Форум сайта "Мир Эсси Эрганы"

Джон не уверен, который был час, когда он проснулся на своей половине кровати от толчка в спину. Было рано – слишком рано для любого, кроме него одного. Он тихонько всхрапнул, не столько издав звук, сколько толкнув губами воздух. Он пока еще ничего не чувствовал, поэтому перевернулся на другой бок и попытался вернуть себя обратно в сон. Но, пару секунд спустя, его два раза быстро дернули за руку.
Он вздохнул, пробормотав что-то вроде «уходи» - он не был уверен в том, что это, просто смутное выражение недовольства и попытки выгнать, но это, кажется, не сработало.
Еще два толчка и шепот «Джон! Джон!» заставили его открыть глаза и издать из горла низкий рык. После хихикающего шепота он получил ответ, он точно знал, кто пытается его разбудить. Только один человек может так хихикать. Он провёл рукой по своему лицу и туманным взглядом посмотрел на горящие зелёные цифры на своём запястье – пять семнадцать утра. Боже! Пять-твоюмать-семнадцать!!! Кто в здравом уме, или пусть даже не в здравом, встанет в пять семнадцать утра?! Да, он вернулся вчера после очередной пост-концертной вечеринки на всю ночь (которые были, по-видимому, всё менее и менее посещаемые им и всё более и более посещаемые другими), но всё-таки. Он не встаёт в это время. Нет. Несмотря ни на какие оправдания.
«Джон, Джон, вставай!» Последнее слово оборвалось из-за очень точного удара. Джон вздрогнул и потянулся, поморщившись. Да, он был прав – перед ним возникло оживлённое лицо разбудившего его Дарона-чтоб-его-черти-взяли-Малакяна.
- Что такое, Дарон? - простонал он, но тот только ухмыльнулся (вот сволочь!) и рассмеялся, мягко и с придыханием, что показалось странным в тишине номера отеля.
Джон мельком взглянул на стену за Дароном. Он знал одно – Шаво и Серж за ней. А Шаво спит очень-очень чутко, и разбуженный Шаво – это несчастливый Шаво. Но сейчас не было слышно ни ударов кулаками с другой стороны стены, ни нервных криков «Заткнитесь, чтоб вас!..» И тогда он снова взглянул на Дарона, который выглядел слишком счастливым для себя.
Джон почувствовал боль в глазах и потёр их, в разноцветном калейдоскопе опять причудливо обнаружился Дарон - белки его больших глаз сильно контрастировали с темнотой его волос, комнаты, всего. Непроглядную черноту ночи освещали и раскрашивали разнообразные тени от тусклого света уличных ламп за окном. Он забыл задёрнуть шторы этой ночью – он был так вымотан на концерте, что его руки болели от изнуряющей двухчасовой игры на ударных, поэтому он просто рухнул в кровать, не раздеваясь.
Это говорило о том, как несправедлива жизнь - они могут играть двухчасовой концерт перед несколькими сотнями людей – и они играли перед десятками тысяч! – и все еще делили между собой двухместные номера.
Вопреки огромной уверенности в том, как сильно Бог, кажется, ненавидит его, он бросил монетку. Джон уже давно договорился с Шаво, что никогда не будет делить с ним комнату, потому что Джон храпит (он не хочет этого, и он испробовал, кажется, все средства, известные человечеству, но он просто не может остановиться), а Шаво не хочет спать в комнате, где храпят.
Так, спасибо брошенной монете, ему достался Дарон, а Шаво «всего лишь» поместили с Сержем, с которым он фактически чувствует себя не намного лучше. Совсем не намного.
Автомобильный свет снаружи, фары бросают танцующие тени в комнату, и вот, Дарон с взъерошенными волосами моментально выглядит как демон. В этот момент Джон подумал, что рожки до странности хорошо подошли бы ему.
Вот тогда он понял, совершенно внезапно, какие непристойно длинные у Дарона ресницы. Он не был полностью уверен, почему это волнует его сейчас, но Дарон внезапно показался ему более женственным. Свет снаружи отбрасывает тени на его лицо, ресницы – длинные, длинные ресницы – это кажется еще более очевидным, когда тени удлиняют их еще дальше, и они напоминают крылья темноты, накрывающие высокие скулы.
А затем Джон понял, что он глазеет, но Дарон ничего не замечал, или старался сделать вид, что не замечает, насколько это возможно.
