Отправлено: 30.06.08 17:48. Заголовок: «… и я». Ориджинал. PG-15 (возможно, потом выше), angst, в процессе. продолжение от 11.07.08

Название: «… и я».
Автор: Yuk@ri она же вместо_Шульдиха.
Бета: Sutil
Консультант: Наги_Наое
Рейтинг: PG-15 (пока что так, потом не знаю).
Жанр: Angst, местами - Drama, местами - Humour. Возможно, в последствии, Romance. (В общем, «смешались в кучу кони, люди…» =))
Размер: Макси.
Состояние: В процессе.
Предупреждение: В тексте присутствует нецензурная лексика (хотя и не так много), сцены физического и морального насилия (первое без графического описания).
Разрешение на публикацию получено.

 Отправлено: 30.06.08 17:48. Заголовок: Мальчик смотрит на м..

Мальчик смотрит на меня настороженно, стараясь делать вид, будто ему все равно. Только выходит это плохо: я вижу, как неожиданно сильно он стискивает ремень сумки, так, что костяшки пальцев белеют. Красивых, кстати, пальцев: длинные, изящные, почти женские или как у пианиста, у аристократа (не знаю почему, но мне кажется, что именно такие пальцы были бы у представителя голубых кровей, только вот ногти аристократ вряд ли стал бы обкусывать).
Он перехватывает мой взгляд и торопливо засовывает руки в карманы брюк, устыдившись, что я успел заметить его слабость. Слегка раскачиваясь на носках старых разношенных кроссовок, щурится и покусывает нижнюю губу, сдирая зубами кусочек кожи, потом замирает:
- Что тебе от меня надо? – его голос звучит достаточно грубо.
Мальчик вздергивает вверх подбородок и недовольно морщится. На какую-то долю секунды мне кажется, что он воспринимает меня как надоедливое насекомое, от которого не так просто отмахнуться, не опасаясь быть ужаленным. Мне это не нравится, но я предпочитаю не удостаивать это вниманием. Сейчас, по крайней мере.
- Ничего, - я спокойно, достаю пачку сигарет, вытаскиваю белый цилиндрик с золотым ободком фильтра и лениво закуриваю.
Он смешно моргает одним глазом, совсем как персонаж одного старого пластилинового мультика. Опасаешься уйти, потому что нужно будет повернуться ко мне спиной? Глупо: ударить я могу и так.
- Почему ты ходишь за мной? Зачем? Что ты хочешь? – голос все-таки предательски обрывается, и мальчик нервно облизывает пересохшие губы.
И тут же шарахается в сторону, когда я делаю шаг вперед. А ты забавный. Только зачем так резко реагировать, ты же мужчина. Вернее, еще нет, но это ничего не меняет. Для меня не меняет: извини, малыш, но так уж вышло, что ты – моя жертва.
- Не подходи ко мне! Не подходи!!! Или я… – мальчик многозначительно замолкает, руки в карманах сжимаются в кулаки.
Замечательно, я не могу сдержать улыбки: этот щенок мне угрожает. Я делаю еще один шаг, уже из интереса, и мальчик, отступая от меня назад, упирается спиной в стену здания. Теперь бежать некуда, ведь я стою прямо перед ним, исключая такую возможность.
Нападет? Нет. Я даже разочарованно вздыхаю, когда его кулаки разжимаются.
Мальчик лихорадочно и как-то растерянно проводит по стене руками, словно, ища лазейку, сквозь которую сможет ускользнуть от меня.
Я наклоняюсь, доверительно-небрежно облокачиваюсь локтем рядом с его головой, и мое лицо замирает прямо напротив его лица. Выдыхаю дым ему в мордашку, он закашливается, но не отворачивается: правило – никогда не упускай из виду подозрительных незнакомцев – еще никто не отменял.
В глазах мальчика читается еле сдерживаемый страх и обида. Ну, же, не разочаровывай меня: ты же не сдашься так просто? Я не люблю, когда приходится ошибаться в жертвах.
- Что вы от меня хотите? – получается тихо и жалобно.
Перешел на «вы»? Забавно. Но, наверное, на первый раз достаточно.
Бросаю окурок, придавливаю его носком ботинка и стряхиваю с локтя белые крошки побелки. Руки замерзли: немного разминаю холодные пальцы. Мальчик внимательно следит за каждым моим движением. А вот это уже льстит настолько, что я подавляю желание широко улыбнуться: ловить каждый мой жест и слово, не это ли он будет делать на протяжении всей своей оставшейся жизни?
Засовываю руки в карманы куртки.
- Ничего, - повторяю я и, развернувшись, иду прочь.
Мне не нужно иметь глаза на затылке, чтобы увидеть удивление вперемешку с облегчением: все закончилось. Не обольщайся, для тебя все только начинается.

…Я слежу за ним уже четыре недели, ну, или около того, хотя сейчас мне кажется, что он появился в моей жизни лет –дцать назад.
Я подстраиваюсь под его график, жертвую своим личным временем, иногда даже завтраком или обедом, стараюсь следовать за ним, куда бы он ни пошел. Я его фотографирую. В ящиках моего стола скопилась целая коллекция снимков мальчика. Ночью я сижу и раскладываю их словно пасьянс, всегда в одной и той же последовательности убирая, перемещая карточки. В такие минуты у меня появляется странное чувство, что он рядом со мной, что мы в одной комнате: лицо на фотографиях магическим образом оживает, волосы разлетаются от ветра. Мальчик смотрит прямо в объектив, губы начинают шевелиться, произнося слова, которых я не могу расслышать. Пространство комнаты наполняется запахами, неверным светом, нечеткими звуками и мне стоит определенных усилий выбраться из их омута в реальный мир.
Я почти перестал прятаться от мальчишки, как только понял, каким-то шестым, седьмым, десятым чувством, что он слишком гордый, чтобы кому-нибудь рассказать обо мне. О том, что ему кажется, будто за ним кто-то следит и что он этого боится. Первая ошибка.
Конечно, он меня тогда еще не видел, но… взгляд в спину всегда хорошо чувствуется: стаей мурашек, холодком, пробегающими по позвоночнику. Вот мой щенок - звереныш (ему удивительно подходило такое прозвище, тем более, что настоящее его имя я знать не хотел: зачем, если я могу сам дать ему любое, которое пожелаю?) - и чувствовал, что за ним следят. Как только он появлялся на улице, он начинал заметно нервничать, иногда резко оборачиваясь, всматриваясь в лица прохожих, ища причину неприятных ощущений.
А потом я позволил ему увидеть себя. Когда он в очередной раз зябко передернул плечами и оглянулся, я не стал отходить в тень. Наши глаза встретились, и он побледнел, словно увидел привидение. Некоторое время стоял, застыв столбом, а потом, что было сил, припустил от меня по улице, свернув в первый попавшийся переулок.
Позже он сделал вторую ошибку: недели через две мальчик, не выдержав, сам подошел ко мне. Куда катится мир, если детям перестали объяснять, как опасно подходить к незнакомым дядям на улице и высказывать свои претензии тоном, граничащим с оскорблением? Но щенка можно было понять: неизвестность всегда намного хуже и лучше внести ясность, узнать правду, какой бы она не была.
Подходя ко мне, мальчик считал себя храбрым, способным разобраться в любой проблеме. Я видел решимость и твердость в его глазах, но в результате он готов был разреветься, как девчонка. А мне не нравятся девчонки: они шумные и визгливые, заботящиеся только о своей внешности, о том, как бы отхватить получше шмотки или парня, у них постоянные критические дни и романтически-сахарное отношение к жизни. Они, определенно, не стоят моего внимания.
Звереныш даже не понимает, насколько ему повезло: он стал избранным. Отныне я – его Бог.

…Солнце светит прямо в окно, пробиваясь сквозь легкий тюль, запутываясь в его складках, ложась волнами на паркет и ковер. Похоже, сегодня будет ясный солнечный день.
С наслаждением зеваю и потягиваюсь в кровати. Перекатившись на бок, смотрю на большую фотографию моей маленькой жертвы. Солнечные зайчики добрались и сюда: один из них уютно устроился на щеке мальчика.
- Привет. Хорошо выспался, звереныш? – улыбаюсь привычному молчанию фотографии.
Я повесил ее напротив кровати, чтобы видеть это лицо постоянно, чтобы проводить рукой по изображению, прочерчивая линию скул, всякий раз, когда я прохожу мимо. Это моя любимая фотография. Есть сотни других, но эта – любимая. Ты на ней стоишь на улице, напряженно вглядываясь куда-то вдаль, и мы оба знаем, кого ты там хочешь увидеть - меня.
Я трусь щекой о подушку и закрываю глаза, унося под веки изображение лица звереныша. Оно, будучи сперва яркой картинкой, постепенно гаснет. Скоро, малыш, на тебя буду смотреть только я. Грязь чужих взглядов не коснется твоего лица, ты будешь только моим.
Эта мысль мне очень нравится. Она неправильная, даже нездоровая - я и сам понимаю - но не имею ни малейшего желания сопротивляться ей. С большей долей вероятности меня можно назвать маньяком, хотя я и не согласен с подобной формулировкой. Маньяк – это сумасшедший человек, не отдающий себе отчет в собственных действиях, теряющий голову из-за своих идей, готовый уничтожать жизнь без остатка, искажая ее формы. Жизнь… Обладать чьей-то жизнью – это прекрасно. Быть ее создателем, изменяющим, быть тем, кто может сломать ее, как крылышки бабочки и склеить, как разбитые черепки глиняной вазы – нет, я не маньяк.
У меня было четыре жизни, которыми я обладал: красивые, каждое по-своему, лица, хрупкие, во всех смыслах, люди. Чем они были до меня? Просто букашками, серыми и скучными, вечно спешащими куда-то. Был ли тот, кто их считал чем-то выдающимся и ценным?
Выбор жертвы дело непростое: человек должен быть этого достоин. Смотря на звереныша, я понял, как ошибался ранее.
Номер один был слишком болтлив: он постоянно ныл, что ему холодно, что он голоден, что ему больно. Не люблю, когда ноют - раздражает. Он вынудил меня почувствовать себя зверем, выведя из себя до такой степени, что я заставил его сожрать собственный язык. После этого стало немного лучше, но эта тварь, как оказалось, имела слабое сердце: он умер через день от сердечного приступа. Жалкий, убогий трус, не имеющий права на жизнь. До сих пор, каждый раз вспоминая его, я начинаю сердиться.
Номер два был отличным экземпляром: он искренне веселил своими попытками сбежать, отрицая очевидное. Я позволил ему сохранить надежду на свободу до последнего, а потом отнял и это - было забавно наблюдать, как он пытается хотя бы ползать с перерезанными на ногах связками. Замечателен в своем упрямстве, он так и не сдался. Но какая разница? Впрочем, тот полный ненависти взгляд, когда он медленно задыхался, стоил того. Он умер красиво, и я украл у него последний вздох своим поцелуем, стер жизнь с его губ – мне нравится так думать, поэтично.
Номер три был послушным и тихим. Он не плакал, ни о чем не просил, не сопротивлялся, что бы я с ним не делал. Словно прекрасная кукла из фарфора он радовал меня своею красотой. Я наряжал его, раскрашивал его лицо, делая похожим на японского юношу – ему удивительно шло. Было невозможно чем-то испортить эту красоту. Наигравшись, я оставил себе на память кусочек его кожи. Всего сантиметров десять: у него была очень красивая кожа, было приятно рисовать на ней лезвием.
Номер четыре … я любил его настолько, насколько палач может любить свою жертву. Он был у меня дольше всех - примерно полгода. Я дрессировал его и приучал доставлять мне удовольствие. Единственный из моих живых вещей, с кем я делил постель. Он был понятливым, как собака и исполнительным, как хороший раб. К сожалению, он стал моей ошибкой: он ушел от меня, как только я ослабил бдительность. Больше в доме я не храню бритвы.
Именно четвертый заронил в мою душу чувство, что мне нужен тот, кто пробудет со мной гораздо дольше, чем месяц-два. Я говорю не о любовнике или любовнице – их у меня всегда было в достаточном количестве, они шли вереницей через мою жизнь не задерживаясь и не оставляя особых следов своего пребывания в ней. Я имею в виду преданного человека, который бы скрашивал мое существование, полностью принадлежал мне, которого я бы воспитал сам. Я даже определил для себя возраст жертвы: это должен быть школьник, не сопливый и кричащий на переменах, а постарше, когда в голове уже появляются более или менее умные мысли, когда еще не поздно научить всему, чему захочу я. И я выбрал такого…
Я только что вышел из дорогого кафе в центре города и застегивал молнию на куртке, когда мне навстречу устремилась стайка подростков. Они шумно переговаривались между собой, смеялись, ничего не замечая вокруг. Один из них оживленно что-то рассказывал, размахивая руками, то и дело весело заливаясь смехом. Если бы он смотрел на дорогу, быть может, я бы и не обратил на него внимание, но… Мальчик налетел прямо на меня и чтобы не упасть вцепился в рукав моей куртки. Впрочем, тут же его отпустил. Даже не глядя в мою сторону, он буркнул: «извините», тут же забыв о моем существовании.
Они миновали меня, а я все продолжал смотреть вслед шумной компании, на мальчика, который со мной столкнулся. Он был среднего роста, худощавый, кареглазый, с полудлинными волосами и для него уже все было решено…

…Я открыл глаза: наверное, задремал, вспоминая прошлое. Вставать катастрофически не хотелось. Радовало одно: моей маленькой жертве сегодня нужно было в школу ко второму уроку, и я довольно сносно выспался.
Комната все еще была освещена колышущимися солнечными тенями. Я посмотрел на часы: пора подниматься, иначе не увижу, как звереныш выходит из дома, а такого допустить нельзя. В запасе у меня есть еще полчаса, этого как раз хватит позавтракать и привести себя в порядок.
Стягивая волосы в небрежный хвост, заправляя пряди длинной челки за уши, я иду на кухню. По пути пинаю музыкальный центр, и по квартире разливается мелодия. Зайдя на кухню, замираю на несколько секунд, возвращаюсь в комнату и ставлю играющую песню на замкнутый круг. Пусть мой день начнется именно так.
Улыбаюсь, щелкая фото моего звереныша по носу, целую его в лоб.
- Bless you,* – качаю головой в такт музыке.

Everything about you is how I wanna be
Your freedom comes naturally
Everything about you resonates happiness
Now I won't settle for less
Give me all the peace and joy in your mind

Прислушиваюсь к словам и тихо смеюсь: хороший сегодня будет день, я это чувствую.
В холодильнике нахожу бутылку апельсинового фрэша. Пью и одной рукой ставлю на стол тарелку, достаю вилку, соль. Спотыкаюсь о ножку стола и пожимаю плечами: бывает.

Everything about you pains my envying
Your soul can't hate anything
Everything about you is so easy to love
They’re watching you from above
Give me all the peace and joy in your mind
I want the peace and joy in your mind
Give me the peace and joy in your mind

Так. Где-то должны быть яйца, пара точно оставалась. Обшариваю полки холодильника и все-таки нахожу их в поддоне с зеленью. Теперь ветчина: хочу яичницу, сто лет не ел ее.

Everything about you resonates happiness
Now I won't settle for less
Give me all the peace and joy in your mind

Ставлю сковороду на огонь. Отпиваю еще фрэша и, сам не замечая как, начинаю подпевать, разбивая яйца и помешивая их лопаточкой.

I want the peace and joy in your mind
Give me the peace and joy in your mind **

Песня, закончившись, начинается заново. Я быстро ем то, что приготовил. Кидаю грязную посуду в раковину: можно помыть и потом, а сейчас в душ.
Помывшись и одевшись, выключаю музыку. Оглядываю себя в зеркале, висящем в прихожей.
- Удачной охоты, - произносят губы моего отражения.
Сделав витиеватый жест рукой, кланяюсь ему, снимая с головы воображаемую шляпу с плюмажем. В верхнем углу зеркала приколота фотография. Провожу пальцем по изображенной на ней фигурке. Потерпи, уже недолго…
Беру свой рюкзак, проверяю наличие в нем фотоаппарата. Удостоверившись, что он на месте и отшвырнув резинку, стягивавшую волосы, на столик трюмо, выхожу из квартиры…

Мальчик выходит из подъезда, подносит к лицу руку, прикрывая глаза от яркого света и смотрит в небо. Его слепит солнце, и он забавно щурится. Видно, что проспал и встал в последнюю минуту: глаза сонные и волосы топорщатся в разные стороны. Звереныш проводит по ним рукой и вздыхает. Потом поправляет кроссовок на ноге, завязывает свисающий шнурок, подтягивает носки. От этого я морщусь: неприлично так выглядеть, я никогда бы не вышел в таком виде на улицу, но ничего: он избавится от этой своей привычки, как и от многих других. Например, от вытирания носа тыльной стороной ладони. Меня передергивает.
Словно услышав мои мысли, мальчик выпрямляется и вытирает нос рукой. Мне остается только прикрыть на несколько секунд глаза и досчитать до десяти. Бестолочь!
Щенок идет по улице, здороваясь с изредка попадающимися ему знакомыми, останавливается около каких-то витрин. Проходя мимо, я бросаю взгляд на одну из них: тут выставлены плееры, наушники, магнитофоны, прочая техника. Все ясно (улыбаюсь).
Черт! Вспоминаю, что свой плеер я как раз забыл дома и теперь придется провести весь день без музыки. Ладно, не беда, компенсирую вечером.
Опять магазин с громадной витриной, кажется «Спорттовары» и мой звереныш просто прилипает к стеклу. Стоит, наверное, минут пять, если не больше, потом смотрит на большие электронные часы на руке (опять кривлюсь: к его длинным и изящным кистям совсем не подходит это пластмассовое чудо электроники, хотя и подчеркивает хрупкость), охает и бежит к автобусной остановке.
На стекле остался отпечаток рук и носа мальчика. Ролики. Закатываю глаза: хорошо, что тут нет магазина «Игрушки». Интересно, он бы стал рассматривать машинки?
Я сажусь в тот же автобус, что и он, отхожу в самый «хвост», с некоторым сожалением смотря на проплывающую мимо меня улицу: мой автомобиль уже давно скучает в гараже, с того самого времени, как я встретил щенка. Но осталось совсем немного, самое большее неделя и он будет со мной, тогда я уже не буду отказываться от всей той роскоши, которую могу себе позволить: высыпаться, ездить на машине, планировать свой день так, как мне хочется.
Мой взгляд отыскивает среди пассажиров русую головку мальчика, его руку, вцепившуюся в поручень. Звереныш стоит около самой двери: скоро его остановка. Я потихоньку пробираюсь ближе к нему.
Какая-то бабища своим мощным торсом расчищает себе дорогу, толкаясь локтями, отдавливая ноги возмущенным людям. Наконец, она оказывается прямо за мальчиком. Ее огромная грудь давит зверенышу в спину так, что он выгибается вперед и если бы не поручень, мальчишку давно впечатало бы в дверь. Вижу, как он стискивает зубы, но потом все-таки возмущается:
- Эй, а нельзя поосторожнее! Вы меня сейчас задавите!
Бабища тут же начинает орать что-то на счет нового поколения, распущенности и неуважения к пожилым людям. Ей поддакивают, и мальчик смущенно замолкает. По лицу видно, что ему хочется побыстрее выбраться из этого автобуса или провалиться под землю.
Наконец, автобус останавливается, двери открываются... Тут моей жертве опять приходится несладко: тетка с силой напирает на щуплого подростка и он, уже выпустив поручень из рук, вываливается из автобуса прямо на грязный асфальт. «Наверное, все руки себе отбил, - замечаю про себя, - и коленки».
Люди равнодушной толпой текут мимо щенка, а он, похоже, даже не думая подниматься, сидит на асфальте и потирает стертые до крови ладони. При желании, я мог пройти мимо и он бы даже меня не заметил, но… Хмыкаю: это будет порча собственного имущества – придется помочь ему.
Протягиваю руку. Мальчик поднимает глаза и бледнеет.
- Что тебе надо, а?
Предпочитаю промолчать, нагибаюсь, берусь за ворот его куртки и рывком поднимаю звереныша на ноги.
Он ойкает и инстинктивно цепляется за мою руку. Видимо, ладони отзываются болью, а может и не только поэтому, но он поспешно отдергивает их от меня, и я отпускаю его. Он пятится, отходит на безопасное расстояние. Я стою и смотрю на него, не двигаясь. Он резко разворачивается и припускает прочь.
- Придурок! – долетает до меня.
Закуриваю и иду в ту сторону, куда унеслась моя жертва. Ты ответишь за каждое ругательство в мой адрес, даже не думай, что я это тебе прощу. Я обещаю.
Проходя мимо грузной тетки, что толкнула моего щенка, я делаю едва заметное движение ногой: она с воплем падает. Я ухмыляюсь:
- Грымза…

…Звереныш выходит из дверей школы вместе с другими мальчишками и девчонками.
Сегодня его сопровождают трое друзей. Какая-то девочка кричит ему, мальчишки смеются и шутливо толкают щенка в спину, он кидает на них более чем красноречивый взгляд и машет ей рукой: кисть перевязана, впрочем, как и другая. Я перевожу взгляд на его брюки: на коленках так и осталось два грязных пятна, полученные после падения.
Мальчик что-то рассказывает, его перебивают, потом все вместе смеются. Он меня не видит, но в какой-то момент его плечи вздрагивают, и он быстро оглядывается.
- Ты чего? – спрашивает рыжий мальчик в черной джинсовой куртке.
- Да, показалось…
- Что? Ты в последнее время вообще дерганый какой-то, - не отстает рыжик.
Моя жертва сердито покосилась на него, губы слегка скривились и звереныш неожиданно резким голосом произнес:
- Отвали, а?
- Спросить нельзя?
- Нет!
- Остынь, - вмешивается в их разговор другой парень, - ты и правда сам не свой.
- Да, что вы пристали?- м-да, видимо этот вопрос задавался зверенышу уже не один раз и не только друзьями, иначе, с чего бы так нервничать?
- Ты че, струсил?! – третий мальчишка, забежал чуть вперед, ехидно улыбаясь, - А ну, колись, маменькин сынок!
Звереныш сердито топнул ногой:
- Еще раз так скажешь…
- Как? Маменькин сынок?
Так. Этого я не знал: почему у него такое прозвище? Я поудобнее устраиваюсь в своем укрытии, стараясь ничего не пропустить. Мальчишки говорят довольно громко, но все же…
- Маму мою не тронь! Придурок…
- Да, кому она нужна!
- Иди лесом!!!
- О, вы че, подраться собрались?
- А че он пристал?!
- А че ты сам орешь-то!
- Да, пошли вы!.. - щенок отделяется от них и быстро шагает в сторону остановки.
Далеко ему уйти не дают: под смех приятелей в спину летит сумка рыжего. Мальчик разворачивается и кидается на своего обидчика, подскакивают двое других и начинается куча-мала. Вот черт, он снова влип в неприятности. Мне должно достаться существо в царапинах и синяках? Нет уж, увольте.
Я выхожу из-за дерева.
- Молодые люди, не много ли на одного?
Они перестают возиться под моими ногами и поднимают головы. Щенок закусывает губу, чтобы ничего мне не ответить, глаза становятся из карих почти черными. Его руки, обхватывающие ногу одного из парней, разжимаются.
Со мной никто не спорит и мальчишки, бурча что-то каждый себе под нос, поднимаются. Поднимается и звереныш, сверкая глазами.
- Хорошие у тебя друзья, - замечаю я, когда его приятели, кидая косые взгляды через плечо, отряхиваясь и подбирая оброненные вещи, уходят.
Он стоит передо мной и смотрит на свои кроссовки. Невольно тоже опускаю на них взгляд: серые, замызганные, с отклеившейся по краю подошвой. Ты достоин более качественных вещей…
Я поднимаю сумку мальчика. Прямо детский сад с моей стороны, идиотизм. Мне только не хватало вытереть ему нос платком и заботливо сопроводить домой!
- Почему ты за мной ходишь? – интересно, я долго буду стоять с протянутой сумкой? – Что я тебе сделал?
Я тычком вручаю ему его имущество. Если он задаст мне еще пару раз этот вопрос (пора бы понять, что отвечать на него я не собираюсь), то я за себя не ручаюсь.
- Скоро узнаешь.
Он вскидывает на меня удивленные глаза.
- Что ты имеешь в виду?
- Почему они называли тебя маменькиным сынком?
Он поджимает губы, громко сопит, явно не желая об этом говорить. Потом все же вздыхает и отвечает на мой вопрос:
- Я… у меня мама болеет, я должен быть постоянно около нее в свободное время, если что-то случится…
Меня передергивает: я не хочу этого знать. Я – охотник, он – моя жертва. Все, это все, что имеет значение и меня не интересуют его родственники, тем более его… его мать.
Мир как-то подозрительно качается вправо, замирает и обретает совсем другие цвета: тусклые, мутные, пахнущие масляной краской. По спине стекает капелька холодного пота. Зачем?!.
Наверное, звереныш удивлен моей реакцией: я разворачиваюсь и ухожу. Впервые за месяц я оставляю его одного, без своего присмотра. Сволочь! Маленький ублюдок! Сука!
Мне неожиданно становится тяжело дышать, я ускоряю шаги, а потом, не в силах больше сдержаться, бегу по улице. Виски ломит, в голове стучат маленькие молоточки.
Ловлю такси и залезаю в салон, называя адрес. Короткие фразы, отрывистые движения – это все, на что я сейчас способен. Таксист смотрит на меня с долей удивления и жалости: сумасшедший – вот, что говорят его глаза. Если бы он знал!..
Я стискиваю виски ладонями: мой пульс бьется так, что кажется он сейчас разорвет мне голову - наклоняюсь вперед, чуть раскачиваясь, и… выпадаю из времени.

