Форум сайта "Мир Эсси Эрганы"

НАСТОЯЩЕЕ ПРОДОЛЖЕННОЕ

Познания Боба в сверхъестественных вопросах уступали лишь его же феноменальной неспособности отличать добро от зла.
(Джим Батчер, «Доказательства вины»)

Всему свое время и всякой вещи под солнцем и луной. Каждый час располагает к особой магии, и тот, кто правильно выбирает время, тот выигрывает жизнь. Нет никаких универсальных схем, потому, что волшебство необъятно, каждая минута имеет особенное значение, и лишь разбив на часы високосный год, ты найдешь место каждому роду и виду магии и религии.
Есть несколько испытанных схем, и тот, кто ищет легкий путь, выбирает чужой хронометр. Это как чужое сердце вместо своего.

Шесть часов утра – время магии христиан. Они пьют кровь своего бога, и едят плоть его, и он благословляет их за это.
Гарри было двадцать лет, розовое утро светило солнцем ему в лицо, неровно обстриженные волосы лезли в глаза, и на столе перед ним лежала Библия в богато украшенной обложке. Он учил наизусть послания к коринфянам, упражняя память и пытаясь познать чародейство мучеников и преподобных, опять и опять повторяя каждый стих вслух – «если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто».
Тогда он ничего не знал о любви, но думал, что знает много, потому, что, подобно всем осиротевшим, был привязан к своим отцу и матери, и, подобно всякому юноше, уже влюблялся в девушек. То, что было между ним и дядей, Гарри считал не любовью, а чистой магией, и ничего не знал о том, что было между его дядей и его наставником.

В семь часов колдует тот, кто проклят или благословен Аллахом. Жертвенный баран – не чистый агнец, харам – не бесплотный «грех». Ислам материален, осязаем, он имеет запах и вкус.
Ротберт любит, и всегда любил, украшения и шелк, гадания и чародейство, но любовь к мужчине – не его вид харам гайри зулми. Джастин не знал об этом и не хотел бы знать.
Медленно поглаживая отполированный руками чернокнижников и временем череп, он обещал: «у меня есть ключ, отпирающий твою свободу. Когда Гарри исполнит то, что мне нужно, я освобожу тебя, и поцелую твои руки, твои губы». Ради этого обещания стоило лгать, стоило служить – Ротберт говорил себе, что ради обещания, а не ради ласки, но кто бы мог и кто может вспомнить, было ли это так на самом деле, или, все же, существовало и нечто еще, кроме смутной надежды, делавшее их отношения немного сложнее, а связь немного крепче, чем бывают обычно между учителем и наставляемым или домашним духом и его покровителем?
Все, что должно случиться с нами, записано в Книге Жизни. И Ветер Вечности перелистывает ее страницы наугад.

В восемь часов день впервые напоминает о том, что настанет – это самое подходящее время, чтобы обратиться к стихии воздуха. Сильфы пахнут эфиром, и коснуться их – как поднести пальцы к леднику или подставить под солнечный луч. Воздух – стихия-обманщик, нет ничего более зыбкого и изменчивого, ласкового и опасного.
Гарри было четырнадцать, когда он, забыв, как и все в его годы, о своей смертности, стоял на широком парапете балкона, и смотрел на серые, будто скатанные из грязной ваты, тучи.
Соединение воздуха с огнем может погубить, соединение воздуха с водой может спасти, а упоминание в одном заклинании воздуха и земли – непростительная ошибка, которая может стоить чего угодно.
Гарри было двадцать четыре, когда он, окончив долгое путешествие в Европу и обратно, распахнул библиотечное окно, и, ненасытно вдыхая привычный воздух, ничуть не похожий на пражский или римский, обернулся и сказал – «я скучал». Ротберт обернулся вслед за ним, и увидел Джастина, стоявшего у стены.

