Форум сайта "Мир Эсси Эрганы"

Предисловие

1

Гибкая, словно плеть, блистательная Ано, покорившая своим танцем не одно холодное и суровое сердце, изящно подняла руки вверх. Два веера, похожие в своей раскраске на крылья прекрасной птицы, чарующее пение которой амино Тарноме слышал в полусне сегодня поутру, затрепетали, задрожали, передавая волнение и отчаяние устроенного для узкого круга лиц представления. Они взвились еще выше и оттуда, с высоты, резко и броско упали вниз, к маленьким грациозным ножкам танцовщицы. Заметались, изображая прерванный полет раненой певуньи: вот она, после своего несчастного падения, снова попыталась взлететь, расправить крылья, унестись в высь неба, но черная стрела в ее груди не позволила этого сделать, и птица забилась, обреченная на гибель в клетке удачливого и жестокого охотника. Повторяя задумку танца, веера из перьев в нежных ручках Ано складывались и раскрывались, в то время как сама танцовщица, сгибаясь в грациозном движении, маленькими шажками уходила от зрителей в глубину и тень расположенной в нише сцены. Сверху на гладкий помост падали лепестки чайных роз, засыпая пол невесомой пылью красоты и душного аромата отчаяния.
Черные волосы Ано, заколотые длинной шпилькой с пером, придавали ее набеленному лицу мертвенную бледность тени из другого мира и резче прорисовывали в призрачном освещении представления гордые, прекрасные черты, а багряный шелк одеяния очерчивал всю стройность и стремительность фигуры девушки как нельзя лучше. Ее танец, наполненный скрытым смыслом бренности существования и тщетности надежд, зачаровывал против воли. Поистине в искусстве владеть чужими сердцами в движении на сцене Ано не было равных. Недаром акадо Миане скрывал свою жемчужину от посторонних глаз столь ревностно и показывал только самым почетным и самым знатным гостям.
Сам он, плотный и толстый, завернутый в два слоя тончайшего этерского эртано, мало следил за представлением лучшей из его танцовщиц, но больше вглядывался в лицо амино Тарноме, желая угадать, какие чувства и какие страсти пробуждает отчаянный танец в душе императорского посланника. Руки акадо, сильные и безжалостные в обращении с коротким мечом, но теперь покойно лежавшие на широких коленях, то и дело сжимались в кулаки, а короткие пальцы его сводило судорогой ставшей проклятием для преклонного возраста болезни. Болезнь эта напоминала ему о себе только в минуты крайнего волнения и не оставляла тела Миане с того самого момента, когда высокий стройный амино в окружении двух своих спутников – молодого оруженосца и старого императорского надсмотрщика, переступил порог его загородного дома.
Утонченный эстет, владелец земель гелеррской знати Эйхеле Тарноме никогда не был дружен с акадо и приехать мог только по поручению своего хозяина. По слухам, достигавшим и дома Миане, развратный, жадный император, столь же нетерпимый к своим врагам, сколь щедрый к своим приверженцам, питал к амино слабость и доверял ему, как самому себе, в обход многочисленных приближенных к его светлейшей персоне советников. При том, Эйхеле никогда не был хорошим вестником и принимавшим его в своем доме приносил только дурные новости.
Приезд амино стал для акадо неприятной неожиданностью и всколыхнул в душе старика осадок тревожных мыслей. Что мог хотеть император, и не было ли это связано с сыном Миане, два года назад покинувшим отчий дом, чтобы усмирять своей волей и своим мечом северные провинции государства? Если младший представитель рода совершал недостойный поступок, позор ложился на всю семью, и несчастный, ввергнутый в грязь отец, чтобы смыть этот позор, обязывался убить свое собственное дитя. Кровавые кодексы Эрлен никогда не отличались милостью и жалостью.