Когда такси подъезжает к моему дому, водителю требуется несколько минут, чтобы растолкать меня. Я чувствую, как меня трясут за плечи, тяжело выходя из ступора, смотрю в почти испуганное лицо. Дрожащей рукой всовываю таксисту плату за проезд, не слушаю криков мне вслед: наверное, я дал раз в десять больше, чем надо, но я не могу сейчас возиться со сдачей или отсчитывать нужное количество денег.
Добираюсь до двери своей квартиры. В глазах темно из-за вспыхивающего разноцветного хоровода искр: он обвивается вокруг моего тела, словно змея, готовая пожрать остатки реальности.
Ключ никак не хочет попадать в замочную скважину, скрежещет по деревянной поверхности, оставляя уродливые полосы. Мне хочется заорать. После нескольких минут возни, мне все же удается открыть дверь. Я буквально вваливаюсь в прихожую, где в мою сторону из зеркала на стене смотрит незнакомый человек. Меня скручивает, но я успеваю, как следует, двинуть по незнакомцу кулаком. Раздается звон, блестящие осколки осыпаются вниз. Я падаю на колени и вою, вою, вою, сжимая голову руками. Из глаз текут слезы. Я утыкаюсь лбом в пол, прямо в осколки.
Тут мой взгляд выхватывает фотокарточку: она лежит около ноги, упала, когда я ударил по зеркалу. Дрожащей рукой я беру ее. Провожу пальцами, оставляя на снимке кровавые полосы. Желудок сжимается и меня выворачивает прямо на паркет. Сминаю в кулаке фотографию, прижимаю к груди.
Черт! Почему так темно?
Мне удается проползти немного и на пороге в комнату темнота окончательно смыкается надо мной…

…Открываю глаза и не сразу понимаю, где я и почему мне так холодно. Наконец, я соображаю, что лежу на полу. Приподнимаюсь, голова раскалывается от боли. Что случилось? Я оглядываюсь. Разбитое зеркало, на моих руках кровь. На какое-то мгновение пугаюсь: неужели я убил мальчишку?! Но нет, у меня вырывается вздох облегчения: кровь моя. Разжимаю стиснутую до белых костяшек руку: карточка безвозвратно испорчена, и я откидываю ее в сторону и пробую подняться.
Удается лишь с третьего раза. Я прислоняюсь лбом к стене. Господи, как мне плохо. Не могу вспомнить ничего, хотя... Я следил за зверенышем… Стоп. Я с ним говорил. Что… что он мне сказал? Память услужливо, но неохотно, подсказывает, что именно.
Внутри опять поднимается нечто, что пугает меня самого: если бы сейчас мальчик был тут, я бы убил его. Стискиваю кулаки: я бы наслаждался каждым его стоном, каждым его хрипом, каждой капелькой крови. Это могло продолжаться бесконечно долго, прежде чем я отпустил бы его, позволил ему умереть.
Господи, не надо думать об этом, постараться не думать.
Волосы влажными прядками налипли на лицо, и я убираю их, отводя челку за уши, прижимаю холодные ладони к щекам. Сейчас мне будет лучше, сейчас мне будет лучше, сейчас… Надо заставить себя двигаться, принять лекарство и лечь, лечь и успокоиться.
Я отталкиваюсь от стены, оставляя на ней влажное пятно, и чуть не теряю равновесие. Пытаясь не упасть, подхожу к холодильнику: где-то тут была минералка. Да, вот она. Теперь аптечка…
Новая вспышка боли в голове заставляет выронить бутылку. Мне повезло, что она пластиковая. Судорожно дышу, пытаясь унять боль. Вдох, выдох, вдох, выдох… Понемногу меня отпускает, и я снова могу двигаться. Что я хотел? Ах, да: беспомощные худенькие руки, скребущие по каменному полу в попытке отползти подальше от меня, глаза с лопнувшими кровяными сосудами - это из-за ремня, который затянут на его шее слишком туго, он даже шептать не сможет, не то, чтобы кричать. Мой, мой, мой… ты станешь лучшим, лучшим ради меня, лучшим рядом со мной…
Мой собственный стон, заставляет вздрогнуть. Я по-прежнему стою около холодильника, тупо смотря на бутылку на полу. Мысли путаются, даже возникает ощущение, что они живые: прячутся, разбегаются, перешептываются между собой, мешая сосредоточиться и вспомнить, что я хотел сделать.
Аптечка… Достаю ее из шкафчика, как-то умудряясь не высыпать все содержимое на пол. Розовая упаковка лежит на самом верху, беру из нее сразу две таблетки. Я знаю, что это много, но у меня так болит голова!
Поднять бутылку с минеральной водой становится настоящей пыткой, но я справляюсь. Черт возьми! Мне нужен этот щенок! Нужен вышколенный, благодарный, покорный. Тут и сейчас! Если бы не голова…
- Сука! – я хриплю и не узнаю свой голос.
Таблетки, шипя, растворяются в бокале с минералкой. Я не помню, как открывал бутылку, как я доставал этот бокал, наполнял его. Время как будто играет со мной в прятки.
Жадно пью. Мне нужно лечь. Я и не знал, что до моей комнаты из кухни так далеко идти…
Обнаженное тело, покрытое глубокими ранами, истекающее кровью, слипшиеся волосы, розоватая пена на губах, ужас в расширенных на всю радужку зрачках. Я выверну твою душу наизнанку, вместе с твоими кишками! Я… я…
Кровать? Опять не осознаю, как я тут оказался. Наверное, все же…
Додумать не остается сил: я оседаю на кровать, заворачиваюсь в одеяло. Маленький сученыш, я убью тебя… нет, я заставлю тебя… ты будешь… со мной… Чувствуя как по щекам катятся слезы, утыкаюсь в подушку и плачу, плачу пока слез не остается совсем и в глазах не появляется чувство, будто в них насыпали песок.
Веки такие тяжелые. Спать…

…Медленно прихожу в себя и в звенящую тишину, которая окружает меня, постепенно начинают врываться звуки окружающего мира.
Я лежу в кровати, голова немного ноет. У меня был приступ, давно такого не происходило. Ладно, я не хочу думать об этом сейчас.
Поворачиваю голову и встречаюсь с взглядом карих глаз, отворачиваюсь: не могу на него смотреть. Во рту почему-то становится горько.
Тут я замечаю, что на мне ничего нет. Не может быть! Заглядываю под одеяло: я голый! Черт! Я точно помню, что не раздевался. Да, я вообще был в таком состоянии, что даже стоять нормально не мог! И в постель завалился в куртке и ботинках. Стоп, стоп, стоп…
Мне становится не по себе. Я резко сажусь на кровати и в голову, как будто, ударяют сотни маленьких молоточков. Морщась, оглядываюсь: что-то не так. Моя одежда лежит аккуратно сложенной на стуле, постель чистая, хотя, по идее, я должен был испачкать ее обувью. Ничего не понимаю. Я дотрагиваюсь рукой до своего лба и тут же отдергиваю руку: мой лоб заклеен пластырем.
Из кухни доносится звяканье посуды. Я медленно поворачиваюсь в ту сторону. Полоска света из-под кухонной двери, чьи-то шаги, голос, тихо напевающий какой-то попсовый мотивчик. Я не один.
Не уверен, что могу сейчас нормально двигаться: обычно, чтобы прийти в себя, мне требуются примерно сутки. Кто там - вор? Но какого хрена ему делать на кухне, петь там что-то? И тем более… заботливый какой-то вор: помочь человеку, находящемуся в обмороке, вместо того, чтобы перерезать ему горло или, по крайней мере, оставить лежать как есть.
Мои мысли прерывает открывающаяся кухонная дверь, в комнату с подносом в руках входит молодая девушка. Тупо смотрю на ее мини юбку, которую, только обладая большой фантазией, можно принять за таковую, а не за широкий пояс.
- О, я вижу, что ты пришел в себя. А я вот еду мимо и думаю: дай загляну, - начинает весело щебетать вошедшая, устраиваясь на краю моей кровати.
Одной рукой я инстинктивно тяну на себя край одеяла, во вторую она мне впихивает кружку с чем-то дымящимся. Если мой нос меня не обманывает – это кофе.
Девушка ни на секунду не замолкает, продолжая рассыпаться в каких-то фразах. Видимо мне совсем хреново, потому что только после третьего глотка потрясающе крепкого кофе, я признаю в незваной гостье секретаршу из моей фирмы. Это странно успокаивает: хотя бы не чужой человек с улицы, но все равно неприятно.
Я приводил ее пару раз к себе домой для сверхурочной «работы». Но девушка оказалась такой откровенной дурой, что мне пришлось это прекратить. Странно, что до сих пор она пытается меня соблазнить. Я ведь практически в открытую заявляю, что она мне больше не интересна. Упрямая, но ее можно понять: какой секретарь не хочет выгодно выйти замуж за своего шефа? Только вот секретаршу выбирал не я - мой генеральный директор. Сам я редко появляюсь в офисе, разве что подписать какие-то совсем уж неотложные бумаги или встретиться с действительно важными для моего бизнеса людьми.
- Как ты сюда попала? – прерываю я ее щебетание.
Она хлопает своими длинными ресницами, потом надувает губки.
- Какой ты неблагодарный! – ее рука ложится мне на щеку, но я отдергиваю голову.
- Как ты сюда попала? – повторяю я свой вопрос.
- Мог бы сказать спасибо, - она обиженно убирает руку, - Я позвонила, мне никто не ответил, а дверь оказалась открыта, ну, я и вошла. Надо же было так напиться: я твою прихожую, наверное, час убирала! Так вот, прошла я в комнату, а тут ты и я решила…
- И ты решила воспользоваться ситуацией, - возвращаю ей пустую чашку и беру с подноса тост.
- Нет! Почему ты так?
- Я голый, - многозначительно замечаю я.
Мне кажется или она краснеет? Ну, конечно, святая невинность.
- Я не нашла в чем ты спишь.
- Но нашла чистое постельное белье. Кстати, было бы вполне достаточно снять с меня куртку и ботинки.
- Прости, я не подумала, - она опускает голову.
«Вот в том то и проблема, детка, - вздыхаю про себя, - что ты никогда не думаешь». Ладно, мне это уже все неинтересно: мне нужно отдохнуть, побыть в одиночестве и заняться зверенышем, не хочу больше тянуть.
- Большое спасибо тебе, я сегодня же позвоню в офис и попрошу повысить тебе зарплату. В моей куртке бумажник, возьми там несколько сотен за хлопоты, а сейчас, извини, я хочу остаться один.
- Но…
- Пожалуйста, - мой тон не терпит возражений.
Она, молча, встает, уносит на кухню поднос, не заходя в комнату, идет в прихожую. Через минуту я слышу, как оглушительно хлопает входная дверь.
Дура… Я падаю на подушки. До завтра у меня есть время, а после…
Я улыбаюсь и закрываю глаза.

* Bless you – благословляю тебя.
** Использованы слова песни «Bliss» группы «Muse» .

 Отправлено: 30.06.08 17:49. Заголовок: …Я сижу на детской п..

…Я сижу на детской площадке перед домом мальчика и раскачиваюсь на качелях. На третьем этаже окно его квартиры: в нем горит свет, иногда мелькает чья-то тень, но отсюда сложно сказать звереныш это или кто-то из его родных. Мне хочется думать, что это он. Интересно, что мальчик сейчас делает: учит уроки, проговаривая вслух какие-то слова из учебника, или подходит к книжной полке, взять то, что ему необходимо к завтрашнему дню? А может быть просто бесцельно бродит по комнате?
Я с наслаждением затягиваюсь сигаретой, верчу в пальцах полупустую пачку, поправляю правый наушник плеера, и снова затягиваюсь. Сигаретный дым уходит тонкой струйкой вверх, распадаясь на причудливые завитки и растворяясь в холодном воздухе. Скоро пойдет снег.
Зябко передергиваю плечами и снова всматриваюсь в желтый огонек окна. Звереныш…
Свет в окне гаснет. Я машинально смотрю на часы и фосфорические стрелки дают четкое представление о текущем часе. Слишком рано, чтобы ложиться спать. Просто перешел в другую комнату?
Ответ приходит быстрее, чем я того ожидаю: дверь подъезда со скрипом отворяется и звереныш выходит на улицу, сжимая в руке мусорное ведро. Я улыбаюсь, перестаю раскачиваться, затем машинально тушу сигарету, прячу пачку и бесшумно встаю с качелей.
Оглядываю двор: сейчас достаточно темно и вокруг никого нет, а мусорный контейнер находится вообще в таком закутке, который не видно из окон. Как все удачно складывается.
Мальчик быстро проходит через двор, не замечая моего присутствия: уж я постарался оказаться в темноте. Он одет легко: обычные кроссовки, домашние брюки и кофта с высоким воротником на молнии. Да и зачем он станет одеваться тепло, если весь поход на мусорку и обратно у него должен занять максимум пять минут?
Вообще-то я сомневался на счет сегодняшнего дня, думал все сделать завтра, после того, как он выйдет из школы. Но раз подвернулся такой шанс, грех упускать подобную возможность: моя машина стоит в арке дома и все, что нужно у меня с собой. Правда, я не успел подготовить, как следует, «его комнату», но думаю, он это переживет. Мне становится смешно: да, это он определенно переживет.
Мальчик стучит ведром о край мусорного бака, стараясь полностью вытряхнуть содержимое. Я подхожу сзади, держа в руках платок, на который вылил достаточное количество хлороформа. Звереныш собирается уже развернуться, чтобы идти домой, когда я, быстро сократив расстояние, одной рукой обнимаю его за плечи, а второй прижимаю платок к его мордочке так, чтобы закрытыми оказались рот и нос. Его голова оказывается прижатой к моей шее, и я чувствую, как волосы мальчика щекочут мою щеку.
Щенок дергается, и ведро с глухим стуком падает на землю. Он цепляется за мою руку, пытаясь оторвать ее от себя.
Мальчик так отчаянно сопротивляется, что мне становится его почти жалко. Обычно мне нравится, когда сопротивляются, не сразу сдаваясь, но сейчас нужно действовать как можно быстрее. Я на секунду отпускаю его плечи и не сильно, но ощутимо, бью по печени. Чувствую, как он судорожно выдыхает и, не удержавшись, втягивает воздух сквозь ткань платка.
Тело звереныша постепенно обмякает, и я перехватываю его, взваливая на свое плечо. Хм, я думал, что он тяжелее.
Провожу пальцами, слегка царапаю ногтями полоску голой кожи, открывшуюся между брюками и задравшейся кофтой. Нет, потом…
Нагибаюсь, беру упавшее ведро и запихиваю его в мусорный бак.
До машины я добираюсь без приключений. Аккуратно кладу мальчика на заднее сидение. Голова щенка откидывается и безвольно перекатывается, худенькая рука соскальзывает вниз и я поднимаю ее, чтобы поцеловать в раскрытую ладошку: теперь ты мой.

…Это мое личное место. Я купил его сразу, как только увидел этот заброшенный дом: мрачные серые стены из бетона, квадратные просторные помещения, один этаж и подвал. Если бы меня кто-нибудь спросил: зачем мне оно, то я бы ответил, что под склад. Несколько комнат и, правда, занимают коробки с техникой.
Привести помещения в порядок было не трудно: убрать, провести электричество (всего по одной «голой» лампочке в комнатах: никаких плафонов или люстр), отопление. Получалось очень удобно для моих личных целей.
Дорога до дома заняла всего часа полтора. Только один раз мальчик слегка пошевелился. Пришлось останавливать машину, благо это было уже довольно далеко за городом и машин вокруг не наблюдалось.
Я пересел на заднее сидение, достал из аптечки маленький шприц и ампулу. Взял в зубы карманный фонарик и, закатав рукав кофты моего щенка повыше, наложил жгут и несильно похлопал по вене на руке. Звереныш что-то неразборчиво пробормотал. Через некоторое время венка послушно вздулась и я сделал укол. Доза была небольшой: не хотелось давать сильный наркоз.
Оставшаяся часть дороги прошла без неожиданностей.

…Комната, в которой предстояло жить моей маленькой жертве (естественно, до тех пор, пока он не научится идеально себя вести), отличалась от всех остальных тем, что в ней совсем не было окон и отопления. Я считал, что окна не нужны, а отопление было только в тех комнатах, где мог ночевать я. Зато тут было все самое необходимое: железная кровать с натянутой сеткой и накинутым на нее тонким матрацем, туалет в полу (такой, какой устанавливают на вокзалах, с рычажком около пола для спуска воды), металлический стол с креплениями по углам. Это хорошая и удобная комната. И совсем не страшно, что она больше похожа на камеру.
Я оставил машину около дома, автоматически включил сигнализацию. Это было лишним, ведь вокруг не было ни души, но что поделаешь – привычка. Я поднял мальчика, просунув одну руку ему под лопатки, а вторую – под колени. Какой милый, когда спит. Интересно, будет он таким же милым, когда проснется? Сильно в этом сомневаюсь, но когда меня останавливали трудности? И времени теперь достаточно для его воспитания – вся жизнь, вся его жизнь.
…Я размещаю щенка на кровати, а потом захожу за нее, приседаю и шарю рукой по полу. Раздается позвякивание, когда пальцы упираются в холодный металл. Цепь. Я вытаскиваю ее из-под кровати. Один конец цепи надежно прикреплен к стене, второй – заканчивается своего рода наручником, только для ноги. Я прикладываю его к щиколотке звереныша, и защелкиваю.
Освободиться без ключа невозможно, а он у меня на связке, которую я всегда ношу с собой. Мне будет спокойней, если мальчик будет сидеть в запертой комнате на цепи: страховка никогда не помешает.
Ну, вот и все. Я смотрю на звереныша и улыбаюсь, больше мне не нужно будет таскаться за ним по всему городу, выслеживать: он будет тут, всегда тут. Такой худенький, хрупкий, всегда меня ждущий. Я наклоняюсь к его лицу, вдыхаю запах его тела, и голова начинает замечательно кружиться.
Мне кажется, что он бледноват, впрочем, это может быть просто освещение. Я провожу рукой по его лбу, наслаждаясь нежной кожей, изгибами бровей, приятной прохладой волос, в которые зарываюсь пальцами и с силой стискиваю пряди в кулаке. Власть пьянит. Мои губы невесомо отмечают поцелуем висок мальчика, а язык скользит по самой кромке волос. Сладко, приторно, горячо.
Я отпускаю его, отстраняясь, отходя на шаг назад: ладони еще хранят чувство прикосновения, кожу приятно покалывает. Неужели теперь можно ехать домой? Растираю между подушечками пальцев оставшиеся ощущения. Все хорошо и он, правда, мой?
Вдруг понимаю, что очень устал и хочется закрыть глаза: свет тусклой лампочки под потолком становится нестерпимо ярок.
Завтра я навещу мальчика, а сегодня он будет спать еще примерно час и мне совсем не хочется ждать, пока моя спящая красавица проснется.
Выхожу из комнаты, гася свет, и кнопка выключателя неприятно царапает кожу шероховатой поверхностью. Немного поразмыслив, возвращаюсь и включаю свет снова: мальчик и так будет напуган, а темноту можно оставить и на потом. Я заботлив?
Закрываю тяжелую дверь и провожу по ней ладонью, лаская бездушный металл пальцами:
- До завтра.

…У меня сегодня намечается совершенно бешеный день: выяснилось, что в офисе скопилась целая уйма дел, которую могу решить только я. Мой генеральный директор не решается брать на себя такую ответственность. Что ж, ладно.
Я чувствую себя просто великолепно, да, и выспался чудесно: почему бы и не поработать?
Полдня уходит на то, чтобы подписать бумаги, поставить визы, выдать чеки, пообщаться с персоналом и начальниками отделов. Потом деловые встречи, поездка, чтобы посмотреть офис, который займет филиал моей фирмы: я уже давно хотел расширить свое дело. Не потому, что мне не хватает денег: просто, если есть возможность, почему бы ее не использовать?
Завершился мой день ужином в ресторане, где я подписал очень выгодный контракт. Было даже весело: я совсем отвык от светской жизни, но не утратил тягу к ее очарованию. Музыка, вкрадчивые слова, звон бокалов с шампанским... Разделит ли он когда-нибудь со мной все это? Если будет хорошим – разделит. На этой мысли я, забывшись, провел пальцем по ободку бокала, коснулся янтарной жидкости, наполнявшей его, и… вызвал удивленный взгляд партнерши по бизнесу. Пришлось улыбнуться самой непосредственной из всего арсенала моих улыбок и молчаливо выпить за ее здоровье.
Разошлись мы около двух часов ночи, весьма довольные друг другом. Еще бы она осталась мною недовольна.
Я приехал домой, разделся, и, умываясь в ванне, вдруг подумал о своем звереныше. Я даже замер держа в руках полотенце: все эти дни мысли о нем не отпускали меня, а стоило ему стать моей собственностью - я совершенно забыл про его существование. Черт! Он же там сидит без воды и еды уже вторые сутки! Ито я не знаю, когда он ел в последний раз: может только перед школой, или в обед, тогда…
Качаю головой и смотрю на часы: половина третьего ночи. Пока соберусь, пока доеду, будет уже утро, а я вымотался. Нет, я ничего сейчас делать не буду: высплюсь, а с утра куплю еду и поеду к нему. От полуторадневной голодовки еще никто не умирал. Ему будет полезно.

…Я просыпаюсь в одиннадцать часов утра. Совсем не хочется вылезать из кровати, но я понимаю, что тянуть дальше уже нельзя. Встаю, быстро собираюсь, решая позавтракать по дороге.
Когда я оказываюсь на улице, то вижу, что ночью шел снег, и стало намного холоднее, чем когда я возвращался домой. В голову приходит мысль, что помещение, в котором находится мальчик, должно было совсем остыть. Не замерз бы… Ладно, посмотрим. На нем же была кофта и достаточно теплые, хоть и домашние, брюки.
Я сажусь в салон, завожу машину и тут же включаю печку на полную мощность. Вот теперь совсем другое дело.
Заезжаю в супермаркет. Беру пол-литровую бутылку минералки, апельсиновый сок и продукты для дома, чтобы не мотаться второй раз. На углу здания покупаю курицу гриль в лаваше. Мне ее режут на части, заворачивают в фольгу и упаковывают в несколько пакетов. Надеюсь, что она доедет теплой.
Теперь можно ехать к зверенышу.
Интересно, что он делал все это время? Хотя, что там можно делать: сидеть и пялиться на стены. Если будет себя хорошо вести, куплю ему какую-нибудь книжку. Или школьные учебники. Эта мысль меня веселит: я буду заниматься его обучением! Кто бы мог подумать? В каком он там классе – в восьмом? Или девятом? Впрочем, это уже не важно, в школу он больше не вернется. Он вообще больше никуда не вернется. Единственная его мечта – это моя квартира и я его заберу туда, когда сочту нужным.
Включаю музыку, нашариваю в покупках пакет с коричными ватрушками. У меня отличное настроение, не смотря на то, что погода явно начинает портиться: набегают темные, тяжелые тучи и с неба летит снег. Сначала просто срываются снежинки, рассыпаются крупой по лобовому стеклу, потом превращаются в метель. Странно, но в снежном неистовстве я иногда вижу силуэты сказочных существ, похожих на огромных драконов. Они разевают пасти, обнажая клыки, их усы трепещут на ветру, а гибкие тела огибают корпус моей машины. И я даже не хочу думать о том, что все это значит.
В такие дни хорошо сидеть дома около телевизора, пить кофе с молоком и гренками. Я вздыхаю: так и сделаю, когда вернусь. Благо я неплохо умею готовить, а уж поджарить гренки – дело совсем простое.
Наконец, я припарковываюсь около дома. Так, курица (отлично, еще теплая), минералка, сок. Вроде бы ничего не забыл. Я застегиваю поплотнее куртку и выхожу из машины.
Сразу становится холодно и в лицо врезается множество колючих снежинок. Я спешу скрыться в доме, поскальзываюсь и почти падаю. Ухмыляюсь сам себе: почти не считается.
Все. Я тут. Проходя по длинному коридору, останавливаюсь около двери, за которой сидит мое сокровище – звереныш. Прислушиваюсь, перед тем как открыть дверь: все тихо. Может так даже лучше: истерики меня раздражают. Да и что орать, если все равно никто не услышит?
Я вставляю ключ в замочную скважину и отпираю дверь.
Он сидит на кровати лицом к двери, подтянув к груди коленки и завернувшись в матрац. Комната сильно остыла и тут немного душно, поэтому я оставляю дверь открытой, чтобы проветрить.
Прохожу, останавливаюсь посередине помещения, прямо под лампочкой. Мальчик все так же сидит, не двигаясь и следя за мной глазами. Они подозрительно покрасневшие и припухшие. Плакал что ли? Похоже. А может это от голода?
Он похож на матрешку, даже голову прикрыл, и некоторое время смотрит мне прямо в глаза (какое спокойствие… или обреченность?), потом его взгляд скользит по пакету, который я держу в руках, и снова возвращается к моему лицу.
Я подхожу к кровати и присаживаюсь на край. Он по-прежнему смотрит мне в глаза, чуть поворачиваясь и отодвигаясь в самый дальний угол. Тихо звякает цепь и мы оба вздрагивает от этого звука.
Вынимаю из пакета все, что привез, складываю около него. Звереныш не двигается, только старается спрятать под матрацем, в который завернулся, кончики своих кроссовок. Почему-то только сейчас вижу, что его буквально трясет. От холода или боится? Похоже, что все-таки от холода. Надо было привезти что-нибудь теплое или камин, хотя нет, тут его не к чему подключить, и мало ли что… опасно.
Замечаю, как щенок смотрит на еду: зрачки расширены так, словно ему больно. У него ничего не может болеть, разве что желудок. Я беру бутылку минералки, отвинчиваю крышку и протягиваю зверенышу. Он буквально впивается в нее глазами, не делая даже попытки пошевелиться. Вздыхаю и подношу бутылку ближе, касаясь горлышком чуть припухших губ мальчика. Капелька влаги падает на пересохшую кожу, и он не выдерживает: схватив бутылку двумя руками, начинает жадно глотать, не обращая внимания на стекающую по подбородку и заливающуюся за ворот кофты воду. Его дыхание становится шумным, а каждый глоток похож на всхлип.
Мне становится так стыдно, что я стискиваю руки: если бы я приехал раньше… Он ведь все это время изнывал от жажды и голода.
Я насколько могу медленно, чтобы не испугать, и бережно провожу рукой, вытирая его подбородок, стараясь не мешать ему пить. Он косится на меня не в силах оторваться от бутылки.
Допивает все до последней капельки и переводит дыхание. Тогда я открываю кулечек с курицей, отрываю кусок фольги, кладу на него куриную ножку и протягиваю мальчику. Видимо силы сопротивляться жажде и голоду у него закончились, потому что он тянется к еде, вздрагивает, случайно задевая мои пальцы. Руки звереныша совсем ледяные, и пальцы слушаются его с трудом, но, не смотря на это, мальчик отрывает кусочки мяса, поспешно запихивая их в рот.
Я протягиваю второй кусок, за ним третий. Наконец, он наедается и в изнеможении прислоняется к стене. Его кисти, измазанные куриным жиром, бессильно свешиваются с коленок. Я вытаскиваю свой платок и начинаю осторожно вытирать его пальчики, в который раз поражаясь: насколько тонкие у него руки. Мальчик по-прежнему молчит и это начинает меня поражать: я был готов к какой угодно реакции, но только не к такой. Пусть бы кричал, ругался или плакал, но вот так сидеть и молчать?! Не похоже на шок. Тогда что?
Вытерев его руки, я поднял сползший край матраца и поплотнее завернул в него щенка. Он насторожено следил за моими действиями глазами. Под ними залегли тени, а еще он действительно был бледен и дрожал от холода. В следующий раз привезу горячий чай в термосе. Ну, а сейчас я открыл пакет с соком, подсел ближе, осторожно подсунув ему под спину руку, немного приподнял, отрывая от стены. Осторожно попоив, я потянул мальчика на себя, заставляя лечь. Он послушно опустился рядом со мной, свернувшись калачиком и спрятав лицо в коленях.
Мне все это решительно перестало нравиться. Вытянув руку, я коснулся его лба. Хм, вроде не горячий. Если бы я еще в этом разбирался! Отодвигая руку, я слегка задеваю его ресницы и чувствую влагу. Ну, наконец, хоть что-то!
Звереныш сердито качнул головой, выпихивая мою ладонь из своего пространства, зажмурился и вжался лицом в ткань матраца.
- Посмотри на меня, - я произнес это не громко, но он вздрогнул так, что кровать жалобно скрипнула.
Головы не поднял. Упрямец.
- Посмотри на меня, - повторил я чуть громче, - Посмотри мне в лицо!
Он резко поднял голову: губы сжаты в бледную линию, глаза черные, бездонные, ненавидящие. Скажи, что надо сделать, чтобы эта ненависть прошла? И опять молчание.
- Язык проглотил? Помнится, ты был более разговорчивым.
Звереныш снова утыкается в коленки. А меня это начинает бесить. Я уже открываю рот, чтобы сказать ему об этом, но раздается его немного приглушенный тканью голос:
- Отпустите меня.
Громко фыркаю:
- Раньше мы были на «ты».
- Отпустите меня, - повторяет он еще тише, - Мама волнуется. У нее сердце больное. Я прошу вас.
В голосе была такая мольба, что меня передергивает. Опять накатывает душная волна, и я резко встаю. Замечаю, что он потихоньку подглядывает за мной.
Я, молча, собираю обглоданные косточки, бумажки, пустую бутылку, свой грязный платок, механически засовываю все это в пакет, с которым пришел. Не думать, не думать о том, что он сказал… Остатки курицы и сок я оставляю ему.
Окидываю взглядом комнату, и мне в голову приходит мысль: тут не было туалетной бумаги. А ведь за все это время ему нужно было хоть один раз сходить в туалет. Как же он?.. Мне становится противно. Я привезу в следующий раз эту гребаную туалетную бумагу, но следует подумать и о том, как ему мыться. До такого него я вряд ли смогу дотронуться!
Мне хочется поскорее уйти, чтобы избавиться от этого липкого чувства и его взгляда: не знаю, что хуже. Но как только я берусь за ручку двери, сзади меня скрипит натянутая проволочная сетка и звенит цепь. Я разворачиваюсь: мальчик стоит около кровати, кутаясь в матрац. Просто стоит и смотрит. Глаза кажутся огромными и подозрительно блестящими: понял, что я сейчас уйду, да? Понял, сученыш?! Пусть даже со мной, но это лучше, чем совсем одному. Верно? Я угадал?
Видимо что-то меняется в выражении моего лица, потому что звереныш отшатывается и опускается на кровать. По бледной щеке течет слезинка. Я вижу, как она блестит в тусклом свете лампочки. И мне хочется стереть ее с его лица, размазать рукой по губам, поцеловать или укусить, заставить эти глаза наполниться новыми слезами…
Пальцы с силой стискивают дверную ручку. Я заставляю себя переступить порог комнаты и все же оборачиваюсь еще раз. Губы мальчика беззвучно шевелятся: это не шепот, просто у его слов нет голоса. Смотря ему прямо в глаза, я с силой бью по выключателю, свет гаснет и комната погружается в темноту. До меня доносится короткий тихий всхлип, и я с силой захлопываю дверь. Теперь он будет сидеть в полной темноте до моего приезда. Надеюсь, до него дойдет не говорить мне больше подобных вещей.
За дверью раздается скрип кровати, дребезжание цепи, торопливые шаги и звук, будто что-то падает. Ну, конечно: маленький дурачок бросился к двери, но цепь не такая длинная и он упал, как только она закончилась. Кровать прикручена к полу, так что до двери ему никак не дотянуться. Да и что бы это ему дало? Немного нервно пожимаю плечами.
Иду к выходу, а в голове звучит, не переставая, его голос: «Мама волнуется. У нее сердце больное. Я прошу вас». С каждым шагом во мне закипает злость: злость на него, за то, что он говорит мне про свою мать, за то, что он так на меня смотрит, за то, что он грязный, мерзкий! Я резко останавливаюсь… убью… прямо сейчас… мне ничего не помешает.
Пакет с мусором выпадает из моих рук. Я вздрагиваю, когда он шуршит под моими ногами. Нет, нет! Это все из-за недавнего приступа. Нужно уйти, скорее уйти отсюда!
Порыв ветра бьет в грудь, когда я выхожу из дома, ноги подкашиваются и я, не удержавшись, падаю. Зачерпываю пригоршню снега и лихорадочно растираю лицо, прижимаю к нему ладони. Становится намного легче.
Поднимаясь, неудачно задеваю рукой капот машины, и срабатывает сигнализация. Это уже окончательно приводит меня в чувство, резко выдергивая из душного марева.
Выключаю сигналку, открываю дверцу и сажусь, откидывая голову на подголовник. Несколько раз глубоко вздыхаю: дыхание постепенно выравнивается. Теперь можно ехать. Я завожу машину, выворачиваю руль и уезжаю, так ни разу и не оглянувшись на дом. Дом, где остался один, в темноте мой испуганный звереныш.

