Форум сайта "Мир Эсси Эрганы"

Я иду навстречу солнцу
Я дышу порывом ветра.
В голове одни вопросы
И ни одного ответа.
Наконец всё изменилось,
Разделилось до и после.
Я ловлю себя на мысли -
Кто я без тебя?
Боль. Вот единственная реальность, что доступна тебе теперь. Ты идёшь по коридору, ступая так же неслышно, как идущий впереди тебя рыжеволосый молодой мужчина. Ты силишься понять, кто же он тебе, и почему, оборачиваясь, он ловит твой взгляд, а когда ему это удаётся – он улыбается, и эта улыбка тебе совершенно не нравится.
Почему ты ёжишься под этим ироничным взглядом, в котором тебе не видится даже тени тепла? Того тепла, которое ты привык видеть в глазах очень немногих, которого давно уже не ждёшь в глазах других. Потому что те, кто щедро одаривал тебя этим теплом больше никогда… Почему? Почему ты вздрагиваешь, когда рыжий, на секунду остановившись, проводит кончиками пальцев, очерчивая скулу? Та волна отвращения, что поднимается в тебе, откуда она? И кто такой этот… рыжий?
Встряхиваешь головой, сбрасывая руку, и что-то говоришь. Или силишься сказать, но язык тебе не повинуется, и с губ срывается лишь болезненный стон.
Горла касается холодная сталь стилета. Ты чуть поворачиваешь голову, чтоб встретиться взглядом с единственным золотистым глазом. Ты бы хотел никогда в жизни не видеть его, не скользить взглядом по тонким белесым рубцам на бледном лице в обрамлении белых неровно подрезанных прядей. Ты дорого дал бы, чтоб не помнить, не знать, не встречать…
Рыжий смеётся, и двумя пальцами отводит в сторону острую кромку. Не сегодня, не сейчас.
И снова коридор. Бесконечный, долгий, длинный, узкий. Как вечный Змей, свернувшийся в кольцо, и кусающий самого себя за хвост. Ещё поворот, и ты снова видишь себя. Коса за спиной, катана в ножнах, и рыжий, оглядывающийся на тебя. А в следующий миг твои губы дрогнули, выталкивая фразу, которую ты сам не можешь разобрать. И вот, Бледный приставляет к твоему горлу клинок, а рыжий, смеясь, двумя пальцами отводит кромку в сторону. И они продолжают свой путь…
Шаг… Ты вздрагиваешь, потому что они видят перед собой Его. Блондин стоит, склонив голову, глядя на тебя поверх чёрных очков от солнца. Безнадёжно смотрит, прожигая тяжёлым взглядом зелёных глаз, будто укоряя, спрашивая: почему Ты там? Зачем Ты ушёл???
Рыжий кивает Бледному, и тот, поцеловав клинок, что ещё минуту назад был приставлен к твоей шее, до крови поцеловав, как до сих пор Ты целовал лишь девушку, последнюю в Твоей прошлой жизни, оставшейся далеко, в другом мире… клинок рассекает воздух. И Ты почти слышишь стон вспарываемого полотна и нитей дыхания.
Резкий поворот, и катана покидает ножны, сбивая стилет с намеченной траектории, со смертельной прямой, обрекающей блондина на розу, что неминуемо расцвела бы алым на его груди, там, где под тонкой кожей чёрного плаща, в гнезде плоти, бьётся живое сердце.
Рыжий разворачивается очень медленно. Как в дурном, глупом кино, что так любила смотреть сестра. И Ты видишь его взгляд, направленный на Него. Холодный, змеиный взгляд, в котором Ты читаешь приговор. Он быстрее, более гибкий, подвижный, он знает малейшие слабинки, знает всё, чтоб иметь не только возможность уничтожить Его, уничтожить Тебя.
В какой-то короткий миг, такой короткий, что ты не успеваешь его до конца понять, тебе кажется, что ты смог, ты успел, ты сделал то, что намеревался. Сдавленный стон. На сапоги плеснуло алым, и блондин падает. Подламываются ноги, тускнеет свет в зелёных глазах, и он оседает, неминуемо, медленно. Белая роза, рассыпавшая лепестки по глади пруда. Роза, срезанная жестокой рукой садовника, не пришедшаяся ко двору. Роза, которой больше не греться в тёплых лучах весеннего солнца.
Мальчик безразлично пожимает плечами. Ему и вправду всё равно. Одним больше, одним меньше. Таков приказ. Высокого черноволосого мужчины в светлом костюме, что стоит у него за спиной, и глядит на тебя. Без улыбки глядит. С укором. И только в его глазах можно заметить тень сожаления, словно он до последнего надеялся, что ты передумаешь. Но ты не передумал.
Клинок холодит шею. Бледный почти нежно проводит рукой по скуле…

Ты зажимаешь губы руками, чувствуя, как холодный пот стекает по вискам, по спине ручейками. Тяжело дышишь, пряча лицо, сгорбившись, уткнувшись в колени. Ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не знать. Сердце безумно колотится в груди, противный ком подкатывается к горлу. И снова бороться за каждый вздох. Кошмар. Опять. Которую ночь уже?
