Форум сайта "Мир Эсси Эрганы"

ФОРМУЛА ЛЮБВИ

Eight days a week
I love you love you love you
Eight days a week
Is not enough to show I care
(The Beatles – «Eight Days a Week»)

Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень – на руку твою: ибо крепка как смерть любовь.
(Песнь Песен царя Соломона – глава 8, стих 6)

1. Основа

Все зелья готовятся одинаково, есть одна универсальная формула: сначала берется жидкая основа, и в нее нужно добавить семь компонентов – по одному на каждое чувство, один для духа, один для рассудка.

Все с чего-то начинается, но если спросить Гарри, когда он влюбился в Боба, то вряд ли удастся услышать внятный ответ.
И, действительно – когда? Может быть – еще будучи мальчишкой, может быть – только в тот момент, когда впервые обнял, придерживая за плечо, по пути из морга, или где-то посередине между этими двумя крайними сроками. В конце концов, лицензия частного детектива – еще не гарантия успеха в поиске первопричин или истоков, и одно дело замечать за собой слишком частые прикосновения к человеку, которого считаешь лучшим другом, и совсем другое – проснуться однажды, и понять, что хочешь с ним секса.

2. Зрение

Оказывается, сложно привыкнуть к тому, что тот, кого по-прежнему считаешь бестелесным духом, снимает с полок твои книги, носит твою одежду, съедает на обед то, что ты оставил себе на ужин, и слушает по радио пятичасовые постановки из серии «классика двадцатого века»: Ремарк, Кафка, и наудивление слезливые рассказы Бредбери.
К смене жалоб и упреков тоже непросто – если раньше Боб страдал от собственной нематериальности, то теперь его мучают головные боли и неспособность ходить сквозь стены. И он успевает соскучиться, если остается один дольше, чем на четыре часа.
Вечера он предпочитает проводить сидя на диване, чаще всего – с книгой, реже – с одним из старых газетных номеров. Шанс застать его, вернувшись домой, именно там – один к двум или чуть больше.

В четверг, без пятнадцати семь, он сидит на своем обычном месте, и держит на коленях обтрепанный томик Дина Кунца.
– Как твоя мигрень? – спрашивает Гарри, вместо приветствия.
Боб вскидывает голову – и тут же чуть закусывает губу, вероятно оттого, что чересчур резкое движение вызвало новый приступ боли:
– Она меня больше не беспокоит. Кажется, появилась проблема куда серьезнее. – В поношенном черном свитере, севшем при неудачной стирке, в кое-как залатанных джинсах, порванных в какой-то погоне, и бордовом шейном платке – должно быть, забытым одной из оставшихся на ночь девиц – он напоминает не то постаревшего хиппи, не то европейского уличного художника, вроде тех, что часами сидят посреди мостовой, снова и снова изображая главную достопримечательность своего квартала. – Я теряю память. Не могу вспомнить рецепты простейших зелий, и основные алхимические шифры, не говоря уж о заклинаниях и…
Гарри, поборов желание напомнить – «ты уже говорил мне об этом вчера» – садится на диван, и внимательно смотрит Бобу в лицо: синяк на подбородке почти исчез, но на лбу появилась новая ссадина – вероятно, после попытки пройти сквозь лабораторную дверь.
– Может, это из-за того, что ты постоянно бьешься обо что-нибудь головой?
– Если бы с тобой начало происходить что-нибудь подобное, я бы не счел это забавным.
«Спорный вопрос» – думает Гарри, но вслух произносит:
– Не страдай. Может быть, это временное.
Он хочет добавить что-нибудь утешительное, но в голову, как назло, не приходит ничего подходящего. Именно в этот момент Боб обнимает его – не так как обычно, по-дружески, за плечи – а за талию, притягивает к себе, и целует. Так уверенно, как будто не в первый раз.
Гарри смотрит ему в глаза, прерывает поцелуй, и слышит что-то вроде ответа прежде, чем успевает задать вопрос:
– Не помню, делал ли я что-нибудь подобное вчера.
Не солгать – невозможно:
– Делал.

