Отправлено: 21.11.08 22:29. Заголовок: жизнь в зеленом цвете. часть седьмая. слеш, NC-17 Гарри/близнецы Уизли (продолжение 2)

Название: Жизнь в зеленом цвете, часть седьмая
Автор: MarInk
Бета: нет
Пеиринг: Гарри Поттер/Фред Уизли/Джордж Уизли,
Гарри Поттер и др.
Рейтинг: NC-17, слеш
Специальное придупреждение: пренуждение, экзекуция, жестокость, изнасилование, смерть персонажей, ООС.
Жанр: ангст/AU
Содержание: У всякой монеты есть две стороны, не говоря уж о ребре. Такие близкие и не способные когда-нибудь встретиться, не могущие существовать друг без друга, орёл и решка [особо проницательным: да-да, читай не орёл и решка, а Гриффиндор и Слизерин] ВСЕГДА видят мир с разных сторон, но однобокий мир мёртв. Гарри предстоит убедиться в этом на собственной шкуре, посмотрев на мир с той стороны, с какой он не хотел, но на самом деле смотрел всегда...
Разрешение получено.

 Отправлено: 21.11.08 22:41. Заголовок: Глава 13. Надеюсь, ..

Глава 13.

Надеюсь, у тебя найдётся для них подарочек за хорошее поведение?
Ольга Громыко, «Верные враги».

- Завтра Рождество, – Фред составил на тарелке домик из тостов.
- Может, устроить праздник, а? – Джордж окружил строение брата полянкой из стебельков петрушки.
- Праздник? – Гарри, подперев щёку кулаком, рассеянно любовался на архитектурные потуги близнецов. – Почему бы и нет…
- Скажем, нечто вроде бала, – Фред, вдохновлённый наличием благодарной аудитории, вырезал ложкой цилиндрик из апельсинового мармелада и аккуратно пристроил его на домике в качестве трубы.
- Музыку мы обеспечим, – Джордж раскрасил крышу домика ярким острым соусом. – Потанцевать, думаю, все будут рады, а если ещё весельем будем руководить мы, то никто просто не успеет заскучать.
- Не успеет – это очень точно сказано, – под укоризненным взглядом Фреда Гарри стянул мармеладную трубу. Апельсин и острый соус составили очень странное сочетание. – Пусть хоть напряжение сбросят… а то боевой дух начал падать ниже плинтуса.
– Ничего, поднимется, куда денется, – Джордж, увлекшись, украсил петрушечную лужайку абстрактными цветами из взбитых сливок. – Не может – научим, не хочет – заставим!
- Вот только где подарки взять? В Хогсмид или в Лондон не прошвырнёшься… – Гарри совершенно машинально подцепил на палец сливочный цветок и слизнул. – Если только изощриться в Трансфигурации или Чарах…
- Старшие курсы, может, и изощрятся, – Фред последовал примеру Гарри. – А младшим будет совсем тоскливо.
- С Луной им не будет тоскливо, – хмыкнул Гарри. – Но они привыкли получать подарки от родителей, а родителей у трети уже убили, либо они в бегах…
Джордж посмотрел на разграбленную лужайку, взял один из тостов крыши и разрезал его на три части.
- Если родители не годятся… – Джордж откусил от тоста.
- …значит, нужен Санта-Клаус, – Фред услужливо подлил Гарри сока.
- Полагаю, вы думаете о том же, о чём и я? – Гарри отсалютовал кубком ухмыляющимся близнецам и выпил сок залпом. – Тогда начнём…

* * *

- Трансфигурация – мать всех наук! – поучительно провозгласил Джордж, взмахивая палочкой.
- Скажи это МакГонагалл… а-апчхи! Нам обязательно было идти в самую пыльную комнату во всём замке?
- Гарри, это же конспирация! – Фред коснулся губами виска Гарри. – Ты только оцени всю выгоду этой комнаты – здесь нас никто не застанет…
- Потому что нет других дураков, которые полезут в эту пыль, – буркнул Гарри из чувства противоречия и поцеловал Фреда в губы.
- Потому что никто никогда не додумается искать нас именно здесь, когда в нашем распоряжении Выручай-комната и слизеринские подземелья, – Фред взъерошил волосы Гарри.
- Ненавижу конспирацию, – проворчал Гарри.
- Итак! – Джордж демонстративно откашлялся. – Как верные сторонники Трансфигурации, сиречь матери всех наук, мы, дипломированные делатели всего из ничего, превращатели суровых будней в увлекательнейшее приключение, почётные кавалеры Ордена Шалопаев и верховные вожди племени Лоботрясов, начинаем череду Великих Превращений, долженствующих расцветить хогвартское Рождество ярчайшими красками непредсказуемости!
- О Превращениях – это к Фламелю, – Гарри вытянул палочку из ножен. – Кстати, это предложение, которое ты только что выдал, неплохо было бы записать для потомков.
- У тебя есть потомки? – заинтересовался Джордж.
- Насколько я знаю – нет, – фыркнул Гарри. – Но когда-нибудь у кого-нибудь какие-нибудь потомки да будут…
- Запишем, но попозже, – Фред повертел палочку между пальцами. – Гарри, ты добыл список?
- А как же, – Гарри вынул из кармана свиток пергамента и развернул. – Долго распинался, пока МакГонагалл мне его отдала… Заклинала беречь, как зеницу ока.
- Посчитай, сколько всего людей в замке, – попросил Фред. – А мы пока подумаем, что именно сделать.
По ходу подсчитываний Гарри делал пометки на отдельном листе пергамента; конечный результат гласил:
- Младшие курсы, от первого до четвёртого – сто шестьдесят два человека, если не брать в расчёт Кевина. Из них – восемьдесят шесть мальчиков и семьдесят шесть девочек. Старшие курсы, включая Ли и не считая нас с вами – сто двадцать три человека, из них шестьдесят восемь мальчиков и пятьдесят пять девочек. Всякого левого народа из Ордена, включая преподавателей – тридцать шесть человек. Всего народу – триста двадцать один человек. Хм… в крайнем случае, у нас есть хроноворот.
- Хроноворот у нас есть в любом случае, – поправил Фред. – За день мы обязательно кому-нибудь понадобимся, лучше не светить, что мы были всё это время чем-то заняты.
- Ладно… – Гарри отложил список. – Ночью займёмся ёлками, я полагаю… расставим по гостиным и в Большом зале и украсим. А пока нас ждёт Трансфигурация…