Поднимаешься, спустя целую минуту, отбрасывая со лба влажные пряди, облепившие лоб и виски, шею. Смотришь на себя в тёмное зеркало. Робкий мутный свет уличного фонаря освещает тебя, как старинную картину в массивной раме. Безумный взгляд, встрёпанная чёлка. Упираешься рукой в стену у зеркала. Гонишь прочь мысль о том, что прикасаешься к зазеркалью, и ещё миг – утонешь в зеркальной глади, выпуская в мир того, по-ту-стороннего, чужака с безумными, как у тебя, глазами.
Во сне он умирает. Он снова умирает. Ты не успеваешь спасти его.
Закусываешь губы, чтоб не взвыть в голос от отчаяния. Неужели всё было зря? Неужели ты… Сон, только сон. В Японии нет рыжих с холодным змеиным взглядом. И не бывает школьников, которым безразлична смерть. Безразлична ТАКАЯ смерть. И беловолосых с ярким янтарным глазом. С ОДНИМ глазом. Это всё неправильно, не так…
Оглядываешься, и с приглушённым стоном прислоняешься к стене, вжимаешься пылающей щекой в холодную гладь зеркала. Хочется ловить воздух, ставший таким густым и тяжёлым, ртом, как ловит каждый глоток рыба, выброшенная на берег.
Опять. Ты просыпаешься в чужой постели, совершенно один, в тот глухой предрассветный час, когда полноправным хозяином дома становится только кот, крадущийся по ступенькам или тенью скользящий по коридору.
Снова выходишь, притворяя за собой дверь, пошатываясь, как пьяный, идёшь к себе, кончиками пальцев прослеживая шершавую стену, знаешь, что не собьёшься с пути, знаешь, что всё равно придёшь, и там, в тишине и темноте сожмёшься в комок, силясь вспомнить почему. Что произошло? Как ты оказался там, в комнате, не принадлежащей тебе, пропитанной чужими-знакомыми запахами, один. И где тот, чьим несомненным правом является нахождение в ней, комнате, в постели.
И снова не выдерживаешь, едва только дверь с едва слышным шорохом стаёт на место, отрезая тебя от мрака коридора и холода, оставляя один на один с кошмаром. Сползаешь на пол по стене, чувствуя, как дрожь сотрясает тело, как лихорадит, как горло вспухает криком, но не издаёшь ни звука, боясь перебудить всех. Но так хочется убедиться, что всё в порядке, что ОН жив, что это только кошмар… всего только кошмар.
Тяжело выходишь в коридор, спускаешься по ступенькам, выходишь в гостиную, и видишь бесформенную кучу из подушек, пледа, пижамы и Него. Безвольно свисающая на пол рука, острое колено, упирающееся в диванную спинку, скомканное одеяло поверх всего, и тихое дыхание спящего.
Привычно отпускает щемящая боль в сердце. И ком, мешающий дышать, растворяется в волне облегчения, прокатившейся по телу. Колени предательски дрожат, и ты хватаешься за дверной косяк, кусая губы, подавив вздох облегчения.
Только сон…
Так же бесшумно разворачиваешься и идёшь к себе. Тем же путём, по ступенькам, тяжело опираясь на стену. Ты не видишь как дрогнули ресницы, и тот, кого ты так боялся потревожить неосторожным движением, глядит тебе вслед, с трудом сдерживаясь, чтоб не броситься за тобой.

Всё как всегда. День как день. В меру пасмурный, в меру задымленный, заполненный серым смогом день Токио. Отродья Тьмы правят миром, Охотники Света готовятся нанести удар, Персия бдит… Ты поднимаешь взгляд от цветочной композиции, трёшь переносицу. В глаза точно песку насыпали, и безумно хочется спать. Ты плохо спишь уже неделю. И всякий раз, когда просыпаешься, спешишь убедиться, что всё, что ты переживаешь снова и снова – только плод твоего усталого сознания. Всего только дурной сон.
Она стоит и улыбается тебе. Как улыбалась всегда. Как улыбалась в тот день, когда закончилась твоя жизнь, и когда появилось то чудовище, которое совсем разучилось просто и искренне улыбаться, радуясь любой мелочи. Даже тому, что лучший друг жив, и ты имеешь возможность слышать его дыхание, видеть его улыбку, пусть украдкой, пусть адресованную не тебе.
Неслышно шепчешь имя. Родное имя, ставшее твоим так давно, так недавно. Имя, которое не вытравить из памяти ничем и никогда. «Айя…» Невозможно. Это попросту невозможно. Ноги враз стали ватными, непослушными, и, чтоб не упасть, ты тяжело опираешься мокрыми ладонями о столешницу. И молишься, чтоб на этот раз, ну хоть на этот раз это оказалось правдой. Делаешь шаг, снова вскидывая взгляд и натыкаешься на рыжего… Его глаза смеются так же, как всего миг назад смеялась она, и ты стискиваешь руки в кулаки, чтоб сдержаться, чтоб не броситься, не убить, не стереть с лица рыжего это чужое-родное тепло.