Девять часов – время скандинавов. Зимние ритуалы на воздухе, игра в жизнь и смерть, или ты почувствуешь цикличность мира сейчас, или никогда. Неусыпный страж Хеймдалль видел все случившееся, и увидит все, чему суждено случиться, разглядит каждую бесцветную снежинку, опускающуюся на американскую землю. Горе дому того, кому мстят Видар или Вали.
Это время – апогей материальности божественного и магического – призванный огонь опалит в сто раз сильнее настоящего, и ты можешь ножом вспороть живот божества, и накрутить его кишки на руку.
Гарри сидел за письменным столом, и учился чувствовать руны – Кен, Инг, Нуд, рождение через смерть, преображение, мужское начало, призыв к осторожности в действиях – и Джастин снова зашел в библиотеку, чтобы оценить прилежность племянника и усердие его наставника.
Раскрытый наугад том рассказал о начале Рагнарека – «игру завели Мимира дети, конец возвещен рогом Гьяллархорн; Хеймдалль трубит, поднял он рог, с черепом Мимира Один беседует» – и, неспешно наклонившись, Джастин поцеловал Ротберта: желтоватые зубы, неровные сколы, прохладную древнюю кость.

В десять часов вознеси молитвы египетским богам – даруй мне мудрость и знание будущего, Тот, научи меня сотворению, Пта.
Однажды, еще до появления в поместье Гарри, Джастин подобрал на улице кота, принес его домой и заботился о нем, как о единственном сыне. Но настал день разлива Нила, время жертвоприношения, и он взял жертвенный нож, и сказал – «очень жаль». Кошачья кровь полилась в песок, и явившийся из Небывальщины алый скарабей скатал крепкий шар из получившегося теста. Не все прорицатели выбирают горный хрусталь.
Ра, проведи меня по царству живых, убереги меня от гнева Сехмет и хитрости Сета.
Только благословенный богами сможет приподнять ткань реальности, а потом ввергнуть обратно всех, явившихся на зов и пришедших своей волей. Поэтому Гарри должен был стать не только оружием, но и благодарственной жертвой, как священный крокодил, заколотый перед сражением.
Анубис, проведи меня по загробному царству и введи в чертоги Осириса.

Если хочешь достигнуть истинного знания, открой глаза и уши в одиннадцать часов, запоминай все, что сможешь увидеть и услышать.
Мертвые внимательны, мертвые никуда не спешат, и лишь наблюдают за бытием живых. Однажды Джастин высказал вслух сожаление о том, что Гарри совсем не похож на свою мать, ведь она была так прекрасна – знающий его достаточно хорошо мог разгадать непроизнесенное «не будь она женщиной, я бы ее полюбил».
В тринадцать лет Гарри впервые выбрал себе книгу для чтения сам, и, машинально водя пальцем по тау-крестам и квадратам Моста Ваала, приблизился на шаг к пониманию истины, записанной Фабром д’Оливье – «Рок есть сумма прошлого».
Именно в тот год Джастин и начал следить – он говорил: «за ходом занятий», «за успехами в учебе», бесшумно входить в библиотеку, и, иногда – прикрыв глаза, иногда – затаив дыхание, смотреть и слушать, жадно выпивая каждую секунду.
Двое мужчин с привычкой наблюдать – это было слишком много для одного поместья, особенно если один из них неравнодушен к другому, и, возможно, даже чуть больше, чем слишком, ибо один из них был мертв.

Полдень – пора истинной веры. Не адресованной кому-то религиозной веры, но того святого чувства, которое испытывают маленькие дети, некоторые несчастные женщины, и те, кому удалось выжить вопреки законам физики, логики и статистики.
Сироты не возлагают надежд на веру, даже если любимы и не страдают от нищеты – потому, что у них уже отняли самое ценное, что только дается, кроме, разве что, жизни. Гарри не была подвластна магия веры, и он не мог удержать магию надежды, а любовь могла бы стать его стихией, но не стала, ибо разочарование поглотило ее.
Говорят, есть божества и чудовища, созданные одной лишь спонтанной верой, вышедшие из человеческих голов, и выскользнувшие сквозь дыры в ткани реальности. Также говорят, что весь мир был создан одной гигантской верой творца, и все, что есть в этом мире – лишь ее отголоски. Если хочешь творить настоящие чудеса – воскрешать ли мертвых, исцелять прокаженных, или, сжав руку в кулак, обращать города противника в прах – всегда помни о силе двенадцати ударов часов в середине дня.