Бледное лицо амино Тарноме казалось акадо непроницаемым. Только серые, с темными краями глаза того внимательно следили за танцем Ано. В свете желтых фонариков, развешенных по стенам маленькой комнаты для представлений, черты Эйхеле виделись резкими и утомленными. Он наблюдал за движениями девушки без восхищения, так явно и так откровенно читавшегося на лице его молодого оруженосца, еще почти мальчика, в первый раз встретившегося со столь обезоруживающей женской красотой. Ано зачаровала неопытного юношу, вызвав в его груди чистое томление, в то время как в старом императорском надсмотрщике, четвертом и последнем зрителе, пробудила совсем другие чувства. Это она умела – покорять молодость и разжигать старость. Недаром, сжимая ее, тонкую, презирающую, в объятиях и подчиняя своим желаниям, Миане снова чувствовал себя молодым и сильным. У мужчин не было от нее секретов, все они, за исключением хозяина прекрасной танцовщицы, решались на любое безрассудство только ради того, чтобы она танцевала для них наедине.
Ано знала себе цену, как знала и то, кто держит в своих руках ее свободу. Гордая и ненавидящая, она дважды пыталась убить Миане, и тогда он накручивал на руку ее длинные черные волосы, ставил на колени и бил так, чтобы на теле не осталось синяков.
Как и птица из отчаянного танца, подстреленная жестоким охотником, Ано страстно желала вырваться из своей золотой клетки и всякий раз черная стрела несвободы вонзалась ей под крыло. Отец девушки, один из полузнатных, полуобнищавших наследников подвластных Миане земель, задолжал акадо крупную сумму денег и в счет оплаты, чтобы избежать долговой ямы и смерти, продал тому в наложницы двух своих дочерей. Младшая оказалась и на треть не так красива и так искусна, как старшая, но старшая нежно любила младшую, и подчинялась воле Миане только потому, что тот всякий раз обещал отдать младшую в один из портовых домов. Участь попавших туда женщин была предрешена с самого начала, и Ано покорялась, тогда как прекрасные, рысьи глаза ее горели ненавистью и желанием убить.
Тревожная музыка танца стихла, исполнившись отчаянием до предела, и девушка замерла в глубине сцены, почтительно склонив голову и ожидая оценки от зрителей. Лепестки чайных роз падали ей на плечи. Веера в ее руках щелкнули в последний раз, сложенные и прижатые к тонким, прекрасным бедрам юной танцовщицы.
Амино Тарноме, ради которого и было затеяно все представление, захлопал в ладоши, отдавая положенную дань искусству танца, и сразу же, словно получив разрешение, к нему присоединились и его молодой оруженосец, и старый императорский надсмотрщик.
Миане одобрительно улыбнулся и кивнул вскинувшей горделивым изящным движением голову Ано уходить. Она в последний раз поклонилась зрителям и исчезла за скрывавшей стену сцены темной драпировкой.
- Смею тешить себя надеждой, - голос Миане, обращенный к амино Тарноме, был полон кротости и теплой лести, - что искушенному грандиозными театральными постановками императорского двора вкусу моего гостя понравилось столь скромное представление.
- Искренность и неподдельные чувства, заложенные в танец, не могут оставить стороннего зрителя равнодушным, - Эйхеле устало поднялся из глубокого плетеного кресла, зная, что за развлечением непременно должно последовать угощение в саду, - я могу быть только благодарен хозяину дома за доставленное мне и моим спутникам удовольствие видеть столь совершенную красоту в сочетании с благим влиянием искусства. Наслаждаться мастерством танцовщицы – истинный отдых души.
Акадо поднялся тоже и несмотря на то, что пальцы его свело новой волной мучительной судороги, почтительно и благодарно поклонился своему гостю за лестную оценку устроенного для того представления.
- Все, что мне остается, - тем же исполненным кротости и теплоты голосом выговорил Миане, - предложить посетившим меня в моем уединении друзьям разделить со мной ужин в саду.
Юноша и старик, сопровождавшие амино Тарноме в его путешествии, поднялись следом за хозяином дома, и все трое гостей в знак согласия и почтения склонили головы, принимая предложение.

2.