Шаг… ощущение рукояти, зажатой в кулаке, привычно, мягко, спрятать несколько дюймов стали в рукаве рубашки, и продолжать шагать, ровно, спокойно, сдерживая каждый порыв, уговаривая самого себя не рвануться, не вонзить эту сталь в грудь насмешнику. Губы рыжего складываются в поцелуй, и ты вскипаешь, не выдерживаешь, кидаешься на него, как дикий кот, подобравшись, чтоб наверняка, чтоб сразу и точно, под рёбра, на смерть.
- Ран!!! – голос испуганный, напряжённый, подрагивающий, как струна, готовая порваться в любую секунда от малейшего неосторожного рывка. И в следующую секунду клинок вываливается из руки, а сам ты, неведомым образом оказываешься прижат к столу чьим-то телом, силясь вырваться, сопротивляясь до последнего, пока хриплое тяжёлое дыхание не срывается на всхлип. – Оми, закрой дверь! Технический перерыв. И ролеты нахрен опусти!.. Ран… ради всего святого… Что происходит?..

В тот день вы больше не открыли магазин, и десяток школьниц остался без возможности лицезрения своих идолов. Но тебе всё равно. Ты лежишь, бездумно уставившись в потолок, и молчишь. А он сидит рядом. Просто сидит, не нарушая тишины, царящей в комнате, ни о чём не спрашивая, будто не было той безобразной сцены, будто не кидался ты на него с ножом. Словно не отмечены твои руки его кровью.
Тебе было бы легче, если бы он ушёл. Но тогда… Тогда ты закроешь глаза и снова захлебнёшься кошмарами. Вспенивая зазеркалье попыткой выбраться, и снова не запутаться в паутине страшного сна. Одного и того же, на протяжении последней недели. Из ночи в ночь. Как наваждение, как дьявольская издёвка.
Но он сидит в кресле, закинув длинные ноги на стул, скрестив на груди руки. Ты чувствуешь его взгляд - настороженный, обеспокоенный, чуть усталый, и молчишь в ответ.
В конечном итоге усталость берёт верх, и ты тонешь в зыбком мареве сна, опускаешься в тот же лабиринт, из которого тщишься сбежать каждую ночь, накачиваясь кофе до звона в ушах, до чёрных пятен перед глазами, до полного одурения. Сколько ты уже не спал нормально?..
Вы идёте по улице, входите в дом, держась за руки… Но дом пуст, и ты чувствуешь явственный запах газа, и ловишь себя на мысли, что это уже было. Ты просишь сестру выйти, даже несмотря на то, что твоё внутреннее «я» вопит от ужаса, не в силах предотвратить неминуемое. Она идёт, и ты протягиваешь к ней руку, тянешься всем своим существом, почти мечтая оказаться на её месте… Где-то слышится отчаянный вскрик, и тот холод, что приморозил тебя к месту отпускает, и ты на негнущихся ногах идёшь прочь, чтоб увидеть как падает тростинка, сломленная порывом ураганного ветра, уничтожившего всё что было дорогого у тебя.
Ты снова слышишь этот смешок, порывисто разворачиваешься, чтоб хлестнуть наотмашь, ударить изо всех сил, изодрать в клочья ненавистное лицо, такое красивое, такое экзотичное, такое… холодное и жестокое.
- Наш… - шёпот срывается на шипение, а фигура гайдзина растворяется в ночном сумраке, в пыли уносящейся прочь машины…
- …Ран… - вскидываешься, осознавая себя сидящим на полу, на коленях, молотящим деревянный пол комнаты кулаками. Алые разводы на кулаках показали, насколько успешной была борьба. В пользу дерева, а не твоих рук.
Ты скован. На первый взгляд кажется, именно так. Однако спустя пару тяжёлых вздохов понимаешь, что нет, вполне свободен, просто это кто-то держит тебя, легонько укачивая, обняв со спины, притиснув руки к груди, а ты свернулся клубком в таких уютных объятиях и тихо-тихо шепчешь одно слово, за долгие безумные ночи ставшие твоим девизом, твоим жизненным кредо, ставшее для тебя смыслом жизни.
- …сдохни… сдохни… сдохни…

Он не отходит от тебя ни на шаг, став твоей тенью, и однажды ты, не без иронии замечаешь:
- Да никак ты мне спутником жизни заделался, Кудо?
Он же просто пожимает плечами, отнимает у тебя вазон с тигровой фиалкой и обаятельно улыбается. Тебе улыбается, а не девушке старше восемнадцати, завистливо испепеляющей тебя взглядом, которого, впрочем, ты даже не замечаешь.
Ты засыпаешь каждую ночь, слыша его ровное дыхание и уютную возню в кресле. Просыпаешься, пытаешься смахнуть холодный пот, и обнаруживаешь, что сделать этого не можешь оттого, что тебя осторожно укачивают, нашёптывая что-то успокаивающее. И ты привыкаешь. Медленно, нехотя, словно опасаясь, что эта толика хорошего, что перепала тебе так неожиданно и спонтанно – завершится именно так, как тебе снится. Страшно и кроваво.