Час после полудня, тринадцать часов пополуночи, время любви. Было две недели до того дня, когда Гарри исполнилось семнадцать, когда Джастин раскрыл ему таинства той магии, которой грешили рыцари-храмовники.
Ротберт предпочел бы оставить их наедине, но с улыбкой брошенное: «не исчезай», хоть и не было приказом, но могло дорого стоить, когда пришло бы время решать – даровать свободу или нет?
Прежде спросив – «сделал ли ты все, как я сказал тебе?», Джастин опустился на колени, ожидая, пока Гарри снимет одежду, а затем, неспешно и ласково провел кончиком языка по его бедру – «ты готов?».
Не отворачиваясь, Ротберт смотрел на начерченные мелом по паркету символы призыва Бафомета, и думал о Виннифред – о ее грудях, нежно-розовых сосках, сосудах, подступающих к коже, о черных волосах, мягких на голове, и щекотно-жестких между ног.
Язык Джастина был внутри Гарри, пальцы правой руки – на члене, пальцы левой – чуть ниже колена.
Бафомет – «распадающийся и застывающий», получеловек, полуживотное, не мужчина и не женщина, и сотни бывших воинов христовых преклоняли колени перед ним.
Ротберт думал о своей возлюбленной, о ее нежности, о том, как она целовала его, и как он целовал ее в ответ, и двух ее нерожденных детях. Думал о ней, пока Гарри не запрокинул со стоном голову, опустив веки и закусив нижнюю губу.

Два часа, священное время ацтеков, время приносить верховному богу в жертву колибри или самих себя. Вечная борьба двух начал, богиня-мать в платье из змей, порождающая и уничтожающая, ровные ряды блестящих черепов в цомпантли.
Тескатлипока, искуситель, карающий грешников, с зеркалом, в котором отражается весь мир, и Уицилопочтли, солнечный бог, обезглавивший собственную сестру, неспешно обходят свои владения, и их присутствие в поместье было как запах свежеразрубленного человеческого тела.
Ротберт тоскует, и тосковал дольше полутысячетелия, по своему телу – ладоням, коленям, позвоночнику – и, к середине дня, фантомные боли становятся – всегда становились – непереносимыми, и, если бы не длительная привычка, он бы закричал или даже заплакал; он бы проклял весь мир, и пошел на любые преступления, лишь бы вернуть свои кости, мясо и кожу, но и сам Миктлантекутли вряд ли смог бы ему помочь.
То, что не под силу богу мертвых, мог бы сделать Джастин Морнингвэй – но, быть может, он, одаренный Шочипилли страстью к бесплотному духу, и не хотел этого делать, давая обещания единственно ради ответной любви.

Три часа дня, самое жаркое время, легче всего поймать солнце в линзу, и самому оказаться в ловушке: тени как будто нарисованы тушью на полу, и Солнце-созидатель противостоит трикстеру.
Именно в три часа Гарри сложнее всего было не думать о дне, когда его жизнь изменилась до неузнаваемости, будь он склонен к поэтически речи, то сказал бы – рассыпалась в прах. Чтобы отвлечься, он познавал магию несказанного слова, и слова на бумаге, свое имя – слева направо и справа налево, шифровал масонскими знаками, и не произносил вслух, чтобы не попасться в капкан обманщика.
Имена никогда не были его сильной стороной, и он избегал произносить их вслух, чем угодно заменяя полные формы. Джастина он называл только «дядей», и никак иначе, а Ротберта – «Бобом», и когда тот, в праведном возмущении, замечал, что не обязан откликаться на эту собачью кличку, Гарри лишь улыбался, и говорил – «верно. Но Вы откликаетесь».
Его второе имя – Блекстоун, третье – Копперфилд. Его отец был убежден, что с таким именем он станет одним из величайших фокусников в истории человечества, и, можно сказать, оказался по-своему прав.