С тех пор, как славный прадед Миане Реноме Майю присягнул в верности императорскому дому Саци и получил в награду за свою доблестную военную службу наследуемые по мужской линии земли, его род безраздельно властвовал в южном округе Ханем и являлся самым влиятельным из всех родов этого округа. Именно с того времени все Майю стали именоваться не иначе, как акадо и вошли в дерево подвластных семей. Двадцати лет каждый мужчина рода поступал на военную службу и в зависимости от своих честолюбивых устремлений вкупе со сложившимися обстоятельствами выбирал себе место несения этой службы вблизи от дома или вдали от него.
Судьба не проявила к Миане Майю особой благосклонности в отношении потомства и одарила его всего двумя сыновьями от разных жен. Старший из них унес жизнь своей матери, так и не родившись. Это обстоятельство ввергнуло акадо в непереносимую печаль, утолить которую он пытался на развязавшейся в то время войне.
Императорский дом Саци желал присоединить к своим владениям северные непокорные провинции, источник богатств и вечного бунта против завоевателей, при том желал так страстно, что решил не останавливаться ни перед чем. Жестокая, бескомпромиссная война, растянувшаяся на пятнадцать долгих, полных крови и зверств лет, принесла победителям шаткую власть и неуверенность в завтрашнем дне. Северные рода присягнули в верности императору, отдали ему в заложники и в качестве гаранта своей преданности малолетнего сына их властителя, но клялись, стиснув зубы и с ненавистью в глазах. Головы непокорившихся и казненных по приказу нового правителя атенере долгое время украшали крепостную стену императорского дома, вызывая самодовольство победителей и брезгливое отвращение утонченных натур.
Миане провел в военном походе все пятнадцать лет войны. По доблести и по бесстрашию он был на равных среди самых отчаянных храбрецов, участвующих в ночных вылазках и рубивших головы одним коротким взмахом меча. Про него говорили: "У этого человека нет сердца", ибо подобно кровавым кодексам Эрлен жалости акадо не знал. Про него говорили: "У этого человека нет души", ибо в отличии от многих, воевавших с ним плечом к плечу, Миане не стремился к дружбе и взаимовыручке, предпочитая неуютным для его печали по жене и сыну разговорам уютное для его жестокости одиночество. Часто он покидал лагерь на вечерней заре только для того, чтобы на заре утренней вернуться с окровавленным, замученным пленником – очередной жертвой его славы и его бесстрашия, которого, почти бездыханного, акадо тащил на плети за своим конем.
На четырнадцатом году войны за северные провинции, в возрасте тридцати девяти лет, Миане Майю, к тому времени получивший должность генерала и славу безжалостного храбреца, вместе с императорскими войсками и во главе своего отряда вступил в отчаянно сопротивлявшийся и все же сломленный натиском железной конницы Саци округ Эноме.
Столица земель с похожими на кружевные игрушки легкими дворцами после двухнедельной жестокой осады, умирая от голода, сдалась. Император приказал поджечь город с четырех сторон, чтобы навсегда стереть с лица земли тех, кто не принял его власти сразу.
Отряд Миане, во главе с акадо, не нашел никакого интереса в зрелище полыхавших домов и в убийстве пытавшихся вырваться из кольца пламени жителей, но отправился грабить разбросанные вокруг столицы загородные дома Эномской знати. Война всегда была хорошим способом обогатиться. Саци только приветствовал "обдирание" попавших в плен. С учетом того, что третья часть награбленного уходила вместе с налогом в императорскую казну, он не хотел, да и не мог останавливать и предупреждать буйство и кровавый разгул своих воинов.
Несколько дней в отблесках пламени сгорающего дотла города войска императора грабили округ и развлекали себя тем, что вылавливали отчаявшихся противников, устраивая им показательные жестокие казни.
Номе Агарде, единственный из всех советников властителя противившийся зверствам и убийствам, пытался образумить охваченного жаждой мести Саци:
- Ты хочешь стать хозяином пепла и трупов? Ведь нынче это твоя земля. Что желаешь ты пожать при таком посеве? Кровавая пелена застилает твои глаза и лишает твоя ясный взор дальновидности. Эном сдался, он принял твою власть. Вместо того, чтобы разжигать в сердцах его сыновей ненависть, прими их под свою опеку.