…Я понимаю, что мне нужно отдохнуть: никогда прежде приступы у меня не повторялись через такой малый промежуток времени. Если мне становилось плохо, то успевало пройти месяца два, а то и больше. Сейчас же третий день неконтролируемая, почти неконтролируемая злость возвращается ко мне. И во всем виноват звереныш.
Я закрываю за собой входную дверь. Разуваюсь, наступая носками на задники ботинок, снимаю куртку. Со стены меня приветствует новое зеркало. И новая фотография, приколотая к краю его рамы.
Сумки с продуктами разбираю на кухне, все аккуратно складываю в холодильник и закрываю дверцу. Желание готовить что-либо совсем пропало, поэтому нахожу трубку телефона - она у меня валяется каждый раз в новом месте, иногда очень неожиданном - и звоню в службу доставки: еда из ресторана тоже бывает неплохим вариантом подкрепиться.
Переодеваюсь в домашнюю одежду. Мне почему-то холодно, хотя я всегда регулирую отопление, чтобы можно было ходить чуть ли не в майке и шортах. Но на этот раз я просто смиряюсь с прохладной квартирой, одевая темно-бордовый кашемировый свитер и теплые брюки.
Еду привозят довольно быстро. В очередной раз радуюсь, что нашел этот тихий, домашний и, главное, такой удобный ресторанчик: кухня здесь превосходная и работают расторопно. Сводить бы туда звереныша… Я вздыхаю. Только не получится. Черт! И что на меня нашло? Сам же ждал от него нормальной реакции. Чего я хотел? Чтобы он мне на шею от радости бросился, что я его украл и потом голодом больше суток морил? Естественно он будет меня упрашивать отпустить его, на жалость давить.
Я морщусь: мои приступы возникают после того, как начинают мне говорить о своих матерях, отцах, счастливых или наоборот, семьях, а еще о днях рождениях. Не знаю, почему так. Я не помню, что со мной такого случилось, чтобы я так реагировал. Но я реагирую.
Одно время я даже пытался ходить к психиатру (усмехаюсь), но быстро бросил это занятие: самодовольный индюк, в костюме за тысячу баксов, даже и не думал помогать мне. Все, что интересовало старого козла - хоть и с завидной репутацией и именем - так это мой расчетный счет, чеки и чтобы визиты к нему (ну, конечно!) были почаще. После него я не пошел к другому, такому же «внимательному» эскулапу: унижаться – это не мой удел.
Звереныш... Как он там? Я поддеваю вилкой очищенную устрицу и отправляю себе в рот. Смотрю на выключенный телевизор, перед которым сижу. Хотел же смотреть, но так и забыл включить. Мысли все время возвращаются к темной комнате и мальчику. Я не хочу его убивать: он мне нужен не для этого, так почему я с ним так жестоко обошелся? Потому что он меня разозлил – это объяснение вполне меня устраивает. Киваю сам себе и осторожно вымачиваю кусочек хлеба в устричном соусе.
Может вернуться сейчас в дом? Включить свет, привезти теплые вещи, одеяло, какую-нибудь электронную игрушку (кажется у меня такая где-то была: что-то наподобие тетриса и гонок) или книжку, горячий чай, еду… Тут мои мысли возвращаются к туалетной бумаге. Аппетит моментально портится, и я начинаю хмуриться.
Нет, если до сих пор я так реагирую, то нельзя возвращаться: все может слишком плохо закончиться. Для него. А я потом буду жалеть. Надо бы подождать денька два. Выдержит? Выдержал же он в этот раз, тем более у него там почти половина курицы и сок. Да. Наверное, так и сделаю. Это для его же блага, а потом я буду о нем хорошо заботиться.
Как только я так решаю, мне становится легче. Настроение повышается, и я снова начинаю есть. Включаю телевизор, нахожу какой-то фильм. И нравится же людям подобный бред?
Так, где-то тут был кофе. А, вот он. Боже, из чего они его готовят? Такой запах… Я медленно смакую каждый глоток. Так тепло и хорошо, что хочется свернуться в кресле и никуда отсюда не вылезать лет двести, а может быть и дольше.
Фильм заканчивается, а я даже не заметил, как он прошел. Наверное, задремал. Смотрю на часы: уже поздно, но теперь спать совсем не хочется, и я решаю собрать некоторые вещи для звереныша.
Подхожу к шкафу и распахиваю настежь дверцы. Так, так. Где-то внизу у меня были, кажется, теплые старые вещи: собственно синий свитер с оленями на груди и носки (хвала святым, без оленей).
Свитер я нахожу быстро: его не спутаешь ни с чем. Мои бывшие девушки почему-то считали своим долгом подарить мне нечто связанное своими руками. Хм. И всегда это выглядело странно. Вот и этот свитер: мало того, что он был, как минимум на размер больше того, что я ношу, так еще и после стирки растянулся. Если отвезти его мальчику и заставить надеть (я внимательно смотрю на вязаное чудо), то, наверное, он ему будет до колен. Да и рукава тоже слишком длинными окажутся, но так даже лучше: больше тепла.
Я откладываю свитер и начинаю поиски носков. Я точно помню, что были и память меня не подводит. Эти носки у меня с незапамятных времен и я даже не помню, как они у меня оказались: сам бы я точно такие не купил. Крупная вязка, пушистые и красные. Я улыбаюсь, представляя звереныша в этом вязаном безобразии. Ему подойдет. В любом случае, он не в том положении, чтобы капризничать.
Теперь нижнее белье. Я буквально перерываю ящик со своими плавками и майками. Выбираю то, что, как мне кажется, ему будет в пору. По крайней мере, мало это точно не окажется.
Складываю вещи в большую спортивную сумку и иду к своему письменному столу. Да, точно: в нижнем ящике нашлась карманная электронная игрушка. Даже батарейки вроде бы не сели.
К игрушке я беру пару книг: когда-то, примерно в таком возрасте как звереныш, я зачитывался этим. Пакую все это в сумку.
Так, что еще? Пожалуй, что все. Зубную щетку, пасту, полотенце, теплое покрывало – я куплю, когда поеду к нему. Как и туалетную бумагу… Господи, далась она мне!
Я переставляю сумку в прихожую, и тут раздается звонок в дверь. Удивленно вскидываю брови: кто это так поздно? Звонок повторяется, потом с той стороны начинают лупить по двери рукой:
- Эй! Впустит меня кто-нибудь? – раздается в ушах до боли знакомый голос.
Я улыбаюсь: конечно, как я мог забыть? Улыбка становится шире, когда я открываю дверь, и в прихожую буквально вваливается рыжее шумное существо в ярко-синей куртке. Оно с порога обнимает меня за шею, повисает и начинает дико орать в ухо:
- Как хорошо, что ты дома! Я так соскучился!!!
Я ногой закрываю дверь и отцепляю от себя рыжего. Он скидывает со своего плеча довольно увесистый рюкзак и гордо сообщает:
- А я к тебе! Ты рад?
- Безумно, - отвечаю я без энтузиазма.
Он надувается и прислоняется плечом к стене:
- А я думал, что ты обрадуешься: давно не виделись.
- Давно.
- Ладно, - он ерошит свою и без того лохматую челку и этот знакомый жест отзывается у меня теплом в груди: хм, я все-таки по нему скучал, – На несколько дней хоть пустишь-то?
- На два дня тебя устроит? – как только я это произношу, рыжий смеется и целует меня в губы, зарывается пальцами в мои волосы, тянет за них.
Я отвечаю на его поцелуй. Такой же страстный, как и всегда.
- Устроит, - шепчет он, когда отстраняется.
Помогаю ему снять и повесить куртку: с него станется бросить ее прямо на пол. Проходим на кухню, и я ставлю чайник на плиту.
- Чай будешь?
- Буду, - рыжий удобно устраивается на стуле, - На улице настоящий мороз!
Я мельком смотрю на градусник с той стороны оконного стекла: минус пятнадцать и снег уже небольшой горкой намело на подоконник. Сердце замирает: звереныш…
Этот мальчишка волнует меня все больше. Но я не могу, пойми, не могу, приехать к тебе: я способен сейчас причинить тебе вред… Я обращаюсь к мальчику мысленно и прикрываю глаза: на душе неспокойно.
На плечо ложится горячая ладонь, встряхивает меня:
- Эй, ты чего? Заснул что ли? – глаза разного цвета - серый и голубой - внимательно изучают меня.
- Нет, - через силу улыбаюсь, - задумался.
Совсем не дело показывать, что меня что-то тревожит.
Мы пьем чай, разговариваем: не виделись года два и тем для разговора предостаточно.
Раньше мы были любовниками, а потом как-то тихо-мирно разошлись. Наверное, надоели друг другу. Сейчас он иногда заезжает ко мне, и мы весело проводим время. Рыжий никогда ни о чем не спрашивает: если я пускаю его, то, как бы, соглашаюсь на заведомо подразумевающийся секс.
Он отставляет пустую чашку, некоторое время смотрит на меня из-под опущенных ресниц, потом улыбается и протягивает руку ладонью вверх:
- Иди ко мне.
Я молча встаю, огибаю стол и сажусь к нему на колени. Он обнимает меня руками за талию, прижимает к себе. Ловлю пальцами его подбородок и мы целуемся.
…Я не очень помню, как мы оказались в постели и как прошли путь от кухни до комнаты. Хотя о последнем можно догадаться по одежде, устилающей паркет. Хмыкаю: раздеваться, по всей видимости, мы начали еще на кухне.
Рыжий лежит рядом и чертит пальцем на моей груди какие-то замысловатые фигуры так, что мне щекотно. Я натягиваю повыше сползшее одеяло, и он поднимает голову, всматриваясь в мое лицо. Дую ему на челку, и моя рука на его плече сжимается. Другой рукой я нашариваю на прикроватной тумбе сигареты и зажигалку: курить хочется неимоверно.
- А ты все такой же, - замечает он, опускаясь щекой мне на плечо, - все так же куришь после секса.
- По-моему все курят после хорошего секса.
Он весело смеется.
- Да, ты шутишь! Хорошего?! Хорошего??? – я кошусь на него, не совсем понимая причину такой бурной реакции, - Тоже мне!
Он фыркает и, отобрав у меня сигарету, затягивается. Хочу отвоевать ее обратно, но он поднимает руку так, что мне не достать. Ну, только если подняться, а мне жутко не хочется выбираться из ласкового тепла и рыжий это понимает: вон, как довольно улыбается.
- Так что ты имеешь в виду: тебе не понравилось?
- Ба! Ты стал говорить, как девушка-первокурсница!
- Ты так считаешь? Ну, так пояснишь, все же, чем тебе не хорош секс со мной?
- Всем.
Вижу, что в его глазах пляшут веселые огоньки, и криво улыбаюсь:
- Я знаю много мест, где тебе может быть щекотно.
Рыжий заливисто смеется, затягивается и возвращает мне сигарету:
- Ты жесток, друг мой и любовник! С тобой секс мне не хорош тем, что он не просто хорош - он потрясающ! После тебя мне на других вообще смотреть не хочется!
- Иди в монастырь.
- Ага, и мир потеряет такого классного парня, как я?
- Ты сам себе противоречишь.
- Возможно, - он ненадолго замолкает, - Я спрошу?
- Спроси.
- Кто он?
- Он? – я немного напрягаюсь, но рыжий успокаивающе проводит пальцами по моей груди… черт! - Ты о чем?
- Мы знакомы слишком давно, чтобы я знал: ты прекрасно понял мой вопрос. Но сделаем вид, что нет. Уточняю: фотография на стене. Тебя потянуло на детей?
Он говорит шутливо, но я чувствую некую настороженность. Хочу что-нибудь придумать, но как назло в голову ничего не приходит. Рыжик снова смеется, на этот раз тихо, целует меня в скулу:
- Будь осторожен. Ему ведь лет пятнадцать? – я молчу, а он вздыхает.
В его разноцветных глазах мелькает тень сожаления, но после следующей фразы я все понимаю:
- Зато сегодня и еще два дня ты со мной, а не с ним.
Рука рыжего с моей груди перемещается на живот, потом еще ниже и я прерывисто вздыхаю. Он хитро улыбается:
- Продолжим? – и ныряет с головой под одеяло.

 Отправлено: 02.07.08 16:31. Заголовок: …Два дня пролетели к..

…Два дня пролетели как пятнадцать минут. Рыжий не давал мне расслабиться ни на минуту: секс сменялся походами по ресторанам, дискотекам, многочисленными заходами к его знакомым. События, новые места и ощущения, лица людей – все это сливалось в моей голове в одну сплошную сверкающую карусель.
Рыжий притащил целую кучу дисков с разнообразной музыкой – я даже не подозревал, что он такое слушает - добрую половину из которых благополучно забыл у меня на музыкальном центре. Из чего я сделал логический вывод, что это чудо обязательно вернется.
И все же, как только за ним закрылась дверь, я с облегчением вздохнул: темперамент рыжика сложно долго терпеть, по крайней мере, мне. Однако в его пребывании у меня дома были и плюсы: вспышки злости прекратились, даже если я вспоминал слова мальчика.
Поэтому я занялся тем, что действительно важно: на часах было только пять вечера и мне хотелось поехать в свой дом сегодня. Двое суток прошло с тех пор, как я в последний раз видел звереныша, и в душе крепло непонятное чувство беспокойства: мне никак не удавалось от этого отвлечься, чем бы я себя не занимал…
Я решил докупить все, что необходимо по дороге и заночевать вместе с мальчиком: у меня неплохая комнатка, надо только включить отопление и прогреть помещения. Уборная, умывальник… Мне, в принципе, больше ничего и не нужно.
…Я еле дошел до дома, нагруженный тяжелыми пакетами, с трудом открыл дверь и свалил все вещи в комнате, где собирался переночевать. Первое, что я сделал, так это включил отопление: здание порядком остыло, а около входной двери я даже заметил серебристую полоску инея.
Потом я набрал в ведро, купленное по пути, воды и опустил в него кипятильник: мальчику не мешало бы помыться после стольких дней. Я привезу сюда небольшую ванну, но сейчас он обойдется тем, что вымоется над туалетным сливом.
Взяв сумку с теплыми вещами и прозрачный чемоданчик с шерстяным пледом, я подошел к двери. На какую-то долю секунды мне стало страшно. Даже не могу сказать, что именно меня испугало: было похоже на плохое предчувствие. Но я лишь мотнул головой: чего бояться?
Решительно вставив ключ в замочную скважину, я открыл дверь.
То, что я увидел, включив в комнате свет, повергло меня в шок: мальчик лежал, раскинувшись на кровати лицом вниз. Матрац был на полу, рядом с ним валялся кроссовок. Брюки звереныша между ног были мокрыми, одна штанина задралась, и я увидел, что металлический обруч стер кожу на его ноге до мяса. Такое было не возможно, если только мальчик не рвался с цепи.
Отбросив сумку и чемодан, я подбежал к зверенышу. Обхватил его за плечи и перевернул лицом вверх. Да, так и застыл: лицо мальчика было совершенно белым, скулы заострились, а кожа казалась ледяной на ощупь. Волосы влажными перышками прилипли ко лбу, губы совершенно сухие, как обветрившиеся, покрыты кровавыми ранками, на подбородке следы рвоты. Боже… Он умер?! Эта мысль показалась мне настолько невероятной, что я даже растерялся.
Я смотрел на него, и мне становилось жутко: что я наделал? Пока я развлекался он… но я же не хотел! Не хотел!!!
И почему он весь мокрый: не только брюки, но даже кофта, волосы?
Припав к его груди, я вслушался: сердце билось, но очень слабо, какими-то рваными скачками.
Не соображая, что делаю, я стал стаскивать с мальчика влажную одежду. Главное он жив, все остальное можно исправить! Потерпи, звереныш, сейчас будет получше, сейчас…
Под кофтой оказалась майка с длинным рукавом и, сняв ее, я увидел, насколько он был худ. Комок встал у меня в горле. Да, что ж это такое? Я никогда ни о ком не переживал, не испытывал мук совести, а тут какой-то ребенок заставляет меня!.. Хотя быть может именно поэтому?
Потом подумаю об этом, потом… сейчас нужно его раздеть: снять эти мокрые, отвратительные тряпки!
Потянувшись к резинке брюк, я вдруг увидел большой синяк у мальчика на вене. Я осторожно провел по черному пятнышку подушечками пальцев. Это от моего укола? Еще тогда, когда я только привез его сюда?! Мне стало трудно дышать. Я… как я мог?!
Стиснув зубы, пытаясь не зацикливаться на своих мыслях, я потащил брюки вниз, вместе с ними снимая и плавки. До конца снять все это я не смог: мешала цепь, поэтому, вытащив из кармана куртки ключи, я торопливо стал искать нужный. Как назло ключи попадались не те, связка все время выскальзывала из моих рук, и мне хотелось запустить ею в стену напротив. Я не могу быть виноватым! Но я… виноват перед ним!
Наконец, ключ нашелся, и цепь отлетела в сторону, вместе с остатками одежды звереныша.
Я, подхватив мальчика на руки, выбежал из комнаты в теплые помещения: надо его согреть! Но тут же я остановился, ощущая резкий запах, исходящий от тела звереныша. Нет, сначала помыть… Я вернулся и положил мальчика на решетку кровати. Торопливо прошел в свою комнату: вода в ведре уже давно вскипела, порядком поубавившись.
Обмотав какой-то тряпкой ручку, я оттащил ведро к зверенышу. Потом принес холодной воды, чтобы разбавить кипяток. Мои пальцы коснулись воды, проверяя температуру: я не мог позволить себе причинить еще больший вред существу, лежащему передо мной. Хотя сама мысль о том, что это тело выгнется под моими руками, пусть даже и от боли, губы приоткроются, превращая слабые вздохи в стон, заставляла мою кровь течь быстрее: она, словно живое существо, прокладывала путь внутри меня по венам, царапая их стенки острыми когтями, извиваясь и обжигая своим дыханием.
Нет! Я не могу так думать! Мне пришлось до крови закусить губу, чтобы картинка, возникшая перед глазами, исчезла. Потерпи, щенок… щеночек… я сейчас...
Поливая мальчика из кружки, я бережно смывал липкий холодный пот и грязь. Мои ладони касались кожи, разминали мышцы, ощупывали: сейчас его жалкий вид совсем не раздражал меня, ведь я заботился о нем, пытался принести хоть какое-то облегчение и это странно возбуждало. Это тело заставляло меня быть жадным: мне хотелось обладать - полностью и безоговорочно каждой клеточкой, каждым кусочком мяса, каждой косточкой.
Я тихонько зарычал. В брюках давно уже было так тесно, что это вызывало довольно ощутимый дискомфорт. Проще говоря, мне было больно от своего желания.
Я еще сильнее закусил губу. Черт!.. Этого еще не хватало!
Возбуждение вызывала даже не нагота, а то, что без меня этот маленький, такой беспомощный человек не выживет. Он полностью зависит сейчас от меня, и если я захочу, то… Я отвлекся от отмывания грязи с тела мальчика и провел ногтем по чуть вздрагивающей жилке на его шее. Жизнь так хрупка – разве это не удивительно?
Вымыв, я перетащил звереныша в свою комнату. Уложил на кровать, насухо вытер полотенцем. Мальчик все это время не шевелился, и я снова припал к его груди: сердечко бешено колотилось, словно стараясь выпрыгнуть из груди. Спрятаться от меня. Я погладил щенка по голове, хотя лучше бы не делал этого: прикосновения и так действовали как афродизиак, выбрасывая меня практически за грань терпения.
Надо было чем-нибудь растереть мальчика - холод никак не хотел отпускать его тело, заставляя меня, время от времени, проверять: жив звереныш или нет.
Кажется, я привозил сюда какое-то спиртное… Да, точно, вот бутылка абрикосового ликера. Конечно, водкой или спиртом было бы лучше, но чего нет, того нет.
Скоро воздух в комнате заполнился запахом абрикосов, и кожа мальчика из синюшно-белой постепенно превратилась в розовую. Я растирал его с каким-то остервенением, пока под руками не возникало чувство жара. И если бы только под руками…
После я надел на звереныша чистую майку, плавки, тот самый свитер, что привез (он действительно доставал мальчику до колен). Посмотрев на его поврежденную ногу, я склонился к ране и провел по ней языком: просто не смог удержаться. Во рту сразу появился металлический привкус крови. Я, совершенно не думая, что делаю, снова приник к ране, на этот раз губами, целуя, облизывая, посасывая, задевая зубами изувеченную плоть, прижимаясь щекой к стопе мальчика.
Дыхание стало срываться, а голова кружиться так, что я на несколько секунд был вынужден закрыть глаза. Надо было взять себя в руки.
С трудом отстранившись, и, заставляя себя не смотреть на кровь, выступившую после моих поцелуев, я перевязал ногу звереныша. Натянув на него носки, я закутал мальчика в одеяло так, чтобы оно закрывало даже голову, оставив открытым только лицо. Сверху лег и привезенный мною плед.
- Все будет хорошо, звереныш, все будет хорошо.
Немного подумав, я взял бутылку ликера, благо там еще что-то осталось и, разжав пальцами челюсти мальчика, залил ему это в рот.
Мне казалось, что прошла вечность, но часы показывали всего два после полуночи. Я сидел на кровати рядом со зверенышем, обхватив голову дрожащими руками. Возбуждение давало о себе знать жаром в паху и мне хотелось застонать, сделать что-нибудь, лишь бы это прошло. Когда я уже не мог сопротивляться душным волнам желания, которые накатывали на меня, заставляя ерзать на месте, сжимать сильнее сведенные ноги, мальчик слабо пошевелился.
Я развернулся и поправил одеяло под его подбородком. Звереныш медленно приоткрыл глаза, совсем немножко: они сильно слезились, наверное, от света. Было видно, что он не осознает, где он и что с ним такое. Но вот его тусклый взгляд остановился на моем лице. Некоторое время мальчик не сводил с меня глаз, а потом дернулся и захрипел. Узнал... Я ласково погладил его по щеке.
- Все хорошо. Все прошло. Ты не один.
Не знаю, слышал ли меня щенок, но он стал выбираться из-под одеял, стоило мне только пошевелиться. Его тело выгибалось, он попытался закричать, отталкивая меня руками. Я схватил его за плечи и встряхнул, чтобы он хоть немного пришел в себя. Это не помогло. Тогда я сделал первое, что пришло мне в голову: лег рядом с ним и изо всех сил прижал к себе.
Мое возбуждение достигло пика, сил сдерживаться не оставалось, и стоило мальчику, извиваясь, задеть мой пах своим бедром, я кончил. Вздох облегчения вырвался сам собой.
Звереныш брыкался, что-то бессвязно шептал, его голова металась по подушке.
А я… я, как какая-то наседка, ласковым голосом нес успокаивающую чушь, набор ничего не значащих фраз и прижимал, прижимал, прижимал его к себе.
И он затих, выбившись из сил. Я гладил его по голове, целовал в мокрый лоб, глаза, щеки и вдруг, он подался ко мне и разрыдался. Его тело била крупная дрожь, руки, спрятанные в длинных рукавах свитера, выбрались из-под одеял и вцепились в мою одежду.
- Не уходи, не уходи… - повторял он как в бреду, - темно… холодно… не уходи… не уходи!!!
Мальчик уткнулся лицом мне в плечо: заснул, а, может, и потерял сознание, я не знаю, только примерно полчаса он не шевелился. Его руки расслабились и отпустили меня, но когда я попытался встать, он раскрыл глаза и снова вцепился в мою одежду, не давая подняться. Карие глаза с безумным страхом смотрели на меня, но это был страх не передо мной: он боялся, что я исчезну, и он останется один, снова один, в холоде и черноте.
И я не стал вставать. На этот раз он не заснул: я видел, что он просто лежит с открытыми глазами и смотрит прямо перед собой.
- Пить хочешь? – почему-то шепотом спросил я.
- Пить… - тут же слабо откликнулся он, - пить.
Я так и не понял: испытывал ли он жажду или просто повторял за мной произнесенное слово, но напоить его было надо – мне казалось это правильным.
- Мне нужно встать, чтобы принести тебе воды.
- Нет!!! – он судорожно вздрогнул, - Не уходи!!!
- Я ненадолго, только возьму воду и вернусь обратно.
- Нет! – в голосе сквозило отчаяние, по щекам опять потекли слезы.
Я смотрел на звереныша и думал, как для него прошли эти два дня? Мое время пролетело быстро в обществе рыжего и развлечениях, но что чувствовал этот мальчик, оставаясь здесь? Два дня в полной темноте, холоде… Он всего лишь ребенок. Я смотрел на него сейчас и отчетливо это понимал. Даже если он молчал, не устраивал истерики в первый мой приход сюда - что для него значило сохранять эту относительную невозмутимость? Что значило остаться одному?

