Форум сайта "Мир Эсси Эрганы"

- Ушел, - тихо констатирую, поворачиваясь к Мибу лицом.

Он хмурится.

- Я не буду спрашивать, зачем тебе был нужен этот спектакль. Наверное, также не стоит говорить, что своего возлюбленного, - саркастическое ударение, - ты оскорбил, если не больше. Ты ведь знаешь, что утешить его могут попытаться и другие.

- Конечно. Но это не твои проблемы, Ори.

- В кои-то веки – да, и я откровенно рад этому.

Он уходит, а я рассеянно вожу рукой по спинке дивана, пытаясь уловить какое-то ускользающее ощущение. Что-то не так…

Внезапно я понимаю – что. На задворках сознания не чувствуется ставшее привычным «присутствие» Тсузуки.

Когда я вижу на пороге кухни неловко изогнувшееся тело, меня посещает ощущение де жавю. Которое усиливается, когда мне приходится подхватить на руки незадачливого бога смерти, чтобы перенести его в более подходящее место.

Тсузуки забавно морщится от запаха нашатыря. Открывает глаза, которые всего лишь секунду смотрят на меня спокойно, почти нежно. Потом они темнеют, становясь как вода притихшего на время омута. Он отворачивается, утыкаясь носом в подушку. Конечно, Тсузуки все услышал. И понял. По-своему.

А я даже не знаю, чего мне хочется больше.

Унести обратно в спальню, привязать его руки к изголовью и ласкать долго, бездумно, просто для того, чтобы чувствовать под пальцами, губами и телом это безупречное существо, которое будет тянуться навстречу прикосновениям, исступленно, в беспамятстве, в томных всхлипах рассказывая свои желания. Он может – так.

А можно – запустить пальцы в шелковистые пряди цвета горького шоколада и резко рвануть на себя. Он обернется. Провести губами по линии подбородка, полюбоваться на ошарашенное выражение лица и ударить по бледной щеке. Так, чтобы мотнулась в сторону голова, чтобы проявились слабые розоватые следы удара, чтобы он глянул исподлобья, сквозь занавесь волос, с обидой и недоумением. Улыбнуться.

Так могу – я.

Я просто сижу рядом и чувствую, как по комнате течет сила, втекая в моего шинигами. Он возвращается к прежнему состоянию, сам того не зная.

Меня трясет от захлестывающих чувств и стремлений.

После того, что я фактически подслушал, мне стоило бы играть оскорбленную невинность, держать дистанцию и хотя бы попытаться вернуться к той отрешенности, которую мне когда-то – время от времени, очень редко – удавалось удерживать. А хочется – бродить вслед за ним, тормошить, мешать и ласкаться, как обезумевший мартовский кот.

Но это не имеет смысла по одним и тем же причинам: все уже было, я уже все позволил и все закончится совсем скоро.

Я слоняюсь по квартире бесцельной молчаливой тенью. Такое чувство, как будто мне бессознательно хочется запомнить ее «на ощупь»: мои пальцы скользят по корешкам книг, по стеклу зеркал, по длинно-изящным ножкам бокалов, задумчиво подбрасывают персики, рассеяно кладут их на место, вздрагивая, как будто трогая очень горячую поверхность, касаются мягкого покрывала кровати.
Случайно – или нет, но я постоянно натыкаюсь на Мураки. В какой-то момент ему это надоедает. Он останавливает меня перед очередной попыткой улизнуть куда-то в сторону, обхватывает лицо ладонями и прикасается губами ко лбу. По телу, цепляясь колючками, пробегает неуверенная дрожь, а он уже отстранился и почти удивленно замечает: «Горячий»… Устраивает в обнимку с совершенно неприлично огромной чашкой горячего чая, завернув в плед, на диване в зале, где он работает. Мураки высокомерно оправдывается тем, что «не хочет, чтобы самый могущественный шинигами слег с неизвестно откуда проявившейся простудой». Меня же такое положение устраивает: можно смотреть на него. И ни о чем не думать. Ведь у меня температура, у меня болит голова. Ведь правда, можно?

Мне действительно нравится это карамельно-семейное молчание, когда я зарываюсь на диване глубже в теплую шерсть, а он с усмешкой иногда вскидывает на меня взгляд из-за ноутбука.