Саци, слушавший Номе в седле мощного вороного коня и доверивший поводья своему младшему сыну, тогда еще трехлетнему ребенку, рассмеялся и поворотил скакуна прочь от пытавшегося образумить императорскую гордыню мудреца.
Акадо Миане не присутствовал при этой сцене. Вместе со своим отрядом он был занят тем, что вылавливал прятавшихся воинов северян и жег прекрасные, созданные с любовью и заботой семейные очаги округа Эном.
На один из таких домов, принадлежавших эоне Хаторо, головорезы Майю наткнулись совершенно случайно. Расположенный вдали от большой дороги и скрытый от посторонних глаз линией леса, он, казалось, должен был пережить тяготы военного времени и остаться нетронутым, если бы не прекрасный конь атенере, убитого накануне. Статный северный степняк с поля недавнего боя отправился в родное стойло, на своем пути привлек как всегда искавшего одиночества Миане и привел того прямо к скрытым в живой изгороди витым воротам родового поместья. Две стрелы известили акадо о том, что у раскинувшегося в тени огромных деревьев дома есть защитники, которые не сдадутся одинокому врагу так просто. Миане успел рассмотреть чудесный сад, усмехнулся и повернул своего коня назад.
Той же ночью его отряд ворвался в родовое поместье Хаторо и после непродолжительной стычки с малочисленной, но отчаянно сопротивлявшейся охраной, стал его безраздельным властителем. В захваченный дом Миане вошел, не слезая с седла и играя своей короткой плетью. Воины акадо переловили оставшихся в живых. Старуха Хаторо, сухая и прямая, с горделиво вскинутым острым подбородком, закутанная в белый траурный тамо, вышла к нему сама. В ее узких глазах отражалось небывалое презрение. Она посмотрела на Миане и без всякого страха плюнула ему в лицо. Акадо рассмеялся, одним движением вытащил свой меч и другим движением рассек старую ведьму пополам.
Страшный горький крик в тот миг, когда потерявшее душу тело старухи Хаторо, заливая все кровью, упало на пол, возвестил воинам Миане, что они переловили не всех. Через мгновение к ногам коня акадо вытащили извивающуюся как змея, рычащую и царапавшуюся, как дикая кошка, тоненькую девушку в разорванном тамо. Волосы ее, до того по обычаю всякого знатного рода заколотые на макушке и сзади, рассыпались по плечам. Она неистово рвалась из рук двух воинов и кричала только:
- Будьте вы все прокляты, прокляты, прокляты! – при том кричала с ненавистью и подобно матери без всякого страха даже тогда, когда ее поставили на колени и заставили посмотреть Миане в глаза.
Лицо ее, бледное и искаженное ненавистью, поразило акадо. Чем-то неуловимым, почти ускользающим от его понимания несчастная пленница напомнила Миане умершую жену. До того брезговавший захваченными женщинами и не предававшийся общему разгулу акадо приказал взять девушку в разбитый на холме лагерь. В ту же ночь, при полной луне, под отчаянные крики, он силой овладел ей. Дочь Хаторо, одного из самых славных властителей Энома, рвалась и царапала ему спину, слабыми руками пыталась его задушить, рычала проклятия до тех пор, пока не потеряла сознание, скорее от унижения и страха, чем от боли и грубости его животных ласк.
Последующие за тем полгода военных походов на покорившиеся власти Саци северные провинции акадо таскал ее за собой, насилуя каждую ночь. Он не любил северянку, но по возвращении в Ханем ввел ее в свой дом в качестве жены, обвязав с ней руки синими лентами верности и не желая другой женщины, кроме нее. Через год она, смирившаяся со своей участью, родила ему сына, наследника его земель.
Миане никогда не сомневался, что до конца своей жизни дочь Хаторо ненавидела всех Майю, как врагов и убийц ее родных. Оставаясь хозяйкой в его доме, она прожила в холоде и отчаянии семнадцать лет и с каждым годом все больше напоминала акадо убитую им мать. Слабое здоровье унесло ее душу в мир теней, когда Ное, их сыну, исполнилось шестнадцать.
