Форум сайта "Мир Эсси Эрганы"

Гармония на обрывках.

...2:54
---------------------------
Йорки, послушай, приятель. Я тебе пишу, просто потому что надо все это куда-нибудь... да тресну я, если не выскажусь. Не обращай внимания на скомканность, я сейчас мало чего соображаю, три часа ночи, как-никак.

Я видел их однажды.

Нет, нет, не то... Как бы это так сказать... Я всегда чувствовал, что что-то тут не так...

Да нет. Вру я все. Нихрена я не чувствовал. Не девчонка я какая-нибудь сопливая, чтобы разбираться в таком. В таком? В каком еще "таком"? Да "такого" больше на свете-то нет... Черт побери.

Шеффер, собери мысли в кучку.

Они ненормальные. Не в каком-нибудь там переносном смысле, они в самом деле двинутые. Так, просто среди разговоров и шуток, обычной повседневной жизни - можно и не заметить. То есть проскальзывает иногда какая-то хрень, но ведь близнецы же - многое оправдывает, потому что кто ж в этом разбирается, кроме самих этих... продуктов одной яйцеклетки. Все так думают, поэтому, чуть что - предпочитаем отвести глаза, замять, даже самим себе в голове не объясняя, отчего неловкость-то возникла. Ну посмотрели как-то не так, ну сказали какую-то херню, да еще и хором. А, лучше не заморачиваться.

Но до самого того дня, когда черт меня дернул зайти к Тому в номер за каким-то журналом, в струкуре моего мозга даже теоретически не могли бы уложиться, а тем паче - возникнуть какие-либо подозрения в этом роде.

А теперь я не понимаю, как можно было этого не замечать.

Короче говоря, я зашел к нему вечером, в один из каких-то бессмысленно-пустых дней между концертами, когда лица журалистов и фотографов уже давно не претендовали в наших глазах на отличительные признаки - пришел, чтобы взять номер спортивного журнала, который, я знал, он уже прочел и, конечно же, кинул возле кровати на пол. Вы с ним оба ужасно неаккуратные, мы с Биллом в этом плане от вас сильно отличаемся - хотя у Билла вещей примерно в тридцать тысяч раз больше, чем у меня, тем не менее, у нас с ним схожая маниакальность в плане порядка и пунктуальности. И собираем вещи, уезжая, мы всегда, как это ни смешно, быстрее всех. Потому что точно знаем, где и что у нас лежит.

Ну да я не об этом. Тем более что ты несколько в курсе, вообще-то, чего я тебе это рассказываю? Ну скачут мысли, да, я вообще, считай, дневник сейчас пишу. Извиняй.

Короче, я зашел, и тут приспичило мне в туалет. Лень было обратно в свой номер переться, да и зачем? Ну, короче, сходил и стою, руки мою. Потом воду выключил, стал их вытирать. Тут слышу - голоса, шаги, смех - значит, вдвоем пришли, с Биллом. Только я собрался выйти, как Билл - ну говорю ж, аккуратность порой в нем просыпается чрезмерная, говорит "Свет горит в ванной, опять ты забыл погасить" - и гасит мне свет снаружи, а выключатель там в дурацком месте был расположен - прямо у входной двери, метрах в двух от туалета. Том что-то бурчит, мол "Тебе-то что, не нам за электричество платить", но Билл на такие вещи внимания не обращает, ты же знаешь.

И вот тут-то и сделал я самую большую глупость. Потому что мне бы стоило на этом месте крикнуть "Эй, включи обратно, козел, я тут" или просто выйти из ванной и поздороваться. А я решил посидеть там чуток, а потом выскочить и их напугать. Не, ну интересно же посмотреть на два ошарашенных лица этих самоуверенных малолеток? Вот именно.

Следующий час прошел в каком-то бреду. Нет, конечно, я не ждал целый час только ради того, чтобы их напугать – я просидел в темной ванной минут пять, а потом вышел – там дверь в ванную в таком закутке была, чтобы в комнату попасть, надо было из маленькой прихожей выйти – так вот, заглянул за угол, где они были, и просто охерел, дальше уже просто стоял и смотрел, рот забыв закрыть – им не до меня было.