- Всё-таки надо было прицепить тебе бороду, как у Дамблдора! И надеть на тебя красное пальто…
- Бороду? Не знал, что у тебя есть такой фетиш… И сам носи красное пальто! Я не гриффиндорец, так что нечего… блин, этот мешок даже на Мобилиарбусе таскать тяжело!..
- А ты думал, в сказку попал? Давай, клади вот сюда… и записки с именами раскладывай…
- Помогай давай, нечего командовать!
- Тихо, вы оба! Разбудите кого-нибудь…
- В три часа ночи? Да все спят давно…
- Себя вспомни во время учёбы – много ты спал?
- Да уж всяко Санта-Клауса в гостиной не караулил. Всё здесь?
- Погоди, ещё десять штук…
- Я начинаю склоняться к позиции Вольдеморта. Он, создав себе имидж злого и противного, не обязан никого поздравлять с Рождеством.
- Ты тоже не обязан.
- Но я это делаю, потому что я хороший. Чуешь?
- Чую, чую… кто-то сидел в этом кресле и разлил какао, а эльфы не успели ещё вычистить ковёр, определённо.
- Да ну тебя…
- Погоди меня посылать, нам ещё две гостиные обойти надо и все преподавательские покои. И к мадам Помфри заглянуть.
- Хочется верить, мы никого из них не разбудим, а то как-то мне не улыбается получить сначала Ступефаем в лоб, а потом объяснять, что хотел поиграть в Санта-Клауса…
- Обижаешь! Если уж мы столько лет морочили голову миссис Норрис, то уж мадам Помфри одурачим и подавно. Кстати, всё хотел спросить – а куда делась миссис Норрис? Филч всё ещё здесь, а кошки нет…
- Э-э…
- А поподробней?
- Может, потом об этом поговорим?
- Эй, я надеюсь, ты её не поджарил и не съел?
- Фу, гадость какая… нет, конечно! Я потом расскажу. Не сейчас.
- Ладно. Ты мешок-то тащи, тащи…
- Как низко я пал, однако… был командиром светлой стороны, стал носильщиком…
- Утешайся тем, что никто из тех, кто найдёт нежданный подарок под ёлкой, не додумается назвать тебя носильщиком…

* * *

- Мерлин, какое блаженство, – Гарри плюхнулся в кресло, вытянув ноющие ноги. – Даже когда листовки разношу по всей Англии – и то не так устаю.
- А ты думал, почему Санта-Клаус один день в году работает, а потом триста шестьдесят четыре – баклуши бьёт? – близнецы устроились на ковре у ног Гарри, прислонившись каждый к пухлому подлокотнику чёрного кожаного кресла.
- Я бы тоже триста шестьдесят четыре дня отдохнул… – Гарри зевнул. – Ой! Ну я идиот… а вам что буду дарить?!
- Лучший наш подарочек – это ты, – близнецы синхронно поцеловали его ладони.
- Сомнительный я подарочек… – протянул Гарри. – Ладно, раз вы не сердитесь, я ещё подумаю… И ещё я не знаю, что дарить Кевину. Ума не приложу, что могло бы ему понравиться.
- От тебя ему понравится всё, что угодно, от дырявого велосипедного колеса до обёртки от шоколадной лягушки.
- Только последняя сволочь подарила бы ему дырявое колесо, – Гарри снял очки и потёр виски. – Он как посмотрит своими серыми глазищами, точь-в-точь как у Седрика – и я начинаю таять, как мороженое.
- Стало быть, ты планируешь подарить обёртку от лягушки?
- Будешь таким злоязыким – сам получишь обёртку, – Гарри коснулся кончиками пальцев мягких прядей на макушке Фреда.
Где-то снаружи занимался серый зимний рассвет. От одной этой мысли Гарри начинал чувствовать себя в несколько раз более сонным, чем раньше; по правде говоря, он охотно проспал бы весь грядущий праздник, не заморачиваясь по поводу подарков или ещё чего-нибудь.
Но оставить без подарка брата Седрика… на это Гарри решительно не был способен, тем паче, что о подарках для всех остальных малышей он уже позаботился.
- Фредди, Джорджи, как вы делали ту игрушку-меня, «Гарри Поттер, идентичный настоящему»?
- Это несложно, надо только немного определённых исходных материалов и фантазии касательно Трансфигурации, – Джордж подавил зевок. – А ты хочешь подарить Кевину себя?
- Я у него и так уже есть, – отмахнулся Гарри. – Вот если бы подарить ему того, кого уже нет…
Близнецы, сменив позы, молча смотрели на Гарри снизу вверх, и у него возникло то нередкое заставлявшее слегка нервничать чувство, что близнецы видят его насквозь, как стеклянного; не то, чтобы ему было неприятно – ведь это были Фред и Джордж, а не кто-нибудь – но порой ему очень хотелось знать, что же они в нём такое видят.
- Ты уверен?
- Я ни в чём не уверен, – признался Гарри. – Мне даже кажется, что разумнее было бы подарить ему что-нибудь нейтральное. Но мне очень хочется подарить ему Седрика.
- А если он тебя неправильно поймёт?..
Гарри беспомощно пожал плечами.
- Я не знаю. Честно, не знаю.
Близнецы поднялись на ноги и одновременно протянули Гарри руки.
- Пойдём. Надо найти где-нибудь бумагу, стекло и кое-какие травы…