Тебя успокаивает шелест дождевых капель по широким листьям клёнов. Тебе нравится просто сидеть на лавочке в сквере, наплевав на то, что капли стекают по волосам под плащ. Тебе нравится ощущать себя здесь и сейчас. Нравится чувствовать себя живым. Всё ещё живым, несмотря на череду кошмаров, грозящих вот-вот свести с ума. Живым, вопреки, плывущему в молочном тумане, миру.
Ты прислушиваешься к слабому дыханию ветра, играющего с каплями и листвой, безошибочно ловишь, даже с закрытыми глазами одинокий ярко-жёлтый лист липы, вознамерившийся устроиться в волосах, и первая робкая улыбка расцветает на твоих губах. Первая с того момента, как не стало твоей семьи. Первая настоящая, светлая, искренняя улыбка.
- Я знал, что рано или поздно это увижу… - слишком грубо нарушено уединение. Слишком жестоко. Рыжий сидит напротив, закинув ногу за ногу, не потрудившись раскрыть зонт, лежащий тут же, рядом с ним, на скамейке. – Тебе идёт улыбка.
Привычно закусываешь губы. Сейчас…
- Нет, никто не умрёт, – рыжий качает головой, поднимается и пересаживается к тебе. – И нет, я тебе не снюсь. – Склоняется к самому виску, за малым не касаясь губами тоненькой пульсирующей жилки - На этот раз.
И ты веришь. Сразу и безоговорочно. Тому, что это наяву. Тому, что это происходит на самом деле, и что на этот раз… рыжий гайдзин из твоих кошмаров рядом с тобой, стальной хваткой стискивает подбородок, очерчивает контур губ, сжавшихся в узкую белесую нить тонкими холодными пальцами.
- Надеюсь, ты понимаешь, что всё, что ты видел во сне… вполне реализуемо. Но мы можем обсудить иной вариант развития сценария, – глубокий вдох, нос рыжего зарылся в мокрые пряди, пахнущие странной смесью чуть горькой с лёгкой ноткой миндаля. – Ты и впрямь хорошо пахнешь…
Ты не приходишь тем вечером домой. Бесцельно бродишь по улицам, вымокший до нитки, сидишь в какой-то кафешке, грея озябшие руки о горячую чашку с ароматным шоколадом, глядишь в никуда, а перед глазами снова и снова видения, одно страшнее другого. Рыжий, словно насмехаясь над твоими попытками казаться уверенным и невозмутимым, с лёгкостью выбивал тебя из хрупкого состояния равновесия.
Кто он? Откуда так много о тебе знает?
Будь твоя воля, ты уничтожил бы его прямо там, в тихом осеннем парке, под убаюкивающий перезвон капель, с лихвой одаривая посмертным даром. Даром последнего вздоха, даром последнего взгляда, даром завершающего поцелуя. Тебе видится эта картинка в деталях: как ты склоняешься к нему, как твоих губ касаются его губы, как меркнут его глаза. Его пронзительно-зелёные змеиные глаза. Застывают, чтоб больше никогда не засмеяться…
В следующий миг вскидываешься, едва не опрокинув опустевшую чашку. Ты уснул. И очередной кошмар застал тебя в самый неподходящий момент. Страшнее всего было не то, что ты убил… а то, кто стал твоей жертвой. Ведь в самый последний момент ты успел заметить, как огненные пряди выцветают, превращаясь в чуть волнистые пепельно-светлые, а взгляд приобретает изумлённо-тоскливое выражение, в котором безошибочно угадывается вопрос: за что?
Твой телефон сходит с ума, а на дисплее видится список – 10 пропущенных вызовов. Два от Оми. Один от Кена. Остальные от Йоджи. И сообщение смс – «Персия выдал срочную миссию. Тебя не нашли. Выйди на связь»
Отключаешь телефон, чувствуя на себе чей-то долгий задумчивый взгляд.
- Я рад, что ты принял верное решение… - рыжий улыбается одними только уголками губ и поднимается из-за стола. Ты устал удивляться. И тебе абсолютно всё равно как он здесь оказался и почему от тебя ускользнул сам факт его появления.

Тот, кто сказал, что с ума сходят единомоментно – глубоко ошибался. С ума сходят постепенно. Медленно, по капле в час. И каждая капля подтачивает разум, делая из цельномонолитного сознания – аморфно-текучее нечто, не осознающее себя чем-то разумным.
Теперь тебе более, чем когда-либо, хочется умереть. Сильнее даже, чем в ТУ ночь.
Зажмуриваешься и резко открываешь глаза, отталкивая от себя бледного. Тот перекатывается на спину, тихо смеясь так, что у тебя мороз проходится по спине, окатывает ледяной водою. Различаешь тихий-тихий шёпот, как сквозь толстое одеяло: «Котёооонок… Киса… Котёоооночек…»
Группируешься, настороженно зыркаешь на незваного гостя из-под чёлки. Он одаривает тебя не менее красноречивым взглядом, и крадётся, совсем по-кошачьи, вкрадчиво, тихо. В его улыбке тебе чудится хищный оскал большой белой кошки, способной одним ударом лапы перебить хребет. Прыжок… Группируешься, откатываешься в сторону, уходя в центр просторной, по-спартански меблированной комнаты, остро ощущая отсутствие того, кто в минуты опасности прикрывал тебе спину.