Это было какое-то сумасшествие. Да, они трахались – я тебе сразу говорю, чтобы не тянуть, а то ведь полпачки бумаги изведу, и так и не решусь, так и не смогу толком объяснить. Они трахались, трахались, трахались – хоть сто тысяч раз, Густав, напиши, нормальнее от этого тебе не станет.

Да не в этом дело. Вот так, да. Не в этом.

Мы привыкли: Том, одеяло на ножках, с непомерными амбициями и гроздью группиз под рукой. Такой весь мальчишка-мальчишка. Билл – шмотки будто из под дождя прибежал, в облипочку, манерные жесты, поет, трещит, прыгает, девочками не интересуется. Сам девчонка, считай. Две противоположности, только очень сильно похожие. Так?

Да нифига мы не понимали, Йорки.

Они там сидели и друг друга гладили. Знаешь, по лицам. Как котята - вылизывают друг друга. Вот они - тоже. Том Биллу кепку нахлобучил. А Билл с карандашом своим идиотским сидел, глаза брату подводил. Тому! Глаза! Да кому расскажи – в дурку отвезут! И смеялись, и контуры чертили в воздухе, и по телам, по скулам – лепили друг друга, знаешь, как из глины. Каждый другого как бы... перерисовывал, что ли. Дорисовывал. Под себя. И смесь дьявольская получалось, томобиллы и биллотомы – жуть берет... Худые оба, как черти, тонкие, сидели по-турецки друг напротив друга – как медитация такая, что ли, и у них движения - эх. Ничего рэпперного показушного – у Тома, ничего женственно-манерного – у Билла, совсем не то. А – как танец. Они перетекали друг в друга движениями кистей – я не мог разобрать, чье где. И счастье в глазах, так и плещет, затопляет все вокруг – а свет в комнате такой нежно-приглушенный, желтоватый, от кожи их отражается – красиво так, что плакать хочется, честно, в глазах защипало.

И потом отсосал он. Не Билл, как можно было бы предположить – черт подери, как будто что-то вообще можно было из этой оперы предположить – так вот, не он, нет, Том ему. Мне так никогда не отсасывали, Йорки. Даже самые сумасшедшие фанатки. Не было такой нежности, и расслабленности, и доверия. Не запрокидывалась так голова у меня, как у Билла, и не путались пальцы в волосах так обессиленно-ласково. Не держала меня девчонка вот так за бедра, не упиралась ладонями в тазовые косточки, и не гладила большими пальцами по внутренней стороне бедер – нежно, осторожно, и в то же время – дразняще чуть-чуть. Не проглатывала она все - не показушно, типа, вот какая я крутая, а именно – естественно, как будто так и надо, и как будто приятное что-то глотаешь. И не смотрела она на меня так, как Том. Словно медом поил.

А спина у Билла гнулась, как струнка – такой он тоненький, и хрупкий, и гибкий.

И Том – точно такой же.

Сколько раз мы ходили вместе в сауну? Не перечесть. Но даже там они казались совершенно разными. Они заворачиваются в свою непохожесть, как в доспехи – Билл выпячивает бедра и закатывает глаза, Том сутулится и ходит размашистыми шагами – чтобы никто не заметил, что они – одинаковые. Это слишком личное. Думаю, они предпочтут нагишом пробежаться по сцене, чем позволить кому-либо еще догадаться о том, что они такие идентичные – на самом деле. Это почти признание в любви для них – становиться неотличимыми наедине.

И что ты думаешь, Йорки? Мне было страшно. Меня тошнило. У меня кружилась голова – я очень хорошо помню свое состояние. Мне хотелось проснуться. Я еле сбежал оттуда.

Неправильно, думал я. Это же пиздец что, думал я.

Это случилось не вчера и даже не позавчера. Это было... Это было два года назад.

Удивлен? Тем, что я пишу тебе только сейчас? Погоди, Йорки, это еще только половина истории.

Ведь потом появился Йонас.

