Захватив со столика мобильный, подхожу к раскрытому окну, устраиваюсь на подоконнике. Мой мальчик знает, что я терпеть не могу душные, замкнутые помещения. Даже предположения нет – откуда. Я ни разу не говорил ему что-то подобное. Но с нашей встречи, каждый раз, когда мы приходим во все эти безликие, ледяные, такие одинаковые комнаты отелей – первым делом он идет и распахивает створки.

- Я в Токио.

По его голосу не поймешь, рад он или нет. Никогда не поймешь, о чем он думает и почему продолжает встречаться со мной.

- Сегодня не могу встретиться. Да, устал.

Ни разочарования, ни каких-либо иных эмоций. Меня начинает это задевать. Как обычно. И я уже готов плюнуть на свое плохое настроение и сорваться, когда спокойный тихий голос произносит: «Спокойной ночи», и звонок завершается.

Еще некоторое время я сижу, подставляя влажное лицо под холодные струи ветра, задумчиво прижав к губам металлический корпус телефона. Как будто... Пусть и комната другая. И прошло столько времени. Но когда наступает ночь, и я остаюсь один на один с этой разлитой по вымерзшей безликой комнате чернотой, словно я все время жду чего-то… Оклика. Запаха.

Соскальзываю с подоконника, натягиваю джинсы и футболку.

Был ливень…

Пахло грозой.

И мокрым асфальтом.

И сейчас… Кажется, будет дождь.

Стискиваю кулаки. Сколько можно?! Прислоняюсь лбом к зеркальной дверце шкафа. Оттуда, из самой глубины на меня внимательно, настороженно смотрят темные от расширившихся зрачков глаза, вспыхивающие у радужки золотым. Страж.

Он – болезнь.

Хлопнув дверью, выскакиваю из квартиры.

--
Я поторопился. И теперь расплачусь за это по полной.

Потому что еще никого нет. За столом, когда я вхожу в комнату, сидит только этот ублюдок со своей извечной книгой.

Как будто спиной чувствует мое присутствие. Замирает. Медлит несколько секунд, прежде чем, не поворачивая головы, спросить:

- Все хорошо?

Ах, какие мы, черт побери, заботливые командиры.

Сквозь зубы угрожающе шиплю. Но тут же останавливаю себя, понимая, что сам себя накручиваю.

Падаю в кресло, задираю ноги на подлокотник и как можно небрежнее бросаю:

- Да, а могло ли быть иначе?

Склонив голову, изучающе смотрит на меня.

- У тебя не могло.

И не знаю, гордиться ли мне или биться головой об стену после таких слов.

- А у вас? – помедлив, так, чтобы разбить эту неприятную липкую тишину.

- Расскажу сразу для всех, когда соберемся.

Пожимаю плечами. Мне вообще наплевать. Куда отправят – туда и пойду.

Но старательно изображаю интерес. Еще не хватало, чтобы кто-нибудь там засомневался в моей благонадежности.

- Что-то серьезное?

Кивает.

Ну и прекрасно. Ты у нас главный, и что я знаю наверняка – то, что пойду за тобой, не сомневаясь. А большего от меня и не требуется, так ведь?

- С Йоджи проблемы.

А что? Я должен это сказать!

Хмурится. Вижу это в неровном золотистом свете лампы. Лицо бледное. Кожа почти прозрачная, и черты заострившиеся. Устал. Все же мы очень изменились.

Не знаю, почему вскакиваю с кресла, мягко, неслышно ступая по ковру, приближаюсь, останавливаюсь за спиной Айи. Чувствую, как он напрягается, спина выпрямляется. Закрываю глаза. Ловлю обрывки молочно-теплого запаха, такого явственного, знакомо-незнакомого. Что-то новое. Нотки пенно-розовых лепестков цветущих слив. Чай?

- А что с Йоджи? – на тон ниже и глуше. Механически отмечаю это. И, прищурившись, фыркаю. Ты тоже болен, да?

Дурею от запаха, как кот, морщу нос, и вот уже ловлю пальцами кончики его волос, слегка тяну. Длинные. Непривычное ощущение.