- Он играет со мной, Шульдих!.. – светящийся безумием янтарный глаз направлен куда-то поверх тебя. И снова этот смешок, от которого хочется кинуться, вырвать горло, заставить умолкнуть, или бежать прочь, зажимая ладонями уши. – Котёнок со мной играет!
Столько восторга в этом взгляде единственного глаза, на бледном лице, испещрённом тонкими нитями шрамов, что ты помимо воли ёжишься. Сущий безумец, наивный, и по-детски жестокий. Медленно, очень медленно пятишься назад, не сводя глаз с белого убийцы. Какая ирония… Белым уже долгое время зовёшься именно ты.
Они сходятся одновременно. Бледный впереди тебя, а рыжий позади. Как тисками сжимают, отрезая все пути. Жадные ледяные руки на талии, белые, замотанные бинтами на груди. Лёд тает, стекая на бёдра, забираясь под ремень, зарываясь под тонкую ткань брюк. Белые вихры щекочут шею, а острые зубы (или клыки?) впиваются в горло, и ты хрипло кричишь, отбиваешься, силясь во что бы то ни стало вырваться.
Может, впервые в жизни, на фоне безнадёжности просыпается отчаянно-острое желание, почти жажда, необходимость, чтоб рядом с тобой был ОН, чтоб его сильные уверенные руки швырнули прочь бледного, а тёплая зелень глаз изгнала из памяти змеиную стылость рыжего.
- Ненавижу… - шепчешь сорванным голосом.
- Я знаю… - отвечает тебе рыжий.
- Достаточно! Наги!.. – какая-то сила отдирает от тебя обоих мучителей и ты, обессилев, падаешь на колени, прижимая ладонь к шее там, где кожи касались губы безумца. Поднимаешь глаза на спасителя, чертыхаешься про себя. Взгляд, которым одаривает вошедшего рыжий продирает до костей. Смесь ненависти, желания и разочарования, будто капризного балованного ребёнка лишили игрушки. – Я просил тебя не трогать нашего… Гостя.
Голос просто дышит холодом, способным выморозить всех и вся. На тебя он действует наверняка, как и на рыжего, который отходит в сторону, стараешься стать как можно незаметнее. На секунду тебе кажется, что рыжего ударят. А следом и бледного. И куда более жёстко. Тяжело поднимаешься, стараясь не смотреть на вошедшего. Он слишком уверен, он слишком силён. Слишком…
Рыжий отступает, оскалившись, как бешенный, дикий кот, бледный – напротив – подбирается, готовясь к прыжку, но взгляд карих глаз пригвоздил его на месте, будто отказывая в самом праве на существование.
- Я приказал стоять. – Последнее слово было произнесено чётко, приказывая, отсекая всё лишнее. И бледный подчинился.
- Он ещё не твоя собственность, Кроуфорд…
- Мне известны правила, Шульдих. – безразличие пугает куда сильнее прямой угрозы. Но ты находишь в себе силы возразить.
- Два дня. Рыжий сказал, что я здесь до того момента, когда закончится миссия. Не более. – Стойко выдерживаешь почти гастрономический интерес Кроуфорда, по-прежнему не отнимая руки от пораненной шеи. Влажно. Липко. Бледный прокусил кожу до крови. Острый медный запах вызывает отвращение, но бледный, тот, кого назвали Фарфарелло, придвигается ближе, ноздри подрагивают, трепещут, улавливая такой желанный аромат. Сок тела, самый изысканный вкус.
- Два дня в моём распоряжении, Абиссинец. – Всё то же выражение безэмоциональности в голосе и отстранённой холодности на лице.
Резкое движение, ты успеваешь только выгнуться, отклоняясь назад, но никак не уйти с линии атаки. Рыжая молния сшибается с белой, и клубок из сплетенных тел падает на пол, не различить, кто сверху, кто снизу, спутались, намертво спаялись, не разорвать. И из этого переплетения доносится тяжёлое дыхание двоих и низкий стон, от которого тебя бросает в дрожь. И вот тогда ты слышишь его смех. И этого достаточно, чтоб метнуться прочь из комнаты, буквально пропитанной яростью и… желанием.

- У тебя красивое имя. Ты в курсе?.. – открываешь глаза. Сквозь паволоку видишь осточертевшие тебе огненные сполохи шевелюры не менее осточертевшего Шульдиха. Он лежит рядом, ничуть не смущаясь того факта, что расположился на твоей кровати, в отведенных тебе на время апартаментах.
Игнорируешь вопрос, отворачиваешься. Всякий раз, когда ему удаётся встретиться с тобой глазами, тебе начинает казаться, будто душу выворачивают наружу как бельё перед стиркой. И от этого становится ещё противнее.
Его, кажется, ничуть не заботит твоя апатичность. Придвигается ближе, кладёт руку тебе на грудь и улыбается. Во всяком случае, тебе так кажется.