 Отправлено: 02.07.08 16:32. Заголовок: Карие глаза закрылис..

Карие глаза закрылись, и он приложил к ним руку. Просто приложил, пытаясь справиться с паникой. Голос звучал тихо и хрипло:
- Пожалуйста…
Я не слишком осторожно выбрался из кровати, задев мальчика коленом. Он так и лежал, прикрыв рукой лицо. Вздохнув, я вышел за пакетом с едой, который остался в спортивной сумке. Там, кроме всего прочего, были горячий чай и бульон в термосах.
Вернувшись в комнату, я только охнул: звереныш выпутался из одеял и кое-как встал с кровати. Теперь он стоял передо мной в длинном растянутом свитере, с голыми ногами и в красных носках. Его ощутимо шатало от слабости, и мне показалось, что мальчик сейчас упадет. Шагнув вперед, я протянул к зверенышу руки. Он тяжело оперся о них.
- Не бросай меня.
- Не брошу, - я удивился, когда мальчик обхватил меня своими худыми руками и уткнулся лицом в грудь.
Я погладил его по голове, и он тихо всхлипнул.
- Давай присядем. Вот так. Завернись в одеяло, так будет теплее, - боже, откуда во мне такие запасы заботливости? Когда это я поступал правильно по отношению к своим жертвам? Что же ты делаешь, звереныш, чтобы я был таким?
Я слегка нахмурился от этой мысли: просто я не хочу потерять то, что мне досталось. Я хочу, чтобы он выжил: не будь я сейчас заботливым и ласковым, пацан впадет в истерику. Я же вижу, что он еле сдерживается. Хм, это делает ему некоторую честь: мальчик на грани обморока, еле сидит, но находит в себе силы быть мужественным.
Я налил горячего чаю в крышку от термоса и, придерживая звереныша, стал поить его, следя, чтобы он не глотал слишком жадно и не обжегся. Вот так, потихоньку…
Но мальчик все равно обжег себе губы и рот, хотя это было совсем не важно, по сравнению с тем, что он пьет.
Напившись сладкого чая, мальчик стал клевать носом. Я хотел бы еще покормить его, но звереныш стал заваливаться на бок. Я еле успел подхватить внезапно отяжелевшее тело: он заснул.
Так, хорошо: пусть поспит, а я тем временем приведу в порядок его комнату.
Пройдя в холодное помещение, я огляделся и стал собирать разбросанную по полу одежду: отнесу в потом прачечную. Благо она находится в подвале моего городского дома, и выстирать все это не составит труда. Закончив с одеждой, я стал оттирать грязь с пола, подумав, что тряпку после этого придется выбросить.
Даже не помню, когда в последний раз сам мыл полы. Ха, до чего же я докатился, если сам делаю это!
Что еще? Я огляделся. Хм. Он ел курицу, значит, должны были остаться кости, но или я ослеп, или костей тут нет. Он что их съел?! Господи… А пакет сока: он же не мог съесть упаковку?
Изрядно повозившись с поисками, я нашел ее и понял, что был недалек от истины: она была разорвана и с одного края сильно пожевана.
Прислонившись к стене, я провел рукой по лицу и покачал головой. Если бы мне кто рассказал, то ни за что не поверил: есть упаковку от сока! Хотя, интересно, что бы стал делать я, оказавшись в такой ситуации? Тут я громко фыркнул: ну, загнул, дружочек, ты к кому себя приравниваешь - к жертве?! Захотелось расхохотаться. Черт! У меня сейчас у самого истерика будет от всей этой мерзости, которая произошла… из-за меня. И эти беседы с самим собой… Кошмар! Осталось только отвезти звереныша домой, а самому явиться в милицию с покаянием и описанием всего. Нет уж! Буду считать это воспитательными мерами, а не трагедией: слушаться зато потом будет лучше. Вон сейчас как льнет ко мне: не уходи, не бросай. Все правильно. Я не хотел, но все правильно, как и должно быть, так что хватит здесь сопли распускать!
Я принес и разложил на столе привезенные для мальчика вещи: игрушку, книги, зубную пасту и щетку, белье. Туалетную бумагу - целый блок - пристроил около кровати: пусть сам распаковывает.
Поднял матрац с пола. Надо бы вынести его в теплые помещения и просушить на отопительных трубах. Я так и сделал. К тому времени, когда я соберусь уехать, он будет в прекрасном состоянии, немного грязный, но это ничего: все равно звереныш сейчас будет в верхней одежде. Стоп. Верхняя одежда: я снял с него брюки, но ничего подобного взамен не привез. Придется стирать, иначе он рискует отморозить себе все, вставая с постели. Надеяться на то, что он будет лежать в кровати под одеялами, по меньшей мере, глупо.
Я глубоко вздохнул. Так. Я же сказал, что разговор окончен! Так было надо (интересно, сколько раз мне надо повторить это себе, чтобы поверить?) Это всего лишь мелкие неудобства. Зато потом… он мне искупит все с лихвой: я представил мальчика, стоящего передо мной на коленях. Он дотрагивается до моих ног, нагибается, чтобы разуть меня, касается губами пальцев…
После этих мыслей, стирка уже не показалась мне такой ужасной. Я нагнулся за кроссовками и до моего слуха донесся сначала громкий стон, а потом крик.
Я метнулся в свою комнату. Мальчик корчился на кровати, чуть ли не разрывая простыни, сбросив с себя все одеяла. Свитер задрался так, что стала видна моя майка, которую я пододел под него. Казалось, что звереныш потерял ориентацию: бился головой о подушки, словно стараясь найти выход, пробиться, а оказавшись около стены, ударил по ней ладошками, заскреб ногтями. Крики перешли в нечто, что я бы назвал визгом. Да, он визжал. И так, что уши закладывало. Может, он тронулся умом?
Отложив кроссовки, я присел на кровать. Он даже не заметил моего присутствия. Не люблю истерик. Уже знаю, что слова и уговоры, как правило, не помогают, а в чувства приводят более радикальные действия. Не хотелось мне этого делать, но…
Обхватив мальчика за плечи, я рванул его на себя: лицо звереныша было перекошено, из краешка рта стекала струйкой слюна, а выражение глаз стало таким, что я поспешил отвести свой взгляд.
Моя рука тяжело опустилась на его щеку. Голова от удара дернулась и мальчик зажмурился. Вторая пощечина обожгла другую щеку, оставив быстро краснеющий след. Звереныш резко замолчал, дыхание было прерывистым и глубоким, таким, что казалось, будто он постоянно пытается вздохнуть.
Наконец, мальчик открыл глаза и взглянул на меня. Я все так же держал его за плечи.
- Пришел в себя?
Он кивнул, потом судорожно выдохнул:
- Я… думал, что ты ушел. Я не смогу… еще раз… пожалуйста!
- Я пока что никуда не собираюсь. Успокойся.
- Но потом?
- Потом да, - я не стал уточнять когда.
Звереныш замотал головой:
- Нет, нет, нет! Возьми меня с собой! Я же ничего не сделал тебе плохого! Да?
Прищурившись, я внимательно посмотрел на мальчика:
- Мне казалось, что ты меня ненавидишь. С чего такие перемены? Одиночество так тебя напугало?
- Не понимаю…
- Ты все прекрасно понимаешь!
Щенок уставился на меня странным взглядом, и я вдруг осознал, что он и правда меня не понимает:
- Ты хотел, чтобы я тебя отпустил.
- Отпустил? – в голосе сквозила растерянность.
- Да. А сейчас просишь не уходить. Ты больше не хочешь вернуться в свой дом?
Глаза звереныша расширились:
- Дом? Я… я не знаю. А где это?
- Что? – я тупо посмотрел на него: он придуривается что ли?
- Мой дом. Я… - тут он жалобно посмотрел на меня, - я не помню…
Щенка опять стало трясти. Я прижал его к себе, и он обхватил меня руками:
- Я не помню, - повторил он в мой свитер.
Теперь настала моя очередь удивляться. Как это не помнит?
- А что ты помнишь? – осторожно спросил я.
Он покачал головой:
- Немного... Не знаю.... Эта ужасная комната и темнота, - он содрогнулся, и я погладил его по спине, - холодно. Мне так хотелось кушать. И… еще мне казалось, что рядом кто-то есть, в темноте: он смотрел на меня. Я просил его, чтобы он ушел, а он сидел и смотрел! Такой огромный и черный. Он смеялся и не уходил. Я боялся, что засну, а он подкрадется ко мне и задушит! Мне хотелось убежать, но что-то держало меня, а я так хотел…
Звереныш надолго замолчал. Господи, он сошел с ума. И насколько все плохо?
Я потянулся за термосом с бульоном. Руки, обнимающие меня, сомкнулись крепче. Да, что ж такое то?!
- Выпей, - я протянул ему налитый в крышку бульон, но мальчик чуть не разлил его и я, со вздохом, стал поить звереныша сам.
Он покорно глотал янтарную теплую жидкость, не отпуская меня. Не то, чтобы это раздражало, но было немного… неожиданно. Хм, иногда, видимо, сумасшествие не такое уж и страшное.
- Что ты еще помнишь, до страшной комнаты? – я уложил его на кровать, накинул поверх одеяла плед, но мальчик не успокоился, пока я не просунул руку под одеяла и не сжал его ладошку.
- Тебя. Я помню твое лицо.
- И все? А свой дом, родных?
Он мотнул головой и прикрыл глаза:
- Я так устал, - тихо прошептал звереныш, вздыхая.
- Отдыхай.
Он с трудом приоткрыл слипающиеся глаза:
- Ты не оставишь меня тут одного?
- Нет. Спи.
Глаза мальчика закрылись и он заснул.
…На следующие несколько дней мне пришлось остаться в доме. Погода на улице окончательно испортилась: все время шел снег, дороги заметало, температура падала. Я протапливал помещения, стараясь, чтобы было как можно теплее. Еды хватило всего на сутки, и я был вынужден посетить ближайший продуктовый магазин. Вот уж не представлял, сколько мороки может возникнуть с приготовлением даже самых простых блюд без необходимой техники. Впрочем, нет такой задачи, с которой бы я не справился. И я горжусь этим.
Что касается мальчишки, то удивление по поводу его потери памяти, сменилось у меня удовлетворением. Да, я был рад этому. Все, что я раньше ожидал от его содержания тут, так это всевозможных неприятностей. По крайней мере, в первое время, но его испуг после дней, проведенных в одиночестве, был настолько велик, что мальчик слушался меня беспрекословно. Я не требовал от него ничего сложного, только вести себя хорошо. Что он и делал.
Проблемы возникали только, когда я покидал его. Тут звереныш цеплялся за рукава моей одежды, начинал дрожать так, что приходилось укладывать его в постель и делать успокоительный укол. Щенок становился восхитительно слабым в такие минуты: он не мог мне помешать уйти, не в силах даже сдвинуться с места, в глазах застывало отчаяние, сменяющееся облегчением, при моем появлении. Он меня ждал.
Меня беспокоило только одно: звереныш с потерей памяти стал совершенно беспомощным. Словно маленький ребенок он не мог сам донести ложку до рта, одеться, помыться или обслужить себя. Все валилось из его изящных рук, движения были неловкими и скованными. Он походил на бабочку, запутавшуюся в липкой паутине. Впрочем, так оно и было. И я все чаще задумывался над тем, как оставлю его здесь одного. Можно, конечно, наплевать на все: если щенок захочет выжить, то ему придется заботиться о себе, но… что если он окончательно тронется умом? Нет, мне это совершенно не подходило.
Сегодня я хотел заставить его помыться: ночью он так пропотел, что стал пахнуть просто отвратительно. Я, буквально, за руку затащил мальчика в комнату, где он сидел на цепи. Щенок молчаливо упирался, как мог: ногами, руками, утыкаясь в дверные выступы, хватаясь за предметы скудной мебели. Пришлось несколько раз не сильно его ударить, чтобы стал сговорчивее.
Оказавшись в комнате, звереныш развернулся ко мне лицом:
- Ты… что ты хочешь сделать? – спросил он сдавленно.
Я подавил желание отвернуться: он сдерживался, чтобы не заорать, стискивая изо всех сил пальцами ткань свитера на груди - эта комната внушала ему ужас.
- Разденься и встань над отверстием туалета.
- Зачем?
- Чтобы вымыться.
- Я не хочу! – голос щенка прозвучал как-то визгливо и я поморщился.
- Делай, что я тебе говорю, если не хочешь, чтобы я сам это сделал, - я вложил в интонацию немного угрожающих ноток.
Звереныш не шелохнулся, только в глазах появилось упрямство. Началось…
- Я сейчас выйду за теплой водой. К моему приходу, ты должен сделать то, что я сказал.
Я развернулся и вышел. Надеюсь, у него хватит ума не спорить со мной: настроение и так ни к черту.
Взяв ведро с приготовленной водой, я вернулся в комнату. Звереныш стоял там же, где я его оставил. Одетый. Я нахмурился: видимо, не все так хорошо, как мне думалось. Что ж, он сам этого хотел.
Опустив ведро, я сделал шаг к мальчику. Он шарахнулся от меня, однако, я успел поймать его за руку, заломив ее за спину так, что звереныш прогнулся от боли.
- Раздевайся, - мой голос звучал спокойно.
- Нет!
- Мне не хочется с тобой препираться.
- Я не буду раздеваться!
Хорошо. Я отпихнул мальчика к стене так, что он впечатался в нее боком, но тут же развернулся, загнанно смотря мне в глаза. Боишься? Правильно. Я сильнее. И я всегда прав.
После недолгой борьбы (в результате которой, я получил несколько царапин: ну и когти у него!), одежда звереныша оказалась на кровати.
Он вжался в стену, пытаясь прикрыться, и на щеках появился румянец:
- Зачем ты это делаешь? – взгляд карих глаз из-под растрепанной челки был способен прожечь во мне дыру.
- Встань над туалетом.
- Отвернись, - совсем тихо.
- Почему это? – я улыбнулся: святая наивность.
- Я… не хочу, чтобы ты смотрел на меня.
Я встал, демонстративно сложив руки на груди:
- Мне незачем отворачиваться. Ступай. Или я помогу.
Он вскинул голову и внимательно посмотрел мне в глаза, взвешивая мою угрозу. Потом вздохнул и сделал то, что я хотел. Дурачок, тебе надо научиться меня не стесняться: у тебя нет такой привилегии.
Я подставил к нему ведро:
- Мойся. Вот мочалка, мыло, шампунь. Полотенце я принесу.
- Воду… руками зачерпывать?
Пришлось принести кружку.
С первых минут стало ясно, что у него ничего не выйдет. Детский сад! Мыло сразу оказалось на полу, и мальчик попытался его поднять, потом поскользнулся, чуть не упав при этом. Затем, немного подумав, он присел на корточки: не иначе для того, чтобы я поменьше видел. Ха.
Вода лилась куда угодно, только не на звереныша, образовывая на полу моря и океаны. Когда он пролил половину пузырька с шампунем, я понял, что без помощи он будет тут возиться до второго пришествия.
Не обращая внимания на слабые протесты и руки, пытающиеся меня оттолкнуть, я вылил ему кружку воды на голову, добавил шампунь и принялся за дело. Теперь щенок сидел молча, сложив руки на коленках и опустив голову.
После волос я занялся ушами, лицом. Все было конечно прекрасно, но вымыть сидящего человека полностью просто нереально.
- Вставай.
- Нет.
- Опять?
- Я сам помоюсь.
- Да, ты давно бы это уже сделал! Тут не так тепло, а ты выделываешься! Короче так: если ты не встаешь сейчас же, я запираю тебя тут в таком вот виде и уезжаю.
- Ты этого не сделаешь, - он стал дрожать.
- Посмотришь.
Звереныш медленно поднялся.
- Руки.
- Я сам…
- Руки.
Мальчик закусил губу и, разведя руки, положил их себе на бедра, вытянув по швам. Ну, не дать не взять стойкий оловянный солдатик. Зато теперь я, кажется, понимаю, как от него добиться результата: через его страхи. Зачем бить или уродовать, если человек боится таких простых вещей, как быть запертым в темноте?
Звереныш стоял и смотрел прямо перед собой. Даже, кажется, не мигая. Готов биться об заклад, что он бы сейчас с удовольствием провалился сквозь землю.
Когда я провел мочалкой по его руке, то кулаки мальчика сжались. Я удивленно посмотрел на него: что это? По мере того, как я мыл его, лицо звереныша бледнело, а взгляд становился каким-то… ну, стеклянным что ли, не знаю, как выразиться точнее. Стоило мне коснуться его живота, провести мыльной губкой вниз до мягких волосков в паху, как мальчик с неожиданной силой оттолкнул мою руку и тут же двумя руками ударил мне в плечо. От неожиданности я чуть не упал, поскользнувшись на мокром полу. А он тем временем, проскочив мимо меня, выбежал из комнаты. Черт! Он совсем рехнулся! Голый?!
Я бросился за ним. В груди отчего-то напряженно заныло, и кровь знакомо начала жечь вены, заставляя чувствовать это с каждым новым толчком сердца, прокачивающим ее через себя. Господи, нет, я не хочу…
В длинном тоннеле коридора, в самом его конце, маячила светлая фигурка мальчика. Он охренел?! На улице же мороз! И… только что умолял меня остаться с ним! Врал? Врал, что ни черта не помнит?! Ну, щенок, ты зря это. Мои губы тронула злая улыбка. Пусть валит на улицу, пусть… не хотел мыться по-хорошему? Я устрою ему баню.
С бега я перешел на медленный шаг. Никуда ты от меня не денешься: здесь никого нет. Только ты и я. Мне стало жарко, и я почувствовал, как по спине стекает капелька пота.
С улицы донесся крик мальчишки:
- Помогите! Помогите!!! Кто-нибудь!
Я вышел наружу. Шел снег, дул довольно сильный ветер и было, наверное, холодно, но я не заметил. Прислонившись к косяку и скрестив руки на груди, я с интересом наблюдал за щенком. Он отбежал от дома не так далеко и голосил, как поросенок, которого режут. Ну, покричи. Только когда надоест, не думай, что я прощу тебе эту выходку. Я не настолько великодушен.
Мои щеки горели, в волосах путались снежинки. Чтоб хоть немного освежиться, я подставил разгоряченное лицо под пронизывающий ветер. Как хорошо... Странно, мне же должно быть холодно. Почему я ничего не чувствую? На губах появилась усмешка: кажется, я знаю ответ.
Звереныш перестал орать. Может, ему и было так же жарко как мне, но только он, похоже, осознал свою ошибку: худые руки прошлись по мокрым волосам, которые слиплись сосульками, а затем обхватили плечи. Мальчик сделал несколько шагов по направлению к дому, и я рассмеялся: глаза в пол лица, как в японских мультиках. Как там это забавное слово? Какая-то из моих девушек так любила его произносить. Касай, камай… а! вспомнил! Кавай. Да, точно.
Я оборвал смех. Сученыш…
- Что, никто не откликается? – это мой голос? Такой хриплый...
Щенок неуверенно мотнул головой. Мне кажется или его губы начали синеть, а зубы выбивать дрожь? Вряд ли. И только попробуй мне подхватить воспаление легких: ты пожалеешь, маленькая сука. Тварь.
Его ноги по щиколотку были в снегу, и мальчик начал слегка пританцовывать. Что нагота уже не беспокоит?
- Мне холодно, - запинающимся голосом произнес звереныш.
- Да, что ты? Разве? Мне кажется, что тут довольно тепло.
- Я замерзну…
- А ты не этого хотел?
- Я…
- Ты хотел сбежать, - жестко произнес я и стал спускаться с крыльца.
Парнишка стоял как завороженный, как кролик перед удавом, не двигаясь и почти не моргая. Какая покорность. Да, мне плевать на нее теперь! Сука!
Все эти дни я был такой спокойный, мне было так хорошо. И надо было все испортить! Ты заплатишь.
Стало еще жарче и я сжал пальцы так, что ногти впились в ладонь.
- Я больше не буду.
- Конечно, не будешь.
- Мне холодно, - он уже так стучал зубами, что я с трудом понимал, что именно он мне пытается сказать.
Ничего.
Первый удар пришелся в живот. Мальчик согнулся. Второй – по почкам. Он рухнул в снег и тоненько заскулил. Дальше я несколько раз с наслаждением пнул его ногой. А он, оказывается, здорово умеет стонать. Ну же, мой сладкий, это только начало.
Я присел около щенка, приподнял его голову за волосы. Это тает снег на щеках или он плачет?
- Согрелся? Отвечай!
Как же, ответил, называется: мальчишка разревелся. Я ткнул его лицом в снег, потом еще раз и еще, оставляя на снегу красные отпечатки. Перевернув его на спину, прижал коленом к земле и стал растирать снегом.
Звереныш извивался подо мной и выл. За что получил еще пару ударов: я уже не выбирал куда бить, испытывая поистине огромное наслаждение от того, как мой кулак врезается в это тело. Черт! Не надо так сильно: кажется, завтра у него будут порядочные синяки.
- Я могу продолжать? – мальчик не ответил.
А может быть, просто не смог: не слишком поговоришь, когда лежишь с разбитым носом, практически утыкаясь им в снег.
Я поднял колено, повертел звереныша, «купая», а когда мне показалось, что достаточно я встал. Мальчик лежал около меня, как сломанная кукла: руки и ноги раскинуты в стороны, глаза закрыты, лицо в кровавых разводах. В моих глазах слегка потемнело.
- Поднимайся, нечего разлеживаться, спящая красавица, - никакой реакции, пришлось пнуть ногой, – Долго ждать?
- Я не могу, - глаза открылись, но шепот был настолько тих, что я несколько раз переспрашивал, пока не понял смысла его слов.
Для мальчишки, наверное, это выглядело пыткой. Нет, сученыш, ты не знаешь, что такое пытка: пыткой будет, если я буду срезать с тебя полоски кожи, натирая солью мясо. Или если я избавлю тебя от твоих ногтей, или переломаю руки, косточку за косточкой… не сразу, постепенно… если волью в тебя кипяток, как думаешь - тебе понравится? Или…
Стон. Я вздрогнул, отвлекаясь от своих мыслей. Да, правда, сам он не поднимется. Меньше надо было его ногами лупить. Впрочем, сам виноват.
Я рывком поднял его со снега. Мальчик был совсем холодным, волосы окончательно заледенели. Еще бы – он же мокрый выбежал. Будет знать в следующий раз, хотя… кто сказал, что этот следующий раз произойдет?
Внеся звереныша в дом, я с силой впечатал его в стену, схватив за шею. Как рыба он открывал беззвучно рот, пытаясь вдохнуть. Я сильнее сжал пальцы. Его глаза, почти черные от расширившихся зрачков, уставились на меня.
- Не нравится? – второй рукой я закрыл входную дверь на ключ, – Мне тоже не понравилось, когда ты попытался сбежать, маленькая сволочь.
Он издал слабый звук, и я ослабил хватку. Мальчик жадно вдыхал воздух, у краешка ноздрей капельками застыла кровь. Всего пара вздохов и я снова сжал пальцы на его шее, наклонился к самому уху:
- Я не люблю, когда мне врут, мальчик. Ты мне соврал. Ты ведь ничего не забыл, верно?
Звереныш вцепился в мою руку своими окоченевшими, не слушающимися пальцами. Я разжал ладонь, и он сполз на пол, хватаясь за горло.
Развернувшись, я пошел в комнату, где были все мои вещи:
- Когда очухаешься, - произнес я не оборачиваясь, - будь добр пойти в свою комнату и все там убрать. Я проверю. Если ты этого не сделаешь, ты пожалеешь. И не смей оттуда выходить, пока я не разрешу.
Минут через пятнадцать-двадцать, я увидел как мальчик, держась рукой за бок, проковылял в комнату. Некоторое время было тихо, а потом послышался плеск воды и какие-то шорохи. Это продолжалось довольно долго: видимо, ему было тяжело убирать после того, как я его избил. Но звереныш боялся и делал все молча. Делал!
Я вскипятил чай: мальчику нужно выпить что-то горячее. Прибью, если заболеет.
Послышался скрип кровати: наверное, он все сделал и сидит меня ждет. Когда я зашел в его комнату, то так и было: звереныш сидел на кровати, прижав руки к животу и чуть склонившись. Неужели я так сильно ударил?
Комната была прибрана: не тщательно, но сойдет.
Щенок поднял голову, его сотрясала мелкая дрожь: одеть лежащий рядом свитер, он не решился, и вся кожа мальчика теперь была покрыта зябкими пупырышками. На шее уже проступили красные отметины от моих пальцев, на плече ссадины, нос немного припух.
- Встань.
Мальчик встал.
- Опусти руки, - он опустил их без лишних разговоров: м-да, на животе уже было довольно внушительных размеров пятно.
Я нахмурился. Звереныш, посчитав, что я недоволен им, зажмурился, словно ожидая удара.
Мне стало искренне смешно:
- Я не буду тебя бить. Сегодня, - он открыл глаза и посмотрел на меня, - ты можешь одеть чистое нижнее белье, оно вон там и свитер с носками. Я жду тебя у себя.
В своей комнате я налил кипяток в большую кружку, положил пакетик с чаем. Послышался шорох: мне не надо было оборачиваться, чтобы понять - мальчик стоит за моей спиной.
- Бери чай и полезай в постель.
Ни единого слова против, четкое выполнение сказанного.
Чашка, конечно же, чуть не выпала из его рук. Я отобрал ее: ведь разольет, а кровать одна, между прочим! Подождал, пока он залезет под одеяло, накрыл сверху пледом, и вручил кружку.
- Пей. До дна.
Мальчик припал губами к кружке. Что-то мне не понравилось, когда он сделал первый глоток:
- В чем дело?
Звереныш замер, уставившись на чай.
- Мне повторить вопрос?
- М… мне, - у него был хриплый голос, и он прокашлялся, - мне больно глотать.
- Почему?
Он поднял на меня глаза, словно пытаясь понять: издеваюсь я над ним или говорю серьезно?
- Ты меня душил. Мне теперь больно глотать.
Я только кивнул. Ответить было совершенно нечего. Да и незачем.
Разувшись, я забрался на кровать, поближе к стене. Звереныш слегка вздрогнул, когда я задел его локтем. Ну, что еще? Пришлось оглянуться на него через плечо. Раскрасневшийся от горячего чая, он смотрел мне прямо в глаза. Последовавшего за этим вопроса, я не ожидал:
- Ты знаешь, как меня зовут? – карие глаза слегка прищурились. Что ты хочешь? Зачем мне твое имя? Ты - пленник, живая кукла, ничто… зачем мне твое имя? – Ты ни разу не назвал меня по имени.
Перевернувшись на спину, я нахмурился:
- Твоя амнезия внезапно пропала?
Тонкие пальцы сильнее сжали белую кружку:
- Нет.
- Но имя ты помнишь.
- Да.
- Возле стола стоит сумка, видишь? – он удивленно оглянулся.
- Вижу.
- Расстегни молнию, - звереныш свесился с кровати, смешно подняв кружку вверх, послышался звук расстегивающейся молнии, - сверху лежит плеер. Дай мне его.
Мальчик выпрямился и протянул мне маленький тоненький плеер. Демонстративно аккуратно я распутал наушники, вставил себе в уши и, перед тем, как включить музыку, тихо ответил:
- Я тебе не верю. Мне все равно, как тебя зовут, - тишина после моих слов растворилась в гитарных проигрышах: « Расставляя по местам приготовленные души, я расписан по часам, и во мне мое оружье. Мертвых слов железный лес и бессмысленно сраженье, мы не знаем пораженья. Нам нужен мир и желательно весь…»
Я снова отвернулся к стене. Некоторое время мне удавалось наслаждаться музыкой и текстами песен, но недолго. На плечо легла теплая ладошка. Он играет со мной?! Одно движение и наушники падают на простынь:
- Что еще?
Ладонь быстро исчезает. Сопение, потом звук поставленной на пол кружки. Я терпеливо жду. Ох, мальчик, ты мне не равный, не надо со мной так.
- Меня зовут Антон.
Я вздрагиваю, словно меня ударили:
- Что ты сказал? – я не могу поверить.
Он не пытается меня больше избегать, не собирается молчать, вместо этого он сообщает мне свое имя. Звереныш отдает себе отчет кто я и кто он?
- У меня есть имя – Антон.
- Мне неинтересно.
- А как зовут тебя? – он, что не понимает? Не слышит?
Моя ладонь звонко ударяет по стене:
- Ты – придурок?
- Почему? – через мое плечо свешивается удивленная мордашка, и он заглядывает мне в глаза. О-хре-неть.
- Тебе захотелось поговорить? После того, как ты пытался удрать, после того, как я тебя избил, ты хочешь со мной мило поболтать?! Дядя, давай познакомимся?! Я спрашиваю: ты – придурок? Идиот, да?
- Н… нет. Я нормальный.
- Перестань нависать надо мной.
- Извини, - мордашка исчезла. Он продолжает возиться за моей спиной, устраиваясь поудобнее.
Вставляю наушники, но музыку слушать уже не получается. Он сбил мне все мысли! Наушники снова падают на простынь:
- Егор! – будь ты проклят! С тобой все не так. Все! Бесит. Сволочь! Какого черта я говорю тебе, как меня зовут?
Тишина. Ладонь почему-то становится влажной, и я машинально вытираю ее о край одеяла. Он долго будет молчать? Наконец, я не выдерживаю и поворачиваюсь к нему. Это просто невероятно… Он улыбается.
Я его сильно бил головой? Он свихнулся окончательно, пока убирался в своей комнате? Или в чае содержится нечто, что влияет на мозги? Я не знаю. Но звереныш… Антон… улыбался.
- Приятно познакомиться.
Впервые в жизни я не знал, что ответить. Я открыл рот, но тут же его закрыл: я в шоке. «Приятно познакомиться?!»
- Ага, - как-то глупо, наконец, произнес я. Как подросток, как… как будто я сам придурок!
- Тогда спокойной ночи, - Антон натянул одеяло повыше и закрыл глаза.
- Ага, - снова произнес я.
Господи, отвернуться, зарыться в музыку, в подушку, не видеть. Спать!