3. Слух

Впервые они проводят ночь в одной кровати спустя почти два месяца после первого поцелуя и первого секса – Гарри в тот момент еще хочется верить в то, что, несмотря на перемены в деталях, отношения их остались скорее дружескими, чем любовными, но Боб придерживается другой точки зрения. Хотя, может быть, ему просто не нравится спать на диване.
Так или иначе, однажды ночью он отказывается уходить, и засыпает, положив руку Гарри на плечо, по привычке не сняв ни колец, ни браслетов, хотя в них и нет больше никакой магической силы. Удивительно, насколько непристойно выглядит мужчина, одетый в одни старинные украшения. И еще – у него, оказывается, очень красивые ноги, так и хочется сказать: «ножки» – хоть и сильные, но изящные.
Во время приступов бессонницы – поздней осенью и ранней зимой они случаются часто – Гарри кладет на него голову, слушает: вдохи и выдохи, сердцебиение, урчание желудка. Прижавшись ухом к шее Боба, можно отчетливо, будто в собственном горле, услышать резковатый звук, с которым тот сглатывает слюну, чем-то неуловимо напоминающий скрежет пружины старых часов.
Человек, заживо выпотрошивший, если верить легенде, тринадцать девиц, просто не может спать так спокойно и тихо – без нервных всхлипов или приступов лунатизма, и даже почти не храпя.

Правда, однажды ночью Гарри просыпается от того, что Боб бормочет, уткнувшись ему в затылок:
– Виннифред… Виннифред, пожалуйста, – и, чуть громче: – пожалуйста, не уходи.
В одной из тех радиопостановок по Ремарку главный герой сказал своей возлюбленной – «ты изменяешь мне с тенью, и ты же еще и плачешь», или что-то в этом духе. Гарри почти удивляется, когда понимает, что ревнует – «лучшего друга к мертвой женщине, какая глупость» – а потом осторожно берет Боба за руку, и, как медвежатник или врач, «слушая» кончиками пальцев пульс, приходит к выводу, что влюблен, и, значит, имеет полное право на ревность.
Наутро в воздухе витает молчаливое и чуть мрачное настроение, и радио, по которому на смену «Восьми дням в неделю» приходит «Не бойся Жнеца», выключается будто само собой.

Это повторяется спустя десять дней – «не уходи, только не уходи», и шумный вздох – а потом еще через три. И больше никогда.

4. Обоняние

Большинство алхимиков отличается обонянием сомелье или собаки, служащей в аэропорту. Правда, обоняние и обонятельная память – отнюдь не одно и то же, и с ней дело обстоит хуже, поэтому привыкнуть к тому, что, от постоянного чужого присутствия, воздух наполняется новым, все равно еще непривычным, запахом куда сложнее, чем к необходимости делиться одеялом, или почти постоянно работающему радио.
Одежда, кажется, даже после стирки, пахнет Бобом – как и постельное белье утром, даже если он встает на два часа раньше и уходит в гостиную или лабораторию. Когда, в середине зимы, он простужается, к его собственному запаху надолго примешивается резкий оттенок микстуры от кашля – потому, что зелья не помогают: наверное, в средневековом Йоркшире были совершенно другие болезни – и всем этим пропитывается тонкая бумага, на которую тот записывает, мелкими печатными буквами, все, что только может вспомнить. Паста в шариковой ручке тоже отдает горечью, но не растительной, а химической.