Но Мураки вытаскивает меня из уютного кокона, ставит перед аккуратно разложенной одеждой. Рядом мерцает серебристым экраном сотовый. В ответ на мой вопросительный взгляд доктор бросает:

- Тебе. В записной книге вбит мой номер, - и, уже на пороге. – Будь столь любезен, Тсузуки, поторопись.

Я не понимаю, зачем он мне, но спросить не успеваю.

Как я и предполагал, Тсузуки очень остро среагировал на услышанное. Мне не хочется об этом задумываться, как и о том, что происходящее осложняют его силы, так некстати решившие вернуться раньше срока. Впрочем, мне бы пора было запомнить, что с этим шинигами ничто никогда не сможет пройти точно по плану.

Мне тошно от взгляда его лихорадочных глаз, которые мученически терпеливо преследуют меня. Это нелепо, но кажется, будто это не мой Тсузуки, – он совсем готов сломаться. И таким мне не нужен. Нервно улыбаясь в ответ на мои взгляды, шинигами пятится спиной к бездне.

Я не люблю ночные клубы. Это всего лишь места, где люди могут скинуть свои проблемы, попытавшись убедить всех остальных в своей предпочтительности. Но игра, случайной мозаикой сложившийся сценарий диктует свои правила– и мы повинуемся.

Уже на входе, под бархатно мерцающим названием вырастает ничем не примечательный парень, с легким поклоном сообщающий, что Стоун-сан ждет меня. Несколько странный способ знакомства, но… Он уводит нас за одну из боковых дверей, по узкому коридору с искусственными цветами по углам, вдаль от бьющих в висках ритмов в отдельную комнату. Она, видимо, ориентирована на «специальных клиентов»: всего несколько человек, мягкое освещение, кресла, напитки и тихие разговоры.

Нас представляют невысокой хрупкой девушке с цепкими светлыми глазами.

Примерно на этом этапе Тсузуки дотягивается до моего уха.

- Мураки, разреши, я оставлю тебя? Не беспокойся, не убегу, а у тебя, похоже, важные деловые переговоры, - теплый, почти ласковый шепот, и мне на мгновение хочется забыть ту шахматную доску, которую сотворил для себя, и увести его с собой, забыв про больно томящие «шаг вперед - два назад» над топкой бездной…

В слабом свете я не могу разглядеть выражение его глаз. Они темные, обезличенные, будто торопливо задернутые шторой от постороннего взгляда.

Отпускаю его.

А дальше… дежурные разговоры на автопилоте. Ничего нового. Поневоле рассматриваю своего возможного работодателя.

Золотая молодежь. Хэлло, мы тоже можем и даже больше, чем вы. Умна. Но самонадеянна. Возможно, феминистка – естественно, в тех случаях, когда это нужно для дела и хорошо смотрится.

Я курю сигарета за сигаретой. И тут…

Она чуть склоняется ко мне с каким-то вопросом. Накатывает запах ее духов. Сладковатые, с примесью лимона и жимолости.

И по расстроенным нервам:
…затылок, послушные пряди волос, робко выступающий позвонок - и слабый запах мертвой сакуры…Тсузуки…

Пальцы непроизвольно сжимают подлокотники кресла.

Не хочу… да и не могу его потерять.

Откланиваюсь с обещанием вернуться.

Возвращаюсь в зал, чуть кривясь от оглушающей музыки. В ярких лазерных лучах, параноидально-непредсказуемых, неверных, нельзя различить лиц – они высвечиваются частями, бессистемно, непонятно.
Я не знаю, как здесь можно найти того, кто тебе нужен.

Впрочем…Набираю его номер. Гудки. Никто не берет. Что ж…

Сосредоточиться на его внутреннем ощущении, прикрыть глаза, осторожно потянуть на себя образ с глубокими ясными глазами – он совсем нечеткий, плывет. Сила разрушает заклинание связи.
Слиться с ним, на мгновение увидеть происходящее его глазами…

Незнакомые мелькающие лица. Кто-то поит, не давая бокала в руки. Жидкость обжигает небо, стекает по губам… Смех. Выход из зала.

Невольно прикусываю губу: по телу разливается, поджигая нервные окончания жгугим перцем, ярость.