Четыре часа – самое подходящее время для обращения к воде. Говорят, в воде таится бессмертие, но никто не нашел его.
Ротберт видел множество чародеев, пытавшихся жить вечно. Чудак-инквизитор Джакомо пробовал есть сырые мозги девственниц, рты которым затыкал доносами, кинутыми в Бокка дель Леоне, а потом его рвало в черную мутную воду канала, и к концу жизни его лицо почернело, как у удавленника, и из-под ногтей начала сочиться кровь – так сильно не хотел он сдаваться на милость Мрачного Жнеца. Педант Говард провел небольшую вечность, не покидая четырех стен, вдыхая воздух, прокипяченный защитными полями, и лишь потом отправился на поиски по дальним местам – он заживо сгнил изнутри, не дожив до пятидесяти. Добрая душа Удо покупал «порошок зомби» и смешивал со своим нюхательным табаком, поэтому, когда вор, сумевший обойти все волшебные преграды, перерезал ему горло, гаитянская магия отсрочила смерть почти на четверть часа.
Невозможно купить вечную жизнь, даже если в качестве оплаты предложишь душу, свое подлинное имя, или еще что-нибудь подобное – только мертвый не может умереть. Обжигающие воды Стикса, пахнущие серой, сомкнутся над головой, а если и нет, то ты будешь об этом мечтать.

Пять часов, пора пить чай – темная заварка легко крошится, от зеленого чая много пыли, лепестки цветов долго не раскрываются в чашках – пора гадать. Рассеянные астрологи кладут неоконченные гороскопы между блюдцем и ложкой, дети неловко берут пирожные с блюда, пачкая кремом бугорки Венеры и Марса.
Когда Гарри было девятнадцать, Джастин дал ему в руки старинную колоду таро, и сказал: «разложи на себя, и прочти». Он послушно кивнул, и разложил цыганский крест: прошлое, настоящее, будущее, он сам и его любовь, а потом, глядя на карты – Королева Кубков, Король Жезлов, Смерть, Тройка Мечей, Четверка Кубков – он назвал самые простые толкования: «заботливая мать, благодушный богатый покровитель, большие перемены. Мне нужно будет сделать выбор, и я полюблю кого-то консервативного. Может быть, старую деву». Джастин улыбнулся, заключил его в объятья, поцеловал в шею.
В Небывальщине, раскинувшейся по ту сторону реальности, много существ, которые могут подменить карты в момент расклада, сделать белое – черным, а невероятное – единственно возможным, но, порой, гораздо легче и надежнее сделать так, чтобы человек сам неверно прочел свою судьбу.
Но, в чем-то, Джастин обманул не только его, но и себя.

Часовая стрелка точно сдается на милость земного притяжения, через полчаса сдастся и минутная, значит – шесть часов. Если хочешь что-то скрыть как можно надежнее, скрой это сейчас, не снимай перчаток и пусть маска прирастет к твоему лицу.
«Он любит тебя, ты знаешь?» – когда Гарри покидал поместье, время, казалось, замирало, а все разговоры текли в одном направлении. «Может быть, он любит тебя даже больше, чем я».
Ротберт, по привычке меривший пол шагами, как если бы мог страдать от застоев крови, на секунду отвернулся от библиотечного окна, и заглянув Джастину в глаза, сухо произнес: «он еще почти ребенок. К тому же, он обречен на заклание. Не понимаю, какое значение могут иметь его чувства». Голосовые связки, кожа, потовые железы – тело, которого не было и нет, не могло выдать ложь; призраку всегда легче лгать, чем живому.
«Я могу сохранить ему жизнь, если ты хочешь. Ты его любишь?». Ротберт подумал, что слово «любишь» было неверным, куда удачнее подошло бы «ты ему симпатизируешь», или «он тебе небезразличен», хотя вряд ли бы формулировка смогла изменить ответ: «все равно тебе решать. Всегда только тебе».
Часы пробили один раз, отделяя прошедшие тридцать минут от следующих.