* * *

Гарри выныривал из сна медленно, неохотно; тяжёлые веки словно намертво слиплись друг с другом, волосы приклеились ко лбу противной испариной – сон был нехорошим, но Гарри не мог вспомнить, что именно видел. Горячие ладони и звонкий голос не сдавались, настойчиво будили его; и Гарри распахнул глаза.
- Ну наконец-то, я уж думал, ты никогда не проснёшься! – бодро поприветствовал его Кевин. Хрупкая шея выглядывала из полурасстёгнутого ворота мантии, каштановые волосы растрепались. – Счастливого Рождества!
- И тебе того же, – Гарри потянулся и нашарил на тумбочке очки. – Ох, и чего тебе не спится?
- Я бы мог спросить, – ядовито ответствовал Кевин, – чем ты занимался прошлой ночью, если к половине одиннадцатого утра не успел выспаться, но, поскольку близнецы тоже ещё дрыхнут, то я даже не буду интересоваться.
Гарри ощутил, как к щекам приливает жаркая кровь; до сих пор в разговорах с Кевином тема телесной любви затрагивалась крайне редко, поскольку про пестики и тычинки Кевину объяснять не надо было, а для чего-то более подробного он был слишком мал. И таких шуток Гарри от Кевина не слышал ни разу, так что даже не знал теперь, как отреагировать.
- Хорошо же ты обо мне думаешь…
- Очень даже хорошо, – Кевин сел на край кровати, сгорбившись. – Всю ночь напролёт, подумать только!..
- Кевин… – Гарри расстроенно прикусил губу. – Что не так?
- Всё так, – мотнул головой Кевин; по мнению Гарри – чересчур быстро. – Рождество, все веселятся, ёлки-подарки… всё отлично.
- Я не забыл о тебе, – с облегчением сказал Гарри, поняв, в чём дело. – Я просто хотел сам отдать тебе мой подарок.
- У тебя есть для меня подарок? – Кевин был искренне удивлён. – А дядя Амос и тётя Сесилия в прошлый раз забыли, вспомнили о Рождестве через несколько дней, когда на календарь посмотрели…
Гарри мысленно пожелал чете Диггори удариться дурными головами обо что-нибудь твёрдое и излечить тем самым свою забывчивость и обнял Кевина.
- У меня пока нет склероза, – шутка была неловкой, но всё лучше, чем молчать. – Сейчас подарю… Accio коробка!
Яркая коробка из цветной бумаги, перевязанная лентами гриффиндорских цветов, влетела Гарри в руки.
- С Рождеством тебя, – Гарри улыбнулся, глядя, как на щеках Кевина от улыбки появляются ямочки.
Лицо Седрика Гарри трансфигурировал сам; близнецы почти не помнили умершего два года назад хаффлпаффского ловца, а чтобы сделать куклу, надо было чётко представлять себе, что именно хочешь сделать, и не словами – «высокие скулы, римский нос, прямой подбородок» – а цельной картинкой. Но и Гарри, если честно, не мог бы поручиться, что отчётливо помнил лицо Седрика; с сентября лицо старшего Диггори уверенно вытеснялось из памяти лицом младшего – очень похожим, почти точно таким же лицом, только моложе и беззащитней. Седрик вообще, кажется, не ведал, что такое беззащитность; даже мёртвым, поверженным, он не был беспомощен. Кевин же состоял практически из одной только неуверенности и ощущения собственной ненужности… как сам Гарри когда-то. Гарри пытался представить себе Кевина счастливым – по-настоящему счастливым, таким, чтобы в глубине тёмно-серых глаз не таился страх потерять то немногое, что у него было – и не мог.
- Кто это?.. – Кевин внимательно рассматривал игрушку, хмуря лоб.
- Разве не узнаёшь? – рассмеялся Гарри.
- Не узнаю, – неожиданно жёстко сказал Кевин и посмотрел Гарри в глаза. – Это Седрик или я? Между нами, кстати говоря, есть разница…
- Разумеется, есть, – в замешательстве подтвердил Гарри. – Это Седрик, видишь? Вот родинка на виске…
- У Седрика не было родинки на виске, – спокойно сказал Кевин; сжимавшие игрушку пальцы побелели. – У меня есть такая родинка, а у Седрика не было. Я столько смотрел на его колдографии, когда он погиб, что выучил наизусть его всего. У него были волосы короче, чем у меня… и у этой куклы… и никогда не было родинки на виске.
Гарри в замешательстве взглянул на безмятежное красивое лицо куклы. Может ли быть, что внешность Кевина и внешность Седрика окончательно перемешались у него в голове, став чем-то единым, не тем и не другим?
- Правда?
- Правда, – Кевин неловко сунул куклу в карман. – И… я… я не Седрик, чёрт побери!
- Я знаю, что ты не Седрик…
- Нет, не знаешь! – Кевин вскочил с кровати. – Ты даже не можешь различить наши лица! Ты Фреда и Джорджа различаешь запросто, а меня и Седрика не можешь! И ты вечно о нём думаешь, когда со мной разговариваешь!..
- А о ком мне думать? – возразил Гарри резче, чем собирался. – О Вольдеморте, что ли?
- А как насчёт меня, а? – глаза Кевина сузились. – И ведь ни с кем из первокурсников ты не сошёлся так, как со мной… потому что никто из них не похож на Седрика, как я!
- Если на то пошло, ты первым со мной заговорил и первым протянул руку! – вырвалось у Гарри прежде, чем он осознал, кому и что говорит.
Кевин отшатнулся, словно Гарри дал ему пощёчину.
- Хотя я в любом случае захотел бы узнать тебя поближе, ты ведь так похож на Седрика, – только ляпнув это, Гарри немедленно осознал, что сделал только хуже. Почему, ну почему как раз тогда, когда не надо, язык у него быстрей мозгов?..
- Я. Не. Хочу. Быть. Для. Тебя. Памятью. О. Седрике, – отчеканил Кевин медленно, тяжело роняя каждое слово – как капли крови. – Не хочу, слышишь?!!!
- Ты не… – начал Гарри, но замолк, когда дверь спальни громогласно хлопнула.
Повисшая в спальне тишина была неодобрительной; создавалось впечатление, что сам замок высказывает Гарри, как по-идиотски последний себя повёл.
- Я кретин, – пробормотал Гарри, утыкаясь лицом в ладони. – Я просто король кретинов всего мира.
Хотелось побиться головой об стенку; и Гарри, верно, побился бы, если бы это могло хоть что-нибудь изменить.

