Форум сайта "Мир Эсси Эрганы"

Ливень. Серая завеса туч окутывала небоскребы, и маленькие капли градом падали вниз, бились о стекла, крыши машин и ткани зонтов. На таком же сером асфальте образовывались лужи, по которым с безразличием на лицах ходили люди. Кожаные туфли мужчин, замшевые ботинки женщин и кроссовки подростков – вся эта обувь намокала от брызг. Сейчас они этого не замечали, но, придя домой, непременно будут ворчать на погоду. Хотя в чем здесь вина дождя? Он просто бьет землю – ничего больше.
Ран шел без зонта. Кровавого оттенка волосы намокли и неприятно липли ко лбу и щекам. Но ходить с зонтом он категорически отказывался.
– Зонтики – удел неженок, – несколько язвительно говорил он.
Ну, неженкой Ран себя явно не считал. А вот дождь любил. Любил за его страсть, за силу, с которой он обрушивается. Дождь омывает, он имеет способность очищать, так сказать, божья милость, лишающая грехов. И когда он начал в это верить?
Но в то же время Ран дождь ненавидел. Тогда тоже шел дождь, игриво колотил его каплями, заставляя бежать еще быстрее. Нет, конечно, дождь – это дождь, просто вода, просто часть одного из круговоротов жизни. Но не просто так кто-то придумал знаки беды. Дождь – один из них.
Шумный город. Город, наполненный жизнью. Суета, беготня, заботы. Каждый думает о себе, беспокоится о своем, переживает за своих. Здесь вокруг существует только «я». И эти люди говорят о морали, они считают себя приверженцами этикета, когда в обыденный будний день идут и улыбаются другому. Фальшиво так, омерзительно, но улыбаются.
Ран не понимает этого. Он не замыкается на себе самом, но и других близко не подпускает. Есть мир, а есть люди, которые в нем живут. И если кому-то нужна будет помощь, он ее предложит. Но врать и лицемерить – нет. Пусть играют те, кто выбрал профессию актера, Ран же предпочел остаться собой.
– Добрый день, мистер Фудзимия. Вы к нам давно не заходили, – усмехнулся молодой человек, обернувшись на звон колокольчика у входной двери. Ран еле заметно улыбнулся и лишь слегка кивнул в ответ.
Несколько символично видеть продавца-юношу. Как давно это было… И вместе с тем только вчера он попрощался с Кеном. Так мало и много времени одновременно. Так странно.
Рану не то чтобы нравился этот магазин, просто он был ближе всего к их квартире. И вовсе не похож на «Конеко», обычный магазин: цветы, цветочные горшки и различные безделушки у самого прилавка. Здесь очень много комнатных растений, вечнозеленых, редко, но восхитительно цветущих. А воздух в помещении пропитан водой и ароматом лилий. Как дома…
– Вот эти розы как раз сегодня привезли. Нравится? – указывая на букет, поинтересовался юноша.
Активный, улыбчивый и с вечно взъерошенными волосами, он был настолько забавен, что Ран невольно улыбался, смотря, как он бегает туда-сюда по магазину. Просто юноша, которому нравятся цветы. В отличие от самого Рана, он мечтал быть флористом, а не был вынужден им становиться.
– Вполне.
– ОК! Подождите минутку, сейчас я их упакую.
Ран хотел бы здесь работать. Несмотря ни на что, ему хотелось заниматься цветами. А ведь казалось бы, что в этом такого-то? Сидишь в четырех стенах и мучаешься с сорняками. Но именно неприметностью профессия флориста и привлекала Рана. Хотелось обыденности, ненавязчивости. Использовать лезвие только чтобы обрезать концы. Видеть кровь только из-за собственной невнимательности при составлении букета из тех же роз. Нет опасности. Нет риска. Нет отчаяния. Надоело! Устал!
Жаль, что это невозможно. Ран впервые об этом пожалел, когда обратил внимание на то, какая же тишина царит в магазине. Единственный, кто тут «шумел», – сам продавец. А они многое бы отдали, чтобы все те девицы перестали попусту торчать в «Конеко». Эти вечные крики, вопли, глазеют на тебя, как в зоопарке. Идиотизм.