Семь часов – пора Индии, лотосов, кама-сутры и толстых змей, пахнущих тиной.
Когда Гарри было шестнадцать, Джастин впервые поцеловал его в губы – авакумнбана: наслаждение бутоном, собирание нектара. Парачхеда-Чхали во всем великолепии. «В этом тоже есть магия, ты должен ее понять, и только я смогу тебе объяснить».
Огонь декоративной жаровни погас, и по всей комнате разлился тонкий дым. Индусы уже много веков используют гашиш как афродизиак.
Уже позже, недели и месяцы спустя, Джастин рассказал о власти, которую можно получить, лишь позволив себя сковать, и о том, как можно вызывать духов лесов и озер, изливая семя в воду или на опавшие листья – а в тот момент он был как Шива или как Равана, и Гарри чувствовал касания его рук, его дыхание – всей кожей.
В ту ночь он увидел во сне свою мать в образе безжалостной Кали, и, проснувшись, секунду был уверен, что серебряная пентаграмма обожгла его грудь.

В восемь часов вечера сильна кельтская магия. Именно в это время, если верить легенде, премудрая Касса доставала из шкафа куклу и клала ее на постель, чтобы напоить вином и накормить хлебом, и пела – «блажен тот, кто породил епископа, который рукоположил священника, который обвенчал мужчину, который женился на женщине, которая сделала улей, в котором поселилась пчела, которая собрала воск, из которого сделан мой истинный возлюбленный». Сейчас так уже никто не колдует – это ненадежные, романтичные, старые методы.
Однажды Гарри, бывший тогда еще мальчишкой, сказал: «мне нравится то колдовство, которое было в старину».
Ротберт не мог не согласиться – в прежние времена все было иначе, и повальное увлечение посохами было подобно изобретению огнестрельного оружия, а в пятнадцатом веке, как и во времена Кассы, убивая с помощью магии, ты и вправду держал в своих пальцах чужое сердце или сосуды, чувствовал, как они пульсируют, а твой восковой или глиняный идол улыбался мокрыми от вина губами.

В девять часов наступает момент истины, если хочешь найти то, что кто-то спрятал в шесть часов, ищи сейчас.
Случайно коснувшись людской плоти, мертвый может проникнуть в мысли и узнать, порой, самое сокровенное. Иногда это то, что узнать необходимо, иногда – то, чего лучше не знать, и нужно хорошо постараться, чтобы скрыть свои тайны. Гарри понадобилось много лет, чтобы научиться мысленно выстраивать в сознании серебряную стену без единого изъяна.
Хотя, вероятно, Ротберту бы не понадобилось умение читать мысли, чтобы понять: так вышло, что с Гарри случилось то же, что, в свое время, и с Джастином – в нем затеплилось чувство, адресованное не живому, но мертвому, и чувство это навеки останется безответным, а сам он, через пятьдесят лет, или, быть может, совсем немного больше, станет полусотней воспоминаний. Если бы ему повезло, то влюбленность не стала бы любовью, и он не извелся потом, от навязчивого осознания невозможности настоящего физического контакта.
«Как жаль» – неожиданно для себя подумал Ротберт, и, точно в ответ на эту мысль, его несуществующее тело снова охватила боль, как будто кто-то насыпал на обнаженную печень раскаленные угли.

Десять часов – время огня, время раскаленного металла. Пытай, убивай, причиняй боль, твори правосудие, такое, каким ты его видишь, пусть оно будет жестоким, или почти нежным или кровавым, главное – доведи начатое до конца.
Руки Стража оберегали защитные заклятия, он обхватил пальцами скользкий язык, и перерезал его обожженным ножом. С помощью магии на пленника была наведена каталепсическая восковая гибкость, но Страж все равно придерживал его запрокинутую голову, сживая губы – чуть изогнутая толстая игла, белая нить, кровавые капли, стекающие к подбородку – а, затем, капля за каплей вливая в глаза и уши расплавленный воск чадящей черной свечи, покрытой стремительно тающими магическими символами. Блажен тот, кто породил епископа, который рукоположил священника, который обвенчал мужчину…
Затем Страж чуть отошел назад, обнажил клинок – острый, наточенный в лунном свете – и, сказав «аминь», одним движением рассек надвое шею пленника, и отрубленная голова покатилась по каменным плитам пола, отполированным тысячами ног и трупов.
Так был казнен Ротберт Бэймбриджский.