- Почему ты называешь себя Айя? Это тебе не идёт… Вернее, это меняет твою сущность… – холодная, как кусок льда рука скользит вверх, и кажется, ледяная дорожка застывает на спине, зеркально повторяя движение узкой руки. Тёплые губы замерли у виска. – На более женственную…
Ты хотел бы вскочить, наотмашь ударить, втоптать в безупречной чистоты ковёр усмешку рыжего. Но шевельнуться ты не можешь. Равно как и ответить достойно. Будь на твоём месте Йоджи…
- Но он не на твоём месте, не так ли?.. – плавное слитное движение, окончательно утверждает тебя во мнении, что ночной посетитель, если не змий-искуситель, то его дальний родственник точно. Он лежит на тебе, сжимая ногами бёдра, скрестив руки у тебя на груди. Чуть потягивается, отираясь всем телом, и аккуратно, зубами стягивает повязку, скрывающую ранку.
- Не… облизывай меня… - удаётся сделать хорошую мину при плохой игре. – Не хочу… заразиться бешенством!
- Хочешь, я буду как он? – мягкий толчок, жарко тянет в паху. На секунду прикрываешь глаза, а когда открываешь вновь, видишь перед собой родное, знакомое до мельчайших чёрточек лицо в обрамлении пепельно-русых прядей. – Для тебя буду…
Ты забылся в поцелуе, как иные забываются на дне бокала. Сколько нежности в простом соприкосновении губ, сколько невысказанных чувств, скрытых, тайных. Чего он ждал? Почему ни разу, ни словом, ни единым жестом не дал знать о собственных желаниях? Кроме той улыбки в зале Конеко. Адресованной только ему.
Он белокож, твой ангел-хранитель, и лёгкая золотистая пыльца веснушек придаёт ему необычайный шарм. Дитя солнца. Твой. Отныне и навсегда. Восторгаешься каждым его вздохом, сбившимся дыханием, и тем, как быстро колотится его сердце. Совсем как твоё, часто, взволнованно.
- Йоджи… - тебе казалось, что его волосы короче, и на ощупь мягче. Не важно. Всё не так уж важно…
- Шульдих! – Образ плывёт перед глазами, словно на холст плеснули кислотой, разъедая до основы, до истины, до ненавистного лица мучителя. Очень медленно рыжий поднимается с постели, не глядя на вошедшего.
Тебя колотит от отвращения. К самому себе, к отродью тьмы, прокравшемуся, просочившемуся в твою жизнь, к грани, на которой ты так отчаянно балансируешь, не соскальзывая ни в сторону полного безумия, ни к яви. Всё твоё внимание сосредоточено только лишь на Кроуфорде. Тонкий силуэт в проёме двери и почти физически ощутимый взгляд, полный разочарования и недовольства.
- Я, кажется, давал достаточно чёткие инструкции относительно нашего гостя? – ты даже не видишь, ты знаешь, что Шульдих кивает, а в следующий момент следует глухой удар, и у рыжего подламываются колени. Он оседает неслышно, растворяясь ещё одной каплей в море теней комнаты. Тебе слышен только судорожный вздох наказанного. – Это было последнее предупреждение, Шульдих. Наги!..
Снова уснуть ты смог только перед самым рассветом. В этот раз тебя преследуют лишь невнятные вскрики и бессвязные мольбы. Всё, что ты смог понять… Пожалуйста, Господин, пожалуйста… И звуки звонких хлёстких ударов.

- Поиграй со мной… - открываешь глаза. В который уже раз? Проклинаешь всё на свете, включая себя самого. Но ещё больше проклинаешь Кроуфорда, отдавшего приказ снять с двери в твою комнату хлипкий замок. Глядишь на часы. Ровно пять утра. Мутно-серый свет просачивается в окно, расчертив пол и стену. Призрачный свет, призрачные прямоугольники, призрачный гость.
- …Он не хочет со мной играть. – Обиженный тихий голос, от которого мороз по коже идёт. – Ты тоже не хочешь со мной поиграть?
Он сидит в лужице этого самого мутного света умирающей луны, полуобнажённый, нахохлившийся. Белая кожа отсвечивает перламутром, и кажется мраморно-гладкой, со змеящимися прожилками-шрамами. Ногу подобрал под себя, чуть сгорбился. В первый момент тебе кажется, будто он легонько поглаживает ковёр. Спустя два вздоха ты уже безуспешно пытаешься пригладить собственную шевелюру. Волосы шевелятся? Или это снова кошмар?
Одним пальцем он теребит лапку котёнка. Не шевелящегося котёнка. Крошечного пушистого трупика, некогда, при жизни, щеголявшего шикарной рыжей шёрсткой. Задорным хвостиком-морковкой…
- Я плохо присматривал за ним? – золотистый взгляд вперился в тебя, и ты почувствовал, как задыхаешься. Не то от ужаса, не то от осознания собственного бессилия. Безумец. Мучитель. Садист. Аутик. Четверо, калечащие остатки твоего мира. Он поднимается, слишком грациозно для ребёнка, слишком гладко для безумца. Медленно переступает через свою сломанную игрушку и идёт к тебе, не отрывая лихорадочно блестящего единственного глаза. – А за тобой тоже плохо присматривали?