 Отправлено: 03.07.08 07:54. Заголовок: sombra de la muerte ..

sombra de la muerte , сильный текст. Очень сильный. И очень страшный. Возможно, потому что прописано все абсолютно достоверно. Плохо представляю, как получится добавить сюда юмор и романс, если только стокгольмский синдром описывать. Но даже и при этом - не представляю. Антон, конечно, умница. Такое поведение - как будто после курсов по выживанию в экстремальных ситуациях: обязательно назвать свое имя, постараться узнать его имя, сделать все, чтобы в тебе увидели человека, не куклу, не абстрактную жертву, именно конкретного человека. Так быстро осознать, что чуда не произойдет, и никто спасать не придет. и надо выживать самому..Хотя слишком уж сильное самообладание в таком случае получается у малыша. Так все- таки, это Антон осознанно так себя повел или инстинкт сработал?

 Отправлено: 03.07.08 21:23. Заголовок: Remie Remie пишет: ..

Remie Remie пишет:

цитата:

сильный текст. Очень сильный

Спасибо. Очень приятно такое слышать.

Remie пишет:

цитата:

И очень страшный. Возможно, потому что прописано все абсолютно достоверно. Плохо представляю, как получится добавить сюда юмор и романс

А жизнь вообще страшная штука. Ну, что поделаешь. =)
Когда прописывала, то старалась чувствовать то же, что и Егор. Скажу честно: получалось. Хотя мое косноязычие никто не отменял
Юмор тут уже есть, но своеобразный. Дальше тоже собираюсь понемножку вставлять, но это драма, а потому каких-то совсем уж стебных моментов ждать не следует. А вот романс... ангстовый такой романс =) - это да, будет и в достаточном количестве.

Remie пишет:

цитата:

Антон, конечно, умница

Он ребенок-подросток. Наглеет, а не выживает. =) Боюсь, что именно так. Но ваша версия мне тоже нравится. =) Я не читала книжек по психологии, но наверное так и надо было себя вести.

Remie пишет:

цитата:

Так быстро осознать, что чуда не произойдет, и никто спасать не придет.

Спасать некому. А на родную милицию не очень большая надежда.

Remie пишет:

цитата:

Хотя слишком уж сильное самообладание в таком случае получается у малыша

Кто говорил про самообладание? Повествование идет от лица Егора, это его мысли и наблюдения. Не думаю, что мальчик настолько спокоен и хладнокровен. Я старалась это прописать через некоторые слова и жесты, но, видимо, не очень в этом преуспела. =)

Remie пишет:

цитата:

Так все- таки, это Антон осознанно так себя повел или инстинкт сработал?

Скорее всего инстинкт.

 Отправлено: 03.07.08 23:19. Заголовок: Очень хорошо написан..

Очень хорошо написан текст. Прорисованы герои просто восхитительно! Характеры их поступки, прям как будто смотриш фильм. Персонажи как живые и эта боль и страх.

 Отправлено: 04.07.08 18:53. Заголовок: Лайри Спасибо. =) За..

Лайри Спасибо. =) Захвалите вы автора...... =)))

 Отправлено: 06.07.08 07:36. Заголовок: вместо_Шульдиха пише..

вместо_Шульдиха пишет:

цитата:

Он ребенок-подросток. Наглеет, а не выживает

Ну тогда это я все неправильно поняла. Я, наверное, спроецировала на Антона поведение взрослого человека, понимающего, что минимальные шансы выжить будут, только если он прекратит истерить и начнет за это самое выживание бороться.
вместо_Шульдиха пишет:

цитата:

Хотя мое косноязычие никто не отменял

Какое косноязычие! Написано так, что, правда ощущение, что просто видишь все.
Очень хороший текст.

 Отправлено: 06.07.08 09:44. Заголовок: Remie Антон ведет се..

Remie Антон ведет себя так, как ведет: он не выстраивает специально линию своего поведения. Мне кажется, что он до сих пор пребывает в таком состоянии, когда не верится, что все это могло произойти с ним. Хотя и прошло более двух недель с момента его невольного заключения.
А потом у него слишком взбалмошный характер, чтобы что-то там придумывать и под что-то подстраиваться. Он просто этого не умеет.
Remie пишет:

цитата:

Какое косноязычие! Написано так, что, правда ощущение, что просто видишь все. Очень хороший текст.

Спасибо большое, но у меня всегда возникает масса сомнений. Причины есть. =) Тем более у меня сейчас на это произведение нет беты: только консультант. Очень хороший консультант, но я бы не отказалась еще и от человека, который ткнет меня носом в стилистику. =)

 Отправлено: 06.07.08 10:47. Заголовок: …Не знаю, как мне уд..

…Не знаю, как мне удалось заснуть этой ночью. Долгое время я просто лежал и слушал музыку: сначала нечто на русском, потом зарубежное, а после и вовсе переключил на радио. Музыка нон-стоп (я не хотел оставаться в тишине ни на секунду).
Дома, в своей квартире, я часто засыпал с наушниками: это помогало мне расслабиться, отключиться от всего. И в голову начинали приходить неожиданные мысли и решения: они просачивались в сонное сознание каплями из крана, легкими бликами на стенах, тиканьем часов в паузах между треками, они говорили со мной голосами многочисленных певиц и певцов, имена которых я даже не пытался запомнить или узнать.
Сотрудники моего офиса не знают, что практически все идеи по продвижению бизнеса пришли мне в голову под мерное бормотание разнообразных ди-джеев ночных эфиров, но именно так я обдумываю сложные ситуации, так я планирую жизнь своих игрушек, так я являюсь главой фирмы.
А сегодняшний день стал исключением, редким и досадным, потому что не пришло обычное успокоение и настроение, как будто едешь по ночному шоссе и мелькают, проносятся мимо огни едущих навстречу машин, сливается в сверкающую линию свет фонарей.
За моей спиной лежал звереныш – и это все меняло, ставило с ног на голову, заставляло отвлекаться, нервно покусывать губы и отводить бессонные глаза, смотреть на стену: не оборачивайся.
А он спал. Странный зверек. Антон…
«Антон. Антон… А-нтон», - повторял я про себя имя мальчика, словно пробуя, каково оно на вкус: что-то отдающее корицей с крошками песочного печенья, тепло-шерстяное на ощупь и с солнцем в волосах. Черт.
Я лежал и прислушивался к зверенышу. Дыхания не было слышно: радио перекрывало этот тихий звук, и я только улавливал слабые движения тела, случайные прикосновения руки или ноги, тут же стараясь отодвинуться. Не из брезгливости: просто становилось нестерпимо горячо и холодно одновременно. А еще все сильнее хотелось повернуться.
Этот мальчишка выводит меня из себя! Он – жертва, он должен реветь целыми днями, быть слабым, беспомощным! Отчасти он такой и есть, но только отчасти. И это бесит.
Одна композиция сменяла другую, а я все лежал и пялился в стену. «Завтра же уеду. Прямо с утра. Оставлю ему поесть и все. И так уже задержался дольше, чем надо. Ни с кем так не нянчился. Он всего лишь мое средство от скуки, моя будущая домашняя зверушка, не более того. Мне не нужно так с ним обращаться, - мысли текли каким-то безостановочным потоком, перескакивая одна на другую, и я не пытался их удерживать: бесполезно, - Я даже стирал для него! Маленький гаденыш… Зачем я сказал ему свое имя? Потому что он мне сказал свое... Антон... Надо выяснить, что он помнит: что-то слабо верится в его амнезию - бразильский сериал какой-то! Если мальчишка мне врет, если все это для того, чтобы заставить меня потерять бдительность или отпустить его… лучше тебе оказаться и правда чокнутым, звереныш!.. Он улыбался - чему интересно?.. Боже, я не засну сегодня. Ненавижу бессонницу!»
Но я заснул. Провалился в легкий сон ближе к утру и проснулся со стойким желанием закурить.
Мальчик спал, закинув правую руку за голову: спокойное лицо, рот немного приоткрыт, на краешке губ блестела капелька слюны. Словно ничего не произошло, словно все так и должно было быть и его место именно здесь - рядом со мной. Но на шее темнели синяки от моих пальцев и под одеждой уже наверняка проступили следы моего вчерашнего гнева.
А это существо по имени Антон спокойно лежало в постели и пускало слюни! Я поморщился.
Музыка все еще звучала в наушниках, создавая романтический фон, направляя мысли не в том направлении, заставляя желать то, что я желать не хотел. Да, не хотел и категорически отказывался!
Но я протянул руку и коснулся пальцами блестящей слюнки на губах мальчика. Звереныш шумно вздохнул и отвернулся от моей руки, хотя так и не проснулся. На подушечках пальцев осталось ощущение влаги, и прежде, чем я сообразил, что делаю, поднес руку ко рту и лизнул. Вкус, его вкус на кончиках моих пальцев… Забавно.
В голове застучали маленькие молоточки, легкие обожгло душной волной, сбивая дыхание на нет. Я резко поднялся, отчего Антон, вздрогнув, открыл глаза.
- Я уезжаю.
- К-куда? – он сонно моргал и хмурился, пытаясь понять, что происходит.
- Тебя не касается! – я перелез через мальчика, обулся и стал небрежно кидать свои вещи в сумку.
Звереныш с трудом выпутался из кокона одеял и худые ноги в красных носках свесились с кровати, чуть задевая мою сумку.
- Нет! – я не обращаю на него внимание… я стараюсь не обращать, но тонкие щиколотки притягивают взгляд, - Ты оставишь меня тут? Оставишь, да?
В голосе явно слышится паника. Плевать! Я не нянька.
Моих вещей не так уж много, и я резким движением застегиваю сумку. Отвожу взгляд от его ног…
- Вставай. Возьми одеяло и плед. Я возьму подушку.
- Зачем? – он соскочил на пол и теперь стоял передо мной, пытаясь закатать длинные рукава свитера.
- Пойдешь в свою комнату.
- Не пойду!
- Значит, я тебя туда оттащу.
Мальчик отступил на шаг и чуть не упал, споткнувшись о сумку.
- Почему ты так со мной поступаешь: я сделал тебе что-то плохое? Я не помню. Я, правда, не помню! За что ты меня наказываешь?! – на его щеках стали проступать бледные пятна.
Я пожал плечами и подхватил с кровати подушку:
- Я не наказываю тебя - я просто оставляю тебя здесь, в твоей комнате.
- Но ты уезжаешь!
- И что?
- Я не хочу оставаться тут один! Тут холодно, тут страшно!
- Эти дни ты не очень-то боялся, - я направляюсь к двери, хотя уже знаю: просто так мне выйти не дадут.
- Потому что ты был рядом. Я не хочу оставаться один в темноте! – ого, в голосе уже появились истерические нотки.
Ты хочешь диктовать мне условия? Не выйдет.
Антон забежал вперед меня и встал в дверях, смешно расставив руки и ноги, чтобы помешать мне выйти.
Я перехватил подушку поудобнее и остановился, равнодушно смотря на него:
- Я не буду выключать свет.
- Егор, - мальчик почти прошептал мое имя и тут же сорвался в крик, - Егор! Ну, я прошу тебя! Не надо… Егор…
- Еще немного и мне надоест с тобой препираться, - я грубо оттолкнул его, - Одеяло и плед! И за мной. Больше повторять не буду.
Войдя в его комнату, я швырнул подушку на кровать. Звереныш прошлепал мимо меня с грудой белья. Уложив все это рядом с подушкой, он развернулся:
- Почему я здесь? – карие глаза смотрели на меня в упор.
Я вздохнул:
- Мне так хочется. Если будешь себя хорошо вести, я заберу тебя отсюда.
- Забери сейчас.
- Я сейчас уеду, но вернусь: привезу тебе поесть. Вон белье, вот твои брюки. На столе лежат игрушка и несколько книг. Разберешься, - я внимательно посмотрел на бледного мальчика.
Если быть до конца честным, то мне его было даже немного жаль: Антон не причинял особых неудобств, но он пытался сбежать. Это здесь, а если бы такое случилось в моей квартире? Хотя нет, там бы такого не случилось. Я хочу, чтобы мальчик был послушным, но он все время со мной спорит, а до того как у него поехала крыша, вообще не разговаривал! Так не пойдет.
- Встань на колени.
- Что? – звереныш видимо не ожидал услышать подобное и удивленно моргнул.
Я подошел и выжидательно посмотрел на него, чуть наклонив голову: повторять не хотелось. Глаза мальчика возмущенно вспыхнули, однако он остался стоять на месте.
Прошло несколько долгих секунд и, не знаю, что он такого увидел, что заставило его замереть, а потом, вздохнув, опуститься на колени. Антон смотрел на меня снизу вверх, и я отчетливо видел в его глазах надежду: я тебя слушаюсь, возьмешь меня с собой? Совершенно телячий взгляд.
В другое время я бы усмехнулся, но только не сейчас.
Мои пальцы почти нежно прошлись по волосам мальчика, перебирая русые прядки, поправляя челку. Я коснулся его век, и звереныш покорно закрыл глаза: он стоял передо мной, не решаясь пошевелиться, надеясь на чудо, которое не произойдет.
Хороший мальчик.
Пощечина почти опрокинула его на спину. Антон судорожно зацепился за край кровати в попытке найти равновесие, и все же оседая на пол. Его глаза испуганно и непонимающе смотрели из-под челки:
- За что?!
- Никогда больше не смей со мной спорить. Никогда не пробуй убежать. Никогда не становись мне в тягость.
Мальчик удивленно моргнул и почти машинально стал кивать в такт словам, смотря на мои губы. Я замолчал и тихо перевел дыхание: мне тяжело рядом с Антоном сдерживать эмоции. И его взгляды я чувствую кожей.
- Возьми цепь и закрепи ее на своей ноге.
Звереныш, не отрывая от меня взгляда, нашарил на полу цепь и защелкнул браслет на своей лодыжке. Осторожно потер щеку:
- Придурок, - услышал я тихий шепот.
- Что ты сказал? – я, прищурившись, переспрашиваю, и он сжимается под моим взглядом.
- Ничего.
- Я скоро вернусь, - я выхожу, захлопывая за собой дверь, и прислоняюсь к ее холодной поверхности спиной.
Что со мной? Карие глаза как патока, расплавленная карамель, и я путаюсь – он путает меня, заставляя погружаться в эту липкую жижу, вымарывать свои руки, внутренности, мысли до состояния увязнувшей в варенье мухи. Взгляды Антона могут быть неожиданно осязаемы, неизвестно с какой точки отсчета, превращаясь в тоненькие листки бумаги с острыми краями. Китайская пытка…
…Я свободно вздохнул, только когда вышел из здания. Морозный воздух приятно влился в легкие, отгоняя совершенно не нужные мысли и образы. Господи, неужели можно закурить?
Я с наслаждением затянулся: рай на земле существует. Правда, от него бывает рак легких, но это сейчас не важно… это потом… может быть…
Шел небольшой снег, хмурый, почти зимний денек вступил в свои права. «Скоро декабрь, а уже градусов пятнадцать ниже ноля, - мои губы растянулись в улыбке, - Зима - самое уютное время года, если найти с кем ее провести. Черт, старею что ли?»
Когда я сел в машину, мне в бедро уперлось что-то твердое. Привстав, я выудил из недр сиденья свой сотовый. Совсем про него забыл и он благополучно «сдох» тут в гордом одиночестве.
Я погладил серебристый бок телефона:
- Ну что, пищалка, будем реанимироваться? – зарядку я всегда вожу с собой.
Стоило мне только воткнуть проводки, как засветился неоново-голубым светом маленький экранчик. Да, если бы только это: телефон стал нетерпеливо попискивать, отсчитывая целый рой смс. Вот кому я так срочно понадобился? Неделями не вспоминают, а потом в самый неподходящий момент, прямо распирает всех! Ладно, потом прочту.
Только я собрался отложить телефон на панель под лобовым стеклом, как раздалась мелодия звонка.
- Да.
- Ты просто скотина!
- Я тебя тоже люблю, рыжий.
На том конце трубки возмущенно произнесли несколько… не совсем цензурных слов: в основном что-то про моих родственников по материнской линии.
- Ты знаешь, что я уже несколько дней живу у вахтерши в твоем доме?
- Не знаю. Если бы знал, то не включал бы телефон еще минимум неделю. И это не вахтерша.
- Как не вахтерша?
- Это называется секьюрити, Илья.
- Да пошел ты знаешь куда?
- Ты меня просветил минуту назад, приложив подробный адрес. Так что, знаю.
- Нет, ты, правда, скотина. Когда ты приедешь? Я тут блох подцеплю!
- Не преувеличивай, - мне стало смешно, - они все разбегутся, едва тебя завидев: не дай Бог каждому.
- Ты специально меня злишь…
- Нет. Так почему ты там живешь?
- Ну, понимаешь… я опоздал на самолет, а потом… потом вспомнил, как нам было весело и решил остаться у тебя на немного. До нового года…
- Очень мило.
- Я буду готовить.
- Хн…
- Убирать квартиру.
- М?
- Ходить за продуктами.
- …
- Тереть тебе спинку!
- Заткнись, - улыбаюсь: шут.
- Ура! Я знал, что ты согласишься. Поторопись, я сейчас вещи перетащу наверх, к твоему порогу.
- Погоди… - иногда меня убивала расторопность Ильи, - я…
- Чудо! Жду! – короткие гудки.
Просто слов нет. Усмехаясь, я завожу машину: представляю, в каком бешенстве будет рыжий, когда я приеду. Ждать часов пять под дверью моей квартиры, когда он и минуты не может высидеть спокойно...
Я рассмеялся: месть сладка, даже маленькая и своему другу.
…Сумка тяжело опустилась на пол.
- Это твоя еда на время моего отсутствия, а приеду я завтра или послезавтра, но должно хватить. Теплые вещи у тебя теперь есть. Пока, - мне не хотелось говорить что-то еще: все уже было сказано перед этим.
Я просто хотел спокойно уехать и отдохнуть от этого места, от аскетизма и от него.
Звереныш сидел на кровати с игрушкой в руках и даже не посмотрел в мою сторону, сосредоточенно нажимая кнопочки. Уверен, что как только за мной закроется дверь, он отложит игрушку и будет смотреть на черный крашеный прямоугольник двери. Сейчас же Антон усиленно делал вид, что ему все равно. Я лишь передернул плечами: как будет угодно.
Дверь закрылась с легким щелчком и через секунду в металл, с той стороны, с шумом что-то врезалось. Нет, мальчик не стал бы кидать игрушку и лишать себя почти единственного развлечения - наверняка, полетел один из его кроссовок.
Я тихо рассмеялся: с этим ребенком меня все время швыряет в крайности. Я готов его жалеть или убить, злиться или смеяться. Слишком много этих «или» для одного звереныша. С потерей памяти или что там у него в мозгах переклинило, он изменился: молчание сменилось каким-то сплошным бунтарством и шквалом эмоций - от слез до «приятно познакомиться».
Я фыркнул и достал сигарету. А может, он таким и был: в своей обычной жизни он являлся отнюдь не тихим мальчиком. Еще меня удивляло то, что… в общем, мне нравится смотреть, как человеку больно, нравится кровь, жалкие попытки все прекратить или хотя бы приспособиться к тому, что его терзает. Но Антона мне совсем не хочется мучить. Вернее, не больше, чем он этого заслуживает.
Когда я смотрю на мальчика, то ловлю себя на мысли, что мне было бы приятно видеть его улыбающимся, чуть встрепанным, развалившемся на ковре в моей гостиной, болтающим в воздухе ногами в этих дурацких красных носках: «Я ждал тебя, хорошо, что вернулся. Будем ужинать?» Не знаю почему, но именно это я хотел бы услышать. Не крики, не стоны, а «хорошо, что ты вернулся». Черт, о чем я думаю? Я его похитил, причинил боль и хочу, чтобы он был мне благодарен? Я тогда не менее чокнутый, чем он! Эти слова мне может сказать любой из моих любовников или любовниц, это может сказать рыжий, когда я доберусь до дома, но только звереныш может это произнести так, как я бы хотел.
За окном машины тянулось бесконечное снежное «в никуда». Пушистые белые холмы, черные кромки леса у горизонта, далекие огоньки редко разбросанных домиков-светлячков. В мозгу поселяется предвкушение праздника, ощущение детства и сказки. Хочется свернуть с дороги, остановить машину и упасть в снег. Просто упасть, раскинув руки, и лежать. И чтобы над головой было небо: серое, хмурое, с бегущими снеговыми тучами, клубящимися около горизонта. Хочется ощутить себя частью этого всего, почувствовать волчий взгляд или самому обернуться волком, стать оборотнем и в зимнюю ночь, до утра с лесным народцем устраивать игрища около высокого костра в далекой глуши леса.
Я вздохнул и включил ближний свет: из-за снега рано стемнело. Ну и мысли в голову лезут… Я часто стал замечать, что думаю не о том, или я просто отвык от обычной жизни? Последний месяц у меня был напряженным из-за звереныша: слежка, «обустройство» его на новом месте... Я уже и забыл, как это думать о чем-то кроме него.
Снежная пустота стала сменяться высотками, и скоро моя машина влилась в поток других машин с вечно спешащими горожанами. Я и сам такой - человек мегаполиса.
Машина благополучно встала на свое место на парковке, послав мне прощальный всписк сигнализации.
Теперь можно забыться денька на два.
Поднимаюсь на свой этаж в зеркальном лифте. Интересно, для чего в лифтах делают зеркала по всему периметру? Хм, если честно, то в голову приходят не вполне приличные объяснения, потому что для того чтобы поправить прическу или макияж достаточно и одного зеркала. Но это фешенебельный дом, следовательно, даже лифт должен быть максимально удобен. И создавали все это вуайеристы. Не иначе.