Одиннадцатый час – час вуду. Барон Суббота и Мама Бриджит, незримые и неуловимые, танцуют в библиотеке поместья Морнингвэев каждый вечер – Барон при своей лучшей трости, Мама – в лучшем белом платье. Из Гарри не вышел бы ни священник-унган, ни жрец-нгомбо – но, может быть, если б он был более прилежен, то получил право называться бокором.
Мог бы, но не получил, потому, что, как не смог постичь загадки знаков, так не смог и почувствовать власть куклы, узнать, каково на самом деле разрушение чужого идола или чужого тела, что, порой, одно и то же. Отчасти в том была вина его учителя – магия вуду оскорбляла Ротберта, как жалкое подобие древнего кельтского чародейства, напоминающая его ровно так же, как кукла напоминает человека.
Сидя при свете трех свечных огарков, и глядя в анатомический атлас, Гарри проклинал Эрзули Фреду. Проклинал за суету и пустоту у себя в голове, проклинал за непонимание: любит или нет, проклинал, выстукивая карандашом на столе сердечные ритмы. Мама и Барон танцевали.
Со временем он научился находить в материи куклы все органы и жилы, но по-настоящему воспользовался этим умением лишь однажды.

Полночь – лучшее время для алхимии: легко найти то, что природа прячет в иные часы, а близость Луны сокращает время вызревания любого состава. Возьми жидкую основу, и добавь в нее но одному компоненту для осязания, обоняния, зрения, вкуса, слуха, один компонент для рассудка, один для духа. В мире много видов и рецептов зелий – тех, что убьют, тех, что спасут, тех, испив которые, женщина зачнет от любого, и тех, что исторгнут несформировавшийся плод из чрева ее.
Ротберт знает тысячи рецептов, и половину из тех, что ему известны, он придумал сам.
Философский камень невозможно получить в этом мире, но проще простого – разрезав нити ткани реальности; в средние века алхимию не смешивали с чистой магией, а, потому, совершили много чудесных открытий, гоняясь за химерой. Кровь – ненадежная основа, и плохо соединяется с ядами. Есть зелья, порождающие любовь, и есть убивающие ее, но следует быть осторожным, чтобы не навлечь беду, когда имеешь дело с чувствами или собственной жизнью.
Гарри стал одним из лучших алхимиков всего Нового Света.

Час ночи – пора ликантропии и ночных танцев гулей, и это время выбирают для наблюдения за звездами, если хотят увидеть знамение, но то, что должно остаться во мраке, во мраке и останется.
Телескоп в библиотеке был скорее декоративным – с первого этажа открывался не лучший вид на небо, но для первых шагов в обучении этого хватило. Гарри было двенадцать лет, он был обречен на то, чтобы стать хорошим магом, а после, собрав в себе, по крупицам, из всех углов, волшебство, и выстроив из него замок, крепость, божественные чертоги внутри, и служить или умереть, либо же служить, а потом умереть, в соответствии с планом по созданию прекрасного нового мира.
Чуть обкусанный черный карандаш торопливо черкал по страницам обтрепанного блокнота – «это папин… был» – отмечая траектории выдуманных комет для несуществующего гороскопа. Джастин стоял у стены, и смотрел, вспоминая, как когда-то Ротберт так же учил его самого.
Возможно, кто-то назвал бы его чудовищем, а кто-то – несчастным человеком; во многом он был и тем, и другим, но, больше всего – расчетливым мечтателем, строившим на камне.