Мой. Он только мой. Он не должен от меня уйти, не должен меня забыть…

Разум отчаянно пытается взять все под свой контроль, пока я иду – не бегу, о нет, к увиденному месту. Неудачно. Хватаю Тсузуки за предплечье, разворачивая к себе. Пьяно-ошалевший, дерзкий, вызывающий - как перчатка, брошенная под ноги, неуловимо обольстительный, горячий взгляд с плавящимися в глубине острыми льдинками.

И я надеялся, что смогу от этого отказаться?!

- Развлекаешься? - теплый, прозрачный мед, стекающий, обнажающий холодную матовую сталь.

- Ты же позволил, - улыбка на грани оскала, он смотрит на меня, чуть откинув голову.

- Ты пьян, - почти с отвращением.

- Еще нет, - меня почти захлестывает его демоническая сущность, радостно, вольно пенящаяся… Как нелюбимое им шампанское…

- Может, нам стоит кое-что обсудить? – кривлюсь в душе от затертой фразы.

По его лицу будто пробегает тень: все эмоции моментально блекнут.

- Что, Мураки? Во сколько мне завтра собирать вещи? – почти трезвый, почти спокойный голос; он пытается вырвать свою руку из моего захвата.

Я, улыбнувшись, тащу его подальше от шума, куда-нибудь отсюда, без разницы… Краем глаза замечаю, что кто-то из той случайной компании следует за нами.
Первая попавшаяся комната, к счастью, оказывается пустой. Удачно также, что она не является «номером на ночь». Выпускаю плечо Тсузуки, он тут же молча отодвигается от меня на более-менее безопасное расстояние.

- Эй, парни, вы что?..

Тсузуки, не глядя, махает рукой в сторону двери, и та послушно захлопывается прямо перед ошарашенным полупьяным лицом.

Я пытаюсь «услышать», что он чувствует, но улавливаю лишь пустоту, пестрящую помехами, как звук старой пластинки.

Тсузуки смотрит на меня. Прямо, просто, быстро потемневшими глазами, в глубине которых уже не увидишь ни радости, ни гнева, ни страсти.

- Оказывается, тебя не следует оставлять одного, - холодно.

- Извини, если помешал твоему времяпровождению. Наверно, тебе не следует так обо мне заботиться, ведь опекунство заканчивается уже завтра.

- Заботится? – я мягко улыбаюсь, начиная злиться. – Это совсем не забота, а если и она, то не о тебе. Я не хотел завтра вытаскивать бога смерти из постели этих мальчиков.

По комнате прокатывается волна жара – шинигами вспылил.

- Тебе не все ли равно, где я завтра окажусь! – рывком к двери.

Я успеваю встать на его пути.

- Пусти.

Отрицательно качаю головой.

- Почему?

- А почему бы и нет.

Какой-то отчаянный полустон, склоненная голова, пара шагов назад.

- Что ты хочешь, Тсузуки?

- Свободы, - кривой, непонятный изгиб губ.

- От себя свободы не бывает.

Он отворачивается, утыкаясь взглядом в зеркало.

- А от тебя?

- Что ты хочешь, Тсузуки? – с легкой насмешкой повторяет он.

- Забыть, - провожу пальцами по зеркалу. В отражении он закурвиает.

- Интересно, что? – безразлично.

Черт, как больно это говорить…

- Эту неделю. Тепло. Тебя. Свои вопросы, - пытаюсь дышать ровно, чувствуя, как по комнате расходятся волны силы.

- Получилось? Они, - кивок в сторону двери, - помогли тебе в этом?

Что ты хочешь слышать в этой фразе? Ревность? Она тебе нужна? Тебе действительно нужно, чтобы этот человек что-то к тебе чувствовал?

- Нет, - я оборачиваюсь, чувствуя, как душа выворачивается наизнанку, обгорая обнажающейся поверхностью. – Остался один день, Мураки… я мог бы сказать это и завтра..но я… не могу.

Он стоит передо мной, немного сгорбившись. Ему трудно говорить – больно, невероятно больно, как будто заживо снимают кожу, но я хочу это услышать.

Хотя… Мне не стоит искать легких путей.

Потанцуй со мной на лезвии, Тсузуки…

- Я не жажду твоих откровений, - он вздрагивает, как от удара. – Вопросы. Что ты хотел узнать?

- На один ты не ответишь, на другой я услышу лишь ложь, - вздыхает он, отворачиваясь и качая головой.

- И все же, - подхожу, поднимаю его голову за подбородок.