- ДжонДжонДжонсмотрисмотрисмотри! - бормотал он, пихая ему в руки мятый лист бумаги. Джон приподнялся на локте, взял в руки лист, почесал в затылке, поежился от резкого света, наводнившего комнату и вызвавшего в его глазах новую стаю разноцветных танцующих точек.
Он покосился на лист бумаги и понял, что это одно из музыкальных творений Дарона – в неразберихе плохого почерка можно было различить слова, фразы, отрывки и гитарные табулатуры. Фразы вроде «гонорея горгонзола» и «Я надеюсь, что твой пасынок не ест рыбу» заставили его удивлённо поднять брови, но он сконцентрировался на одной части – длинной линии табулатур, которую он принялся выстукивать пальцами прямо по бумаге, извлекая ритм, который он мог слышать только в своей голове, и это были красивые звуки.
- Ита-ак, что ты ду-умаешь? - спросил Дарон, растягивая «итак» и «думаешь», отчего обычная фраза становилась намного длиннее, чем она могла бы быть.
- Мне нравится. Очень хорошо, особенно, - Джон указал на линию табулатур, - эта часть. Ритм клёвый… там та да дам та да дам… да…, - он затих, осознавая, как глупо он себя ведёт.
Но Дарон просто снова рассмеялся и поклонился.
- Да, мне тоже нравится. И здесь, - сказал он, указывая на другую линию, и их головы тут же склонились друг к другу над бумагой, почти соприкоснувшись лбами, - Та дам та да дам…
И так продолжалось некоторое время – Джон не был уверен, как долго, и его это не сильно заботило, потому что ему фактически не часто выпадал шанс поговорить с Дароном о лирике, о музыке. Обычно это была работа Сержа. Но даже это сейчас заботило его мало, потому что сейчас они были на полпути к тому, где они имели хоть немного времени, чтобы заняться чем-то кроме их обычного «есть-спать-играть». Сейчас он мог выдвинуть своё мнение и знал, что оно будет иметь достаточное значение.
Он не был уверен, когда он впервые заметил соприкосновения их рук, когда они оба указывали на различные части табулатуры на странице. Это длилось на протяжении некоторого времени, но Джон понял это только сейчас, и внезапно каждое прикосновение, нечаянное, каким оно могло бы быть, стало казаться невероятно очевидным, и он с ужасом это осознал. Каждый раз, когда кожа прикасалась к коже, он внутренне вздрагивал, опасаясь, что Дарон оттолкнёт его.
Он был весьма неуверен, когда начались взгляды. Дарон изредка посматривал на него, только на секунду, когда думал, что он не смотрит - слишком увлечен словами песни, или просто задумался. И Джон заметил за собой, что делает то же самое.
И потом, внезапно, их глаза встретились. И вот тут Джон был точно уверен в том, что произошло, потому что его тут же быстро опрокинули на кровать и осыпали поцелуями.
Дарон целовал его шею, его ключицы, его грудь. Его штаны были стянуты с него и небрежно вышвырнуты вглубь комнаты. И он почувствовал себя беспомощным, пойманным, подхваченным вихрем по имени Дарон Малакян. И всё было так сильно, так, черт побери, хорошо и…О, Боже!
Он закусил губу, пытаясь сдержать стон. Какая-то крошечная часть его сознания ещё могла понимать, что если Шаво услышит это, это будет адская плата.
И он не сопротивлялся, хотя он знал – должен, действительно должен, потому что он не гей! Он не любит парней, конечно, нет, но Дарон… Дарон – это исключение из любого правила, и это относится только к нему, особенно с тех пор, как он стал выглядеть более женственно.
И кого вообще волнуют правила, когда эта грива темных кудрей там и делает (о, чёрт!) это?
А потом внезапно Дарон в нём. И это ощущается каждым нервным окончанием, каждый фибр души чувствует его, хочет его, потому что он – всё, он – везде, и все чувства Джона сконцентрированы только на нём. И это очень много, слишком много, так, что скоро всё кончилось, и он медленно и неохотно опустился со своего облака.
Но он еще может чувствовать тёплую тяжесть вокруг своей талии и улыбку на губах Дарона, прижатых к его груди…
Вероятно, теперь он сможет согласиться с тем, что в жизни есть вещи и покруче, чем сон.