В два часа просыпается земля. В ней шевелятся длинные сороконожки и личинки цикад, и серые мокрицы, в ней преют древние кости, гниют чьи-то тела, а она вздыхает, будто уставшая за день тучная женщина, и раскрывает свои поры, прорастающие травой.
В два часа ночи убитый Джастин все еще лежал на паркете, так и не успев вернуть своему возлюбленному способность есть, дышать, или целоваться. В два часа ночи Гарри не было в поместье, и, поэтому, несмотря на присутствие Стражей всего Высшего Совета, оно казалось пустым.
Если бы Ротберта спросили, он ответил бы чистую правду: «да, Гарри убил Джастина, но у него были на то причины».
За окном рыжие и черные муравьи сновали по длинным узким туннелям, и земля чувствовала зуд. Дождевые черви медленно тащили свои нежные склизкие тела сквозь толщу садового чернозема. Некоторые способны гадать по шепоту почвы, узнавать прошлое и осязать все варианты будущего.
«Тело надлежит предать земле, – сказал Страж, переворачивая труп, – вуду. Тут не на что смотреть».

В три часа просыпаются мертвые. У Виннифред была белая кожа, черные густые волосы и голубые глаза, земля под ногтями, кровь на одежде, пальцы, обкусанные ночью церковными крысами. Даже смерть не смогла отнять ее красоту.
Джастина вряд ли можно было назвать красивым, но в нем – смолоду крупном, всегда смотрящем неуловимо высокомерно – чувствовалась порода, поколения чародеев, рыцарей, даже аристократов в крови, а Гарри напоминал грубую иллюстрацию к тезису «человек произошел от обезьяны».
Виннифред была дочерью прекрасной Элейн, рожденной ей в счастливом браке с Артуром Бэймбриджским, чей старший брат так и не создал семьи, всю жизнь свою посвятив магии. Ей едва минуло пятнадцать, когда она познала любовь, а ее самою познал мужчина – спустя всего девять лет с ней случился несчастный случай на охоте, и догадливые знающие люди увидели в том наказание за кровосмешение, которое хоть и скрывали, но не скрыли бы до конца, пусть даже прислуга дважды не заметила б на простыне молодой госпожи крови и комковатой темной слизи, в то время, когда им недолжно было появиться.
Когда Ротберт в последний раз видел ее, у Виннифред были синеватые слизистые, мутный взгляд, цепкие объятия, острые зубы. Оба раза она умерла быстро и без мучений.

Четыре часа – уже не ночь, еще не утро. Молись древнейшим, тем, чьи имена знаешь, и тем, у кого вовсе нет имен – «когда смерть умрет, тогда наступит время».
Иногда Джастин забирал череп Ротберта в спальню, и, в тишине и синеватом мраке, сходился с ним, вводя свой член в его правую глазницу, лаская кончиками пальцев чешуйчатый шов, поглаживая затылочную ямку. «Мне нужно просто закончить это дело, – все чаще шептал он в год своей смерти, – и тогда я сделаю тебя живым».
Соверши Знак Преображения и ступай в Бездну.
Неспящий, живущий одним прошлым, Ротберт старался не обращать внимания на происходившее – он перестал воспринимать череп как часть себя еще больше века назад, и, хотя смутные ощущения доходили до него, порой почти волнующие, порой – неприятные, он предпочитал пережидать эти ласки мысленно перечисляя имена всех ступеней, ведущих в чертог Владыки Хаоса.
Когда час истекает, Анабот раскрывает свою отвратительную пасть, и проглатывает все неприснившиеся сны. Немертво то, что в вечности пребудет, со смертью времени и смерть умрет.

Пять часов утра – иудейская магия приходит раньше христианской, потому, что старше и сложнее.
Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время сберегать, и время бросать; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру.
Сонному Гарри было пятнадцать, он перерисовывал в тетрадь древо Сефирот, бормоча себе под нос – «Хэсэд, Тифеpет, Бина» – а Джастин стоял у него за спиной.
И Ротберт, хоть и был занят проверкой точности линий, соединяющих имена Сефир – ведь как сможет рвать и сшивать ткань бытия тот, кто неспособен свести одной прямой Йесод и Малкут? – услышал сказанное одними губами: «будет очень жаль», и, кажется, впервые усомнился в истинности выбранного Джастином пути – разве благополучие на крови лучше титана на глиняных ногах, со лба которого любой сможет стереть часть написанного, превратив «мысль» в «смерть»?