В первые дни после того, как отец продал ее за долги, Ано чем-то была похожа на дочь Хаторо в молодости. Быть может, ненавистью, а быть может, тем же холодным презрением в чистых глазах. Акадо не хотел гадать. В отличие от гордой северянки, столь же гордая Ано боялась его власти над ней и подчинялась не силе, а своему страху за сестру.
Переодевшись в светлое, разрисованное цветами и птицами тамо, прекрасная танцовщица вышла в тихий, захваченный негой летней ночи сад к гостям, чтобы прислуживать при маленькой чайной церемонии и исполнять волю своего хозяина, желавшего узнать, чем вызван столь странный и неожиданный визит.

3.

Мальчик, тоненький и хрупкий, с ясно выступающими ребрами и позвоночником, больше не рвался, только жалобно и жалко скулил. Совсем как щенок нейры, на которого он был так похож – столь же поджарый, столь же наглый под опекой матери и столь же беззащитный в ее отсутствии. Все его тело болезненно и мучительно сжималось с каждым новым неистовым толчком. Ное одной рукой держал его за шею, а другой разводил трясущиеся, постоянно норовящие сжаться юношеские бедра. Когда они все-таки сжимались, молодой Миане железной хваткой безжалостных пальцев сдавливал горло мальчика и хриплым от возбуждения голосом приказывал:
- Раздвинь ноги.
Юноша подчинялся, расставлял колени, и тогда жалобное скуление превращалось на его губах в тоненький жалкий крик.
Еще несколько часов назад он был горд, высокомерен и исполнен собственной спеси, как наследник одного из самых знатных и влиятельных родов северного бунтующего округа Данем. А еще полон бессмысленных надежд на победу. Но могли ли рассеянные, разрозненные полупартизаны опрокинуть засевших с утра в засаде, хорошо обученных и получавших за кровь жалование воинов Миане?
Схватка вышла короткой. Отряд Ное перебил всех, кроме этого бывшего ребенка. Теперь бывшего. Молодого Миане, в последнее время при затишье военных действий мучившегося невыносимой скукой и не знавшего, чем себя развлечь, привлекло не столько тело, сколько трехсотлетний род. С мальчишки сорвали эртано, тугой бечевкой связали ему руки и ноги, бросили в палатку капитана, нисколько не заботясь его дальнейшей судьбой. Он оказался малодушен, не убил себя, предпочитая плен смерти, поэтому любая позорная участь была достойна его трусости. Так думали все.
Узнав о победе отряда и знатном пленнике молодой наследник императора Хане Саци, возглавлявший спущенные на непокорные земли войска, поздравил Ное с победой и в частном порядке пожелал южному акадо получить удовольствие от северного.
- Что мне делать со щенком, мой господин, после того, как он меня полностью удовлетворит? – Миане почтительно склонил голову перед кормившим своих волкоподобных собак изнеженным и похожим на томную девушку Хане.
Наследника Саци в отличие от самого императора Ное презирал. Никогда еще молодой Миане не встречал столь испорченного, избалованного и отвратительного юношу. Императорская кровь отца нисколько не повлияла на Хане, напротив, добавила ему чванства и высокомерия, а еще крайней неумеренности в страстях. Ное подчинялся его крови по данной клятве верности, скрипя зубами. Он должен был спрашивать совета даже в столь неделикатном деле. Ответом на вопрос могло служить только одно слово, приемлемое для взбунтовавшихся и забывших о чести врагов: "Убить". Молодой Миане ждал его и готов был исполнить приговор сразу же. Удовлетворение своего тела мало интересовало Ное. Смысл всей затеи был в самоутверждении и оскорблении, наносимом трехсотлетнему роду акадо северных земель.
Хане холеной рукой с острыми маленькими ноготками погладил волкодава по голове, почесал у собаки за ухом и захихикал.
- Пусть развлечет не только тебя, но и твоих воинов. Зачем лишать их заслуженной награды? Сколько ему? Я слышал, всего лишь восемнадцать. Что для восемнадцати лет полсотни мужчин? Он уже смирился со своей участью, когда не убил себя, попавшись в твои руки. Мы должны быть безжалостны к своим врагам.