Боб предпочитает дожидаться Гарри дома, и очень редко выходит наружу, будто никогда об этом и не мечтал. «Внешний мир» пугает, сбивает с толку, оглушает, и вызывает навязчивое желание – в отсутствии возможности исчезнуть в черно-золотистом дыму, и упокоиться в собственном черепе – как можно скорее вернуться домой, и, как прежде, наблюдать за жизнью на улице сквозь окна и дверь. Или продолжать записи, или просто читать, в обществе бесконечно наглого кота, то и дело вскакивающего на колени, или запускающего когти в икры, в плечи, а то и в шею. От кота пахнет пылью, за годы накопившейся под мебелью и дешевым кошачьим кормом – тем, что в ближайшем супермаркете продается под желтой картонной табличкой «+20% бесплатно».
На «брысь!» кот не реагирует, демонстрируя упрямство, превосходящее даже хозяйское.

Иногда от Гарри пахнет чужими духами или одеколоном, сигаретами или трубочным табаком – некоторые запахи легко липнут к одежде, особенно когда закрываешь клиентов собой, или оттаскиваешь кого-нибудь с дороги. Боб делает вид, что не ревнует, а просто, будто ненароком, задает свои обычные вопросы: «эта женщина очень красивая, верно?», «тебе не кажется, этому парню все равно, найдешь ты его жену или нет? Он явно тобой заинтересовался», или просто – «она тебе нравится?». В ответ на эти вопросы лучше всего откровенно отшучиваться, чтобы отрубить возможность к любому неверному пониманию.
В дни хорошего расположения духа, Боб встречает его у порога, сразу целует, иногда – обнимает за шею, иногда накрывает ладонью его член, или сжимает пальцами ягодицы. Интересно, был ли он настолько же таким похотливым и до смерти, или же на темперамент так повлияли несколько веков вынужденного воздержания?
– Наконец-то ты пришел.
– В следующий раз я обязательно заставлю тебя пойти вместе со мной, – Гарри утыкается носом в его волосы – на зависть густые – и делает глубокий вдох.

5. Осязание

Гарри почти абсолютно уверен – все познания Боба о том, что он, как правило, игриво именует «таинством содомии», ведут начало от наблюдений за оргиями средневековых чернокнижников. Кстати, это действительно так.
Все женщины, с которыми Гарри спал – с мужчинами, хотя они нравились ему не меньше, никогда до этого не доходило: то не хватало смелости, то везения, к тому же с женщинами было проще, во всяком случае, с теми, которые не просили носить их на руках – были наощупь или угловатыми и твердыми, или вязковато-мягкими, точно сделанными из непропеченного теста. Все, кроме Бьянки, которая была какой-то другой, совершенно особенной, но какой именно – ему запомнить не удалось.
А Боб – совсем другое дело. Он не слишком жесткий, и не то, чтоб мускулистый, но упругий. И упитанный – но не толстый. И тяжелый, так что его никак не удастся поднять на руки, хотя, порой, отчего-то хочется.
Волосы у него на теле – тонкие, и почти такие же мягкие, как на голове. На спине и на пояснице они – как нелипкая тонкая паутина, на ногах – чуть жестче, на груди и животе – редкие и немного длиннее, а в паху еще осталось несколько темных, как и на правой руке, почти у самого локтя.

Гарри переворачивается на спину, и, упираясь коленями в матрас, приподнимает бедра. Он не любит закрывать глаза, когда занимается сексом, поэтому, когда не хочет отвлекаться – хочет чувствовать, а не видеть – просто ложится лицом вниз, и ждет прикосновений: сначала всегда поцелуй в поясницу, а потом чуть смоченный слюной палец ложится между ягодиц. Условный знак – «ты готов?».
Боб всегда двигается чуть ли не неспешно, но очень ритмично, каждый раз почти полностью выходя, а потом снова резко вгоняясь внутрь. И он использует совсем немного смазки.
Его гибкие, сильные пальцы с мягкими подушечками, обхватывают член Гарри, и скользят по нему, ласково – вверх-вниз, сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее, кольцо на мизинце теплеет, и браслет, то и дело, почти болезненно ударяется о мошонку.
Вторая рука стискивает горло – недостаточно грубо, недостаточно властно, и слишком низко, так, что, если бы указательный палец не уперся в кадык, она была бы почти неощутима. К сожалению, Боб совершенно не умеет душить – а Гарри иногда очень нужно что-нибудь в этом роде.
– Укуси меня, а? – он даже не хрипит. – Посильнее.
Зубы – крупные, крепкие, неровные, острые; по ним просто удивительно приятно проводить языком или кончиками пальцев – вонзаются в плечо, а потом – еще раз, уже чуть ближе к шее. Следы останутся надолго.