– Мистер Фудзимия, вы так сильно любите свою девушку?
– О чем ты?
– Ну-у… Вы часто покупаете цветы, вот я и подумал… Наверное, не мое дело, да? – чуть ли не шепотом пробормотал юноша, исподлобья смотря на Рана.
Наверное, он и впрямь приходит сюда слишком часто. Ничего, еще немного, и он переедет, оставаться в городе дольше было бы самоубийством. Все-таки работать одному не так уж и выгодно, каким бы опытным ты ни был и как бы качественно ни выполнял свою работу. В каждом бизнесе есть те, кто всячески мешается под ногами. Действительно жаль.
Ран улыбнулся:
– Люблю. Очень сильно.
– Наверное, все-таки правильно, что вы ей дарите цветы. Я даже начал брать с вас пример, – чуть покраснев, рассмеялся продавец.
– Я не тот человек, которому следовало бы подражать.
– Вот уж неправда!
А может, действительно. Ран не хотел об этом думать. Ему было все равно. Самокопание не совсем его профиль, да и не нужно ему это. Ран принимал себя таким, какой он есть. Да, он убивает людей. Он выбрал для себя это, кто-то другой выбрал что-то иное, и нет здесь ничего удивительного. Упреки – напрасная трата времени.
– Вы очень интересный человек, мистер Фудзимия.
Юноша протянул Рану букет.
– Простите, если сказал что-то не то.
– Нет, все в порядке.
Ран очень нежно обращается с цветами. Руки все еще помнят, насколько эти растения хрупки. Как фарфоровые статуэтки, вот только еще более прекрасны. Но, выйдя из магазина и вновь окунувшись в серость города… Ран ненавидел Нью-Йорк. Это не город – это чудовище, привольно расположившееся на берегу Гудзона. Все эти авеню, спидвеи, мосты, автострады – все это точно щупальца. Нью-Йорк думает своими небоскребами, а дышит магазинами, барами, парками, ресторанами и музыкой. Это отвратительный город, ничем не отличающийся от Токио.
Дождь усилился. Он точно собирался стереть с лица земли все и вся. А ведь еще утром было солнечно.
Ран купил квартиру в неудачном квартале, но шумные улицы привлекали Шульдиха. Он не соглашался ни на один вариант. Если в его распоряжении не будет нескольких сотен пьяных мыслей и шикарной цепочки клубов, он не сможет жить. Для него это воздух. Ран же дышит другими вещами.
И вот что странно – именно Шульдих, такой отдаленный от реальности, беспечный и цепляющийся каждый день только за деньги и удовольствие, заставлял Рана возвращаться домой, нажимать на кнопку вызова лифта и, вставляя ключ в замок, открывать дверь.
С другой стороны, за что-то же нужно держаться. Раньше эту роль играли Вайсс, сейчас – телепат. Вроде, ничего не изменилось, а жизнь начала вертеться стремительней. Казалось бы, нет цели, стремлений, даже желаний. Идешь по серому асфальту, смотришь на серые здания, мимо тебя проходят серые люди. И жизнь тоже какая-то серая. Казалось бы.
– Шульдих! – позвал Ран, входя в прихожую.
– Привет! О, ты японец.
Пятикомнатная квартира обставлена слишком по-европейски. Это единственный недостаток.
– Ну нет, с меня востока хватит! – возмутился телепат, закрывая вопрос об интерьере.
В конце концов Ран никогда не собирался с ним спорить. Пусть делает, что хочет.
– А ты неразговорчивый, – зашнуровывая кроссовки, заметил парень.
Он был высоким и спортивного телосложения. Осветленная челка падала на глаза. Мальчишка. Хочет казаться независимым, но Рану достаточно взглянуть на него, чтобы догадаться, чего немец мог с ним сделать. Даже жалко его.
Осторожно положив букет на столик, Ран снял плащ. Он устал. Хотелось принять душ, перекусить чего-нибудь. И лечь отдохнуть. Обычные потребности обычного человека.