Присаживается рядом с твоей постелью прямо на пол и кладёт голову тебе на грудь. А когда рука, замотанная в несколько слоёв бинта, сдвигает в сторону одеяло, и легонько оглаживает бедро, комкая пижамные штаны…
- Я его любил… поил молоком… А он сломался… - утыкается лицом в живот, и шумно вздыхает. – Давай ты будешь моим котёнком?..
«Не делай резких движений… Ты уже упустил момент… Бесплатный совет: расслабься и попытайся получить удовольствие!..» - вздрагиваешь всем телом, когда чувствуешь, как бледный целует тебя. Целует в живот. А тебе кажется, что огромный белый волк мордой тычется в тебя, намереваясь выгрызть сердце.
- Обещаю, я не стану ломать тебя… - забинтованные ладони с силой сжимают талию, тянут на себя, чуть ниже, и спустя пару вздохов ты чувствуешь, как губы безумца касаются твоей шеи, снова… - Я только играю… я немножечко поиграю…
При всей его невменяемости, он удивительно последователен. Попросить, убедить, взять… Попросил, не получив ответа, попытался убедить. Настойчиво, с нерастраченной яростью достаточно длительного воздержания…
«Именно, котёнок… у него сносит крышу от близости… а сейчас сносит крышу от тебя…»
Рыжий умолкает, и ты задыхаешься от безысходности, от настойчивых жадных поцелуев, от силы рук, шарящих по твоему телу, от чуждого тебе желания заполучить, смять, сломить, подчинить всецело, до последней затаённой мысли. От чуждого тебе желания.
- Не надо… - упереться руками в грудь. Когда он оказался над тобой? На тебе? Когда он успел коленом раздвинуть ноги и как упырь присосаться ко вновь открывшейся ранке? – Оставь меня!
Толкнуть изо всех сил, откатиться в сторону, прижимая к шее ладонь. Густо-красное собралось в тяжёлую каплю на кончике пальца, и устремилось вниз, окрасив белоснежную простынь чувственным лепестком.
- Белоснежка… Ты укололся, Принцесса?.. – по-змеиному быстрый бросок, и ты прижат к нему так плотно, что можешь ощутить, как медленно бьётся его сердце. Слишком ровно, слишком уверенно. – Давай я поцелую, и болеть перестанет…
- Убирайся!!! – вывернуться, сгруппироваться и толкнуть ногами так, что безумец отлетает к стене, а потом, скатиться с кровати, схватить первый попавшийся предмет, который ты посчитал годным в качестве оружия. Высокий торшер, с которого пинком босой ноги сшибается абажур. Привычный жест – провернуть, описав круг, стальной стержень, со свистом рассекая воздух, и стать в стойку. Будь у него в руках катана…
- Фарфарелло… - бледный, подобравшийся для прыжка замер, медленно перевёл взгляд на вошедшего. Маленький худенький подросток, бесцветный голос, безэмоциональное выражение лица… - Кажется, тебя послали.
Циничная улыбка на губах штатного психа смотрится как насмешка всему разумному в этом мире. И ты понимаешь, что в разумность мира окончательно потерял веру именно теперь.
- Я должен был попробовать… Кроуфорд, кажется, уравнял нас с Шульдихом в правах… - тонкий палец, испещрённый паутинкой шрамов погружается в рот. Тебе кажется, что вслед за миром ты сходишь с ума, потому что следишь за этим жестом, закусив губу, чтоб не застонать. Но ещё сильнее выбивает тебя из равновесия тихий смешок Наги.
- Ты мой должник, Джей… - мальчик подходит к бледному, приподнимается на цыпочки, и сцеловывает едва заметную капельку крови с губ. – Но сегодня ты проиграл…
Они уходят, как ни в чём не бывало. Наги - даже не обернувшись, Фарфарелло – не потрудившись прибрать за собой крошечное неподвижное тельце в лужице мутного рассветного света.

"Give me life, give me pain,
Give me myself again…"
Голова раскалывается от боли, тело ноет, губы, истерзанные поцелуями, припухли, и больше всего на свете хочется убить сволочь, которая с утра пораньше врубила музыку на полную мощность стереосистемы.
"Give me life, give me pain,
Give me myself again…"
Заклинило. До тошноты, до оскомины, до сведенных челюстей. Натягиваешь на голову подушку, с головой укрываешься одеялом. Но песня, словно в насмешку, прорывается в мысли. Дай мне жизнь, дай мне боль…
С рыком соскакиваешь на пол, как был, босой, в одних только пижамных штанах, идёшь на звук, морщась от молоточков в висках. Холодные мраморные плитки пола не добавляют приятных ощущений.
- Give me life, give me pain, Give me myself again… - Первое, что бросается в глаза то, что Шульдих снизу. Второе – что оказывается, золотистая гладкая кожа, укрытая россыпью веснушек, местами познала и иные, куда менее гуманные поцелуи. Плеть. Тонкие старые и новые следы на плечах, на груди, на бёдрах. И только потом пришло осознание наготы рыжего чудовища. Полной и абсолютной, слепящей наготы.
Странным образом смешался высокий женский голос и голос Шульдиха, буквально выкрикивающий каждое слово, в такт… в ритм… самым простым движениям на земле. Может, по этой причине ты и не видишь восходящей за распахнутым настежь окном Луны, не чувствуешь осеннего холода в комнате, расцвеченной огоньками свечей и чужого присутствия у себя за спиной.