Сутки замыкаются в круг, будущее становится прошлым, еще один виток памяти – как годовое кольцо в стволе дерева.
Начинается сто восемьдесят восемь тысяч пятьсот тридцатый день жизни после смерти, воспоминаний хватит на вечность, и Ротберт снова начинает отсчет.

Fin.

__________________
примечания (вроде бы, я перечислила тут все основные сложные моменты, если что – спрашивайте, я конкретизирую):

«если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, — то я ничто» – тринадцатое послание Павла к коринфянам
харам – здесь: нарушение табу в исламе; харам гайри зулми – харам, совершение которого наносит вред только самому совершающему.
«все, что должно случиться с нами, записано в Книге Жизни. И Ветер Вечности перелистывает ее страницы наугад» – первая книга Корана
«игру завели Мимира дети, конец возвещен рогом Гьяллархорн; Хеймдалль трубит, поднял он рог, с черепом Мимира Один беседует» – Старшая Эдда, Прорицание вёльвы.
Фабр д’Оливье – французский историк и оккультист XVIII-XIX веков, масон.
Бафомет – демон. Изображается как получеловек, полукозел, часто – гермафродит. Предположительно был объектом языческого культа внутри ордена тамплиеров; согласно материалам инквизиции, анилингус был одним из ключевых моментов богослужения во славу Бафомета.
Миктлантекутли – владыка царства мертвых в мифологии ацтеков, изображался как скелет или человек с черепом вместо головы. Согласно легенде, верховный бог Кетцалькоатль получил от Миктлантекули кости давно умерших, чтобы создать из них новых людей.
Шочипилли – ацтекский бог любви.
Бокка дель Леоне – барельеф на стене Дворца Дожей в Венеции, изображающий львиную голову с открытой пастью, в которую опускались доносы, адресованные инквизиции.
авакумнбана – поцелуи, требующие участия пальцев; «наслаждение бутоном» подразумевает поцелуй в губы, сжатые пальцами вместе, «собирание нектара» – разведение губ пальцами и поцелуй в язык; Парачхеда-Чхали – искусство поцелуя.
Шива – бог очистительного хаоса в индуизме.
Равана – многорукий и многоголовый демон, повелитель ракшасов, узурпировавший власть над всеми тремя мирами (миром богов, миром людей, миром демонов).
Кали – разрушающая, темная аватара богини-матери Парвати.
«блажен тот, кто породил епископа, который рукоположил священника, который обвенчал мужчину, который женился на женщине, которая сделала улей, в котором поселилась пчела, которая собрала воск, из которого сделан мой истинный возлюбленный» – предположительно, перефразированный вариант реально существующего магического текста. Воспроизводится по «Белым людям» Мейчена.
каталепсическая восковая гибкость – явление, клинически характерное для кататонической формы шизофрении. Э. Блейлер дал ей следующую характеристику: «Больные не совершают движений по собственной воле; им можно придать любую позу, и какой бы неудобной она ни была, они будут пребывать в ней очень долго».
Барон Суббота – вудуистский дух смерти, также связанный с плотскими удовольствиями (в первую очередь – сексом и распитием рома), изображается как скелет в черном похоронном костюме с цилиндром; Мама Бриджит – жена Барона Субботы.
Эрзули Фреда – дух любви в вуду.
«когда смерть умрет, тогда наступит время», «соверши Знак Преображения и ступай в Бездну», «немертво то, что в вечности пребудет, со смертью времени и смерть умрет» – выдержки из «Некрономикона».
Анабот – тринадцатая эмблемма Йог-Соттота. Дух, являющийся в образе желтой жабы, учащий некромантии и рассказывающий о потаенных вещах.
«Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время сберегать, и время бросать; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру» – сокращенная цитата из книги Екклесиаста.
Сефира – опорное понятие к каббализме. Каждая Сефира представляет собой сугубо индивидуальную сущность, или качество, проявляющее себя во всех известных природных процессах: Хэсэд – милосердие, Тифеpет – гармония, Бина – понимание, Йесод – основание, Малкут – царство. Десять Сефир составляют т.н. «Древо Жизни».