Форум сайта "Мир Эсси Эрганы"

We'll do it all
Everything
On our own

We don't need
Anything
Or anyone

If I lay here
If I just lay here
Would you lie with me and just forget the world?

I don't quite know
How to say
How I feel

Those three words
Are said too much
They're not enough

If I lay here
If I just lay here
Would you lie with me and just forget the world?

Forget what we're told
Before we get too old
Show me a garden that's bursting into life

Snow Patrol "Chasing Cars"

*

- Том?

- Да?

- Расскажи мне, пожалуйста, о ваших отношениях.

- А что именно вас интересует? – он похож на уставшего от жизни человека. – Правда ли, что мы спим? Кто из нас сверху?

Я смутилась. Том продолжал говорить, не обращая внимания.

- Почему всех так интересует эта тема? – он искренне пожимает плечами. – Честно, вот мне никогда не было интересно, с кем спят Джимми Хендрикс или Сэмми ДеЛюкс, какая в этом разница? Ну, да, конечно, мы же мало того, что парни, так еще и братья. Вот уж сенсация. Любой журналист отдал бы правую руку ради такой информации.

Мой трудовой стаж более пятнадцати лет, прошлой зимой я защитила докторскую, но еще никогда за всю свою карьеру мне не приходилось слышать такого. Когда мне позвонил Девид Йост и попросил назначить сеанс для своего подопечного (якобы по желанию оного), я и представить не могла, что это будет. Я полагала, что Том – еще одна жертва «звездной болезни», что у него депрессия, юношеский максимализм, что он трудный ребенок и не хочет идти на контакт, да все, что угодно, кроме…

- Том, я психотерапевт. Я могу помочь тебе.

Но он не слушал. По-видимому, ему требовалось выговориться, выдохнуться – слишком уж много всего накопилось.

- Вы просто слишком ограничены, чтобы понять нас. Нет, не конкретно Вы, а вы – все, кто рядом и кто вокруг. Даже Гус с Георгом, хотя мы знаем друг друга почти всю жизнь. Вы ведь не представляете, каково это – жить настороже, чтобы случайно словом или жестом не выдать себя. А когда тебя накрывает волна нежности от одной только его улыбки, нет возможности ни дышать, ни говорить, настолько оно переполняет всего тебя… – он с горечью сжал в кулаке край одеялоподобой майки и стиснул зубы, таким образом пытаясь заставить себя молчать.

- Не стоит держать все в себе. Пожалуйста, доверься мне. – я встала из-за стола и пересела на софу. – Ты можешь сказать все, что угодно, и оно никогда не покинет пределы этой комнаты. Если хочешь, конечно.

В его глазах на миг мелькает что-то, таким быстрым маленьким зверьком, разом обнажая передо мной всего лишь мальчика, никак не секс-икону. Он выглядит неважно. Лицо осунулось от постоянных гулянок и пьянства, разврат, конечно, делает свое дело. Восемнадцать – расцвет жизни, на щеках горит еще не поддельный румянец, но сейчас Тому можно спокойно дать все двадцать пять, никак не восемнадцать. На миг открывшаяся душа ребенка, снова прячется за натренированной усмешкой и слоями одежды, способной вместить четверых таких, как он. Том наклоняет голову, и поля широкой кепки скрывают его глаза. Я теряю контакт. Сегодня он уже ничего мне скажет.

- Хорошо, Том, я подожду. Можешь прийти ко мне завтра, мы поговорим, о чем захочешь, согласен?

- Да. До свидания, фрау Флеминг.

*

Не скрипнула дверь, не звякнул замок, Том бесшумно вошел, стараясь ничем не выдать своего присутствия. Не став снимать кроссовки, он прямо в обуви прошел на кухню и замер в проеме.

Билл сидел на высоком стуле у барной стойки, как всегда подобрав одну ногу и уткнувшись подбородком в острую коленку. Сидел спиной к входу. Но это было неважно, Том знал, что Билл его почувствовал, и теперь не было смысла красться по квартире, если тот не спал.

- Ну и как?

- Что?

Билл даже не повернул головы в его сторону, так и продолжал сидеть к нему худенькой с выпирающими позвонками спиной. Волосы собраны в хвост.

- Как сеанс? Помогло?