– А вот если серьезно, тебя это совершенно не задевает? Я вряд ли когда-нибудь еще здесь появлюсь, так что…
Ран молча прошел мимо. Взяв цветы, он направился вглубь квартиры. Каждый раз объяснять, что ты не нуждаешься в общении, было бы утомительно. Нет, поначалу это действительно задевало. Но стоило прожить вместе столько времени, как предрассудки сменились привычкой.
– Хм, если будешь все время игнорировать таких, как я, он решит, что ты ревнуешь, – бросил парень на прощание.
Ох уж этот Шульдих. Позволяет себе абсолютно все. А что, нельзя? На самом деле – нет. Для него каждодневные игры ничего не значили, люди, с которыми он пересекался, были просто очередными игрушками. С тем же энтузиазмом он мог есть пирожное – маленькое сладкое удовольствие, и ничего больше. Именно так думал телепат. И именно так он поступал.
Его нельзя назвать однолюбом. В мире много привлекательного, и он хочет все, что подходит под это понятие. А почему бы и нет? Если разграничений между достойными и недостойными не существует, то чем Шульдих хуже остальных? Он уверен, что заслуживает всего, включая весь мир в личное пользование. А то как же, он – само совершенство.
Их комнаты были напротив друг друга, и каждый раз Ран бросал короткий взгляд в комнату Шульдиха. Вот и сейчас тоже. Да и как вообще можно пройти мимо, если дверь нараспашку? Хочешь не хочешь, а заглянешь.
– Я же просил тебя не курить.
– Да-да, помню, – отмахнулся Шульдих, делая очередную затяжку.
В его комнате как всегда царил бардак. На полу горы из обуви, одежды и журналов. Наполовину разгаданный кроссворд валялся у самых ног Фудзимии, здесь же – и изгрызенный карандаш. Ран никак не мог понять, как телепат умудряется отыскать необходимые ему вещи в этом беспорядке, причем делал он это за удивительно короткое время.
По стеклу барабанили капли дождя. Такое монотонное постукивание, как ритмичные аккорды сонаты.
Шульдих сидел на полу, облокотившись о кровать. Он был закутан в простынь, небрежно стянутую с постели, да и то не до конца. И он был чертовски довольным. Внешне Шульдих никак этого не показывал, но в его глазах бегали бесята, выдавая все его чувства.
– И я просил не водить сюда кого попало.
Шульдих фыркнул. Он явно не нуждался в чьих бы то ни было советах, не говоря про нотации. И почему каждый норовил его научить тому, что телепат и так прекрасно знал? И потом, глупо не доверять телепату.
– Господи, ты еще скажи, что я не могу еду заказывать. Идиотизм, согласись.
– Мне неприятно, что здесь шляются неизвестные нам люди.
– Ой, как будто они успевают зайти дальше моей комнаты – не смеши.
Голос Шульдиха был откровенно довольный. А еще ему чертовски хотелось позлить Рана. Это уже как традиция или хобби. Вот только Ран с каждым разом поддается этому все меньше. Просто он слишком хорошо изучил телепата, чтобы бросаться на него с катаной и требовать покорности и повиновения.
– Кстати, ты сегодня рано, я даже не ожидал. Неужто соскучился?
– Думай что хочешь, – отозвался Ран и направился к себе.
Их комнаты были абсолютно противоположны, но речь не только о порядке, который Шульдих отказывался поддерживать. Атмосфера в комнате Рана кажется иной. Это память. Закрывая дверь, он точно окунается в свои воспоминания, смотрит со стороны на жизнь в их цветочном магазине, улыбается, точно опять вынужден мириться с криками Оми и возмущениями Кудо. Быт. Никому не интересная жизнь четырех парней.
Ран сейчас думал, что они были не так уж и несчастны. В конце концов, они не единственные, у кого в прошлом случались смерти или несчастные случаи. Таких сотни, а Вайсс было только четверо. Такое слово еще – четыре*. Такатори как в воду глядел.
А ведь эта комната ни капли не похожа на ту, в которой он жил раньше. За одним исключением: фотография. Именно поэтому Ран покупал цветы и ставил их рядом со снимком, чтобы дополнить свои воспоминания.
Смеющийся Оми и лепестки роз, обаятельный Едзи и пышный бутон, доброжелательный Кен и красный цветок. Роза не столько подходила самому Рану, сколько каждому из его друзей.