* * *

«21.11.
Ровно в девять Поттер уже был в условленном месте. Переминался с ноги на ногу, нервно водил кончиком языка по пересохшим губам, комкал в руках мантию-невидимку.
- Привет, – улыбается. Слегка неуверенно, но видно, что он мне… рад?
- Привет, – отвечаю насторожённо.
- Пойдём, – Поттер настойчиво тянет меня за собой, обхватив моё запястье своими горячими пальцами. – Здесь не поговорить, здесь люди ходят… пойдём, я знаю спокойное местечко.
Я послушно иду следом, думая о том, что только идиот может вот так вот – как баран! – тащиться следом за тем, с кем враждовал пять лет. Палочку достать, что ли? Обидится, что не доверяю… значит, я доверяю? Больше того, я ещё и не хочу его обидеть?..
- Вот, – Поттер захлопывает дверь неприметной комнаты за каким-то полустёртым портретом. – Об этой комнате кроме меня знают только, Сириус, Ремус и Питер, но они не будут меня здесь искать.
- Почему ты так уверен, что не будут? – я присаживаюсь на сломанную парту, которых здесь множество. Ох и пыли же тут… как бы не расчихаться посреди разговора.
Поттер краснеет, как маков цвет. Я выжидательно приподнимаю бровь.
- Обычно сюда ходит Сириус, если хочет развлечься с девушкой, – вызывающе заявляет Поттер, решив, видимо, что не царское это дело – краснеть перед какими-то слизеринцами. – А сегодня, я знаю, он не собирался никого клеить. А я никогда сюда не хожу, потому что…
- Потому что без памяти влюблён в Лили Эванс, а она тебе не даёт, – киваю понимающе.
И зачем я нарочно топчусь по его самым больным мозолям?..
Поттер бледнеет, потом снова краснеет; сжимает и разжимает кулаки и, в конце концов, прикрывает глаза и глубоко вздыхает.
- Послушай, не надо… затевать драку. Я хотел поговорить, а не ругаться.
Ладно. Сижу, внимательно молчу.
- Вот, – не ожидавший такой покладистости Поттер несколько сбивается с мысли. – Поэтому мы можем здесь поговорить спокойно… если, конечно, оба этого хотим.
Его карие глаза требовательно блестят за стёклами дурацких круглых очков, и я вдруг понимаю, что с меня тоже уже хватит ссор.
- Хотим, – соглашаюсь. – Ты садись куда-нибудь, чего стоишь?
Поттер, подозрительно поглядывая на непредсказуемого меня, садится рядом на ту же самую парту.
- Так вот, – бормочет он. – У нас всё не было времени обсудить то, что… всё то… ну…
- Не мнись, не последнее слово перед казнью произносишь, – не выдерживаю я. – Ладно, так и быть, я за тебя скажу. Ты не знаешь, почему тебя вдруг начало ко мне тянуть. Тебя это пугает, тебе это не нравится, особенно учитывая, что в Эванс ты всё-таки влюблён – об этом все знают. И ты не знаешь, как тебе избавиться от этой тяги. Так?
Поттер молча кивает. Уши у него горят так, что даже странно; вряд ли он никогда ни с кем не говорил об этой стороне жизни. Скорее всего, его смущает собеседник и сама ситуация…
- Вынужден тебя разочаровать, – утыкаюсь взглядом в пол. – Я тоже не знаю, что с этим можно сделать.
- Так ты… – тихонько произносит Поттер. – Так тебя ко мне тянет?
- Если бы не тянуло, – огрызаюсь, – от тебя давно бы остались рожки да ножки!
И ведь я не пил «Mens et animus». Даже парами старался не надышаться. Но всё равно никак не могу забыть, какие у Поттера нежные губы…
- Я хотел поговорить… узнать, может, ты знаешь, что с этим делать, – тихо продолжает Поттер. – Так ведь, наверно, неправильно. Мы слишком разные, чтобы…
- Чтобы что? – спрашиваю. – К слову сказать, давно знал, что у гриффиндорцев двойные стандарты: как Блэк с Люпином лижется, так это ничего, а поцеловать слизеринца – это уже неправильно.
Я думал, Поттер даст мне в челюсть с размаха, но он отчего-то молчит и тяжело вздыхает.
- Что молчишь? – спрашиваю.
Поттер упорно безмолвствует.
- Слушай, если у тебя есть что сказать, то выкладывай. А если нет, то я не буду отвлекать, – я спрыгиваю со скрипучей старой парты. – Можешь забыть обо мне и думать об Эванс.
- Прекрати упоминать Лили! – вспыхивает он.
- Ну да, как я смею осквернять её имя своими мерзкими губами, – хмыкаю я. – То, что ты их целовал сегодня днём, совершенно ничего не значит. Эванс у тебя, значит, для высоких чувств, а я для чего?
Поттер беспомощно смотрит на меня.
- Я… я не знаю… я просто думаю о тебе… почти столько же, сколько о Лили… я не знаю… мне даже стыдно за всё, что было раньше… я…
- Как красноречиво, – фыркаю я. – Мой дорогой враг, предлагаю разойтись сейчас в разные стороны и никогда не вспоминать об этих трёх месяцах. Никого ни к кому не тянет, никого не мучают неуместные мысли…
- Не уходи! – негодующе вскрикивает Поттер и соскакивает с парты, чтобы поймать меня за руку и развернуть к себе лицом. – Я хотел забыть, всё это время хотел! Но…
- Но ничего не получилось, – киваю я и совершенно не к месту вспоминаю, что голова у меня, как обычно, не мыта, мантия измята и протёрта на локтях, а пальцы в чернилах.
- Не получилось, – соглашается Поттер. – И у тебя тоже не получилось.
- Получится, – говорю я. – Должно получиться. Мы слишком разные, ты абсолютно правильно заметил. Лучше всего выбросить всю эту глупость из головы.
- Она не выбрасывается! – по-кошачьи недовольно фыркает Поттер. В этот момент он так похож на бестолкового наглого второкурсника, что я не могу сдержать улыбку. – Чему ты радуешься?! Это что, какое-то твоё заклятие, что ли?
Я высвобождаю руку из хватки Поттера и делаю несколько быстрых шагов к двери, но Поттер перехватывает меня и прижимает к стенке за плечи.
- Не бери в голову, – бормочет он виновато. – Я не хотел… я знаю, что ты не виноват… это во мне что-то не так…
Я пытаюсь вырваться.
- Отстань от меня, и всё будет «так»! Если тебе что-то не нравится, так какого чёрта ты меня тут держишь?! Давно черной магии на себе не пробовал?
- Я не нарочно, – упрямо твердит Поттер; непослушные прядки его чёлки щекочут мне лицо. – Я… прости, пожалуйста.
- Думаешь, сказал «прости» – и достаточно?!
- Ну конечно, недостаточно, – улыбается Поттер. – Поэтому я сделаю ещё кое-что…
Он слегка наклоняет голову, и я, поняв, что он собирается сделать, обессиленно прикрываю глаза.
Кто-то там, наверху – гриффиндорец, должно быть – решил жестоко надо мной подшутить; решил поиздеваться, показав, как могло бы – если бы, ах-если-бы-если-бы – случиться, если бы мы с Поттером не ненавидели друг друга с того момента, как увидели. Если бы единственной причиной, по которой он ласково целовал меня, не были бунтующие юношеские гормоны, ищущие хоть какого-нибудь выхода. Если бы он не считал, что это неправильно – обжигать дыханием мою шею, скользить губами по коже, словно пуская по ней электрический ток, сжимать мои плечи почти до боли, не то обнимая, не то отталкивая, окутывать запахами травяного шампуня и молочного шоколада…
Это действительно неправильно. И неважно, что мы оба парни; неважно, что мы друг друга ненавидим. Неважно, что мой вздорный характер и его вспыльчивый нрав не позволят нам ладить больше пары дней кряду.
Это неправильно, потому что, сколько бы он ни извинялся жгуче-томительными прикосновениями, нетерпеливыми поцелуями, прерывистым дыханием за сорвавшиеся в пылу спора слова, он всё равно будет считать всё это неправильным.
Я – одна большая ошибка Поттера.
По-хорошему, мне стоило бы оттолкнуть его и уйти – так быстро, чтобы не догнал, не удержал. Но я остался, отвечая на поцелуи, прижимая его к себе, зарывая пальцы в лохматую угольно-чёрную шевелюру.
Это, вероятно, уже моя ошибка.
И за неё, разумеется, придётся когда-нибудь заплатить».