В его глазах нет слез. Нет и света. Отчаянье и тупая боль.

- Каковы были условия сделки? И… - он запинается, не отрывая от меня взгляда, - кто я для тебя?

Это бы прозвучало невыносимо сентиментально, если бы не было сказано таким обреченным тоном. Ты готов сломаться.

- Условия… Я думал, что этот вопрос ты задашь, как только приедешь, - глубоко затягиваюсь сигаретой. – Мои исследования начали беспокоить ваше начальство. И оно решило примерно следующее…в обмен на то, что я уезжаю из Японии, закрываю свои лаборатории, перестаю оперировать, они отдают мне тебя.

Он отшатывается, пятится, чуть ли не падая.

- Ты врешь… - голос срывается.

- Мне нет смысла это делать, - пожимаю плечами.

- Меня продали, - шепчет он, сползая по стене.

«Да, - мысленно соглашаюсь я. – Сутенеры есть и на небесах».

В его глазах непонимание. Шинигами подставили те, в ком он был уверен.

- Продали, - повторяет Тсузуки, растерянно глядя на меня снизу вверх.

- Я не стану силой удерживать тебя. Мне не нужна еще одна сломанная, покорная кукла, - хмыкаю я, садясь рядом с ним на корточки. – Все в твоих руках, Тсузуки. Настоящий флеш-рояль. Что ты будешь с ним делать?

Он хмурится, отворачиваясь.

- Все было спланировано?

- Я не знаю, сколько вынашивалось это решение. Но для меня оно было неожиданностью, - мягко говорю я.

- Зачем тебе это? Зачем тебе я? – у него вспыхивают щеки. – Я был с тобой, открылся тебе, позволил себя трахнуть… что я еще могу тебе дать?

- Зачем? – я переспрашиваю почти ласково, осторожно подбирая слова. – Ты нужен мне, Тсузуки… - рука невольно, по привычке ласкает безупречный овал его лица. – Как наркотик, которого хочется все больше и больше…

Ты незаметно, исподволь пробрался ко мне под кожу, паутиной оплел позвоночник, тянуще-медленно отравил кровь, пробежавшись с ней по голубоватым венам, ты был моим воздухом и нервным импульсом… Я хочу обладать тобой хотя бы для того, чтобы вернуть мне себя…

- Я хочу видеть твои глаза и слышать голос, чувствовать по утрам твое дыхание на шее и знать, куда пойдешь потом… Я хочу, чтобы ты был моим.
Люблю тебя.

… Если такую маниакальную зависимость можно назвать любовью.

Я говорю все это и наблюдаю, как меняется выражение его лица.

В конце он утыкается мне в плечо. Я умолкаю, притягивая легкое тело ближе. Его бьет дрожь.

Шинигами нужно немного переосмыслить происходящее, проникнуться сделанной для него жертвой.

Хотя на самом деле ее и не было. Да, переезд действительно вызовет некоторые затруднения, но я могу вполне легко устроиться и в любой другой стране. Они сказали мне ошеломляющий комплимент, сами того не заметив: фактически заявление означало, что своими исследованиями я могу помешать порядку жизни и смерти.

А Тсузуки… Я не жалею о том, что сказал правду. Теперь главное, чтобы он позволил себе то же самое.

Он поднимает голову, щекоча шею шепотом и осторожными, торопливыми поцелуями.

- Я счастлив. Я так счастлив, Кадзу. Ты… - тихий смешок. – Ты ведь знаешь, кто ты для меня?

- Да, - смотрю в его беспокойно сияющие глаза.
Конечно, знаю. Я вообще много о тебе знаю, кои. Например, что тебе совсем не хочется возвращаться. Ни обратно в кислотные лучи дискотеки, ни в квартиру.