– Фудзимия! У нас есть еда?
Он так любит звать его по фамилии. Поначалу эта привычка телепата Рана злила. Он сам не понимал, почему. Видимо, Шульдих произносил ее слишком нагло и язвительно.
– Посмотри сам.
– У, злюка.
Как с подростком. На каждое слово у Шульдиха найдется другое, на каждую фразу – своя колкость, на замечание – протест, вот только на шантаж он отвечает шантажом. Хотя, что еще взять с телепата? Но с ним просто. Не нужны объяснения, да и болтать вовсе не обязательно. Шульдих, как говорится, поймет без слов.
– Фудзимия, приготовь что-нибудь, а? Только не нужно ворчать! – тут же добавил Шульдих, опираясь о дверной косяк. – Знаю я, что достал, но морить меня за это голодом слишком жестоко.
– Сделай заказ, – предложил Ран, закончив с цветами.
– Господи, меня уже тошнит от ресторанов и кафе. Я хочу, чтобы ты приготовил что-нибудь вкусненькое.
Шульдих приобнял его, уткнувшись подбородком в плечо Рана.
– От тебя дождем пахнет.
– Зато ты провонял табаком. Хоть бы не курил настолько дешевые сигареты.
– Не могу. Все немцы мужланы.
– Ты больше похож на актера.
Шульдих усмехнулся.
– Приготовь что-нибудь, – целуя его в шею, еще раз попросил телепат.
– Шульдих.
Он точно дьявол. Обольститель. Его руки невероятно нежные, его губы слишком страстные. Ран столько раз пробовал сопротивляться ему, но никогда не получалось. Да и нужно ли? Устоять перед Шульдихом было невозможно.
– Знаешь, иногда мне кажется, что ты чертовски меня ревнуешь, – беря его за подбородок, говорит Шульдих. Говорит сладким шепотом. Омерзительно. Ран ненавидел его за это. Именно за этот приторный голос. Но иначе Шульдих не мог, не умел, он не знал, как еще говорить, чтобы выразить свою нежность. Он мог только ласкаться, как кот, и соблазнять этим чертовым сахарным голосом.
– Мне приятно.
Он терся щекой о его щеку, еще мокроватые пряди волос щекотали Шульдиху ухо. Вот и кто из них больше похож на котенка? Ран обернулся к нему и поцеловал.
На этом доминирование Шульдиха оканчивалось.
– Я вовсе не ревную.
– Фудзимия, ты чертовски невыносим! – недовольный таким окончанием, фыркнул телепат. – Теперь ты просто обязан накормить меня домашней едой!
Ран усмехнулся. Это рыжее существо умеет находить выгоду для себя в любых ситуациях, будь то хоть крушение самолета или порванный пакет с продуктами. Этот талант Шульдиха всегда поражал Рана, хотя нет, он его веселил.
– Придется подождать около получаса.
– Ран, я тебя обожаю!
Обожает. Несомненно.
Ран тоже его обожал. Притягательность телепата, его находчивость и непостоянство – каждая черта делала его неподражаемым и манила любого, кто сталкивался с Шульдихом. Ран это знал. И действительно ревновал. Только это секрет. И хотя Шульдих знал, не следовало ему давать повод пользоваться этим. Просто из маленькой вредности.
В повседневности нет ничего примечательного. И действие не появится лишь потому, что кому-то этого бы хотелось. На сцене театра и в кино, на страницах книг и журналов ничего этого не будет. Действие, оно не возникает из ниоткуда. Чтобы происходило подобное, каждому нужно самому это создавать.
Ран этого не хотел. Нет, спасибо, он устал.
Вряд ли то, как он живет сейчас, предел мечтаний, даже для обычного человека. Хотя, что не так? Денег у Рана предостаточно, чтобы еще лет тридцать ни в чем себе не отказывать. Он мог бы ни в чем себе не отказывать. К тому же у Рана есть человек, которого он любил. Любил? Ран? Ну, он любил сестру, еще Кена, Оми и Кудо. Он был признателен Ботану. И, пожалуй, Сакура ему тоже не безразлична. Этих людей он любил как своих близких и друзей.