 Отправлено: 24.11.08 01:53. Заголовок: О боже мой, о господ..

О боже мой, о господи!Raiss , спасибо тебе огромное!!!я уже начала сомневаться, что увижу последнюю часть! Это просто офигительно!
Правда есть тапки - их не много и это в основном опечатки. Очень надеюсь, что с Кевином Гарри помирится и выбросит их головы всяую дурь типа "ему не стоит со мной связваться" и перестанет сравнивать Кевина с Седриком.
Повот Северус/Джеймс оказался неожинным, но приятным. Объясняет поведение Снейпа идеально.
И главный вопрос - сушествует ли уже прода и когда она буде?)

 Отправлено: 24.11.08 19:05. Заголовок: Kris и все остальны..

Kris и все остальные кто читал и ждал выкладываю дальше.
всех секретов раскрывать не буду прочитаете дальше.
насчет тапок присылайте в личку, я их отошлю автору, и с его разрешения исправлю здесь...

 Отправлено: 24.11.08 19:06. Заголовок: Глава 14. Они не бы..

Глава 14.

Они не были детьми одной матери – но их связывали даже более тесные узы.
Дж. М. Робертс, «Островитянин».

Прошлые праздники Рождества, проведённые Гарри в стенах Хогвартса – а уж тем паче с Дурслями, не шли ни в какое сравнение с этим, который Гарри устроил собственными руками. Он помнил, как они с близнецами, чертыхаясь шёпотом и спотыкаясь на лестницах, устанавливали все ёлки, сейчас сиявшие золотом и серебром украшений; помнил, как делался каждый незамысловатый сувенир, с которыми обитатели замка носились теперь, как с бесценным сокровищем. Он помнил, как радостно, несмотря на все неудобства, было оставлять подарки в гостиных, как хорошо было наряжать высокие ёлки – потому что это было маленькое чудо, сотворённое собственными руками. Никакая Авада, никакие ритуалы, исцеляющие умирающих, никакие ментальные искусства, способные заставить человека навсегда потеряться в собственном разуме, никакие летающие машины, говорящие портреты и философские камни не могли сравниться с тем, что Гарри и близнецы сделали этой ночью; они совершенно ничего не стоили по сравнению с, например, одной неумелой улыбкой магглорожденной третьекурсницы Натали МакДональд, чьих родителей Пожиратели убили два месяца назад.
И только одно сводило на нет всю радость, которую Гарри чувствовал сквозь все щиты, отравляло тыквенный сок и сочное мясо индейки, делало праздник обычным днём, непонятно отчего пахнущим хвоей: Кевин, судя по всему, умело избегал Гарри весь день, не попадаясь на глаза самозваному старшему брату.
Промучившись с час-полтора вопросом о том, что теперь делать и говорить, Гарри сдался и отправился искать Кевина без малейшего представления о том, что и как будет объяснять последнему; но, как выяснилось, это самое представление не требовалось. Кевина не оказалось ни в Выручай-комнате – насколько Гарри мог судить об этом, конечно; не оказалось на Астрономической башне, не оказалось ни в одном из заброшенных кабинетов восточного крыла, где по большей части хранили старую мебель. Его не было в Гриффиндорской башне, не было в дальних, пустых темницах подземелий; Кевин не появлялся на кухне, не влезал в тайные ходы из Хогвартса, о чём свидетельствовали охотно сотрудничавшие с Гарри портреты, не попадался на глаза близнецам, не был замечен ни в Хаффлпаффе, ни в Рэйвенкло, не глотал слёзы, запершись в кабинке какого-нибудь туалета. К ужину Гарри успел несколько раз облазить весь замок сверху донизу, заработав ломоту в натрудившихся ступнях, и сильно встревожился. Он, проживший в замке шесть с половиной лет, изучивший досконально Карту Мародёров, исходивший каменную махину вдоль и поперёк, не мог придумать, куда мог бы спрятаться одиннадцатилетний мальчик, проведший в Хогвартсе всего четыре месяца!.. Гарри был уже практически уверен, что в стремлении скрыться подальше с глаз ненавистного Поттера Кевин вляпался в какую-то беду. Мерлин его знает, в какую…
Именно эти мысли бередили чувство вины Гарри, пока он, ссутулившись, ковырял кусок индейки на своей тарелке. Близнецы с пониманием отнеслись к его унынию – не пытались утешать, поскольку ему это совершенно не требовалось, но и не осуждали, поскольку всегда, в любом случае были на его стороне. Не имело значения, прав был Гарри или виноват – Фред и Джордж безоговорочно поддерживали его, как поддерживали бы друг друга; за него, против всего остального мира, если понадобится. Только эта поддержка, пожалуй, помогала Гарри не расклеиться, запутавшись в собственных мыслях и чувствах; близнецы были константой, их любовь – точкой опоры, с которой Гарри был способен перевернуть мир.
Но конкретно сейчас ему не приходило в голову мысль о переворачивании мира или о ещё чём-нибудь, подходящем для рассеянных мечтаний на досуге. Только и исключительно Кевин, проигнорировавший и обед, и ужин, занимал всё внимание Гарри.
Ну куда, куда он мог деться?..
Большой чёрный филин плавно влетел в двери Большого зала; большинство школьников его не заметили, и Гарри, в принципе, тоже не придал сначала особого значения – ну летит себе птица с письмом, и летит, что такого?
«Стоп. А кто, хотелось бы знать, может вот так вот запросто взять да и прислать сюда письмо, когда Пожиратели перехватывают в округе почти всё, что шевелится?»
Филин подлетел к слизеринскому столу и, зависнув перед Гарри, выпустил из лап дымящийся красный конверт. Гарри нечасто доводилось видеть Вопиллеры, но не узнать было бы трудно.
Самым противным в Вопиллерах было то, что, обезвредив их довольно сложными чарами, невозможно было узнать, чего хотел приславший; пергамент всё равно сгорал. Те, кто отлично знал, в честь чего им прислали яркий конвертик, ничуть не сожалели о потерянном содержимом – как Фред и Джордж, обучившие Гарри этим самым чарам. Как утверждали близнецы, это прикладное волшебство не единожды спасало их от риска оглохнуть, выслушивая негодование миссис Уизли.
Но сейчас был явно не тот случай, когда можно было позволить себе пренебречь информацией, и поэтому Гарри молча смотрел, как алый конверт дымится, обугливаясь по краям, и взрывается, словно начиненный порохом, обдавая одновременно и тёплым воздухом, и невероятно громким холодным голосом:
- Счастливого Рождества, Гарри Поттер! Сегодня у меня тоже есть подарок. В каком-то смысле он принадлежит тебе… Забавный маленький подарок с серыми глазами. И, судя по его воспоминаниям, он тебе чем-то дорог. Так что если хочешь – обменяй его на себя, адрес знаешь. А если не хочешь, я оставлю его себе – поразвлечься. Выбор за тобой, Гарри Поттер.
«*****, – подумал Гарри. – ****** ************…»
В Зале повисла тишина; сотни блестящих от испуга и растерянности глаз были обращены к Гарри, которому, право же, совсем не хотелось объяснять что-либо.
Гарри встал и пошагал к двери; у самого порога обернулся, положив руку на косяк, и сказал:
- Sonorus. Полагаю, все поняли, о ком шла речь в Вопиллере. Поэтому, будьте добры, занимайтесь, чем хотите, но из замка – никто ни ногой. Хватит Вольдеморту подарков на сегодня. Quietus.
- Гарри! – Джинни вскочила со своего места. Теперь уже её живот обрисовывался очень явственно; как начинающий колдомедик, Гарри подозревал, что, даже если они с Майклом успели прямо первого сентября, живот всё равно должен быть меньше, но свои подозрения держал при себе, поскольку, как он уже высказывался, это было личное дело Джинни. – Ты что же, решил обменять себя на Кевина?!
Зал зашумел, словно очнувшись. В невнятном гаме можно было различить отдельные слова: «Нет!», «Ну да, как же…», «То есть как…», «Как можно!..»
- Sonorus, – сказал Гарри сквозь зубы. – Говорю в первый и последний раз: моя жизнь ничуть не ценнее жизни Кевина или любого из вас. И к тому же я имею полное право сам распоряжаться собой, что бы вы ни думали на этот счёт. Поэтому для спасения Кевина я сделаю то, что сочту нужным и правильным. И так как я здесь всё ещё командир, никто не будет оспаривать мои действия – это понятно? Quietus.
Близнецы догнали Гарри уже в коридоре; молча взяли за руки, пошли рядом. От их ладоней шло чуть покалывающее, успокаивающее тепло.