Створки лифта мягко разъезжаются, и я вижу прямо перед собой Илью. Мне страшно представить, что в лифте мог быть не я: другой стал бы заикой до конца своих дней - с таким лицом только праздновать День Всех Святых.
- Ты мог бы и предупредить, - процедил рыжий сквозь зубы.
- А ты мог бы не бросать трубки, - пройдя мимо с невозмутимым видом и достав ключи, я с любопытством скользнул взглядом по горе сумок, сваленных около моей двери.
- Мне казалось, что вещей у тебя в прошлый раз было меньше.
- Нет, тебе не казалось: я прикупил… кое-что...
- Понятно, - открываю дверь и делаю приглашающий жест рукой, - Только после вас.
Он косится на меня:
- Ты мне не поможешь все это занести?
- Нет.
- Ты – скотина.
- Я помню.
Илья, пыхтя и тихо ругаясь, обвешивается сумками и пакетами и пытается протащить все это в дверной проем. В результате происходит «обыкновенное западло», как он сам любит выражаться: несколько пакетов падают, один рвется и по полу прихожей и коридора желтыми солнышками рассыпаются апельсины.
- Нет, ну не мудоблядское пиздопроебище?
Я начинаю смеяться: все-таки хорошо, что он пропустил этот свой самолет в неизвестно куда.
- Илья, ты так ругаешься…
- Тебе нравится? – он ерошит рыжую челку освободившейся рукой.
- Безумно.
- Маньяк.
- Думаешь?
- Я уверен, - он тоже широко улыбается и уже не сердится на меня.
- Ладно, - я снисхожу до «простых американцев», - я тебе помогу.
Теперь он хохочет:
- Егор, ты бесподобен: все на хрен рассыпалось - хочешь помочь учинить еще больший беспорядок? Не стоит беспокоиться: теперь для этого есть я! Уберу все сам. Поставь лучше чайник, а то пить очень хочется, - Илья наклоняется и начинает собирать вещи, скинув уцелевшее под вешалку с одеждой.
- А я думал, ты сдержишь свое обещание готовить, - говорю я и все же, разувшись, послушно иду на кухню.
Пить действительно хочется.
- Готовить – да, но не заваривать чай. Ты же помнишь…
- О, да! – это старая история, когда Илья чуть не спалил мне дом. «Да, я лишь хотел чаю попить!» , - Заканчивай быстрее.
- Слушаюсь! Зануда...
- Неряха…
Что ж, беспокойное соседство мне обеспечено. Почему-то именно сейчас от этого хорошо и спокойно: видимо, я слишком привык за эту неделю быть… с кем-то.
…Музыка играет слишком громко, не смотря на то, что уже довольно поздно. Это то, в чем мы с рыжим похожи: ночью музыка приобретает совсем другие очертания, и даже самые простые мотивчики порой похожи на пророчества.
Илья сидит около кровати на полу и курит мои сигареты. Я иногда протягиваю руку, и он вкладывает в мои пальцы белый цилиндрик, который через десяток секунд возвращается обратно.
- Ты стал любить попсу?
Он слегка вздрагивает, и я вижу на его губах кривую улыбку:
- Нет, но согласись, сейчас это не раздражает. Да и песня не заезженная, - Илья ерошит свою непослушную челку и пальцы на секунду задерживаются в огненных волосах, а потом рука бессильно опускается на коленку.
Мне не хочется возражать рыжему и я молчаливо соглашаюсь с его доводом.
Женский голос в динамиках надрывается и открывает страшные тайны своей владелицы: получается очень убедительно. Что-то про то, что она уже не больна человеком, с которым только что разорвала отношения. Красиво спетая ложь, выдающая боль в сердце и желаемое за действительное. Но хочется поверить, что именно так оно и есть.
Рыжий пристально смотрит на стену. Я не сразу соображаю, что он опять рассматривает фото звереныша. Черт! Надо было снять: слишком много вопросов вызывает этот снимок... Но Антон такой красивый на нем…
- И все же, кто он?
- Любопытство сгубило кошку.
Илья смеется и разворачивается ко мне лицом. Его рука подпирает подбородок, локоть ложится на край кровати и упирается мне в бок.
- Я не кошка, Егор.
- Нет, но так же любопытен.
- А просто ответить ты не хочешь, - констатация факта.
Я делаю такое выражение лица, что он понимает: попал в точку.
Илья снова смотрит на фотографию, задумчиво проводит пальцами по своей щеке, а мне вдруг становится ужасно грустно. Так грустно и одиноко, что на глаза наворачиваются слезы. Я поспешно их смаргиваю, не хочу, чтобы Илья заметил: потом замучаюсь объяснять причину, да и не смогу этого сделать. Откуда я знаю, что на меня нашло?! Появляется обида на весь мир. Просто так. Потому, что я один! Звереныш где-то далеко и тоже, наверное, скучает. Не по мне, конечно, просто ему скучно и страшно в пустом доме. Я украл для себя не одиночество, которым нужно научиться пользоваться: теперь я – хозяин этого чувства. Почему у меня такое впечатление, что я – безумен? Интересно, что бы сказал мой психоаналитик в дорогом костюме? «Признание пациентом своей болезни - половина лечебного процесса» . Ненавижу всех этих идиотов!
- Егор…
Я вздрагиваю и понимаю, что Илья смотрит прямо мне в глаза. У меня внезапно перехватывает дыхание: он такой рыжий, похожий на ребенка… не как Антон, а по-другому...
Разного цвета глаза слишком внимательны и не отпускают. Делаю над собой усилие и перевожу взгляд на длинную шею с бьющейся жилкой. С каких пор мой друг стал таким дотошно-внимательным? Раньше ему было все равно: легкие и ровные отношения, не предусматривающие копаний в душах друг у друга. Зачем все менять сейчас?
Наверное, рыжий что-то у меня спросил, и я, задумавшись, пропустил. Прямо-таки чувствую, как мои глаза приобретают испуганное выражение, когда наши взгляды вновь встречаются: я не хочу впускать в свою жизнь никого! Никого кроме… кроме…
Лицо Ильи немного расплывается и дрожит. Черт, сейчас он точно заметит! Поворачиваюсь так, что лицо утыкается в подушку и, не сдержавшись, всхлипываю. Я тоже человек. Я тоже могу иногда плакать, даже если это и кажется странным.
По спине проходят теплые ладони, кровать прогибается под весом тела рыжего, когда он на нее садится. Илья молчит, и я ему благодарен за это.
Он молчит и просто гладит меня: ничего возбуждающего или интимного в этом нет, просто утешающие касания. И они будто что-то ломают во мне: удивляясь сам себе, я начинаю рыдать в подушку и не могу остановиться. Мои плечи вздрагивают, я громко всхлипываю и в груди сжимается сердце от жалости к самому себе. Противно немеют руки, тысячи невидимых иголочек впиваются в подушечки пальцев, заставляя стискивать изо всех сил ткань наволочки.
Я пытаюсь зарыться поглубже в подушку, сдержать себя, но все выходит наоборот. Именно выходит – какое точное слово – от него хочется рассмеяться. А я почему-то кричу… в подушку, так громко, как только могу и вздрагиваю всем телом, когда рыжий слегка приобнимает меня за плечи, касаясь грудью моей спины.
Илья всегда знает, как показать, что он не уйдет, если потребуется помощь. А мне требуется помощь! Я справлюсь с собой, только вот слезы закончатся, и я справлюсь. Я должен справиться. Я так много всем должен! Перед глазами встают образы тех, кто был у меня до Антона. И это больно. Это впервые больно, черт возьми!
…Я успокаиваюсь спустя минут пятнадцать. Лежу, невыразительно смотря на фотографию звереныша: карие глаза, чувственные губы, распахнутая куртка и темно-синяя футболка. Я буду хорошим хозяином, я постараюсь тебя не обижать. Только слушайся меня, только не говори мне о прошлом, только, правда, будь чокнутым, а не притворяющимся таковым. Звереныш… Антон…
Музыка так и играет, но сейчас я не вслушиваюсь в слова. Голова слабо кружится, и я не смогу, наверное, даже руку поднять из-за навалившейся на меня слабости. Я устал, просто устал. Так ведь? Мои предыдущие жертвы не отбирали у меня столько времени и нервов, сколько этот мальчик, у которого носик «уточкой» и такие красивые тонкие руки, длинные пальчики…
За окном опять пошел снег. Белые хлопья, сливающиеся с моей белой занавеской, колышущие ее, растворяющие стену и начинающие заполнять все пространство комнаты.
Рваными зигзагами белый свет погребает предметы мебели и… тает на фотографии на стене, стекает вниз, смывая глянцевую поверхность снимка, заставляя звереныша передергивать плечами от холода и смешно морщить нос, когда на него опускается одна из снежинок. Что он сейчас делает без меня?
…Илья осторожно отстраняется, отводит челку с моих глаз, наклоняется и целует. Я пытаюсь сфокусировать свой взгляд на нем, но это плохо получается: я не вижу его за той метелью, которая сейчас бесчинствует в моей комнате. Поцелуй кажется мятной конфетой с привкусом табака (такие тоже бывают?), а потом начинает жечь меня и я сначала не отвечаю, но Илья нежно-настойчив и не остается ничего, как приоткрыть губы и позволить делать все, что эта бестия хочет.
Может Илья и хотел чего-то намного большего, только я засыпаю раньше, чем он отрывается от моих губ. Сквозь полусон я слышу тихий вздох и шорох снега, падающего на паркет. А потом тепло одеяла заботливо ползет по моему телу и сворачивается клубком в районе сердца, которое засыпает вместе со мной. И нам снится звереныш, в красных носках и моем свитере, сидящий на кровати, теребящий в руках коричневые кисточки пледа…
…Когда я проснулся, было еще темно. Рядом, свернувшись калачиком, спал Илья. Стараясь его не разбудить, я тихонечко выбрался из-под одеяла и подошел к окну.
Город неохотно просыпался, начиная мигать огоньками окон, над горизонтом висели снеговые тучи. Похоже, будет метель. Такая, какая мне снилась. Хм, странный сон, большую часть которого я не могу вспомнить. Не важно.
Быстро приведя себя в порядок, позавтракав и оставив рыжему записку: «Уехал на работу», я вышел из квартиры.
Почему-то от того, что мне нужно будет провести дома весь день, я ощутил тошноту. За вчерашнее было откровенно стыдно: разреветься, как сопливая девчонка - это ж еще суметь надо!
Я не стал спускаться в гараж: вопреки всему мне захотелось пройтись по улице. Доехать я и на метро могу. Если бы это увидел мой генеральный директор, ему бы стало плохо: он решительно отвергал всякие передвижения на своих двоих, уж не говоря про поездки на общественном транспорте. У каждого свои заскоки. Я ухмыльнулся: у меня-то точно.
В офисе я обнаружил Ольгу - ту самую секретаршу, которой гордился Кирилл, и которая раздражала (в последнее время) меня.
Она посмотрела на меня так, словно мое появление на работе было чем-то из ряда вон выходящим.
- З-здравствуйте, Егор П-Павлович, - слегка заикаясь, официальным тоном проговорила Ольга, пряча в ящик стола пудреницу и трубочку туши для ресниц.
Я улыбнулся как можно приветливее. Получилось несколько натянуто.
- Здравствуйте. Как появится Кирилл, пусть зайдет ко мне в кабинет.
- К-конечно.
- Что-то не так, Ольга Владимировна?
- Викторовна, - совсем тихо прошептала секретарша, выкладывая перед собой какую-то стопку с бумагами.
Боже, какая дешевая декорация: Ольга практически никогда не работала на работе, но чем больше бумажек, тем больше видимость кипучей деятельности, незаменимости и вообще. Детский сад. Захотелось закрыть глаза, чтобы не видеть подобного. Однако…
- Викторовна, - повторил я без выражения.
- Все в порядке, Егор Павлович.
Я киваю и скрываюсь за дверьми своего кабинета. Не очень большой, даже маленький, но обставленный так, что иногда мне кажется, что я попадаю в рабочую комнату в моей квартире. Жалюзи на окнах опущены, и я поднимаю их, заполняя пространство сумрачным серым светом.
Мой стол завален бумагами всех видов и сортов. Я даже не знаю с чего начать, поэтому со вздохом придвигаю кресло и беру первую попавшуюся бумажку: «Смета расходов на…» Откладываю. Следующими попадаются бухгалтерский баланс за прошлый квартал, приказы о назначениях, увольнениях, разного рода докладные, сводки по фирме и так далее. Решительно отодвигаю все это от себя.
- Ольга!
Двери распахиваются тут же, как будто секретарша только и ждала, что я ее позову.
- Да, Егор Павлович? – в руках блокнот и ручка. Ну, надо же, прямо образцовый помощник.
- Прекрати официоз, выкать будешь Кириллу… Юрьевичу, - глаза Ольги округляются, но она молча кивает, - Скажи, что все это делает на моем столе?
- Я думала, что вы… ты захочешь это просмотреть.
- Тогда зачем мне генеральный директор? Убери все бумаги и отнеси в кабинет к Кириллу. Перед тем, как он ко мне зайдет, пусть разберет и принесет действительно то, что мне требуется подписать и просмотреть. Поняла?
- Да, - девушка сделала пометку в своем блокнотике, - Что-нибудь еще?
- Личное и очень важное поручение. Я думаю, что ты справишься.
Такого счастливого лица я у нее не видел даже после секса. Тон моего голоса видимо уже нарисовал перед воображением Ольги задачу государственной важности. Я улыбнулся: с каких пор решения хозяина фирмы не приравниваются к таковым?
- Мне нужно, чтобы ты нашла и купила полностью комплект учебников для восьмого класса.
Блокнот с громким шлепком приземлился на пол. За ним последовала ручка.
- Ч-что?
- Что? – я делаю невинное выражение лица и откидываюсь на спинку кресла, и выжидательно смотрю, пока Ольга придет в себя, – Что именно тебе не ясно в произнесенном мною предложении?
- Зачем тебе учебники? Ты хочешь поступить куда-то? – большей глупости, признаться, я от нее не слышал.
Хотя, нет, слышал. Это было, когда мы только переехали в этот офис, и она спросила возившегося с проводами компьютерщика, указывая на цветные квадратики ковриков:
- А картинки зачем?
Парень и ответил:
- Под мышки.
Ольга взяла два коврика, засунула их себе в подмышки, подошла к зеркалу и спросила:
- И что это дает?
Как парень смог продолжить работу, я не знаю: ржал он долго и до слез. Потом похлопал Кирилла по плечу и сочувственно произнес:
- Удачи и… - очередной взрыв хохота, - процветания вашей фирме.
Сейчас глупость была примерно такая же, то есть граничащая с маразмом:
- Оля, скажи, в какой вуз поступают по учебникам восьмого класса?
- Ну… - она что, всерьез задумалась?! Боже, сегодня же скажу Кириллу, что с этим пора завязывать, пока и, правда, не прогорели. Пусть только все же учебники мне найдет!
- Ольга! Я не прошу тебя задумываться над вещами, явно для тебя непостижимыми. Я жду список учебников и номер заказа на своем столе через полчаса. Доставка в офис.
Девушка стояла столбом и просто смотрела на меня.
- Быстро! – для верности я стукнул по столу кулаком.
Ольгу как ветром сдуло из моего кабинета. Но надо отдать ей должное: перечень книг и, правда, лежал у меня на столе через (смотрю на часы) двадцать две минуты и тридцать восемь секунд.
- Ты умница, - пробормотал я, читая, что мне должны были привезти.
Хм… «Русский, литература, алгебра, геометрия, история, основы правовых знаний, география, биология, эстетика, мировая художественная культура, физика, химия, английский язык, французский язык, черчение, информатика». Многовато... Впрочем, не я же это буду учить! Неужели до меня Антон сидел над всеми этими учебниками? Мировая художественная литература… Да, я охотнее представлю его за каким-нибудь порно журналом под одеялом с фонариком! Эстетика? Я вспомнил лицо звереныша около витрины с роликами. Неееет.
Мои размышления прервал робкий стук в дверь. Я поднял голову:
- Да?
В приоткрытую щелку просунулась Ольгина мордашка:
- Кирилл…
- Так пусть заходит! – я слишком редко тут появляюсь: мои сотрудники стали меня бояться.
В следующую секунду, начинаю сомневаться в таком суждении: дверь с треском распахивается так, что ручка ударяется о стену и на пороге моего кабинета появляется Кирилл. Как всегда в хорошем настроении, как всегда (это я определяю по мелькнувшему покрасневшему лицу Ольги за дверью) только что отпустивший какую-то пошлую шутку. Не факт, что не в мой адрес. Радует одно: со мной он ведет себя несколько иначе.
- Рад тебя видеть, Егор, - лучезарно улыбаясь, Кирилл присаживается в кресло около окна. В его руках кожаная папка, которую он несколько небрежно бросает мне на стол, - Вот то, что требует лично твоего одобрения.
По его улыбке понимаю, что Ольга описала мое настроение во всех красках. Вздыхаю и придвигаю брошенное к себе. Молча раскрываю и начинаю просматривать: с чем-то я не согласен, что-то подпишу сразу.
Кирилл перестает, наконец, изображать вселенскую радость и принимает серьезный вид: если я не ответил на приветственную реплику, то лучше не ерничать в моем присутствии.
Я продолжаю разбирать документы, а Кирилл начинает машинально комментировать: его, видимо, гнетет тишина. Молча киваю, подписывая листочки.
Когда, наконец, с этой работой все закончено: я складываю бумаги обратно в папку и придвигаю ее ближе к краю.
Мой генеральный внимательно на меня смотрит:
- Ты хотел только это?
- Нет. Что ты думаешь на счет того, чтобы заняться благотворительностью? – глаза Кирилла становятся круглыми от удивления и он машинально поправляет свой бежевый галстук, тянется к отложенной мною папке, но рука замирает на середине движения.
- Прости, я, наверное, тебя не так понял: что значит заняться благотворительностью?
- Скажем, помогать детским домам, перечисляя определенные суммы на их счет, или взять шефство над какой-нибудь школой, - я делаю вид, что рассматриваю свои ногти, мягко подводя к тому, что собственно хочу сказать, - или помогать людям с тяжелыми недугами, выделяя деньги на операцию. Это могут быть больные с различными сердечными заболеваниями, например… Насколько я знаю, государство дает организациям, занимающимся благотворительностью, некоторые поблажки в налогах.
Кирилл изумленно уставился на меня:
- Признаться, когда Ольга сказала мне, что ты не в себе, я не поверил. Бедняжка даже решила, что ты выпил. Но я вижу, что все намного хуже. Ты можешь мне сказать: в чем дело? Зачем тебе все это?
- Ты невнимательно меня слушал, Кирилл Юрьевич, - я добавляю в свой голос немного иронии, - Налоги. Понимаешь?
- Понимаю. Но ты так резко все это… Мне надо подумать, - он откинулся на спинку кресла и стал теребить веревочку от жалюзи: он дергал ее, опуская и поднимая пластиковые планки до тех пор, пока меня это не вывело из себя.
- Кирилл, тебе не нужно думать, тебе нужно исполнять мои решения. Я хочу, чтобы ты узнал по этому вопросу все, как и что лучше делать. Я озвучил тебе свое желание. Нужно что-либо еще?
- Нет, - Кирилл нехорошо прищурился, и я вздохнул: конечно, обиделся.
Почему все, начиная с секретарши и заканчивая генеральным директором, со мной спорят и по сто раз переспрашивают? Разве я мало плачу? Мне кажется, что вполне достаточно, чтобы мои распоряжения выполнялись беспрекословно.
- Кирилл, - я подождал, пока он на меня посмотрит, - я не умоляю твоих достоинств как директора. Ты можешь выполнить мою… - я слегка запнулся, - просьбу?
Он медленно кивнул: завуалированное извинение было принято.
- Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Егор.
- Знаю. Есть еще один момент, - Кирилл настороженно на меня посмотрел.
Я несколько колебался, стоит ли спрашивать подобные вещи у него, но Кирилл, до того, как мы создали с ним совместный бизнес, занимался частными агентствами, знал множество важных людей, как среди частных сфер, так и в официальных кругах. Иногда нам это здорово помогало. Сейчас я хотел, чтобы это помогло лично мне.
Мне странно, как подобная мысль пришла мне в голову: никогда не испытывал жалость к кому-либо. Впрочем, я не испытывал ее и сейчас, но… появилось нечто для меня новое: мой звереныш сейчас нуждался во мне. Почему-то мне казалось, что это не только потребность в еде, общении, нормальном развитии его умственных способностей, но и потребность, чтобы… чтобы все было правильно. Я даже не знаю, как это объяснить... Я забрал его от всего мира, он теперь будет принадлежать только мне и делать, что пожелаю я - это тот подарок, который я насильно вырвал у всех остальных. Не сказать, что я задумывался о такой чепухе, как «каждое действие встречает противодействие» или каждый поступок влечет за собой последствия, но… Он сказал, что у него больна мать, что-то с сердцем: если я его отобрал у нее, то… я могу хотя бы позаботиться о ее здоровье. Это будет моя плата. За него. Потому что меня бесит, что в его жизни есть нечто важнее меня! Я сделаю так, что я буду единственным, на кого мальчик будет молиться. Когда придет в себя… Если память к нему вернется, то он останется со мной добровольно. Но мне нужно знать все до мелочей: кто владеет информацией, тот владеет миром.
- Егор, - Кирилл тихо напомнил мне о своем присутствии, - и?..
- Мне нужен человек, умеющий добывать инфор