Шульдиха нельзя было назвать близким, так же как и нельзя было назвать его другом. Шульдих – это катастрофа. Единственный ураган с мужским именем. Он ворвался в размеренную жизнь Рана, разметал по сторонам привычную обыденность, перевернул все с ног на голову и до сих пор продолжал превращать дни в круговорот событий. Ран этого не боялся, но каждое утро пытался угадать, чего ждать от телепата сегодня.
Ран резал овощи. Готовить ему нравилось, иногда он даже думал, что интересно было бы стать поваром… Хотя, конечно, дело не только в том, что он просто готовил, имеет значение и то, для кого он это делал.
Шульдих. Нет, не любовь, но привязанность. Удивительно, достаточно узнать человека лишь на сотую долю лучше…
Дождь усилился. Из-за плотной завесы воды в окно нельзя было разглядеть даже фонари проезжающих мимо машин. Стихия как будто сходила с ума. Ран впервые видел подобный ливень. Было немного не по себе.
– М-м-м… До сих пор не понимаю, почему вы работали в цветочном магазине, кафе подошло бы куда больше.
– Кафе было бы невыгодно.
– Правда? Советую прибить того экономиста, который тебе это сказал, – садясь за стол, усмехнулся телепат. – Смотри, расходы приблизительно одинаковые, плюс те девчонки, которые прибегали, чтобы попищать вдоволь, по меньшей мере, заказывали бы сок. Уже хоть что-то, а то ваши цветы никто толком и не покупал.
– Хм, с твоей экономикой не поспоришь.
– О, могу через Наги достать телефон Кроуфорда – пару дней общения, и ты дашь фору любому профессионалу с двадцатилетним стажем.
Ран несколько удивился:
– Ты поддерживаешь отношения с Наоэ?
Шульдих неопределенно махнул рукой. Эта тема не была ему столь уж интересна. Ну, нет, так нет, Ран не настаивал. У них несколько схожее прошлое, и в этом отношении понимать друг друга уж точно можно было без слов. Ран не обсуждал прошлое, никогда. Шульдих предпочитал умалчивать большую половину.
– Чертов дождь, все планы ломает.
– Ты хотел куда-то пойти?
– Ну-у, туда-сюда… Так мы будем есть?
Ран предпочел не отвечать.
Туда-сюда. Конечно, это любимое развлечение Шульдиха. Туда-сюда. Ран знал, что заставить телепата отказаться от развлечений не по силам и самому Дьяволу. Да какое он к этому имеет отношение? «Каждый уйдет, когда захочет», – кажется, так сказал Шульдих в самом начале их совместной жизни. И по этому принципу они и жили.
Ран стоял, опершись о столешницу, и пил чай. Шульдих болтал ни о чем, достаточно часто жестикулировал, смеялся. А за окном барабанил дождь. Хотя тучи окутывали город еще с утра, с каждым часом темнело все больше, и не имело значения, сколько фонарей зажигалось, в скольких окнах горел свет и как часто машины проносились по улицам.
Вечер. Ночь.
Шульдих откинулся на спинку стула, достал сигарету из пачки, из кармана брюк - зажигалку. Маленький огонек, и по кухне начал распространяться запах сигаретного дыма. Шульдих мог позволить себе курить самые лучшие кубинские сигары, а вместо этого покупал далеко не самые лучшие за три доллара. Курил он часто, так же часто, как и просил Рана купить чего-нибудь вкусненького на ужин, кексы или тортики, которые сам же съедал еще до ужина.
– Я вряд ли вернусь раньше восьми, так что если утром собираешься куда-то, оставь ключи.
– Я просил тебя не курить.
– Не будь занудой, – жалобно простонал тот, смотря на Рана не менее жалобным взглядом.
– Сегодня такой ливень, может, останешься?
– Нет.
А могло быть иначе?
Каждый уйдет, когда захочет. Это не только принцип жизни, но и девиз, и чуть ли не эпитафия. Каждый из них в праве выбирать: уйти сегодня, вернуться завтра или через неделю, а может, не уходить вообще. Все зависит от желания, от обстоятельств, каждую минуту все может измениться, одно решение сменяется на другое, уход на возвращение, встреча на расставание. Банально.
Когда нет обязательств – проще.