* * *

- Теперь он будет ждать, – негромко заметил Фред.
Гарри не стал возражать.
- Будет ждать – значит, дождётся. Нехорошо человека разочаровывать…
- Что-то мне подсказывает, что ты всё-таки решил его разочаровать, – хмыкнул Джордж.
- Даже странно, – фальшиво изумился Гарри, – откуда тебе такое вообще могло в голову прийти? А если серьёзно, то я, наверно, и один справлюсь. А вы бы лучше остались, чтобы тут не началась паника. С них станется ломануться всей толпой к Вольдеморту, меня спасать.
- А ты пойдёшь один? – Фред, сев на ковёр у кровати, подтянул колени к подбородку.
- Так будет проще, – Гарри стянул мантию – стеснит движения в самый неподходящий момент, к Трелони не ходи; проверил, удобно ли выходит из ножен палочка. – Одному легче проскользнуть. А всех, кто сейчас за меня усиленно беспокоится в Большом зале, больше не на кого оставить, только на вас.
- Очень хочется поспорить, – сказал Джордж после паузы. – Мы ведь точно так же будем психовать…
- Но вы ведь не наделаете глупостей, – Гарри запихал в карман джинсов невесомый квадратик мантии-невидимки и сел с близнецами рядом. – А остальные могут. Они даже не просто могут, а непременно, обязательно вляпаются в какое-нибудь дерьмо, будто им за это платят, а я потом буду и их вытаскивать.
- Не надо так злиться, – Джордж обнял Гарри за плечи. – Кевин же не хотел попадаться в лапы Пожирателям…
- Да я на себя злюсь, – вздохнул Гарри. – Вы были правы, как всегда… надо было придумать другой подарок. Оказывается, у Седрика не было родинки на виске. И волосы были короче. И вообще, Кевин для меня только память о Седрике. Как ему докажешь, что это не так? Фредди, Джорджи, у вас опыт общения с младшим братом есть – подскажите, какими словами убеждают?..
- Слова тут не помогут, – Фред покачал головой. – Нужны поступки.
- Какие?
Близнецы пожали плечами.
- Ладно, с этим разберёмся потом… когда Вольдеморт лишится своего «подарочка».
Гарри пристроил в кармане нож, подаренный когда-то давно Сириусом, и качнул на ладони старое зеркало.
- Это двустороннее… возьму его с собой, если будет совсем плохо – свяжусь с кем-нибудь. С профессором МакГонагалл, с Сириусом или ещё кем-нибудь. Только пусть меня не дёргают с вопросами и пожеланиями, сами понимаете…
Фред и Джордж молчали.
- Я вернусь, – пообещал Гарри очень честным голосом. – Вернусь, и Кевина за ухо приведу, чтобы не бегал больше за ворота, и праздник будет обязательно… я вернусь.
Два неторопливых поцелуя – вместо напутствия. Чётырёхрукое объятие – вместо кружевного платка, которым по закону жанра принято махать вслед уходящему на подвиг герою.
И серьёзное, деловитое в синих глазах: «Только попробуй не вернись».