Помнишь этого долговязого рыжего типчика? Они познакомились с Биллом на какой-то афтерпати, как все банально, а. Тогда близнецам было уже семнадцать. Так вот, они познакомились – мы еще сидели все вчетвером тогда на этом идиотском ярко-зеленом диванчике, и пили какие-то коктейли – а потом он запропал куда-то надолго, я бы и не вспомнил про него, если бы спустя месяца два не увидел, как он выходит из лифта в нашем отеле. Я сказал «Привет», потому что не помнил, как его зовут. Он улыбнулся и сказал «Привет, Густав». И ушел.

Потом я видел его еще раз. И еще. И наконец – вместе с Биллом. Они сидели рядом за барной стойкой клуба, кажется, это был Берлин. Да, мне только сейчас пришло в голову – Йонас ведь, получается, таскался за нами в разные города по всей стране. Очень трогательно.

Сидел я, значит, и смотрел на них сзади. Они пили какую-то розовую муть из бокалов на длинных ножках. А мне было нечем заняться – ты куда-то свалил, Тома я вообще потерял из виду в самом начале. Вот я и пялился бездумно на их спины.

А потом на узенькую черную спину легла широкая ладонь. По-хозяйски так легла. И Билл не дернулся, а продолжал пить, будто ничего и не произошло.

И первым моим импульсом было отыскать глазами Тома. Но его не было нигде.

Через несколько дней... Это ты, наверное, помнишь – как Билли привел его в турбус. «Йонас», «Йонас» - протягивал руку налево и направо. И я зачарованно смотрел, как узкие пальцы Тома ткнулись в эту веснушчатую руку. И он кивнул, здороваясь.

Признаться, я ожидал сцены. Но ее не было. Никто, по-моему, толком и не понял, зачем Билл привел какого-то парня в автобус. «Друг». Ну да, ну да, Билли. Я потом видел в окошко, как ты с ним сосался на парковке.

Вот тогда меня вывернуло. Сам себе удивляюсь. Но это было настолько неестественно, как если бы я увидел кого-то целующегося с трупом или с ослом. А Билл привставал на цыпочки и прогибался под руками этого. Тот держал его, довольно, сыто.

Билл вернулся, и оказалось, не одному мне пришлось осчастливить наш толчок блевотиной. А мне-то показалось, что ему нравилось, когда его вминал в себя этот долговязый.

Я лежал и злорадствовал. Без всякого разумного повода. У меня в голове крутилось «Вот так вот, Билли, оно бывает». Что – оно? И «Да, Йонас, видел бы ты как твоя куколка блюет после твоих слюнявых поцелуев». Откуда я знал, что они слюнявые?

В чем вообще моя проблема? Какого черта меня все это трогало? На одну маленькую секунду я даже испугался, что съехал по нашему Билли. А что? Парни дрочат на него втихую, я-то знаю, Франциска рассказывает. Да и письма эти все...

Да вот только нифига. Никогда в жизни не хотел его и не буду. Это все равно что котенка домашнего захотеть. Котята созданы для того, чтобы вместе лежать в одной корзинке, нежиться и вылизывать друг другу мордочки.

Так, стоп.

Тут-то я и понял, что меня банально сносит от отсутствия гармонии, не побоюсь этого дамского словечка, которая всегда была. Мы бы все четверо давно пересрались, что друг с другом, что с крю. Но у нас было нечто прочное и незыблимое – Каулитцы, черт дери. Их отношение друг к другу. Нечто, что давало нам всем ощущение причастности, как когда в гости приходишь в знакомым, в большую дружную семью – чувствуешь себя одним из них, пусть и слегка. Их было всего двое, но у них эта фигня была такая сильная, что все чувствовали, и как-то пригревались о них, с ними, около.

А теперь пропало это ощущение, исчезло из воздуха. Тут не то что злорадствовать, выть было впору.