– Шульдих, ради Бога…
Ран забрал у него сигарету и затушил ее. Телепат только фыркнул.
– Ну вот, ты опять ревнуешь. В последнее время это происходит все чаще и чаще. Смотри, я же могу растаять.
– Думай что хочешь.
Хоть бы раз он сказал «нет». Надеяться на то, что Ран наорет на него, вообще глупо, но пусть бы дал однозначный ответ, хотя бы раз. Думай что хочешь. Вот Шульдих и думал, что он ревнует, разве не логично?
– Никак не могу понять, как ты убиваешь, с такой-то неопределенностью в своих чувствах?
Ран смотрел на него спокойно. На его лице не было никаких особенных эмоций, Ран всего лишь смотрел на него. Власти над этим человеком у него никогда не было и не будет, он мог только привязывать его к себе, заставлять чувствовать зависимость, одиночество и жажду быть рядом, но не больше.
Обидно, черт возьми.
– Это профессиональный секрет.
– Ну да, а маска безразличия всего лишь хобби.
Шульдих смеялся. Его глаза азартно блестели, завораживая Рана.
Грохот грома. Молния. Перепад напряжения. Тишина.
Рана поцеловали. Ненастойчиво, невесомо, оставляя за ним право выбора: продолжать или нет. Подобную покорность телепат проявлял лишь в таких случаях. То ли его это забавляло, то ли просто нравилось. Ран никогда не пытался этого понять. Наверное, и не стоило пробовать. Все-таки Шульдих – это Шульдих, разобраться в его поступках не так уж легко. Но вот в себе – Ран мог, хотя это тоже непросто.
Жажда страсти как жажда смерти. А ведь в этом любовь очень похожа на убийство. И Ран любил именно так. Он целовал жестко, страстно, жадно, как будто его цель могла убежать. Его язык проникал в самую глубь, лаская и вызывая легкие стоны.
Шульдих потянул его к себе и посадил на колени. Чувствовать его тело, ощущать, как приподнимается грудь, а горячее дыхание щекочет щеку и шею. Ран невероятно легкий, горячий, нетерпеливый, нежный. Контрастность за контрастностью. И Шульдиху это нравилось.
«Чертов Вайсс…»
Безумие. Агония, от которой можно сойти с ума. Сердце бьется как бешеное. Точно так же оно билось каждый раз, когда мимо лица Шульдиха проносились пули, когда он чувствовал запах пороха от собственного оружия. Разве это не великолепно? Голова шла кругом.
Шульдих старался не задохнуться, отвечая на поцелуи. Он бесцеремонно рвал рубашку и то и дело норовил прикусить Рану язык.
Гром. Очередная вспышка, и пробки выбило к чертям.
Ну и ладно.
Цепочка легких покусываний и влажная полоска, проведенная языком. Ран подался вперед, крепче сжав плечи партнера. Ему нравились прикосновения, нравились поцелуи и ласки. Нравилось именно то, как это делал Шульдих. Слишком возбуждающе… Как и другие, Ран не мог устоять перед этим мужчиной, перед его телом и его соблазнительной нежностью.
Расстегнув пуговицу его брюк, Шульдих обхватил напряженную плоть. Незатейливые движения и стоны, которые они вызвали; больно сжимающие плечи руки; полузакрытые глаза с длинными ресницами и тяжелое дыхание самого Шульдиха.
Удовольствие.
Как банально. Одни и те же губы, одни и те же движения. Один и тот же сценарий, и режиссер строго-настрого запретил менять хоть строчку. Лишняя фраза или стон карались бы смертью. Шульдих с ним играет, а через несколько секунд сам оказывается на месте «жертвы», полностью подчиняясь любовнику. Одни и те же ощущения.
Банально. И притягательно.
Капля пота соскользнула на губу, и Ран ощутил ее солоноватый вкус. Казалось, она щекотала кончик языка, вызывая смех, но между тем подзадоривала, точно спиртное. Ран овладел своим любовником быстро, но мягко. Четкие движения, ровный темп. Идеального секса не существует, но существует удовольствие, которое могло казаться совершенством.