* * *

Малфоя Гарри решил на этот раз с собой не брать – хотя бы потому, что путь к мэнору и собственно темницам запомнил. К тому же Малфой как раз может попасться в те ловушки, которые сам Гарри не просмотрит.
Хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо – сделай это сам.
Невидимый Гарри крадучись пробирался по лесу, окружавшему Малфой-мэнор, и мысли лезли отчего-то совсем неуместные. Блейз говорил когда-то, что в паломничество отправлялся в лес… был ли тот лес похож на этот? Обитали ли там такие же непонятные зверюги с жёлтыми глазами, изредка высвечивающимися за далёкими деревьями?
Где он вообще был, тот лес? Рядом с Забини-мэнором, который тоже неизвестно где? Может, стоило на пятом или шестом курсе иногда отвлекаться от осваивания дальского рунического алфавита или штудирования талмудов по ментальной магии и больше говорить с Блейзом? Слушать его голос, целовать его губы, спрашивать обо всём, что было для него важно и нужно – не быть, чёрт побери, такой эгоистичной дубиной!
Почему самое важное всегда доходит, как до жирафа?..
Невербальное Sequo, бумерангом скользнувшее в темноту, доложило: людей и животных впереди нет, зато магии – убиться веником сколько. И явно не такой уж дружелюбной.
Гарри подобрал камешек, швырнул вперёд на пробу – в самое средоточие магии; резкий тихий свист оповестил о верёвках, опутавших неосторожный камешек. Поспешно отсупив в темноту, Гарри вслушался во вновь наступившую тишину – ничего. То ли им понятно, если ловушка работает вхолостую, случайно – это же умаешься проверять, к примеру, в листопад, кого там поймало! – то ли так хорошо маскируются, что не видно, не слышно и магией не обнаружимо.
Хорошо бы какую-нибудь идею… такую же удачную, как запустить Метку в небо над Малфой-мэнором.
Гарри задумался, прикрыв рот рукой, чтобы пар дыхания не выдавал. Холодно как… снег под ногами скрипит, зараза, – хорошо, что ветер воет так громко, что скрипа можно и не расслышать. Хоть бы Кевин там не простудился, в этих подвалах…
«Снег, – мысленно повторил Гарри. – Снег и ветер. А почему бы и нет?..»
Как школа, Хогвартс всегда, утверждалось в первой же главе его «Истории», придерживался высоких академических стандартов, предоставляя ученикам лишь проверенные, надёжные знания. Само собой разумеется, по большей части эти знания основывались на достижениях Запада: латинские заклинания, веками наработанные рецепты зелий; таблицы и талмуды, много-много пыли и труда, поистине каторжного и неблагодарного. И ничего, связанного с управлением погодой, в Хогвартсе не было; шаманство – например, такое, какое практиковалось в Африке – считалось чем-то второсортным. В принципе, Гарри признавал, что с помощью духов стихий дом не выметешь и мясо не пожаришь – всем этим африканские маги занимались точно так же, как магглы. Но была всё же пара книг в Запретной секции – пусть и брызжущих снобизмом из каждой строчки, но дающих неплохое представление о том, что именно и как именно делали далёкие предки Гарри, чтобы управлять погодой.
Посохов с черепами-набалдашниками, юбок из пальмовых листьев, ритуальных красов и перьев страуса, омоченных в крови жертвенной свиньи, у Гарри с собой не было; но он резонно предполагал, что может обойтись и без всего этого – достаточно позволить собственной магии вырастать из ладоней подобно тому, как цветок пробивается сквозь слой земли.
Гарри не закрывал глаз, запрокинув голову; от холода и ветра глаза слезились, но и сквозь мутную горячую пелену Гарри видел вихри снега, заполонившие небо, покорные его воле – покорные его любви к Кевину.
Воротник рубашки безостановочно трепетал и бился, волосы рвало с головы бешеным ветром, сугроб у ног Гарри вырос до колен; холод проникал под кожу и растекался по телу, а Гарри всё позволял магической силе – жаркой, пьянящей – течь наружу так свободно, как она могла до того, как его приучили к волшебной палочке. Снежные смерчи окружали Гарри, с тихим потрескиванием забирая всё больше и больше снега; кое-где уже проглянула чёрная, промёрзшая земля.
Когда дело доходит до чего-то важного, книжные знания уходят, испаряются, как капли воды под палящими солнечными лучами; остаёшься ты сам – наедине с тем, что тебе угрожает; ты один – тонкая заслонка, единственная преграда между жизнью и смертью, разумом и безумием, покоем и хаосом. Можно умереть, можно сойти с ума – но нельзя не выстоять.
Ресницы отяжелели, покрывшись инеем; ещё немного, и от Гарри ничего не останется, кроме ледяной статуи – такой же, наверно, какую видит Кевин.
Пора.