Ное с видимым почтением склонил голову, несмотря на то, что в груди его вскипело с новой силой презрение к извращенному, не знакомому с понятиями чести наследнику стальной славы отца. Разве этим изнеженным рукам держать удила коня империи? И разве этому томному взгляду шлюхи ставить на колени тех, кто не пожелает встать на них сам?
Мальчик заскулил сильнее, и Миане вцепился ему в спину, чувствуя давление крови от приближающего острого наслаждения. Он усилил натиск на тонкие бедра, заставив униженного и обесчещенного пленника закричать. Юноша рванулся, но Миане поймал его и в два мощных толчка кончил.
Мальчик, растерзанный, со слезами на глазах, бессильно лег на циновку, дрожа всем телом и продолжая болезненно скулить. Сознания он не потерял, хотя мог бы.
Миане, утратив к пленнику всякий интерес, подошел к стоявшей в углу палатки кадке с речной водой и не без удовольствия вылил ее содержимое себе на плечи, смывая пот и кровь. Прекрасно сложенный, с волчьим, закаленным двумя годами похода и постоянными стычками с северянами телом, он постоял, заложив сильные руки за голову и любуясь своей тенью на стене.
- Тебе не жить, - услышал Ное слабый, хриплый шепот. Обернулся, взглянул на продолжавшего лежать на циновке юношу и усмехнулся.
- Хочешь еще? Получишь. Там, за стенами полсотни жаждущих твоей любви молодцов. Ты будешь развлекать их всю ночь. Завтра мы уходим к горам, возьмем тебя с собой. Не скажу, что твоя жизнь отныне стоит больше того удовольствия, которые ты можешь ищущим его доставить.
Мальчишка сжался.
- Придет день, и загорится весь юг, - прохрипел он.
Миане расхохотался, подошел к нему, присел перед ним и посмотрел в еще дрожавшее от слез лицо.
- Кто же подожжет его? Не твой ли отец, голова которого красуется на копье одного из моих воинов? А может, твой брат, лежащий с распоротым брюхом на дне оврага? Ах, да, я забыл о сыне вашего правителя, который должен восстать из пепла своего унижения и собрать нищих северных бродяг под знаменем с черным крестом. Хочешь узнать о нем правду? С шести лет он ублажает толстобрюхих похотливых акадо императорского двора. И ему это очень нравится. Нравится так сильно, что стоит поманить его пальцем, и он тотчас оказывается в чем мать родила, становится на колени и открывает рот. Или ложится на живот и раздвигает ноги. Я был при дворе и лично вогнал ему. Ни одна девка не стонала так сладострастно, как он. И ты думаешь, что императорская шлюха подожжет владения тех, кто с малых лет трахает ее во все дыры при обоюдном удовольствии?
Юноша болезненно сглотнул, разбитое лицо его исказилось. Он отвел глаза и униженно попросил:
- Развратная тварь Саци не имеет ничего общего с тобой. Не отдавай меня воинам, которые ниже меня по роду. Унижение от тебя ничто по сравнению с унижением от них. Убей меня. Или позволь мне самому убить себя.
Миане улыбнулся, поднялся, вытащил свой короткий меч и бросил мальчишке.
- О чем ты думал раньше? – усмехнулся Ное. – ты прав. У меня нет ничего общего со свиньей Хане. Поэтому я позволю тебе умереть смертью мужчины.
Юноша слабо поднялся на колени, дрожащими руками взял короткий меч Миане, закрыл глаза. Несколько мгновений он не двигался, только шумно дышал через нос. Восемнадцать лет – слишком мало, чтобы умереть. Миане вгляделся в его лицо и снова усмехнулся. Юноша услышал, и разом решившись, с силой вонзил лезвие себе в живот на три пальца вниз от ребра. Его кровь, словно подумав, через мгновение хлынула на циновку. Сам же он только глубоко вздохнул, не открывая глаз.
Ное Миане отвернулся, блаженно и лениво потянулся.
- Почетнее умирать в бою, - он в очередной раз посмотрел на свою тень на стене.