Город тонул в ливне. Это походило на безумие. Казалось, что дождь всего лишь ревнивец, который колотил неверную землю, так часто изменявшую ему с солнцем. Любовный треугольник? Хм, просто ерунда, лезущая в голову, когда беспрерывно смотришь на сумасшествие погоды.
– Я ушел! – крикнул Шульдих, открывая входную дверь.
Ран не отвечал. Он сидел в своей комнате и пил чай. Ему хотелось встать и остановить Шульдиха, но он старался об этом не думать. Ран в очередной раз не хотел признаваться в своих слабостях.
Дверь захлопнулась.
Навряд ли Рану не хватало общения или чьей-то заботы. Нет, он спокойно относился к тому, что Шульдих бегал туда-сюда. Он любил ласку, любил, когда о нем заботились. Для телепата каждый новый любовник не более чем возможность понять, чего еще не испытал.
Рану это не нужно. Ему достаточно показывать, что с Шульдихом ему спокойно.

Смеяться. Рыдать. Сходить с ума и биться в агонии. Бред или игра. Безумие, беспечность и счастье. В городе ночь, а в сознании Шульдиха – адский банкет. Гремит музыка, и голова идет кругом, бешено бьется сердце. Тяжелое дыхание. Усмешка. Безрассудство.
Шульдих двигался, вслушиваясь в ритм басов, в такт каждому аккорду. Зажигательно, искренне, захватывающе. Его танец был танцем Дьявола, наполненным страстью и соблазном. Рыжие волосы и капли пота на белоснежной шее. От его обтягивающих черных брюк и легкой рубашки хотелось избавиться: и самому телепату, и всем, кто приковывал к нему взгляд, наслаждаясь манящими движениями бедер.
Но Шульдиху все равно. Пусть весь мир в него влюбляется, пусть его ведут на расстрел – он будет хищно улыбаться и продолжать танцевать. Еще, еще и еще… И плевать, что музыка сводит с ума! Слишком жарко, слишком тесно. Хотелось вырваться из рамок, хотелось ощутить нечто новое, безудержное. Шульдих жаждал этого кошмара, переворота. Ради этого он согласится на все: смеяться, рыдать, умирать, воскрешать и снова терять рассудок в утопающем ритме, гуле, музыке.
Ночь полна безумия. Она жила одним днем, точно «вчера» никогда не было, а «завтра» уже никогда не будет. Беспечность. И Шульдих один из немногих, кто знал всю сладость такой жизни. Музыка, танцы, выпивка, секс. Все просто. Приятно. Ночь доставляла удовольствие, а от него мало кто согласился бы отказаться, и Шульдих тем более. Поэтому он и погружался в этот мир с головой: тонул и уже не стремился всплыть.
Конечно, это кошмар, пропасть, ад, наполненный эйфорией. Но до чего же приятно подчиняться такому хозяину! Он был готов сделать все: перерезать вены или взорвать голубую планету, – пусть ему приказывают, и Шульдих в мгновение ока подчинится. Это то, ради чего не жалко умереть. Это то, ради чего не страшно жить. Утопия.
Вокруг Шульдиха тысячи чужих для него людей, они вместе смеялись, улыбались друг другу и копировали движения других, подхватывая ритм, меняющийся ежесекундно. Они делились на пары и группы, не замечая этого, но безудержно желая. Кто-то уходил, кто-то возвращался, чтобы затем вновь уйти со свой сегодняшней парой, и не важно, какой по счету. Здесь не существовало «своих» и «чужих», здесь все принадлежали друг другу, и каждый мог сказать тебе: «Ты мой».
И этот мир Шульдих знал лучше, чем самого себя. Он такой же, как и все вокруг, он так же изучал их, копировал движения и двигался с ними в одном ритме, в такт. А еще телепат поглощал их чувства, впитывал губкой и терял голову от удовольствия. Это наилучший наркотик, от которого с легкостью можно было сойти с ума: сейчас ты есть, а через мгновение ты просто тело, без разума и желаний, подчиняющееся каким-то инстинктам, которых до конца не осознаешь.
Шульдих знал, что однажды это случится, и он, даже не заметив, продолжит свой танец, ища пару на новую ночь. Но за все нужно платить – и это плата за тот восторг, который он ощущал, за то безумие, в котором он путался, с восхищением ожидая и наслаждаясь им.