Это – почти в точности то, что сейчас требуется.

6. Вкус

Боб любит шоколадные конфеты, особенно вишню в коньяке. К остальным видам десерта он практически равнодушен, так что Гарри не вправе называть его сладкоежкой, равно как и утверждать, что он рыдает над каждой прочитанной книгой – на самом деле, даже не над половиной, а «Мрачный жнец» действительно очень грустно заканчивается.
Гарри делает много вещей, на которые не имеет права.
В их отношениях много негласных условностей – нельзя браться за руки, когда это может заметить клиент, Гарри нельзя кусать, когда он сам об этом не просит, а Боба нельзя обнимать сзади, предварительно не предупредив – и, еще, ни в коем случае, нельзя спрашивать у него, в каком возрасте он был казнен, и к какому вернулся, корыстной милостью покойного Морнингвэя. Тем более нельзя намекать ему на то, что он уже немолод – нет, запястья и пальцы действительно чуть-чуть ноют, но это из-за того, что пришлось переписать добрых десять раз зашифрованный текст из той странной книги, что нашлась на месте преступления; а в тот день, когда у них ничего не получилось в постели, все дело, конечно, было в количестве выпитого за обедом вина. Опровергнуть эти утверждения не стоит и пытаться – самое большее, что можно обрести в подобном споре, это смертельную обиду на пару дней.
Еще одно важное правило – по вечерам, позже шести и раньше одиннадцати, они занимаются сексом только лицом к лицу, и сверху всегда Гарри, независимо от того, хочет он этого или нет, и насколько он устал за день. Все его «может быть, я просто лягу, а ты на меня сядешь?» никогда не срабатывают.

Кончает Гарри почти всегда на простынь – женщины слишком часто просили: «вынь», сила привычки велика – и, лишь иногда – на правое бедро Боба, пачкая спермой кожу возле двух маленьких, бледных родинок – но никогда не в него самого, и тот думает: «жаль», но не говорит вслух.
– Сейчас я о тебе позабочусь, – говорит Гарри кошмарно избитую фразу. Потом, с неизменно виноватым видом, чуть отползает, наклоняется, облизывает губы, и, на секунду замерев – он все еще чувствует неловкость, делая это – проводит кончиком языка по члену Боба, машинально поглаживая то округлую коленку, то чуть тонковатую щиколотку.

говорят, что особенно приятный вкус имеет сперма мужчин, которые регулярно едят ананасы и апельсины. Фрукты в Чикаго дороги, а у Гарри опять плохо с деньгами, и весь будущий месяц, скорее всего, придется варить зелья от выпадения волос, чтобы оплатить аренду – так что ему вряд ли удастся в ближайшее время проверить, насколько это утверждение верно.
Вытерев рот тыльной стороной ладони, он опускается на матрас, и закрывает глаза. Определенно, стоит наведаться в ванную, но это немного позже – а сейчас очень хочется просто спокойно полежать, хорошо, что кровать большая, хорошо, что матрас мягкий, и нужно будет еще что-нибудь сделать на ужин, замороженные готовые обеды, кажется, кончились, господи, когда же, наконец, Боб начнет делать по хозяйству что-нибудь еще, кроме катологизации описанных в гримуарах зелий и…

