Форум сайта "Мир Эсси Эрганы"

Есть такие дни, когда кажется, что небо падает. Низкое, провисающее, заставляющее давиться страхом и недоверием. Облако темно-серые, свинцовые, пропитанные горечью, словно перезрелые яблоки, готовые сорваться с тонких ветвей. В такие дни боишься поднимать голову, ловить полными ужаса глазами молчаливую угрозу небес, остро пахнущую корицей.
В такие дни Шульдих сидит у окна, припав к стеклу, прижавшись лбом к полупрозрачному собственному недоотражению, задерживая дыхание. Ему нет дела до жизни, не дела до людей, нет дела ни дол чего, кроме….
Он смотрит на небо, пытаясь прорвать пелену разумом, пытаясь стать птицей – невидимой, огромной, всемирной. Но пока что – вот уже десять лет подряд – дело заканчивается пересоленным, переперченным, кисловатым на вкус дождем. Капли расчерчивают его отражение на стекле, и он словно впервые – который раз – замечает унылые дома, сутулые небоскребы и крохотные точки ничтожеств по имени люди.
Шульдих живет под самой крышей, под небом, под солнцем, под полотнами плохо прокрашенных облаков, под дождем, под мокрым, липким снегом. Он живет на двадцать первом этаже.
Дождь усиливается, превращая окно в уродливую фреску из мелких капель бессильного, нереального прозрачно-серого, мутно-светлого цвета. На подоконнике чахнет кактус.
Шульдих не умеет ждать и смиряться, не умеет верить, не умеет надеяться.
Кроуфорд редко заходит к нему в квартиру; оставляет пакеты с документами и бумагами у порога, письма с заданиями отсылает по почте или просовывает в узкую щель почтового ящика. Кроуфорд брезглив.
Шульдих не ждет звонка в дверь. Он просто смотрит на небо, пытаясь превратиться в птицу.
***
Кроуфорд улыбается, но это – всего лишь склизкая маска на ледяном лице. У него холодные, металлические глаза и надменный, сухой, замороженный рот. В кармане на подкладке пиджака – последний аргумент для каждого, черный, неприятный, блестящий, дорогой.
У Кроуфорда нет снов; две таблетки снотворного ровно в час ночи, запитые стаканом минеральной воды без газа. Идеальный черный пробор, свежие брюки с тщательно выглаженными стрелками, ключи от машины. Холодная душа, холодное сердце, холодный блеск начищенных ботинок.
Иногда Шульдиху кажется, что Кроуфорд пуст, что он – всего лишь сброшенная кем-то оболочка.
***
Тонкая, длинная дорожка коричневого порошка на белой бумаге. Осторожно сворачивая узкую трубочку из листа, наспех вырванного из блокнота, Шульдих втягивает в себя табак. Главное – посильнее вдохнуть, чтобы не попало в горло.
Солнечные блики пляшут по выкрашенным белой краской стенам. Иногда Кроуфорд называет эту квартиру больничной палатой – белый потолок, белые простыни, белые стены, белые подоконники.
Шульдих лежит на кровати, раскрыв глаза, и учится летать.
Облака плывут совсем рядом – только руку протяни, и оторвешь клочок бессвязной расплывчатой ваты. Солнце, как подгоревший ломтик картофеля, стыдливо прячется за горизонт.
Шульдих – расширенные зрачки, растрепанные волосы цвета ржавчины, длинные пальцы и острые коленки.
Когда раздается звонок в дверь, он не в силах подняться, он лежит, закинув руки за голову и лениво просматривая, как старые номера газет со скучными заголовками, мысли ползущих далеко внизу прохожих.
Звонок надрывается.
На седьмой раз все обрывается.
Шульдих отворачивается и, закусив губу, вырисовывает кончиками пальцев тени. Он знает, что это был Кроуфорд. Он знает, зачем он приходил.
И он прекрасно знает, что у него есть запасные ключи от квартиры.
***
Шульдих просто терпит. Он лежит на кровати, и в свете тусклой, престарелой лампы его тело кажется полуночным видением, сонным бредом.
Шульдих знает, что скоро все закончится, осталось еще немного – вцепиться зубами в чужую руку, получить удар по лицу. Он выгибает спину, торопливо разводит ноги, сдерживает спазмы боли в горле и пытается дышать сквозь подушку.
Кроуфорд целует напряженные плечи, и Шульдих вздрагивает от холода этих губ.
Потом – потом уже никто из них не сдерживается, и резкие толчки заставляют сжиматься, цепляться руками за спинку кровати, задыхаться, глотая пот и наслаждение, и в глазах его полыхает небо, продирающееся сквозь ресницы.
На губах у Кроуфорда – соленый привкус удовольствия и некрасивая улыбка победы.
***
Шульдих, прицеливаясь, направляет пистолет, пытаясь нажать на курок – в стену, туда, где нарисован человеческий силуэт. Дождь хлещет по полу через открытое окно, и, кажется, близок потоп всемирный.
Беззвучные не-всхлипы – и пистолет летит на пол, в тонкий слой воды, бесполезный и слабый.
Дорожка на бумаге из белого порошка, длиной от края до края, втянутая до конца сквозь надрывный кашель, рвущийся из груди.
Кроуфорд – темная тень на стене, блеск очков, сигареты Marlboro и колючая улыбка, приходящая почти ежедневно.
***
Горькие поцелуи, стиснутые в глупом, неуместном порыве руки, острые позвонки, вовремя подхваченный ритм, липкие простыни и оборванный, нечаянный стон.
Шульдих растягивает губы в ухмылку, когда Кроуфорд небрежно роняет неуютное слово - "конец".
Он может лежать на кровати целый день, вдыхая еще сохранившийся запах пота, и смотреть на высокую тень на стене, и плавать в воздухе под дождем.
Шульдих не умеет верить, не умеет надеяться, не умеет любить. Он просто смотрит на небо, пытаясь превратиться в птицу. Выходит на балкон, прямо под теплый осенний дождь, и расправляет крылья – вперед, в прошлое.