Круговорот чувств, эмоций, Шульдих привык возвращаться в этот ужас. Снова и снова.
– Эй! Мы знакомы? – раздался чей-то голос.
Огненные волосы, голубые глаза, бледная кожа: он знал, что вызывающе выглядел даже для этого места, но разве не в этом соблазнительность Шульдиха? Он пользовался внешностью как наживкой. И не ошибался. И выигрывал. Сочетание ярости и страсти всегда притягивало, и если чей-то взгляд попался в капкан, то выбраться уже невозможно.
– Уже – да, – отвечал Шульдих, смотря в глаза очередного любовника.
Ему нравилось, как думал этот парень. Ему нравилось, что он богат и способен полностью удовлетворить его. Нет, все-таки Шульдих чертовски падок на удовольствия. Это его главный и единственный недостаток. Но, черт возьми, разве все они, приходя сюда, не искали чего-то особенного, не жаждали получить что-то, желаемое только ими? Они все живут своими страстями, своими желаниями. Одна или две – какая разница? Это не слабость – это главное правило, по которому хотелось жить: не отказывай себе в своих желаниях.
Вероятно, поэтому Шульдих и влюбился в ночь. Удовольствие… Для него свобода не так важна, как эти крики и грохот музыки. Ад? Какой ад? Добро пожаловать в Рай, в котором правят дьяволы!
Продолжая танцевать, телепат поманил парня за собой к барной стойке. Грех не выпить, к тому же хотелось перевести дух, успокоить бешено бьющееся сердце.
– Как тебя зовут?
Телепат усмехнулся. Слегка ядовито, но от этого не менее заманчиво и игриво. Шульдих – это яркая картинка, красивая и обаятельная. Он соблазнял одним взглядом, его улыбка обещала безумие и сладость страсти. Он не нежен, но и не груб. Он казался непостижимым и благодаря этому еще более желанным.
– Называй меня Шульдих.
Для него это такая избитая фраза. Немец повторял ее ночь за ночью, и все равно она забавляла телепата. Шульдих – это имя говорило о своем владельце больше, чем казалось всему остальному миру. Это имя означало – игра началась.
А на улице ливень.
А в другой части города Ран сидел на подоконнике в своей комнате и смотрел на завесу дождя. Это не рай и не ад. Это просто комната, в которой он проводил ночи. Не место, где можно было спрятаться от всего мира, не обитель – всего лишь четыре стены, в которых стоят кровать, шкаф, кресло. Окно.
Дождь как воинственный ритм тамтама. Он бушевал, гремел, ревел. Ветер набрасывался на деревья, склоняя их к земле. Безудержный вой. Вода нахлестывалась на землю, омывала асфальт. Какой-то ритуал, преклонение перед кем-то или жертвоприношение кому-то. И жертвой выступал весь город, в нем можно было править, им можно было владеть, разрушать и выстраивать заново. Так заманчиво.
Ран заворожено смотрел на это безумие. Если он откроет окно, то в одно мгновение промокнет. Пряди кровавого окраса прилипнут ко лбу и щекам. По груди будут скатываться капли, точно споря друг с другом, кто умрет первым, впитавшись в ткань брюк.
Но Рану это было не интересно. Он наслаждался дождем через тонкое стекло. Он наслаждался громом, точно это мелодия скрипки. Ран большой ценитель такого искусства, и, когда блеск молнии вырывал его силуэт из черноты комнаты, можно было заметить блеск в его глазах.
Ран – часть всего этого.
Но ночь не могла быть вечной. Да и дождь всегда заканчивался.
Утром муравейник оживал, снова начинало суетиться все и вся. Нью-Йорк сам как ад, хоть день, хоть ночь. Хотя какой еще могла бы быть жизнь?
– Ран!
Голова болела.
– Ран!!
Споткнувшись о собственные ботинки, Шульдих грохнулся на пол.
«Дерьмо…»
– Уже одиннадцать.
– Плевать, – пробормотал телепат, протягивая руку. – Помоги.
Ран усмехнулся. И вот так почти каждое утро.

*число "четыре" в Японии считается числом смерти