Том проигнорировал едва сдерживаемую холодную ярость Билла, так неумело прикрытую тоном безразличия и, развернувшись, направился к себе… к ним? В спальню. Он не знал, что сказать, и как им быть теперь.

Ужинали в тишине, даже телевизор, который обычно являлся предметом их спора – так уж повелось с детства – сегодня угрюмо молчал. Напряжение в комнате натягивалось, как тетива невидимого лука, молчание, повисшее между ними, было сродни тяжелой плотной завесе. Сейчас Тому казалось, что он и Билл совершенно чужие друг другу люди, и только три литра крови были причиной тому, что они сидели за одним столом. Том исподтишка посмотрел на близнеца, тот сосредоточенно рассматривал жидкость в стакане.

- Билл…

Он дернул головой, как от разряда тока, и тишина в комнате лопнула, как перетянутая струна.

- Почему, Том? Я не понимаю, зачем ты это делаешь… – он почти шептал, сдавленное от рыданий горло отказывалось слушаться.

Том замер. Билл вдруг с размахом поставил стакан с апельсиновым соком на стол – ярко-оранжевые капли на миг повисли в воздухе и тут же разлетелись брызгами по лакированной поверхности.

- Ты просто трус. – сказал он, пытаясь сохранить ошметки своей гордости.

Том вскочил, отшвыривая в сторону стул, в секунду преодолел разделявшее их расстояние и, схватив его за руку, выдернул Билла из-за стола.

Его губы подобны терпкому домашнему вину – невозможно ими напиться, Том жадно целовал его, отчаянно пытаясь вложить в поцелуй все, что не мог сказать словами. Воздуха не хватало, и он на секунду оторвался от темно-бордовых вспухших губ Билла. Нижнюю губу смешно покалывало от долгих поцелуев, в глазах плясали чертики, и он видел их отражение в глазах Билли, с почерневшими и расширенными, как у наркомана зрачками. Билл притянул его к себе и так по-родному ткнулся носом ему куда-то в шею, сжавшись в маленький острый мелко-мелко дрожащий комочек.

- Тише, тише… - он прижимал его к себе, так сильно, будто пытаясь слиться с ним в одно цельное, неразрывное, чтобы больше никогда.

Билл не плакал, он вообще очень редко плакал, и сейчас просто стоял и трясся как в ознобе, все стискивая и комкая в руках дреды Тома. Еще недавно владевшее ими желание улетучилось, как нечто постыдное и грязное. Словно снова они нормальные. Как бы ему хотелось, чтобы так было всегда, удержать это ощущение такого детского умиротворения и непоколебимой чистой любви. Чтобы Билли снова брат. Чтобы вернуться в прошлое и не допускать ошибок.

Билл отстранился, почувствовав перемену в настроении Тома. Лицо его окаменело и побледнело, и только глаза казалось были живыми и горели, подстегиваемые все той же холодной яростью, исходившей от него как пар ото льда. Он вытянул руку в насмешливом комичном в данной ситуации, но таком привычном на публике жесте, выстраивая между ними еще одну преграду, и жестко усмехнувшись, безмолвно вернулся на свое место и продолжил есть.

- Билл, - слова застревали в горле непроходимым комом.

- Не надо, Томми, я понял. Не надо, не мучай себя.

Ему хотелось разрушить это возросшее непонимание, хотелось крикнуть, ударить, сказать, что все не так. Что он так любит его, что сам себя порой боится. Но он не сказал, потому что теперь было неважно, Билл уже не поверит.

Все началось само собой, они не вели себя как влюбленные, которые переходят от стадии к стадии. Просто все это было и раньше, только неподотчетно, сидело где-то глубоко, а потом в один миг вырвалось наружу, уже не спрашивая можно или нет. Последний балласт, преграда были отпущены, но вместе с тем статус любовника не заменил брата. Каким-то удивительным образом эти два понятия сочетались. Они могли сидеть и со смехом вспоминать изумленное лицо дедушки, когда Билл впервые пришел к ним в мейке, а уже через минуту ласкать друг друга, не стыдясь даже Густава и Георга. Ничего не изменилось: они также ругались и дрались за приставку, выгоняли друг друга из душа, если не принимали его вместе (впервые с шестилетнего возраста) играли в теннис – все осталось прежним, лишь чувства – они стали шире, многограннее, заиграли по-новому, открывая и захватывая в свой сумасшедший вихрь красок. Но близнецы – не значит «один и тот же человек»... а любят люди по-разному.