Застывает. А потом, уже забыв и о Йоджи, и обо всех миссиях вместе взятых, хлестко, наотмашь:

- Убери. Руки.

Это правильно. И сам понимаю, что заигрался. Но этот дурацкий разговор в самолете! И вместо того, чтобы подчиниться, наклоняюсь, позволив скользнуть ладоням по острым напряженным плечам, трусь щекой о его горячую, просто пылающую скулу, жмурясь от удовольствия, шепчу:

- Он сорвется. Мы все. Однажды. Но он будет первым.

Едва успеваю отскочить, удержаться на ногах, когда Айя вскакивает, роняя стул. Толкает, швыряет к стене, шагает следом, притискивая своим телом. Чувствую щекой его сбившееся, неровное дыхание:

- Не приближайся ко мне, - угрожающе, тяжело.

А у меня вдруг от возбуждения, накрывшего мгновенно, скрутившего тугой взведенной пружиной, во рту пересыхает.
Откидываю голову, даже не пытаюсь сопротивляться рукам, сомкнутым на моем горле. Смотрю в его глаза – абсолютно черные, злые, словно прожигающие меня насквозь. Было… Все это было, было, было… Кровью пульсирует в висках. Пальцы сводит судорога. Цепляюсь за его рубашку, скольжу ладонями вниз, по ткани – а потом уже, лихорадочно, по голому животу и бедрам.

- Ты все такой же лжец, да? Говоришь одно, а хочешь другого. Ничему не научился.

От удара головой о стену на секунду накатывает волна тошноты. И знакомый голос внутри меня – насмешливо, презрительно: «Это ты ничему не учишься…»

Так и есть. Может быть. Мы оба. Словно в клетке. И дальше этих лихорадочных, диких, мучительно-сладких ласк никак и не можем продвинуться.

Выскальзываю из его рук, одергиваю футболку.

- Счастливо оставаться.

Иду к двери. Идея прийти сюда была изначально провальной.

- Куда ты собрался?

Смотрит на меня, холодный, высокомерный, но я вижу, как дрожат его пальцы.

- Спать. Валюсь с ног. Захочешь пожелать мне спокойной ночи – я оставлю дверь открытой.

Он не останавливает меня. Ничего не говорит. Наверное, и ему нужно время, чтобы прийти в себя.

А я снова сижу на подоконнике, прижав к губам тот чертов безмолвный телефон.

Даже не уверен, хочу ли я кому-то позвонить. И кому.

Мой мальчик. С ним легко. И трудно. Потому что у него невыдержанный язык и совершенно недоступные для меня чувства и мысли.

Но с ним я забываю про все эти бесконечные, ни к чему не ведущие попытки начать сначала «что-то». Попытки, от которых мы не так уж давно и отказались.

Прихожу в себя. Глубоко вдыхаю пахнущий зеленью и электричеством воздух. В такие ночи – полные явственно подступающим дождем – труднее всего. Душно. И эта неуемная сука внутри меня никак не может найти себе места, кружит, грызет прутья решетки, роет землю, заставляя меня срываться с места, искать чего-то. Чего-то…
Если сейчас я выйду из комнаты, то окажусь… снова. И что? Снова.

«Дай ему понять, что отпускаешь…»

Да я вообще никого не держу!

Или…

Позвонить моему мальчику? Еще не слишком поздно… Нет.

Отбрасываю телефон на кровать.

Не хочу, чтобы он тащился по ночным улицам черт знает куда. Мой мальчик очень красивый, и хотя о себе способен позаботиться лучше, чем кто-либо, я не хочу, чтобы какие-нибудь ублюдки (Твари Тьмы, да?!) даже рот свой поганый открыли в его адрес!

И не хочу, чтобы он был лишь средством от… моей больной, измученной памяти.
Ложусь на кровать ничком, закрываю глаза.

Неспокойно. Тянусь к захваченной из холодильника бутылке пива, делаю глоток. Вкус пыли и крови. Темный кинотеатр. И едва сдерживаемое дыхание.

Чертыхаюсь сквозь зубы. Сажусь, стискиваю виски пальцами.