 Отправлено: 11.07.08 19:09. Заголовок: Снег, снег, снег… На..

Снег, снег, снег… Наверное, когда наступит календарная зима, город совсем занесет.
Поднимаю лицо, и крупные снежинки щекочут мне щеки, задевают губы, касаются полуприкрытых век. Я встряхиваю головой так, что волосы, разлетевшись, ложатся на плечи веером, и улыбаюсь: это будет удивительная зима.
Я иду домой, плечо оттягивает большая сумка с учебниками звереныша: учебниками, а по ощущениям, словно кирпичами. Тяжелая. Я поправляю широкую лямку и сворачиваю в парк, чтобы сократить дорогу.
Уже совсем недалеко от моего дома: еще минут пятнадцать и я буду дома.
Вокруг никого и я решаю немного отдохнуть: ставлю сумку на лавку, стряхиваю перчаткой снег и сажусь, откидываясь на заледеневшую спинку.
За редкими деревьями видна гладь замерзшего пруда…
И на меня вдруг внезапно находит, падает, наваливается оцепенение, придавливая своей тяжестью: такое впечатление, что в легких закончился воздух, кровь в жилах превращается в лед, застывает, прекращая течь. Мне становится страшно и глаза широко распахиваются, хочется закричать: «Боже, боже, боже!!!» - но губы лишь беззвучно шевелятся и я не могу выдавить ни звука.
По льду пруда идет женщина: я не знаю, кто она. Я не знаю ее! Почему меня это пугает? Она машет мне рукой, и я чувствую, что должен что-то сделать, как-то ответить ей. Это важно. Но я не могу пошевелиться! Сердце колотится внутри, и я чувствую себя пойманным, загнанным в угол. Мне вспоминается звереныш со своим монстром в темноте: сейчас я ощущаю шипящее дыхание на коже, и острые когти сдирают кожу, с силой проходя по линии позвоночника. Почему я не могу пошевелиться?!
На лице женщины застывает недоумение и голос: голос звучит у меня в голове так громко! «Почему ты не идешь ко мне? Почему ты не идешь ко мне, зачем ты прячешься от меня?.. Ты такой непослушный мальчик…»
Я дергаюсь так, что падаю с лавочки. Ноздри что-то щекочет, течет по верхней губе, я облизываюсь и чувствую привкус крови. Нет, я не хочу!!! Не подходи!
«Сынок».
Нет!!!
«Сыночек».
Весь мир переворачивается, и взрывается дикой болью. Отталкиваюсь ботинками от земли, пытаясь отползти как можно дальше, а она идет медленно ко мне, но я… я не успеваю спрятаться! Я не смогу! Господи, убери ее! Убери!!! Я не хочу!!!
Не сразу соображаю, что в голос вою, как раненый зверь, как сумасшедший в палате-камере дурдома. Закрываюсь руками, загораживаюсь локтями, а волосы противно лезут в глаза и рот, и привкус крови становится все сильнее.
Не могу заставить себя не видеть ее: даже под закрытыми веками этот образ не исчезает и она уже рядом со мной. Я ощущаю приторно-сладкий запах духов, ее лицо становится непомерно большим, заслоняя собою все, склоняясь надо мной, перечеркивая линию горизонта своей улыбкой с идеально белой полоской зубов и я… я…
Такое впечатление, что в голове одна за другой рвутся какие-то ниточки сосудов: как будто кто-то щелкает выключателем гася свет. Все вокруг медленно подрагивая погружается в темноту и я чувствую облегчение, потому что вместе с миром исчезает и это ужасное лицо...
Кто-то трясет меня за плечо:
- Эй, парень! – я вздрагиваю и открываю глаза, невольно отшатываясь.
Передо мной улыбающееся лицо какой-то девушки:
- Ты что пьяный? Не спи, замерзнешь, - она смеется старой шутке и проходит мимо меня.
Я замечаю у нее в руках поводок и светло-коричневого спаниеля, деловито следующего за своей хозяйкой.
В отупении смотрю на пруд, на лавку подо мной, на стоящую рядом сумку, касаюсь пальцами ноздрей. Мне показалось. Я медленно встаю. Мне приснилось. Я скоро забуду. И дома в шкафчике таблетки... Все будет хорошо. И Антон не узнает, как я ее ненавижу...
Последняя мысль кажется мне наиболее важной и мое лицо передергивает судорогой.
Я оборачиваюсь и смотрю на девушку с собакой. Видимо, она чувствует мой взгляд и, развернувшись, машет мне концом поводка. Подавляя желание побежать, я с силой сжимаю ручки сумки:
- Тебя нет, - поворачиваюсь и быстрым шагом иду домой.
…Дома пахнет чем-то вкусным. Из кухни доносится негромкое фальшивое пение рыжего и стук посуды.
Я вздыхаю и ставлю сумку на пол, присаживаюсь на низенький стульчик в прихожей. Руки зарываются в волосы: что со мной происходит? Я же нормальный! Просто нервы, да, нервы - точно! - вот и мерещится разное. А я заснул в парке, конечно, заснул и ничего не видел. Кошмары снятся всем. Киваю сам себе: не стоит переживать, нужно просто зайти на кухню и открыть настенный шкафчик, где находится аптечка.
Снимаю куртку и шарф, вешаю на крючочки вешалки, расправляю складки. Руки на секунду останавливаются, и пальцы сжимаются, сминая ткань одежды. Я перевожу взгляд на зеркало, а потом на фото в верхнем его углу.
Что ты видишь, когда смотришь на меня? О чем ты думаешь?.. Завтра я тебя увижу и, знаешь, рядом с тобой я постараюсь забыть обо всем. И она не посмеет тронуть, когда рядом ты. Настроение немного улучшается: мне незачем бояться призраков – их не существует. Существует запертый в моем загородном доме мальчик, и он более чем материален.
На кухне горит верхний свет. Илья пританцовывает около плиты. Моих губ поневоле касается улыбка: он в каких-то цветастых шортах, босиком, его вечно лохматая челка забрана назад розовым ободком (где только такой нашел?), прямо на голое тело нацеплен фартук. Он не замечает меня: в ушах поблескивают наушники и даже от дверей слышно, что музыка в плеере играет на полную мощность. Илья вычерчивает витиеватые дуги в воздухе деревянной лопаточкой. Хлопает в ладоши и - как на дискотеке - движение рук, движение плечей: сначала в одну сторону, потом в другую и, словно по волне, туловище, бедра. Он очень пластичен. И красив…
Прохожу мимо и берусь за дверцы шкафчика. Илья замечает меня, вздрагивая от неожиданности. Неосторожное движение приводит к тому, что лопатка вылетает у него из рук и падает в мусорное ведро. Мы оба, проследив полет лопатки, не сговариваясь, смотрим друг на друга:
- Ах, ты ж блядь, дерьмо мохноногое! – наконец изрекает рыжий, выдергивая наушники из ушей.
Понимаю, что адресовано не мне и замечаю, как бы, между прочим, доставая нужные мне таблетки:
- Оно не мохноногое…
- Да, оно и не дерьмо, - Илья вздыхает, выражая свою скорбь, и с опаской заглядывает в мусорное ведро, – Как это теперь оттуда достать?
Я глотаю таблетки и запиваю минералкой из холодильника:
- Руками.
- Ха-ха-ха, - раздельно произносит рыжий, - Ты предлагаешь мне копаться в мусорке?
Я молча пересекаю кухню, наклоняюсь над мусорным ведром и извлекаю оттуда лопатку. Снайперский бросок и она падает прямо в раковину.
- Проблема решена?
Он скрещивает руки на груди. Из-под розового ободка выбиваются несколько огненных прядок.
- Более чем. Что-то ты бледный.
Я пожимаю плечами.
- Ну, как хочешь. Я ужин приготовил.
- Съедобно? – я отзываюсь уже из комнаты.
- Нет, конечно, но ты съешь.
Я появляюсь на пороге кухни, натягивая через голову домашнюю майку с длинными рукавами:
- Почему?
Он подходит ко мне близко-близко, чуточку наклоняется:
- Потому что я тебя очень хорошо попрошу, - отвечает с ехидной улыбкой Илья.
Я невольно тянусь за поцелуем, но он успевает приложить пальцы к моим губам:
– Неа! Быстрый какой... Лучше музыку послушай.
Мне в уши тут же заталкиваются букашки наушников и музыка оглушает. Я невольно начинаю говорить громче:
- А как же «очень хорошо попрошу»? – удобно устраиваюсь на стуле, подгибая под себя ногу. Привычка.
- Так потом и попрошу, - из-за музыки я почти ничего не слышу, но угадываю по движению губ.
- Странная логика: сначала скармливать невесть что, а потом просить это съесть, - не смотря на свой скептицизм, все-таки придвигаю поставленную Ильей тарелку, – Что хоть едим?
- Рагу. И перестань орать, - улыбка рыжего сейчас необыкновенно широкая.
- Сам нацепил на меня наушники.
Он только пожимает плечами и отворачивается.
…Готовит Илья вкусно, что бы я ни говорил.
Вечер проходит тихо и мирно: я сижу, медленно потягивая вино, и думаю о предстоящей встрече со зверенышем. Внутри разливается приятное тепло, и я не знаю: то ли оно от вина, то ли… Я уже почти не сержусь. Привык что ли? Или смирился… Он – мой, сидит и ждет меня.
Начинаю улыбаться, и на плечи тут же ложатся теплые ладони:
- А сейчас я буду просить, - тихий шепот обжигает ухо.
Я чувствую, как Илья отводит мои волосы с шеи и касается губами кожи.
Отставляю бокал.
- Я готов тебя выслушать, - я искренне улыбаюсь… уже ему…
…Не был тут всего два дня, а кажется, что вечность. Когда я нахожусь в городе, загородный дом мне видится чем-то ирреальным: нет этих стен, нет звереныша, и время бежит совершенно по-другому. Словно другая планета, другой мир. Стыдно признаться, но когда я еду сюда, то готов ждать чего угодно и мне немного не по себе от той неуверенности, которую я начинаю ощущать. Я стараюсь душить в себе это странное чувство. Мне неприятно: я ведь хозяин положения и только от меня зависит развитие дальнейших событий, а я заморачиваюсь над всякой чушью.
Вчера звонил человеку, которого посоветовал мне Кирилл. Я ожидал больше вопросов, но Аркадий (так он представился) не стал спрашивать ничего лишнего: он вообще не стал у меня ничего спрашивать. Я дал ему лишь тот минимум информации, которым располагал сам и, не вдаваясь в подробности, объяснил задачу: узнать про женщину, живущую в таком-то доме и в такой-то квартире все, что только возможно. Причем, меня не интересует ее прошлое - только настоящее: где работает, с кем живет, какие у нее болезни и так далее. Аркадий попросил неделю, после чего, он мне предоставит все, что я хочу. Если меня это устроит, то мы рассчитаемся и забудем друг о друге. Я согласился.
Когда я нажал на кнопку отбоя, то увидел стоящего в дверях комнаты Илью. Он внимательно смотрел на меня, ничего не спрашивая. Так продолжалось довольно долго, но я выдержал его взгляд. В полном молчании мы стояли друг против друга, после чего, так и не сказав ни слова, он вышел из комнаты. Я знаю Илью давно: он ждал, что я объясню и был уверен, что я это сделаю. Как и тогда, когда спрашивал про фотографию на стене. Только я упорно промолчал. Рыжий, рыжий, ты слишком привык быть в курсе всего: тебе придется потерпеть, потому что я не хочу делиться с тобой своим хобби. Это личное пространство, в которое я не впущу никого.
Сейчас, идя по коридору своего загородного дома, почти склада, почти тюрьмы, я думал о том, что даст мне информация о матери Антона, и что я с ней сделаю. И как мальчик на это отреагирует, если я расскажу ему. Возможно, я сказал бы уже сейчас, только звереныш не отдает себе отчет в том, что происходит. А это неинтересно: мне хочется увидеть его глаза. Я же помню, с каким видом Антон говорил, что у него мама болеет. Глаза – зеркало души и можно прочесть по ним абсолютно все, что скрывает человек. Желание увидеть безысходность и отчаяние от понимания, что, жертвуя собой, он поможет близкому человеку, что лишь подчиняясь, унижаясь передо мной, заработает благополучие для своей семьи... О, боль бывает разной: страдания могут быть физическими, но ничто не сравнится с душевным терзанием. Он же сам себя вымучит, если откажется. А он не откажется. Кто еще добровольно будет что-то делать для его семьи? Никто.
Я остановился около металлической двери, за которой сидел Антон. Перехватил поудобнее ручки сумок с едой, одеждой и учебниками. Рука невольно потянулась к волосам: я пригладил непослушные прядки, заправил челку за уши. Он скучал без меня, его мучило одиночество и тишина, но сейчас я войду, и все изменится: привязанность начинается с ожидания - ожидания моих визитов.
Я улыбнулся и повернул ключ в замочной скважине. Потом слегка толкнул дверь и она распахнулась.
То, что я увидел, заставило меня чувствовать себя, по меньшей мере, идиотом.
В комнате стоял жуткий бардак: немногочисленные вещи разбросаны как попало и где попало. Остатки упаковок из-под еды, скомканные бумажки, около двери валялся кроссовок, а сумка, в которой я оставлял продукты, лежала чуть ли не посередине комнаты. Я сделал шаг, но, споткнувшись обо что-то, опустил глаза. Мне стало не хорошо: под ногами у меня была одна из книг, которые я привез зверенышу. Наклонившись, я поднял книжку: такое впечатление, что ею играли в футбол. Играли?!
Во мне постепенно начинала просыпаться злость. Черт возьми, как он смеет так обращаться с тем, что я ему привез?! Что за свинство вообще! Тут как ураган прошелся - это такая форма протеста?!
Я посмотрел на кровать: маленькая сволочь лежала на спине с задранными ногами, положенными на стену и играла в электронную игрушку. Он даже не обернулся и никак не отреагировал на мое появление! Тонкие пальчики быстро нажимали на кнопочки, высунутый, чуть прикушенный между зубами язык, сосредоточенное лицо - словно нет ничего важнее того, чем он занимался!
Я аккуратно опустил привезенное мною на пол, подошел к кровати. Скучал, да?
Звереныш, не прерывая своего занятия, негромко произнес:
- Ты мне загораживаешь свет.
Я не пошевелился: просто стоял над ним и смотрел. Русые волосы рассыпались по одеялу, челка закрыла половину лба, и звереныш немного хмурился, не имея возможности поправить непослушные пряди. Что если я сейчас отберу игрушку и разобью ее к черту о его тупую голову? Впрочем, какой же он тупой, совсем нет… Вот только это ему так кажется, что я шутил перед своим отъездом.
Игрушка оказывается у меня в руках, и я одним движением открываю крышечку, вынимая батарейки. Бесполезный теперь кусок пластика падает на постель рядом с головой Антона, ошарашено смотрящего на меня. Батарейки я молча убираю в карман.
- Эй, я же играл! – он пытается перевернуться, чтобы встать, но я не даю ему это сделать и, немного меняя свое положение, несильно придавливаю коленом его горло.
Звереныш хватается за меня руками:
- Ты… что? – его пальцы задевают край моего ремня и оттягивают вниз карманы брюк.
Я чуть наклоняю голову и усиливаю давление. Шея у него тонкая, как у цыпленка, ничего не стоит прямо сейчас ее свернуть: достаточно перенести вес моего тела на согнутую ногу. Это будет так просто. И этому сучонку я хотел помочь с мамашей? Я криво улыбаюсь, и мальчик пугается: его руки яростно пытаются оттолкнуть, соскальзывая с моей одежды, глаза распахиваются. Странно: звереныш не боится того, что я практически душу его сейчас, но боится, когда я начинаю улыбаться. Что же ты за маленькая дрянь такая?
- Вставай, - я отстраняюсь от Антона.
Он тут же переворачивается и отползает к стене, прижимая руки к горлу. Красивые руки, изящные пальчики... Ты сам напросился. А я ведь говорил: никогда не становись мне в тягость. Я говорил. Это твоя вина, что ты меня не слушаешь и не надо смотреть на меня своими огромными глазами: мне все равно.
Под моим пристальным взглядом звереныш медленно, словно раздумывая, сползает на край кровати, становится на пол. Тихо звенит цепь. И я только сейчас замечаю, что он в одном кроссовке (ну, да, второй же лежит около двери и вне пределах его досягаемости). Перевожу взгляд на лицо мальчика: так ты еще и в обуви на кровати валялся?
Почему, когда относишься нормально к людям, они такие неблагодарные? Риторический вопрос…
- К столу, - я стою и смотрю на него, держа руки в карманах.
Точно знаю, как я выгляжу сейчас в глазах Антона, но удивляет другое: он совсем ничего не понимает? Я думал, что мне не хочется его мучить. Я ошибся.
- Снимай свитер.
Он косится на меня, но выполняет то, что я прошу. Хотя, нет - приказываю. Если он понимает только такой язык, то пусть получает то, что заслужил.
Антон мнется около стола, оставшись в одной тоненькой маечке с короткими рукавами.
- Руки положи на стол.
Звереныш кладет ладошки на металлическую поверхность стола. Его пальцы чуточку подрагивают. Я замечаю, что ногти слишком отросли и кое-где явно обкусаны. Дурная привычка или просто уже стало неудобно?
Сквозь тонкую бледную кожу рук просвечиваются ниточки вен, и я непроизвольно облизываю губы, с трудом подавляя желание коснуться его хрупких кистей, ощутить насколько он беззащитен против меня.
- Что ты хочешь сделать? – в глазах Антона страх.
Ничего, мой маленький, чего бы ты не хотел получить. Так я мог бы ответить, но я молчу, не собираясь удостаивать его ответом: разговаривают с адекватными людьми, а не с… Я сглатываю и подхожу к мальчику. Прежде, чем он успевает среагировать, слегка выворачиваю его руку и застегиваю на запястье замок крепления. Антон пытается отстраниться от меня, но поздно: его рука надежно зафиксирована, без ключа он не сможет освободиться. Ловлю вторую его руку. Теперь звереныш отчаянно сопротивляется:
- Пусти! Пусти меня! Зачем?! – он старается выдернуть руку, но я только сильнее сжимаю свои пальцы и Антон охает от боли, тут же подтверждая это словами, - Больно! Ну, пусти же! Егор!
Мое имя, произнесенное зверенышем, заставило на миг замереть. Черт, мне же начинает нравиться, когда он так делает! Теперь я начинаю злиться и на себя: никто из моих игрушек не произносил мое имя - они его просто не знали. Не смели знать. Сейчас… чего я хотел, если сам сказал, как меня зовут?! Да Антон все равно бы узнал, если б начал жить со мной. Другое дело: разрешил бы я ему себя называть по имени?
Вторая рука мальчика оказывается в креплении. Антон дергается, упирается ногой в стол, пинает его. Глупый, ты же видишь, что это не поможет. Русая челка падает на глаза, но он не оставляет своих попыток освободиться.
С легким шуршанием кожаный ремень выскальзывает из петелек на моих брюках. Звереныш, будто в замедленной съемке, поворачивает ко мне голову. Я смотрю ему в глаза, уголки моего рта начинают подрагивать и губы растягиваются в улыбку. Слегка прикусываю клыком нижнюю губу. Почему-то в этот момент я чувствую себя графом Дракулой. Сейчас я наполню высокий бокал содержимым твоих растерзанных вен и выпью его за свое здоровье. Смеюсь про себя: мечтать не вредно. Я всего лишь проучу тебя.
Зрачки в карих глазах звереныша поглощают радужку. Продолжаю улыбаться и клянусь, что никому и никогда я так не улыбался, как ему.
- Нет, - тихо произносит Антон, его руки сжимаются в кулаки.
- Да, - так же тихо отвечаю я.
Размахиваюсь, и ремень опускается на спину зверенышу. Мальчик дергается и отворачивается от меня.
Я бью со всей силы, и каждый удар швыряет Антона на край стола. Он сгибается, опускает голову к сжатым кулакам, вздрагивает, но не кричит: вообще не издает никаких звуков, кроме громких рваных вздохов. А мне так хочется, чтобы он кричал. Хочу слышать его голос.
Ремень охаживает его бока, лопатки, поясницу, ягодицы и мои движения становятся сильнее, размашистее. Полоска дубленой кожи словно вычерчивает в воздухе покосившийся крест. Наказывает? Благословляет.
Мое дыхание сбивается, воздух с трудом попадает в легкие, превращаясь в вязкую жидкость, но я не обращаю на это внимание, предпочитая задыхаться, тонуть – наслаждаться – этим удушьем. А мальчик передо мной пытается стать как можно меньше, сжаться: он неловко опускается на корточки, задевая лбом край стола, коленки касаются пола. И мне в голову приходит ассоциация: кающаяся Мария-Магдалина. Похож.
Руки Антона оказываются поднятыми вверх и тонкие пальчики теперь не сжаты: они смешно разведены, топорщатся в разные стороны, словно лепестки какого-то диковинного цветка. У боли много оттенков, но предел всего один. И я хочу, чтобы ты перешагнул через него, звереныш. Мальчик утыкается в свое плечо, пряча лицо, и наклоняет голову.
Я перестаю бить и тянусь к вороту его майки. Тонкая шея с выпирающими позвонками, русые волосы прилипли к влажной коже, и из-за уха вниз стекает капелька пота. Я отчетливо слышу тяжелое дыхание, вижу судорожно расходящиеся и опадающие движения ребер под тканью майки. Ты прекрасен и, наверное, не будет ничего удивительного, если ты… когда-нибудь…
От моего прикосновения звереныш ощутимо вздрагивает, но это все, что он себе позволяет. Да, как он смеет?! Я резким движением разрываю майку и края как, белые безвольные крылья свисают вдоль щуплого тела. Кожа на спине мальчика красная, чуть блестящая от выступившей испарины. Я провожу кончиками пальцев по ней, оставляя гаснущие белые полосы. Еще раз… ногтями... На коже появляются капельки крови, которые я размазываю ладонью. Антон прогибается вперед, стараясь избежать моей «ласки», но по-прежнему молчит.
Вид крови завораживает, и пальцы чертят прямые линии и завитки, буквы, слова, цифры, помечая, делая его моим. Ты прекрасен, маленькая тварь, как же ты прекрасен… восхитительно вкусен… ты сводишь меня с ума. Ты заставляешь меня желать.
Я отшатываюсь от мальчика и перехватываю ремень. Надо выбить эту дурь и из него, и из меня. Я знаю, чем заканчиваются подобные вещи. От первого же удара звереныш дергается так, что мне кажется, что он сейчас сломает себе руки, и голова мальчика откидывается назад. Я вижу его бледное лицо и закушенные губы. Что изменилось: после недолгого перерыва тебе стало больнее? Второй удар и Антон снова выгибается. По подбородку течет струйка крови и слабый стон вырывается сквозь сжатые зубы.
Меня будто засасывает в душное красное марево: чувствую, как над верхней губой проступают капельки пота. Лицо Антона – это все, что я сейчас вижу. Мир сужается настолько, что просто исчезает, сосредотачиваясь на совершенно черных глазах звереныша, на мокрых ресницах, на дрожащих губах. Мой… мир?
Бьющая мальчика рука словно живет отдельной жизнью: я перестаю контролировать то, что делаю, и ремень превращает рассеченный со свистом воздух во влажные звуки ударов.
Стоны вскоре переходят - я, правда, это слышу? – в скулящие звуки, а после Антон кричит и его голос (очаровательно) по-мальчишески хрипло срывается.
Я бью, бью, бью… Звереныш извивается у стола, пытаясь чуть ли не заползти под него, но колени разъезжаются и он заваливается на бок, не прекращая верещать так, что уши закладывает. Голова дергается из стороны в сторону...
Зачем ты зажмуриваешь глаза? Они так прекрасны, когда переполнены болью, сочащейся вместе со слезами. Не надо… не закрывай… Ты не знаешь: я тебя сейчас почти люблю.
Мне кажется, что воздух темнеет, но я не останавливаюсь и мелкие разноцветные точечки, давно уже танцующие вокруг меня, сходятся в центр черноты, распускаются тропическими цветами, окрашиваются в лиловый цвет, стекают по стенкам черепной коробки куда-то внутрь меня. На уши давит, начинает звенеть, начинает кружиться, поднимает на немыслимую высоту и срывается вниз. Что это? Господи, я не испытывал такого даже при оргазме. Кричи! Кричи!! Я прошу тебя, кричи!!!
И Антон кричит. С шумом втягиваю воздух: я как наркоман, так отчетливо это понимаю сейчас. Как быстро я подсел на тебя, звереныш.
Смотрю на мальчика: что-то кажется странным, не таким, что-то выбивается из общей картины. Рука замирает и опускается. Антон продолжает вскрикивать, хотя я уже не бью и до меня доходит: вся его спина в кровавых ранах. Кровь стекает с лопаток, с боков, впитываясь в ткань брюк, а края некогда белой майки уже ярко-красные, тяжелые. Как? Я смотрю на ремень. Медленно, тупо доходит, что я, взяв ремень поудобней, бил мальчика металлической пряжкой. Сколько раз я ударил, чтобы на Антоне не осталось живого места? Замечаю, что волосы мальчика кое-где слиплись в красные сосульки: видимо, я попал и по голове.
Ремень выпадает из внезапно ослабевших пальцев, и я опускаюсь перед Антоном на колени. Запах… этот запах пота и крови – запах страха... Провожу руками по своему лицу, словно умываясь, смотрю сквозь пальцы на влажно блестящую спину.
Звереныш просто плачет: голова безвольно опущена, плечи вздрагивают, тонкие руки уходят двумя ниточками вверх. Он не сказал ни слова за это время, не попросил остановиться - только кричал. И то, потому что я выбил это из него. Выбил, вырвал, заставил течь вместе с кровью… Стойкий оловянный солдатик… кающаяся Мария-Магдалина… Антон…
Крепкое вино – желание, похоть, страсть – ударяет в голову и руки сами тянутся к зверенышу, ласково проводят ладонями по бокам. Мальчик замирает и перестает всхлипывать. Я обхватываю его за талию, притягиваю ближе. Он что-то бормочет, но я не слышу: я могу только чувствовать близость этого тонкого тела, его боль.
Нежно дотрагиваюсь губами до шеи, легкими касаниями, невесомыми поцелуями по цепочке позвонков, опускаюсь к местечку между лопатками, чтобы прижаться к нему щекой, потереться, впитывая в себя стук сердца. Я хочу стать тобой, моя игрушка. Или нет, не так: я хочу сделать тебя собой.
Мальчик начинает дергаться, а я, оторвав щеку от влажной кожи, снова целую его между лопаток. Антон кричит – уж не знаю, почему на этот раз - и у меня все внутри обрывается от этого крика: я стискиваю звереныша, тащу на себя, впиваясь зубами в и так израненную кожу спины.
- П-пожа-а-улуйста…
Не опошляй словами, я прошу тебя. Я снова кусаю и начинаю слизывать текущую кровь, затем опять, и еще… Наслаждение так велико, что мои глаза закрываются: он восхитителен.
Звереныш уже даже не дергается, не вырывается: его движения похожи на судороги и он бьется в них как запутавшаяся в сети паука бабочка. Мышцы напрягаются, перекатываясь под кожей. Глупый мой…
Мне хочется прижать мальчика как можно сильнее к себе, и я тяну Антона, но он упирается. Как он может быть таким сильным? Я обхватываю его брыкающиеся ноги, заставляя их выпрямиться, подминаю под себя, и туловище мальчика провисает в воздухе. За что он там так держится? За края стола?
- Отпусти их, - я с силой притягиваю его к себе.
Антон кричит, давится всхлипами, а я дергаю его на себя еще и еще, вжимаюсь лицом в дрожащую спину, и крики из его легких просачиваются в мои уши, в меня, в мою кровь:
- Отпусти стол, - голос похож на глухое рычание, но я не уверен, что звереныш его слышит, извиваясь в моих руках.
Нащупываю края его брюк, тяну их вниз. Хочу видеть, хочу видеть все. Но мальчик начинает так отчаянно сопротивляться, что ниже коленей стащить брюки у меня не получается.
Под тканью кожа не искалечена ремнем и я на секунду замираю, а затем кладу руки на его ягодицы. Пальцы оставляют на белой коже кровавые разводы.
Ягодицы тут же подбираются, и Антон начинает рыдать в голос, крича на одной ноте:
- Не нааадо! Не нааадо! Не нааадо! – такое впечатление, что он не может остановиться, повторяя одно и то же.
Что же ты делаешь, а? Твой хриплый голос... Ты меня хочешь? Хочешь, маленькая шлюшка?! Ты просто притворяешься, что тебе больно и неприятно. Ты притворяешься…
- Заткнись! – рывок на себя.
- Нет!!!
- Заткнись! – я дергаю еще, и слышится неприятный хруст.
Мальчик надрывно кричит и его тело тяжело повисает: теперь он не сопротивляется. Я провожу пальцем до ложбинки между ягодиц. Нежно опускаюсь чуть ниже, но резко отдергиваю руку и на несколько секунд замираю.
А потом мне становится смешно: я начинаю смеяться и не могу остановиться. От смеха по щекам текут слезы, я глажу вытянувшееся передо мной тело, оно восхитительно влажное и красный мой любимый цвет. Так смешно…
Головная боль слишком резко ударяет по вискам, и я падаю на звереныша, сжимаюсь, зарываюсь мокрыми пальцами в волосы, пытаясь выцарапать боль. Воздух снова темнеет, смыкается надо мной морской толщей, душно давит. Последнее, что я вижу, это наклонившееся надо мной лицо улыбающейся женщины: «Зачем ты прячешься от меня?»
Несколько мучительно сильных толчков сердца и темнота милостиво уносит ее образ за пределы моего сознания.
…Я медленно открываю глаза, с трудом приподнимаюсь, отталкиваясь от чего-то липкого и мягкого. Обхватываю голову. Лицо неприятно стягивает, руки в засохшей крови... Я озираюсь. Где я?
Мне плохо, как будто я перебрал, но я ведь не пил... Я точно помню, что я не пил и это… не моя квартира.
Спустя несколько минут какого-то тупого онемения, в голове проясняется, и я начинаю осознавать себя во времени и пространстве. Я в своем загородном доме. Я…
Взгляд падает на тоненькое тельце, лежащее рядом, вернее, наполовину висящее на вытянутых руках. Господи… Антон!
Я слишком резко поднимаюсь, и меня ощутимо шатает в сторону. Цепляюсь за крепления в столе, как раз там, где надежно зафиксированы кисти рук звереныша и зажмуриваюсь от того, во что превратились изящные лапки мальчика: кожа под железными обручами стерта, суставы неловко торчат синими вспухшими шариками, багровая кожа... Картины всего произошедшего услужливо проплывают перед глазами: я ведь тащил его на себя, совершенно забыв, что это не он держится за стол, а стол держит его. Я наверно, если не сломал, то вывихнул ему запястья.
Мне хочется застонать. Прости. Я извиняюсь, видишь? Прости!
Я долго не могу найти в своих карманах ключ, а потом стараюсь его вставить в крошечные отверстия, но руки дрожат и это получается далеко не сразу.
Звереныш повисает сначала на одной руке, потом валится на пол. Лицом вниз. Я хотел его изнасиловать. Я же не для этого его сюда… может потом, но сейчас…
Опускаюсь около мальчика, беру как маленького на руки. Звенящая на его ноге цепь раздражает меня, но открывать еще один замок сейчас я не в состоянии.
Я сижу с ним безумно долго - или мне это кажется? - слегка качаю, касаюсь губами бьющейся венки на виске, синяка на лбу.
Антон медленно открывает глаза. Он не сразу смотрит на меня, не сразу его взгляд встречается с моим, но когда это происходит, то я вижу какие у него усталые и равнодушные глаза. Он долго смотрит на меня, а потом тихо произносит:
- Я ненавижу тебя, - из прокушенной губы, из-под коричневой корочки, появляется капелька крови.
Я киваю: сейчас мне хочется с ним согласиться, и погладить по щеке и спутанным волосам, с запекшейся в них кровью, хочется вымолить у него прощение… Но я молчу и не двигаюсь, боясь сделать еще хуже.
Звереныш устраивает свою голову у меня на плече и, вздыхая, закрывает глаза. Он не теряет сознание, не издает ни звука, когда я перехватываю его поудобнее (хотя я знаю, что ему очень больно), мы просто сидим на полу – вместе - и я обнимаю его.

 Отправлено: 11.07.08 19:09. Заголовок: Звереныш угрюмо смот..