7. Рассудок

Весна, особенно самая середина – пора дел о пропавших мужьях, не то съеденных духами, не то сбежавших с секретаршами, и мрачных размышлений о долгосрочном будущем:
– Проклятый однажды – проклят навеки. В определенном смысле я переживу тебя. Да, скоро я начну стареть, и мое тело, рано или поздно умрет, и, тогда, дух вернется в череп. Что бы ни случилось, я увижу, как ты…
На страницах романов в такой ситуации обычно «затыкают рот поцелуем». Гарри берет Боба за руку, и прижимается губами к костяшкам, а потом – к запястью, и несколько секунд выбирает между «замолчи», «помолчи» и «умолкни». Смерть – вовсе не то, о чем ему сейчас хочется поговорить.
– Хватит. Я все понял.
Гарри достаточно хорошо знает его интонации, манеру держаться, взгляды, чтобы, рано или поздно, понять – «а ведь он солгал мне насчет того, что все забывает. Хотел, чтобы я его пожалел, но, на самом деле, все помнит». «Все» – это не только рецепты и заклинания, охранные знаки и способы создания амулетов, но и красавица Виннифред, которую он не то любил, не то любит до сих пор.

Затянувшиеся неловкие паузы идеально подходят для того, чтобы задавать глупые вопросы:
– Послушай, Боб… Мы же все равно вместе надолго, так? И столько уже лет вдвоем, – Гарри сжимает руку его сильнее, так, что кольцо врезается в пальцы, – почти как супружеская пара. Я хочу знать… если бы я спросил тебя…
Почему-то, все пять заранее придуманных вариантов окончания этого вопроса начинают казаться дурацкими.
– Ты хочешь узнать, согласен ли я, в болезни и здравии, в бедности, – Боб проводит кончиками пальцев по обтрепанному вороту футболки, – и еще большой бедности…
– Да, – Гарри быстро кивает, накрывая и вторую руку Боба своей. – Именно так.
Такой горделивый, высокомерный, отдавший свое сердце женщине, которую делает вид, что забыл, он говорит:
– Я согласен, – подразумевая: «что мне еще остается» и «куда я от тебя денусь».
– Боб, я хочу, чтобы ты сказал это еще раз. Громче.
– Согласен. Только давай все-таки обойдемся без свадьбы и подвенечного платья.
– Я и не имел в виду ничего столь буквального, не подумай. Просто хотелось выяснить, согласился бы ты или нет.
– Значит, я понял все правильно.
А потом:
– Проклятье. Гарри, это ужасно, – шумный вздох, в точности как тот, среди ночи, месяцы назад, – я, кажется, глупею от любви к тебе.

8. Дух

Уже в начале лета становится почти невыносимо жарко, и Боб, похоже, страдает не только от возобновившихся мигреней, но и от невозможности выглядеть в такую погоду элегантно: испарина на лбу, на шее, под нижней губой, пот за ушами, в подмышках, между лопаток; к тому же у кота началась линька, и одежда – также, как мебель и книги – сплошь в рыжей шерсти.
– Лучше бы у тебя был аквариум.
– У меня и был аквариум, помнишь? Там еще сломалась вся система жизнеобеспечения, а потом те рыбки, которые это пережили, умерли от голода.
В такую погоду почти невозможно лежать или сидеть рядом, даже если очень хочется, но иногда просто лень отодвигаться.
– Дрезден, не дыши мне в ухо.
– Как скажешь, – кивает тот, и, подавшись чуть назад, отпускает ненароком намотанную на палец седую прядь, и думает, что надо будет постричь Боба – а то волосы слишком уж отросли, мешают – хорошо бы вызвать парикмахера на дом, и потом все спокойно сжечь, но это только если в ближайшие несколько дней появится хороший клиент, который заплатит авансом – иначе, скорее всего, денег не хватит, так что придется самому. Суметь бы ровно.

Странно: Гарри кажется, что прошлым летом все было в точности так же. И позапрошлым тоже.

Fin.