*

- Что произошло, Том? На тебе лица нет… похоже, ты не спал всю ночь.

- Да.

- Ты не расскажешь мне, что произошло? Я очень хочу тебе помочь, но нужно, чтобы и ты захотел.

- Я знаю. – он поднял полный боли взгляд, попавшего в ловушку ребенка, и снова я поразилась, как много детского у него еще осталось.

- Хочешь, я не буду на тебя смотреть? Может быть, выключить свет?

- Да, пожалуйста. – я сделала и то и другое, и вернувшись села так, чтобы он видел только мой профиль.

И тут он заговорил. Сначала слова были почти бессвязными, лились одним потоком боли и горечи, но постепенно речь его обрела стройность, и я, наконец, поняла своего самого удивительного пациента.

-…он дарит, не прося ничего взамен. Он улыбается этим тупым девчонкам, поет, выкладываясь на концертах на все сто процентов, хотя ни одна из них этого не стоит. Он приходит на интервью и в тысячный раз отвечает на одни и те же вопросы, не испытывая при этом раздражения. Он здоровается на вечеринках с Бушидо и искренне спрашивает, как у того дела. Понимаете? Билл не как все. Но им всем наплевать, они берут то, что им требуется или пользуются до тех пор, пока он им нужен, а потом говорят гадости, а он улыбается-улыбается. А вечером. Он ложится на пол, раскидывает в стороны руки и смотрит в одну точку, даже не мигает. Иногда мне кажется, что проедься по нему грузовик, он бы и не заметил. Его как будто там нет. И так больно, потому что ничего не могу с этим поделать. Я ведь старший. Пусть всего на десять минут, но мама всегда говорила: «Томми, ты должен заботиться о Билли». Но получается наоборот…

А еще мне кажется, что я схожу с ума. Как иначе объяснить, что я так на нем зациклился, я ревную до черноты в глазах, если кто-то к нему прикасается, у меня кровь вскипает до самых кончиков пальцев, и мне страшно в такие моменты. Страшно, потому что я не знаю, что могу сделать. Он ведь мой, мой, мой. И мне так хочется, чтобы он был только моим. Мне хочется закрыть его в комнате и не выпускать, потому что я так боюсь, что с ним что-нибудь произойдет, а меня не будет рядом. Я не могу перестать думать о нем, двадцать четыре часа в сутки мои мысли заняты только им. Когда он рядом, я забываю дышать. Я растворяюсь в нем. Я становлюсь как воск. Он такой безумно красивый, как будто ангел, я ведь о нем все-все-все знаю, чувствую, когда ему грустно или весело, даже, если мы не в одной комнате…

Знаете, я не могу избавиться от ощущения краха. Нам нельзя, нам никогда не будет можно. Чем дальше мы заходим, тем меньше шансов все это прекратить. Он считает, что я его не люблю. А я ведь люблю, мне выть хочется, мне хочется кричать на весь мир, что самый лучший на свете человек мой любимый. Брат. Почему, скажите, почему так произошло? И что теперь делать? – Он опустил голову на руки, растягивая кожу на висках.

Я молчала, не зная, что сказать. Он был прав насчет того, что их невозможно понять. Просто потому что, чтобы понять – нужно испытать. Время затаилось, тишина стала обволакивающей и сонной. Повернувшись, я увидела, что Том уснул.

Во сне его лицо разгладилось, стало детским, беззащитным, умиротворенным. Я прислушалась к мерному дыханию, он проспит еще очень долго, этот разговор стоил ему больших душевных затрат, а он так устал. Я вышла, плотно закрыв за собой дверь, и попросила секретаря:

- Найдите, пожалуйста, карточку данных Тома Каулитца.

*

Телефон надрывался, в сотый раз наигрывая дурацкое Jingle Bells. Билл нехотя встал с кровати, заставил себя ответить.

Весь день он пролежал на кровати, их с Томом кровати, апатично гладя куда-то в пространство. Силы оставили его, ничего не хотелось, даже элементарно – думать. Он знал, что скоро это пройдет, что он соберется, склеится по кусочкам и войдет в обыденное русло. Только раньше рядом всегда был Том. Разводились родители, были проблемы в школе, не ладилось с группой – Том был всегда, как неотъемлемая часть его самого. А теперь он Тому был не нужен, и все перестало иметь смысл. Банально, как от одного человека зависит вся твоя жизнь, твой мир, твое восприятие его. Он не знал, что было больнее – осознавать, что Том, его Томми, уничтожил их и продолжал сейчас делать это или то, что он так сильно ошибался в своем близнеце, самом близком – ближе мамы – человеке. Наверно, все это ранило равнозначно.