Поэтому мы, как случайные любовники, торопливо выбираемся на еще темную улицу, находим машину…

Я и не знал, что можно быть таким счастливым. Счастливым и влюбленным: до самых кончиков пальцев, до самого последнего волоса, до самой забытой клетки, когда все тело будто наполнено сияющей, переливающейся расплавленным золотом жидкостью, когда шаг – и ты взлетишь, мягко, плавно, держась за руки с ним, и никакая магия не будет иметь к этому никакого отношения. Я не могу на него смотреть – в глазах щиплет от смущения, но и не смотреть – невозможно. Мой серый ангел с потерянным нимбом…

Мы просто катаемся по Токио, который ночью выглядит едва ли не красивее, ярче и помпезно-современней, чем днем… Он дисциплинированно останавливается на каждом светофоре, целует меня, зарываясь длинными пальцами в мои волосы, нежно, властно, выбивая из-под ног ту опору, которая и так качалась… Мой мир как обруч, катящийся по дороге – все время вертится и каждую секунду может опрокинуться… Мне хочется шептать: «Люблю…», а он успокаивающе гладит меня по голове. Остается лишь косится на идеальный профиль, ожидая очередной остановки.

Наверно, так я и засыпаю…

Тсузуки тихо сопит, как-то устроив голову на моем плече. Безмятежно счастливый…

Почему я думал, что бездарно поставленой сценкой с участием Ории смогу его сломить? Почему я думал, что это поможет? Даже самый безупречный танец может завести в не предполагаемые в начале дали…

Будить его жалко, когда я подъезжаю к дому, приходится нести на руках… Улыбаюсь при мысли, что подумал о нас консьерж.

На входе в квартиру шинигами просыпается, утыкаясь сухими губами мне в шею… Позже, совсем позже, на разворошенной постели мы засыпаем вместе.

Интересно, если бы я знал, что звонок, разбудивший меня надоедливой вибрацией сотового, приведет к тому, что рай, выстроенный на несколько часов, торопливо померкнет, уступая место будням, стал бы отвечать?

Да, наверно… тем более, что он просто напомнил то, что наскоро заретушировало все произошедшее.

Тсузуки должен вернуться обратно сегодня.

С сожалением дотрагиваюсь до его плеча, чтобы разбудить.

Он, еще сонный, еще растрепанно-расслабленный, еще тепло-домашний… молча выслушивает меня. Растерянно улыбается. Легко целует в губы и идет собираться.

Перед выходом Тсузуки подходит ко мне. В том, в чем первый раз переступил порог этого дома. Чуть мнется и даже не улыбается. Разве что глазами – немного, неуверенно.

Поправить воротник его рубашки, убрать прядь волос, настойчиво лезущих в странно-светлые глаза. И - на мгновение, не удержавшись, - прижаться губами к вздрогнувшему горлу.

- Иди, - да, вот так, негромко. Хорошо, что голос не преподнес неожиданностей. Хорошо, что он не оборачивается. Хорошо, что я уверен в том, что все будет, как я хочу. Удачно.

Не закончена пьеса. Мне осталось услышать коду, завершение, адаптированный вариант: «жили они долго и счастливо…». Конечно, так не будет, так и не может быть – между мной и ним. У него есть принципы и те, кто называют себя его друзьями, у меня нет морали и есть привычка жертвовать всем ради достижения цели. Но это на самом деле не важно…

Весь день мне приходится заниматься накопившимися делами: надо оформить увольнение, придумать ему достойную причину. Объяснить секретарю той настойчивой девицы из клуба, что нет, Мураки-сан не заинтересован в повторной встрече, и ему совсем не жаль, что вчера так получилось… Маска спокойствия въелась в кожу, и никто ведь не заметит, что я постоянно думаю совсем о другом.

Вечером выхожу на террасу, закуриваю. Теперь мне уже не удастся отбиться от мыслей о шинигами, загнав их на корку подсознания.

Главное, чтобы вспомнил. Чтобы подал знак.

Звенит мобильный, простенькой трелью проехавшись по барабанным перепонкам. Его номер. Улыбнуться. Ответить.

Вернулся, мой милый.
Вернулся ко мне.

- Да?

The end.

Использован текст песни «Вернись ко мне» Жанны Агузаровой.
в пояс кланяюсь:
- моей основной бете Птрасе ака Шу-тяну, за то, что правила, направляла и вдохновляла. Без тебя, солнце, ничего бы не было.
- моей учительнице по географии. Именно из-за бедлама на этом уроке я от нечего делать решилась писать вышеизложенное.
- всем тем, кто оставлял свое мнение, хвалил и пинал =)))) спасибо вам большое )))* в сторону* Надеюсь, вы еще что-нибудь скажете…

На сцену, за неимением тухлых помидоров, выдвигается ящик с яблоками. E121 сидит сбоку в позе дзен-буддиста и плетет феньку.