Прошло еще некоторое время. Я упорно приглядывался к близнецам, особенно к Тому. Но ничего – вообще ничего не замечал. У этих двоих конспирация была в крови – еще бы, с их-то прошлым. Они ведь жили в одном доме, а там и мама, и отчим – не говоря уже о школе и так далее. И никто никогда не знал. Только я вот. Может быть, зря? Тогда мне впервые в голову это пришло. Может быть, если б я не знал, не переживал бы так остро, а авось – вообще ничего бы не заметил. Ну и вот, ничего по их лицам не было понятно. Что у них творилось? Как Йонас умудрился втереться между ними? Решили ли они попробовать жить "нормальной" жизнью? Просто временно поссорились, и Билл решил отомстить? Или может, решили, что просто надоели друг другу? Не знаю, не знаю, и никогда не узнаю...

Напряжение зрело. Все стали ругаться, даже охранники собачились между собой. Я подолгу пропадал, стараясь поменьше сталкиваться со всеми ними вне концертов. Близнецы... Тоже ссорились, но как-то вяло. Если раньше у них ссоры протекали бурно и с незамедлительным примирением – то теперь им как будто стало лень что-то менять. Разругавшись, они не торопились исправлять ситуацию и могли день, а то и больше не разговаривать, как будто... Как будто им было все равно.

Это было начало конца. Я чувствовал это так же отчетливо, как то, что сейчас пишу синей ручкой по мятой бумаге.

Без них у нас ничего бы не вышло. Да знаешь... И не хотелось бы, без них-то.

Вчера я возвращался в свой номер отеля после афтерпати. Ты остался зависать с Дэйзи, а Том с Биллом вообще не показались на вечеринке. Было около одиннадцати вечера – детское время, но я устал, мышцы болели, нога опять ныла – достало вывихивать ее каждый раз на концертах.

Я сразу отправился в душ. Но не успел я включить воду, как из-за стенки донеслись голоса.

- Слушай... – неразборчиво, - ... ать так все нельзя, я чувствую, что все летит коту под хвост. Ребята... – мое сердце заколотилось, кажется, непосредственно в ушах – это были голоса близнецов. И что-то в тоне Тома разительно отличалось от его повседневного. Я понял, что они говорят о завершении проекта.

- Том, - голос Билла был выше, и отчаяннее, - ...ушай, Том...

- Не надо, - устало, отчужденно, - ...давно понял, ну не судьба. Йонас...

Сначала мне показалось, что в трубах что-то завыло, но потом я понял, что это звук судорожного рыдания. Билл плакал.

Я сел на пол и прижался спиной к стене.

Тишина была осязаемой, оседала на губах, застилала глаза едкой пеленой.

- Чего ты рыдаешь? – чужим голосом спросил Том. Я вдруг стал слышать их удивительно четко – должно быть, от выброса адреналина у меня обострилось восприятие.

- Никакого Йонаса нет, - и захлебывается, захлебывается, захлебывается, - нету никакого, никого нет, не-ет! - я почти чувствовал, как у него сдавливает горло, и он замолкает.

- Билл... – что-то сползло по стене с той стороны – видимо, они уже оба сидят на полу, я не вижу их, но в то же время будто и вижу. Том несмело протягивает руку, Билл, скорчившись, распластался по полу.

А я встал и вышел из ванной.

Мне может, больше всего на свете хотелось остаться.

Но я себе этого не простил бы потом.

Они спасут нас своей ложью. Своими фальшивыми лицами, повернутыми к миру. А истинные – оставят только друг для друга. Они будут улыбаться. Они, может быть, женяться и заведут детей. А может быть, и нет. Но они никогда не дадут никому ни малейшего повода считать, что что-то с ними не так, как с остальным миром.

Один бог знает, насколько тяжело им это дастся.

Но...

Закрывая за собой дверь в ванную, я каким-то образом почувствовал – что теперь все будет хорошо. Видать, снова в воздухе то самое, прочное возникло, которое держит нас всех вместе.

Что теперь все будет хорошо, и что котята снова в корзинке.

Одинаковые, коричневые котята.

--

P.S. Ты бы меня не понял, Йорки. Ты бы решил, что пора собирать манатки и валить из этого дурдома. Может быть, позже ты бы одумался, и почувствовал бы всю эту... гармонию, без который мы бы не смогли дальше - но ты слишком импульсивен, чтобы подумать заранее. Поэтому это письмо я, наверное, выкину, а не положу тебе на кровать. Ты уж прости.