Билл снял трубку и молча поднес ее к уху.

- Алло, алло? Вы меня слышите? – голос был ему не знаком, в любом случае это был не Том, он бы почувствовал, если бы тот звонил.

- Да, я вас слышу. – устало промямлил он.

- Простите, мне так неловко. С кем я говорю? Это Билл?

- Да, откуда у вас мой номер телефона, вы из прессы? – насторожившись, он стал говорить резче, готовый в любой момент взорваться и бросить трубку. Неужели нельзя оставить его в покое?

- Нет-нет, я лечащий врач Тома. Я фрау Флеминг, он вам наверно говорил про меня?

- Аа. – протянул Билл, и в эту протянутую гласную он постарался максимально вложить все свое презрение к этой женщине.

- Мне необходимо поговорить с тобой, Билл. У Тома проблемы, он нуждается в тебе.

От злости и одновременного облегчения перехватило дыхание. Это было унизительно, но внутри вдруг все оттаяло впервые со вчерашнего вечера, и приятное тепло разливалось теперь по венам и артериям.

- Хорошо, я согласен.

- Запишешь адрес клиники?

- Говорите, я запомню.

*

Он вошел без стука – худой, бледный, с темными кругами под глазами. У меня сжалось сердце при виде боли, которая отразилась на его лице, когда он увидел спящего Тома.

- Что с ним? – в голосе неприкрытое волнение и угроза.

- Он устал, Билл. Он просто спит. Сегодня у нас был тяжелый разговор. Садись сюда, хочешь чаю или кофе?

- Если можно – кофе. Я себя неважно чувствую.

Я подошла к столику в углу и налила в кружку черного кофе без сахара. Аромат разнесся по всей комнате и приятно успокаивал нервы. Я вернулась к себе за стол, и пока он пил, рассматривала его. Он казался много старше Тома, в своей привычке держаться, смотреть твердо и уверенно. Такой обезоруживающе женственный на первый взгляд, очевидно, что Билл гораздо сильнее и выносливее своего близнеца. Я ждала, пока он заговорит первым.

- Вы сказали, что хотите о чем-то поговорить со мной?

- Том говорил тебе, почему он стал посещать сеансы психотерапии?

- Нет. Но я знаю зачем.

- Зачем же?

- Он хочет, чтобы мы перестали быть любовниками.

- Неправда. На самом деле он сам не знает, чего хочет. То есть подсознательно он выбирает тебя, но у него есть противоречия, страх, которые не дают ему сделать выбор.

- Он сделал этот выбор полгода назад, видимо теперь он сожалеет.

- Билл, ты должен быть мягче с ним. Это колоссальная ответственность за тебя перед вашей мамой, перед друзьями, перед фанатами. Все, что ему нужно – немного твоей поддержки, тогда все решится само собой. Но вместо этого ты отталкиваешь его.

- Я не понимаю, что ему мешает, не вижу никакого смысла.

- Почему ты так много требуешь от него. Он всего лишь человек, не бог. Ошибки свойственны всем. Гораздо важнее это осознавать.

- Так наши отношения – ошибка?

- Ты знаешь, что это не так. Несмотря на все законы этики общества, я не считаю ваши отношения ошибкой. Я пытаюсь вам помочь. Жаль, что ты во всем видишь подвох. Я не виню тебя, ты вынужден был стать таким. Но поверь, пожалуйста, я не хочу сделать тебе или Тому больно. Это все.

Он выглядел обескураженным, потерянным. Потом внезапно встал и подошел к софе, на которой все еще спал Том. Опустился на колени. Взял его за руку, поцеловал во внутрь ладони, потом в висок, в нос. Я не видела его лица, но знала, что Билл плачет.

Я вышла из кабинета, оставив их наедине. Им о многом нужно поговорить.

*

Кто-то нежно дул ему на лицо, ласково приговаривая: «проснись, соня»
Еще не открыв глаза, он уже знал, кто.
И что выбор сделан окончательно.

The End.