Звереныш угрюмо смотрит мне в глаза и все его эмоции отчетливо видны, словно сквозь прозрачное стекло: он и правда меня ненавидит. Потому, что он вспомнил. Я это ощущаю очень хорошо и мне становится почему-то неуютно: я уже привык к получудачествам Антона, даже «приятно познакомиться» не кажется таким нелепым, как в начале. Теперь этого не будет? Передо мной озлобленный похищенный мальчик, а не то видение в красных носках, ждущее меня на ковре в гостиной.
Я вздыхаю. Чтобы как-то себя занять и не обращать внимания на давящую тишину, достаю из кармана батарейки от игрушки. Верчу их в руках, смотрю на игру, которая валяется недалеко от звереныша и батарейки ложатся на свои места, щелкает, закрываясь, крышечка.
Опускаю электронную штуковинку рядом с Антоном на кровать. Но когда я встречаюсь с мальчиком взглядом, он чуть ли не брезгливо морщится. Я же вернул ему развлечение, почему он недоволен?!
Антон переодет в чистую одежду, сидит, прижавшись плечом к спинке кровати, неловко прижимая к груди перебинтованными руками свитер. Он его не одевает - больно, хотя я постарался как можно лучше позаботиться о спине мальчика - просто сидит, пытаясь согреться.
С его руками пришлось повозиться: переломов не было, только выбитые суставы и растяжение, но я никогда не вправлял кости, а тут...
Когда я взял Антона за левую руку, он даже не отреагировал. Где-то я читал, что чтобы вправить выбитый сустав, нужно резко потянуть за конечность. Я обхватил руку мальчика за предплечье и резким движением дернул за кисть. Раздался негромкий щелчок. Антон мгновенно побледнел и, тоненько запищав, вырвал у меня руку. Он прижал ее к себе, качая как ребенка, тихонечко поскуливая и настороженно смотря на меня из-под челки. Больших трудов стоило расцепить скрещенные руки, чтобы убедиться, что у меня получилось. Но осталась вторая кисть... Мальчик понял, что сейчас последует повторение процедуры и отчаянно замотал головой.
- Рука будет болеть, если ты не дашь мне ее.
- Нет… нет, не надо. Не надо!
Видит Бог, я старался не быть грубым: после непродолжительной борьбы, мне все-таки удалось ухватиться за руку мальчика. Антон сразу как-то обмяк и зажмурился. Его била заметная дрожь и кисть тоненькой веточкой безвольно замерла в моих руках. Рывок и снова тихий звук, встающего на место сустава.
На этот раз звереныш не закричал, только дернулся, и из-под зажмуренных век скатилось несколько слезинок. Он больше не сопротивлялся и позволил мне спокойно забинтовать ему руки.
А теперь этот сученыш корчит из себя святую невинность и не разговаривает со мной! Только сверлит своими карими глазами и мне начинает казаться, что он прожжет во мне дыру.
И все же я стараюсь вести себя спокойно: Антон и так получил. Заслуженно, между прочим! Начинаю разгружать сумки и когда достаю учебники, во взгляде мальчика появляется удивление, но он продолжает упрямо молчать. Передергиваю плечами: только попробуй мне что-нибудь возразить на этот счет - придурковатый домашний зверек мне не нужен. Меня вполне устроит умное, начитанное животное. Улыбаюсь.
Антон встречается со мной глазами и отворачивается. Какая поруганная гордость! Ладно, сегодня я буду сама доброта и заботливость. Мне честно стыдно: я перестарался…
В сумке с едой я натыкаюсь на пакетик с конфетами. Я выбирал такие, какие бы понравились мне: шоколадные с вафельной начинкой и грильяж. А дети - им все равно, они все одинаковые: лишь бы было сладко.
Развязываю узелок, проклиная про себя продавщицу: почему надо завязывать пакетик так, что потом невозможно его открыть? Лучше бы все это рассыпалось в сумке, чем возиться сейчас с этим немыслимым узлом. Черт! Приходится помогать себе зубами. Мысленно морщусь от этого неэстетичного зрелища. Видела бы меня сейчас Ольга... Нет, только не это!
Наконец узел поддается, я открываю кулечек и протягиваю его зверенышу. Но Антон только сильнее прижимает к себе свитер, не делая и попытки принять предлагаемое. Пальчики из-под бинтов как-то судорожно вздрагивают: ему, наверное, больно даже просто шевелить руками, не то, чтобы там что-то держать.
- Это конфеты.
Мальчик отрицательно качает головой.
- Да, что?! – если он меня второй раз выведет из себя, то в последствиях пусть винит только себя!
Губы Антона сжимаются в тонкую линию и он отворачивается. Я сажусь рядом с мальчиком и ловлю пальцами его подбородок, разворачиваю к себе лицом. Ну, что за выражение? Он презрительно щурится и с вызовом смотрит мне в глаза. Если он мне покажет сейчас язык, я его точно прибью. Уже без всяких сожалений.
- В чем дело? Ты не любишь конфеты? – спокойно, спокойно, это всего лишь маленький упрямец.
- Ненавижу! – почему мне кажется, что он говорит не о конфетах?
- Ты хочешь сказать, что ты их не будешь, так?
- Так, - он качает головой, освобождаясь от моих пальцев.
На подбородке мальчика остаются красные пятнышки.
- А если я попрошу? – выходит даже не как вопрос и Антон это чутко улавливает, судя по сердитому блеску в глазах.
- Я. Не. Буду. Есть. Твои. Конфеты. – местоимение «твои» звереныш выделяет особенно.
- Послушай, может хватит? Я извинился, я вернул тебе твою игрушку, я позаботился о тебе, я предлагаю тебе конфеты. Что тебе от меня еще надо?! – мое терпение все же начинает сдавать.
Я сделал все правильно: ему не за что на меня сейчас сердиться - он ведет себя как идиот!
Мальчик резко вскакивает с кровати. Его лицо на мгновение искажается и Антона качает в сторону. Я оказываюсь рядом, осторожно придерживаю за локти, но он справляется с собой и вырывает свои руки, отступив на шаг назад. Его глаза гневно сверкают. Ого! Мне становится интересно так, что даже злость проходит: показываешь зубки? Ну, давай.
- Что мне от тебя надо?! Мне?! Мне ничего от тебя не надо! Отпусти меня! Зачем я тебе нужен!? – он кричит, лицо перекашивается от ярости.
Чуть наклоняю голову: он очень мил, когда сердится и на щеках появляется легкий румянец. Антон и, правда, красив. Хорошо, что я выбрал именно его.
Мальчик продолжает кричать, а я просто сажусь обратно на кровать, закидываю ногу на ногу и скрещиваю пальцы, положа руки на колени. Видимо мой вид его раздражает, еще больше выводя из себя. Кому рассказать: жертва орет на своего мучителя - мне кто-нибудь поверит?
- Ты похитил меня, привез сюда - это противозаконно! Я несовершеннолетний! Ты хотел меня изнасиловать! Ты избил меня! Что тебе еще нужно?! Зачем, зачем я тебе??? – он начинает повторяться, - У моей семьи нет денег, если ты надеешься получить за меня выкуп. Я не понимаю!
Антон, исчерпав все свои вопросы, тяжело опускается на кровать и снова приваливается плечом к спинке. Голос становится тише, гнев в глазах постепенно гаснет, уступая место усталости:
- Отпусти меня. Пожалуйста. Меня ищут, моя мама больна, - у него вырывается вздох, - Нам нечего тебе предложить.
И мальчик, не удержавшись, всхлипывает, вытирая нос тыльной стороной ладони.
- Прекрати.
- Что? – он смотрит мне в глаза.
- Прекрати реветь.
Антон с силой сжимает зубы так, что на скулах начинают ходить желваки. Я беру с кровати кулек с конфетами и кладу мальчику на колени. Достаю одну конфету, разворачиваю и буквально сую ему ее в рот. Бумажка крохотным шариком отлетает в сторону. Звереныш некоторое время не двигается, потом его губы приоткрываются, и конфета тут же оказывается внутри.
- Хорошо. Я отпущу тебя.
Антон давится конфетой и начинает кашлять, с трудом сглатывает:
- Ты надо мной издеваешься? – его голос хриплый и срывающийся.
- Нет, - я вытаскиваю из кармана связку ключей, отцепляю маленький ключик – от цепи – и кладу его рядом с мальчиком.
Руки звереныша перестают прижимать свитер, и он пушистой копной опадает на кулек с конфетами. Антон неуверенно тянется к ключу, словно ожидая, что я в любую секунду выхвачу заветную вещицу, обманув. Но я сижу не двигаясь.
Неужели ты думаешь, что я так просто от тебя откажусь? Спорить с тобой, ругаться... Зачем? Ты же сам не захочешь уходить: ты сам вернешь мне этот ключ, а я даже сниму с тебя цепь. Такая «свобода» будет еще мучительней. Не правда ли?
Антон подтягивает к себе ногу с металлическим обручем на щиколотке. Свитер и кулек с конфетами соскальзывают на пол, но он этого не видит, примериваясь к замочной скважине. Вставляет ключик.
- Однако перед тем как ты откроешь замок, я скажу тебе одну вещь.
Мальчик замирает, не поднимая головы, но я вижу, как напрягаются его мышцы. Слабая дрожь пробегает по рукам и ключ чуть не выскальзывает из тонких пальчиков. Антон молчит, и я продолжаю, вставая с кровати:
- Твоя мать больна: сердце. Это значит дорогостоящие лекарства... Все верно? – жаль, что я еще несколько дней не увижу отчета Аркадия: мне приходится опираться на то, что когда-то сказал сам Антон, но я думаю, что этого вполне достаточно.
Он бы не стал упоминать о болезни, если бы там было что-то несерьезное.
Звереныш кивает, продолжая смотреть в пол. Хорошо.
– Я могу помочь ей: ее поместят в хорошую клинику, сделают все, что нужно, - мальчик, наконец, поднимает голову и внимательно смотрит на меня снизу вверх.
Глаза… Боже, какие у него сейчас глаза!
- Ты это сделаешь?
- Да. Я позабочусь о ней. В обмен на твое присутствие рядом со мной, - я наклоняюсь к Антону так, что чувствую его дыхание.
Он не отшатывается, а только закусывает нижнюю губу.
– Ты будешь со мной, и не будешь пытаться сбежать: будешь делать только то, что я захочу.
Карие глаза становятся черными, и столько всего отражается в них за несколько секунд. Наверное, так смотрят загнанные в угол животные, просчитывая все возможные варианты для бегства, и понимая, что это уже невозможно. Но… надежда умирает последней?
Тысячи слов, может быть побои – ничто по сравнению с сыновним долгом, верно, мой хороший? Ты уже сдался: я вижу это. Не можешь поверить в то, что я требую от тебя?
- Но ты можешь сейчас открыть замок и уйти. Я не буду тебя удерживать, - в моих устах это звучит как издевка.
Отстраняюсь, давая ему время подумать.
Антон медленно вынимает ключ из замка и стискивает его так, что пальцы белеют. Это должно быть больно: его пострадавшие руки… Только мальчик этого, похоже, не замечает: столько всего сейчас происходит у него внутри, что я, если честно, просто поражаюсь молчанию и относительному спокойствию этого маленького существа.
- Если я уйду, то ничего не будет для мамы, да?
- Да.
- А если я пообещаю, что буду приходить к тебе? Я сделаю все, что ты захочешь, а? – он торгуется?
Пытается найти хоть какую-нибудь лазейку для себя. Я ухмыляюсь, и Антон бледнеет, угадывая мой ответ. По щеке катится одинокая слезинка, он ее неловко смаргивает и поспешно вытирает перебинтованной ладошкой.
- Я назвал свои условия.
Антон встает, медленно подходит ко мне. Такой тоненький, хрупкий. Такой упертый.
Ну, же? Сделай последний шаг: признай за мной право делать с твоей жизнью все, что вздумается.
Некоторое время Антон стоит неподвижно, а потом протягивает ко мне сжатый кулачок. Лицо похоже на застывшую восковую маску: звереныш осознает, что сейчас я ни к чему его не принуждаю, что он добровольно, сам подписывается под моими словами.
Пальцы, дрожа, разжимаются, и ключ падает на пол - последний жест гордости… или упрямства? Или ненависти... Тихо и четко мальчик произносит два слова, не смотря на меня:
- Я согласен.
Я наклоняюсь за ключом: он блестящей искоркой лежит около носка кроссовка Антона. Поднимаю лицо: мальчик возвышается надо мной, руки безвольно опущены и глаза подозрительно блестят. Я беру ключ, открываю замок на обруче, отшвыриваю в сторону. Цепь звенит, перекатываясь по полу: теперь он свободен от ненавистной железки.
Что ты мне скажешь теперь? Видишь, я тебе доверяю - тебе и твоему слову - я хочу, чтобы ты был несколько больше, чем раб. Пусть ты будешь мне подчиняться и от меня зависеть, только… только я хочу, чтобы ты это выбрал сам. Я хочу, чтобы ты был мне за все благодарен, за все, что я для тебя сделаю.
Я поднимаюсь, стряхивая с рук невидимые пылинки.
Как мне теперь тебя называть, звереныш? Ты – мой, сейчас уже окончательно мой. Мой мальчик…
Я не знаю, что произошло, но именно сейчас, в этот момент мое сердце гулко ударилось о ребра. Что будет, если я протяну руку и поглажу его? Что будет, если он поднимет голову и улыбнется? Господи, до чего же странно иметь власть, иметь большие деньги, иметь любовников и ждать, пусть даже слабой, робкой, улыбки какого-то четырнадцатилетнего мальчишки. Это же неправильно? Так быть не должно.
Мои мысли как-то путаются и я уже почти поднимаю руку, чтобы коснуться его волос, передать нахлынувшую нежность, как мальчик тихо произносит:
- Я согласен остаться, я согласен тебя слушаться, - он слегка качает головой, отвечая на какой-то свой вопрос, так и не заданный мне, и добавляет, - но в разумных пределах. Ты, конечно, можешь заставить меня делать все, что угодно: ты сильнее, и я вряд ли смогу тебе помешать, но не надейся, что я буду хорошо к тебе относиться.
Взгляд карих глаз из-под русой челки обжигает. Я сжимаю руку в кулак, отчетливо понимая, что уже не коснусь его. По крайней мере, не так, как хотел.
- Не знаю, что ты от меня хочешь, но я буду тебя ненавидеть так сильно, как только смогу, - он вздергивает подбородок вверх.
Наверное, Антон ждет моей реакции: ему ответят словами или ударят? Только я молчу и не двигаюсь. Я удивлен.
Когда мальчик продолжает, я окончательно теряюсь:
– И так же сильно я буду тебе благодарен. За мою маму…
Я могу быть жестоким, заставить его унижаться – проще некуда, но меня смущает одно: звереныш сейчас говорит со мной не как ребенок, а как взрослый. Не может же мальчик его возраста считаться взрослым? И я чувствую неожиданное уважение к этому маленькому человечку. Хм, а я-то думал, что у меня будет домашнее животное, готовое на все, подчиняющееся инстинкту, тому, что связывает его с матерью. Теперь я вижу - это не так: Антон ставит меня перед фактом, что чего бы я ни хотел от него, я этого не получу. Пусть будет растоптана его гордость или изранено тело: он оставит себе самое главное, то, что как только сейчас понимаю, я хотел от него больше всего – душу.
Может из-за недавнего приступа, может еще почему-то (мне сейчас сложно трезво оценивать ситуацию), я не хочу наказывать его за своеволие. Пусть это будет последним разговором на равных. Хотя (я усмехаюсь про себя), я же знаю, что этот чертенок будет бороться и дальше. Так даже лучше. Не кукла. Не раб. Звереныш…
- Я могу передать маме записку: сказать, что со мной все в порядке? – как выражение этих глаз может так быстро изменяться?
От растерянности или жестких металлических искорок до какой-то невероятной теплоты. Адресованной не мне. Черт! Почему это должно меня задевать? Нет, вопрос даже не в этом: почему это меня задевает?
- Нет.
Мальчик молчит, а потом идет к своей кровати, подбирая на ходу с пола свитер, снова прижимает его к своей груди. И забирается на кровать с ногами... В кроссовках! Вот бестолочь… Это как-то равнодушно проносится в моей голове. Я же именно из-за этого его наказал! Вздыхаю: воспитывать придется долго. Только разве я куда-то спешу? Нет. И Антон тоже никуда теперь не спешит.
- Позаботься о ней.
- Позабочусь. Сними кроссовки.
- Я не могу, - голосок аж звенит, - у меня руки болят.
- Ключ ты смог взять.
- А шнурки развязать не смогу, - вот ведь упрямый, - Если хочешь, чтобы я был без кроссовок, тебе придется снять их с меня.
Антон свешивает ноги с кровати и приподнимает их так, что подошвы кроссовок направлены в мою сторону.
От такой наглости позволяю себе громко рассмеяться: я его все же недооценил.
- Не забывайся.
- Я не смогу снять их.
Кажется нелепым, что я буду снимать с него обувь, но, возможно, он и правда сейчас не сможет это сделать. Ладно, один раз можно. Ничего страшного не случится.
Я сажусь на корточки перед зверенышем и начинаю расшнуровывать его кроссовки. Мальчик не двигается и смотрит на меня, криво улыбаясь. Боже ты мой, только вот этого мне сейчас не хватало!
- Откроешь рот - получишь кроссовкой, - сообщаю я будничным голосом.
Улыбка пропадает, но выражение в его глазах остается прежним. Вот же паршивец!
- Перестань.
- Что?
- Ничего. Так смотреть на меня.
- Смотрю, как могу.
- Антон, – я в первый раз называю его по имени.
Он подбирает под себя разутые ноги, смешно сгибает и разгибает пальчики, а после вопросительно приподнимает бровь.
Я отбрасываю кроссовки в сторону и даю зверенышу подзатыльник: мне не нравится, когда надо мною смеются. Тем более это не позволительно ему.
Голова мальчишки дергается от удара и меня одаривают еще одним выразительным взглядом. Антон поднимает руку, касаясь ушибленного места. Когда он опускает ладонь, то на его пальцах остается несколько пятнышек от крови.
Ох, я совсем забыл! Я же пряжкой от ремня разбил ему голову.
- Дай посмотрю, - черт бы меня побрал с моими телячьими нежностями!
- Не надо! – в голосе звереныша опять звенят высокие нотки, - Не прикасайся ко мне!
С силой тяну его за челку вниз, наклоняя голову так, чтобы было удобнее рассмотреть: несколько ранок от моего подзатыльника закровоточило. Переживет.
Отпускаю его волосы. Антон отползает в угол кровати, облокачиваясь плечом о ее спинку. Хорошо. Пусть думает в одиночестве над своим поведением. Вот только…
- Я привез тебе учебники. Тут должен быть полный школьный курс для восьмого класса. Если чего-то не хватает, скажи и я куплю.
- Зачем мне учебники, если я не хожу в школу?
- Ты не ходишь в школу, но продолжаешь учиться, - все нужно объяснять?
- Ни фига!
- Помнишь, ты обещал меня слушаться?
- В пределах разумного.
- Считаешь учебу, чем-то из ряда вон выходящим?
- Я считаю все это глупым: ты запер меня в четырех стенах, так зачем мне учиться? Или ты собираешься меня отпустить? – звереныш даже прищуривается, от чего его мордашка приобретает поистине лисье выражение.
Так. Началось.
- Я тебя и не держу: вон дверь, можешь проваливать.
Антон вздрагивает. Потом вздыхает и пальцы начинают нервно перебирать шерстяную ткань свитера.
Уже сожалеешь о сказанном? Хм, быстро же.
- Ты прекрасно знаешь, что я не могу уйти. Ты обещал, тоже обещал, что поможешь маме!
- Помогу.
- Блин, ну, почему я еще и учиться должен?! Тебе, что мало меня лупить и унижать? – в голосе слышится негодование, и я невольно задумываюсь над тем, что для него лучше быть избитым, чем засесть за учебник.
Интересно, чем учителя вызывают такую не любовь к школе? Это же изначально призвано быть нужным и притягательным – познавать нечто новое. Или это Антон такой лентяй? Ладно, не мои, в общем-то, проблемы…
- Каждый должен учиться, тем более я не собираюсь держать тебя здесь вечно и через несколько дней заберу отсюда.
Глаза мальчика загораются. Радуешься, звереныш?
Он весь подается вперед:
- Заберешь? Правда? А куда?
- В свою квартиру. Я сейчас уеду, вернусь дня через три, и ты должен будешь мне рассказать все, что выучил. С того момента, на котором ты остановился, когда ходил в школу. Это ясно?
- Ясно, - хмуро отвечает Антон, - А если я что-то не пойму?
- А ты постарайся понять! Может потом я найму тебе репетитора, - а почему бы и нет: в школу он точно больше не пойдет, один осилить весь курс не сможет, а я слабо во всем этом разбираюсь - только на дилетантском уровне. Почему бы и, правда, не нанять ему репетитора?
Звереныш внимательно смотрит на меня:
- Это значит, что я пробуду с тобой долго. Да? Насколько долго? – «когда мне можно будет уйти» - слышу я.
- Я не обязан перед тобой отчитываться. Все, - я разворачиваюсь, чтобы уйти.
И так много сказал из того, что вовсе не собирался говорить.
Взгляд скользит по бардаку в комнате. Доставая ключи, тихо произношу:
- Чтобы к моему приезду все было убрано и больше такого не повторялось. Ты меня понял, Антон?
Молчание.
- Ты меня понял? – поворачиваюсь к нему.
- Я кивнул.
- Я стоял к тебе спиной и не мог этого видеть.
- Разговаривать, повернувшись спиной к человеку, неприлично.
Да, никто и не обещал мне легкой жизни в компании этого мальчишки. Он думает, что уел меня, да? Нет, мой дорогой, последнее слово всегда будет оставаться за мной.
- Это если разговаривать с человеком, - его щеки вспыхивают, в глазах снова появляются злые искорки.
Так похож на задиристого воробышка.
- Что ты хочешь сказать?! Что я не человек?!
Открываю дверь, перешагиваю через порог и перед тем, как закрыть мальчика, отвечаю:
- Нет. Ты – моя игрушка.
…- Почти двенадцать часов, Егор! – голос Ильи какой-то слишком бодрый для поздней ночи и в нем слышатся, чуть ли не обвиняющие нотки. Похоже, рыжий не ложился спать.
По квартире распространяются какие-то вкусные запахи и на полу за Ильей, я вижу, валяющийся фартук. Словно рыжий, услышав звук открывающейся двери, сорвал его с себя и отбросил в сторону. Он что готовил? В такое время?
На его реплику мне хочется только пожать плечами: я предупреждал, что могу вернуться поздно. Да и что за претензии: я взрослый человек, в конце концов. И я – свободен.
Я, не спеша, разуваюсь в темной прихожей - включать свет категорически не хочется - и одариваю рыжего выразительным взглядом.
Илья стоит в дверях моей комнаты, сложив руки на груди и плевать он хотел на мои взгляды. На голове снова этот дурацкий розовый ободок.
- Снял бы что ли, - киваю, надеясь, что он поймет, о чем я, но мою реплику игнорируют.
Тогда я прохожу мимо, чуть задевая рыжего плечом, но Илья ловит мою руку, разворачивая к себе:
- Я тебе звонил. Почему ты не брал «трубу»?
- Правда? – я удивленно достаю сотовый, нажимаю на кнопку, смотрю на вспыхнувший экранчик: действительно пять пропущенных звонков. Совершенно не слышал. – Что-то случилось?
Илья не отвечает. Мягко освобождаюсь от его рук и проскальзываю в свою комнату, в яркий свет. Невольно морщусь: я предпочитаю бра.
- Выключи верхний свет, - разворачиваюсь к своему другу и вижу, как удивленно расширяются его глаза.
- Егор, что с тобой? – Илья оказывается рядом, хватает меня за плечи, и его взгляд устремлен куда-то мне в грудь. Не понимаю о чем он. – Егор, ты что подрался? Ты ранен?
Разноцветные глаза с некоторым страхом смотрят на меня в упор:
- Да не молчи же ты!
Опускаю глаза: что его так напугало? И тут до меня доходит: мой свитер весь в крови звереныша. Бурые засохшие пятна уродливо покрывают шерстяную ткань: я испачкался, когда прижимал его к себе, а потом совсем забыл про это. Умывшись и сполоснув от крови руки, я даже и не подумал, что моя одежда испачкана.
Черт, теперь вопросов не оберешься. Я досадливо морщусь и стаскиваю с себя свитер. Поспешно, слишком поспешно, чем я бы хотел. Просто избавиться от грязной тряпки, только чтобы Илья перестал смотреть на меня такими глазами. Но что это изменит - он уже все видел. Надо бы унести в ванну всю эту грязь.
- Ты мне объяснишь?
- А нечего объяснять, Илья. Погаси верхний свет, пожалуйста, я бра включу, - смотрю ему в глаза.
Илья медленно разворачивается и идет к выключателю. Раздается тихий щелчок и яркий раздражающий меня свет гаснет, вместо него зажигается мягкий огонек настенного бра. Я даже вздыхаю с облегчением.
- Какого-то человека сбила машина: он на красный переходил. Я остановился и помог. Вот что бывает, если нарушаешь правила дорожного движения.
Господи, что я несу, а? Мне почти противно, но, к сожалению, ничего больше я выдумать не смог. Главное смотреть на рыжего поувереннее.
Но Илья недовольно кривится:
- Хватит врать! Я не полный придурок, чтобы поверить в это! – он тянется к моему лицу, ласково проводит ладонью по щеке и уже более мягким голосом повторяет свой вопрос, - Что случилось, Егор?
- Я уже сказал и мне нечего добавить, - знаю, что обидится, но что я могу ему сказать?
Что я избил мальчика? Нет уж, пусть лучше дуется. Все равно он это долго делать не умеет. Вопрос в другом: как сообщить ему, что мы будем теперь жить втроем? Хотя, что я волнуюсь: квартира моя и то, что думает по этому поводу Илья, не должно меня беспокоить. Определенно. И потом Илья – всего лишь гость. Вздыхаю: кого я пытаюсь обмануть? Блин, ну, ладно, он не просто гость, но я же с ним не встречаюсь: мы просто спим вместе! До Нового Года. Потом он уедет.
Я начинаю раздражаться: в последнее время ход мыслей все больше утомляет.
Из раздумий меня выводит голос Ильи:
- Ну, как хочешь, - он обидчиво поджимает губы и садится на мою кровать.
Пожимаю плечами и, выходя из комнаты, я сообщаю ему новость:
- Кстати, через несколько дней здесь будет жить еще один человек. Я очень надеюсь, что вы поладите.
Что-то громыхает за моей спиной, раздается шлепанье босых ног по паркету. Рыжий догоняет меня около ванной комнаты и пытается протиснуться одновременно со мной в узкий дверной проем. Задетая им дверь громко ударяется о стену. Вижу, что он уже забыл и об испачканном свитере, и о плохом настроении. Потирая плечо, Илья интересуется, удивленно приподняв брови:
- Кааак?! – глаза блестят, на губах какая-то идиотская улыбка.
Но краешек рта немного дергается вниз. Или мне это показалось?
Не удерживаюсь от того, чтобы передразнить его, в тон отвечая:
- Вот тааак.
Открываю корзину для грязного белья и даже замираю: она доверху забита разноцветным бельем. Двумя пальцами подцепляю, лежащую сверху, розовую вязанную маечку. Оборачиваюсь к Илье. У меня даже нет слов, только и могу из себя выдавить:
- Твое?
- А чье же еще?! – с искренним возмущением отвечает он.
Господи, это кошмар. Мне становится не по себе. Медленно опускаю вещицу обратно. Мой свитер ложится сверху. Туда же отправляются и брюки. В полной прострации захлопываю плетеную крышку корзины.
Разворачиваюсь к рыжему. Он выжидающе на меня смотрит.
- Что?
- И кто она? Когда вы познакомились? Ты ничего не говорил, - Илья улыбается.
- А почему ты думаешь, что это она? – я искренне не могу понять этого человека: чему он радуется?
- А что нет?
- Нет.
Илья облокачивается о дверной косяк, перекрывая мне дорогу:
- Тебе мало меня? – теперь его улыбка пропадает и нечто странное мелькает в глазах: не могу понять что, но меня это слегка настораживает.
- Пусти, - я отвожу его руку, чтобы пройти, - Это что – сцена ревности? Ты кое-что не учитываешь: мы – не пара. Ты у меня гостишь. Правда?
- Правда, но я все же думал, что ты… - он прочищает горло и продолжает, - что ты доволен моим обществом. Зачем тебе еще кто-то? Тем более мужчина.
- То есть, ты хочешь сказать, что если бы это была женщина, то ты бы не возражал? - я натягиваю на себя домашнюю одежду.
Раздраженно встряхиваю головой, пытаясь отбросить упавшие на глаза прядки. У меня это не получается и я завожу непослушные волосы за уши.
- Да, именно это я и хочу сказать.
- Это бред, Илья. У нас есть что-нибудь перекусить или закажем еду из ресторана? – попытка изменить тему. Тщетная…
- Не заговаривай мне зубы: у нас есть, что поесть. Кто он?
Мне все это резко надоедает. Я подхожу к рыжему ревнивцу вплотную:
- Илья, кто бы он ни был, он будет жить тут. Если тебя что-то не устраивает, то ты можешь уйти. Входная дверь справа по коридору. Провожать надо или сам найдешь?
В сером и голубом глазах вспыхивают опасные искорки. Тут же гаснут. Рыжий запрокидывает голову и смеется. Почему его смех мне кажется слегка напряженным?
- Егор, ну ты что? – он наклоняется ко мне и легко целует в губы, - Меня все устраивает. Я просто спросил. Только и всего. Ты волен приводить кого угодно, это же твой дом. Значит, будем жить втроем. Я не против.
Илья берет меня за руку и тащит на кухню. Усаживает и начинает суетиться, ставя разные тарелочки с едой на стол.
Я недоверчиво смотрю на него: ревность закончилась? Дошло? Хм…
Он ловит мой взгляд и снова начинает смеяться:
- Не гипнотизируй меня. Все нормально.
- Хорошо, - я принимаюсь за еду.
Илья как-то странно смотрит, словно ждет, что я скажу что-нибудь еще, а потом, так и не дождавшись, направляется к выходу из кухни.
- А ты разве не посидишь со мной? – он никогда раньше не оставлял меня одного во время ужина.
- Нет, прости, - очаровательная улыбка может обмануть кого угодно, но только не меня: что-то изменилось, я же вижу, - Я устал за день: пойду, пожалуй, прилягу.
Он выходит. Мне остается только покачать головой и продолжить свой поздний ужин.
Когда я захожу в комнату, Илья уже спит, завернувшись в единственное одеяло и отвернувшись к стене. Я присаживаюсь на край кровати. Похоже, сегодня мне придется спать под пледом. Он все-таки обиделся.
Какой-то тихий шорох заставляет меня повернуться к спящему рыжему. Звук повторяется. Я, осторожно перегнувшись через Илью, вижу выглядывающую из-под одеяла руку с зажатым в ней сотовым. Свет от мобильника освещает расстроенное лицо. «Получено одно сообщение».
Тихонечко, чтобы не разбудить, вытаскиваю телефон из ладошки Ильи и некоторое время смотрю на погасший экран, а потом не удерживаюсь и…
«Не переживай, вы помиритесь: ты же его полночи ждал и, кроме того, он должен оценить твой новый рецепт».
Медленно откладываю телефон на прикроватную тумбочку. Он волновался что ли? Видимо да, если поделился этим с посторонним человеком. И … новый рецепт? Мне вдруг становится стыдно: я даже не заметил, что рыжий приготовил что-то новенькое.
Протягиваю руку и слегка касаюсь лохматых рыжих волос: «Прости». Илья ворочается и вздыхает во сне. А я иду за пледом…