На губах вкус паршивого кофе всех забегаловок, что мы прошли с Айей, вишневого пирога, спермы, солоноватой влажной кожи. И никакое чертово открытое окно, никакой рвущий на клочки ветер не перебьет запах комнат, туалетов, салона автомобиля и кинотеатров.

Облизываюсь – жадно, собирая отголоски не дающего мне покоя вкуса.

«Дай ему понять, что отпускаешь…»

Сдаюсь. Отмахиваюсь от ехидного голоса: «Нашел повод, слабак?»

«Заткнись»

Сползаю с кровати и тащусь к двери.

--
Откуда я знаю наверняка, что он скоро вернется? Кожей чувствую.

Спустя минут десять я начинаю задыхаться в душном, замкнутом, пусть и почти пустом пространстве. Хожу, меряю комнату шагами, на ощупь, не включая света – не нуждаюсь, наизусть ее знаю. Сажусь на узкую заправленную кровать – идеальную, не морщинки на покрывале. Провожу ладонью. Вскакиваю, словно уколовшись, когда меня, словно упругие стебли растений, осторожно касаются нераскрывшиеся пока бутоны теплого, густого, как роса, запаха.

Инстинктивно тру пальцы друг о друга, словно желая избавиться от следов, и замираю, почувствовав – присутствие. Шаги. Дверь открывается.

Рваные полосы желтого, ядовитого света из коридора. Стоит, не двигается, словно боится – сделать шаг внутрь, отгородить нас – снова – от всего мира, в темноте, где будет только подступающая гроза и обрывки бессмысленных слов. И я тоже поглядываю на высвеченный беспощадным электрическим светом коридор. Но голос… уже произносит. И наша игра опять начинается.

- Что ты тут забыл?

- Поговорить.

- Ты это умеешь?

- Бывает.

Ухмылка.

Трепещущая сладкая радость разливается в животе.

Злой, встрепаный, уставший. Чувствую это в его старательно сдерживаемом дыхании, плавных и все же чуть замедленных движениях.

Шаг назад. Пропускаю, когда он проходит мимо меня. Садится на кровать.

- Слушаю.

Лопатками чувствую холод стены. Что? «Отстань от меня?» Смешно. «Йоджи сказал…» Я никогда не был силен в объяснениях. Даже не знаю, как назвать то, что между нами происходит. Не умею находить слова. Он - да. А я…

В два шага. Пальцы обхватывают подбородок, вздергивают. Одновременно, Айя настороженно вскидывает темный, злой взгляд – вытягиваясь, словно перед врагом, до предела, гибко, звонко – как клинок. Вот оно… Вот то, что происходит.

Прикосновение – расширившиеся зрачки – мгновенная готовность – биться. И он понимает, потому что намеренно расслабляется – я чувствую, словно отступающий прилив – ледяные волны отходят, оставляя мокрый, тяжелый песок. Усмехнувшись, отстраняется. Тоже понимает. Мы не враги, но… И друзьями мы никогда не станем. Так же, как и кем-то больше.

- Ты должен был выбрать его.

Отступаю. На этот раз я.

Пальцы стискивают запястье, рвут на себя.

- Я никого не выбрал! – шипит, глядя в глаза яростным, диким взглядом. – Не обольщайся.

Слишком близко. Давлюсь воздухом, в котором разлит его запах, всегда выводящий меня из себя.

- Убеди в этом себя.

Сердце рвется. Так давно… Я не был с тобой. Нуждаюсь в этом. Чтобы кровь пульсировала в кончиках пальцев. Это как… предчувствие смерти. Слаще. Острее.

Голова кружится, и я тянусь – привычно – к тонким, сжавшимся губам. Так знакомо – и их вкус, и сопротивление. Но… Покорное, тихое: «Спокойной ночи. До завтра» моего мальчика. Лжец.

Рывком отстраняюсь. Замираю.

- Спокойной ночи.

Панель двери, к которой я прислонился лбом, чтобы прийти в себя – жесткая, холодная. Прижался, чтобы почувствовать опору.

Он злится на меня.

За то, что пришел к нему? Или за то, что не остался?

продолжение следует...