- Впечатляет, правда?
Не в силах кивнуть. Не в силах покачать головой. Не в силах развернуться и уйти. Это очаровывает, это заставляет желать большего, заставляет забывать о том, что необходимо дышать, потому что в единый момент тебе видятся десятки, сотни образов, что не может удержать в себе самый ненавистный тебе рыжий из всех рыжих обитаемой Вселенной.
Мальчик кладёт тебе на плечо голову. Если бы ты только мог заставить себя поверить в то, что он такая же жертва… Но он, может быть, даже худшее из зол. Хуже даже тех двоих, что сплелись на ковре, не позволяя друг другу ни на шаг отступить от грани восторга, но и не позволяя её преступить.
- Они наказаны. Оба. Между прочим, из-за тебя…
Капелька крови, выступившая на прокушенной губе рыжего… рука над головой, тонкие пальцы, вцепившиеся в густой ворс ковра… Give me life… Глубокий судорожный вздох-всхлип… Бледный запрокидывает голову и губами ловит воздух, на белой шее несколько багровых кровоподтёков, и тонкая ниточка крови, перечертившая нагую грудь… Give me pain… Рыжий ногами обвивает талию бледного… Солнце и Луна?...
- Give me myself again… - шепчешь ты. - Give me life, give me pain…
Спиной натыкаешься на что-то, что никак не может быть ни стеной, ни дверью, ни, тем более, твоим собеседником.
Его руки, сильные и уверенные, опускаются тебе на плечи. Стоит закрыть глаза, и ты снова попадаешь под власть этого заклинания, снова и снова молишь: Верни мне жизнь, Верни мне боль, Отдай мне меня…
- Если тебе нужна боль - я дам тебе боль, если тебе нужна власть - я возьму тебя в свои руки, если тебе нужно желание - я буду обладать тобой... Но я должен быть единственным, кто может касаться тебя. – Тёплое дыхание касается затылка, ерошит волосы. И да, тебе очень хочется остаться в этих объятиях, дающих уверенность, дающих ощущение спокойствия…
Наутро ты идёшь вместе с ними…

Иногда тебе снятся кошмары. А иногда в сплошной кошмар превращается вся жизнь. Ты идёшь с ними, не как жертва. Тебе даже не угрожают. А ещё тебе дали твою катану. И только тянет, тянет что-то в груди, ноет, упрекая.
Ты идёшь по коридору, ступая так же неслышно, как идущий впереди тебя рыжеволосый молодой мужчина, силишься понять, кем стали тебе эти, и почему, оборачиваясь, рыжий ловит твой взгляд, а когда ему это удаётся – улыбается, и эта улыбка тебе не кажется жестокой. Просто усталой и несколько ироничной.
Фарфарелло неслышно подкрадывается со спины, и, приставив стилет к твоему горлу, носом зарывается в волосы. Рыжий смеётся, и двумя пальцами отводит в сторону острую кромку.
- Фарф… То, что он отказался от тебя, ещё не значит, что он скажет такое же категоричное «Нет» Кроуфорду. И вообще… Мы могли чуток подождать, пока он проснётся и только тогда начинать…
Грохот, в комнате появляется ещё одно действующее лицо странного водевиля. Он похож на молнию. Быстрый. Очень быстрый. И злой. Толчок, и бледный впечатывается в стену. Пара сильных ударов по руке… Сколько бы ни был человек нечувствителен к боли, всегда есть предел выносливости мышц. Пальцы разжимаются, выпуская стилет.
- Ты отдашь его мне. – Он не просит, он утверждает, и имеет на то полное право, особенно, когда узкий тонкий стилет приставлен к нежной мягкой коже под подбородком. - Одно неосторожное движение, и он покойник. И имел я в виду возражения Кроуфорда.
- Котёнок сам пришёл… Красивый котёнок… славный котёнок… - безумец улыбался, облизнув губы кончиком языка. – Ты плохо за ним присматривал, Кудо…
- Соскучился по Айечке, Йоджи? Не можешь без него заснуть? - Шульдих прислоняется спиной к дверному откосу, и насмешливо смотрит. Так пронзительно, так понимающе.
- Привык выслушивать несколько нотаций на ночь. – Шипит в ответ блондин, продолжая смотреть на безумца, ни на секунду не отводя в сторону клинка. – Без них уснуть не могу.
- О… Бедный Кудо… После прокуренных клубов запах Фудзимии умиротворяет, не так ли? Да… мне тоже понравилось…
- Шульдих, с тобой я пообщаюсь отдельно. – Йоджи кривовато усмехается, и от неожиданности едва не роняет стилет, когда Фарфарелло внезапно впивается в его губы, а жёсткие руки с силой вцепляются в бёдра.
- Йоу, Кудо, забыл тебя предупредить… у Фарфа от близости совсем крышу срывает. – Шульдих подходит со спины, нарочито медленно, уверенный в безнаказанности собственных действий. Руки на бёдра, поверх рук Фарфарелло, и медленно вверх, к предплечьям, плечам, притягивая ближе, сжимая как в тиск