Гарри выбросил руки в сторону Малфой-мэнора – вихри повиновались его движению, но с такой отдачей, что Гарри рухнул на колени. Ладони нестерпимо жгло, но Гарри не опускал рук и не закрывал глаз – он хотел видеть, как смерчи выбивают окна Малфой-мэнора, сносят двери, сметают крышу, словно листок бумаги, хотел чувствовать, как сила толчками вырывается из ладоней, в такт биению сердца, яростная, неукротимая – как давно он не давал ей воли!..
В пустой холод вплелась нотка страха – присутствовавшие в мэноре решительно не понимали, в чём дело. Гарри закусил губу, держа трясущиеся ладони на том же уровне; по подбородку потекла горячая струйка крови.
Когда он уронил ладони, весь кружившийся в воздухе снег рухнул вниз. Гарри засыпало по плечи, Малфой-мэнор, судя по грохоту, лишился верхнего этажа. Ничего, подвалы в любом случае не пострадают.
Если, конечно, Кевина держали именно там.
Гарри раскидал снег и, спотыкаясь, побрёл к покореженному зданию; мантия-невидимка липла к ногам, и он механически одёргивал её на каждом шагу. Ужас и злость стремительно пропитывали воздух; Пожиратели Смерти выбирались из мэнора с палочками наготове, желающие разобрать на отдельные кусочки того, кто обрушил дом. Вольдеморта здесь не было, о чём Гарри искренне сожалел – ведь можно было бы окончательно разобраться прямо сейчас. Но, должно быть, Вольдеморт попросту не ожидал, что Гарри явится так сразу, потратив на подготовку пять минут, да к тому же ещё и один, и отлучился по каким-то своим делам – кажется, беспорядки на юге Англии, несколько магглорожденных были категорически против того, чтобы их объявляли вне закона…
Следы Гарри были видны на снегу, но ветер тотчас же заметал их; Пожиратели искали целую армию, способную полуразвалить старинный особняк, огорожённый сотнями заклятий, и не замечали одного шатающегося мальчишку. Поэтому Гарри беспрепятственно вошёл в мэнор и двинулся к подвалам.
Дисциплина у Пожирателей улучшилась с тех пор, как Гарри побывал здесь в последний раз; во всяком случае, несмотря на непредвиденные обстоятельства, подвалы охранялись двумя Пожирателями и охранными заклятиями, которых Гарри не почувствовал. По счастью, это было сравнительно безвредное заклятие – оно только оповещало о непрошеных гостях.
- Stupefy! – нервно среагировали Пожиратели.
Гарри, не мудрствуя лукаво, отшатнулся в сторону и попытался вытянуть палочку из ножен. Но замша накрепко примёрзла к ткани, и окоченевшие пальцы плохо слушались; бросив бесполезные попытки, Гарри стянул мантию.
- Предлагаю сдаться сразу, – без особой надежды на успех сказал он. – Останетесь живы.
Пожиратели не оценили заботы и принялись пулять в Гарри разнообразными заклятиями; он уходил от ударов только благодаря бесконечным тренировкам с Эй-Пи, но долго так продолжаться не могло.
Нож вывалился из кармана, звякнув о каменный пол; Гарри рывком подобрал его и метнул в сторону Пожирателей – хотя бы отвлечь на миг… стальное лезвие плавно вошло одному из Пожирателей в живот по самую рукоятку. Пока второй, замерев, смотрел, как его сотоварищ опускается на пол со странным всхлипом, а из-под прижатых к животу пальцев выбрызгивается нереально яркая кровь, Гарри с силой рванул ножны и, неловко перехватив вылетевшую палочку, выкрикнул:
- Petrificus Totalus! Expelliarmus! Expelliarmus! – раненый будет умирать долго – при условии, что его не вылечат. Не стоит давать ему возможность кинуть Аваду в спину.
Двери темниц открывались простой Алохоморой; по-видимому, хозяин мэнора не планировал, что кто-то нежелательный доберётся так далеко.
Кевин оказался в восьмой по счёту камере. Он лежал на полу так спокойно, что Гарри на миг задохнулся: умер!.. Но сердце билось размеренно, хоть и очень медленно, и он дышал. Гарри прижал к себе неожиданно тяжёлое тело и вдруг расплакался.
- Всё хорошо, – Гарри медленно вдохнул и выдохнул. – Он жив, всё хорошо. Теперь надо только вернуться. Всё в порядке.
Глупые слёзы не желали внимать увещеваниям и всё катились по щекам, когда Гарри, обнимая безвольное тело Кевина, встал и шагнул вперёд, аппарируя.

* * *

- Нет, Гарри, я не могу ничего сделать, – за полчаса, потраченные на осмотр Кевина, мадам Помфри явственно постарела лет на десять – таким горестным был излом её губ, такими глубокими – прежде неприметные морщины. – Выходом было бы заменить всю его кровь, но разве такое можно сделать… этот яд убьёт его через несколько дней. Может быть, раньше – детский организм очень восприимчив, он и в кому не должен был впадать так быстро.
Гарри молча смотрел на мадам Помфри, никак не показывая, что вообще её слышит.
Вольдеморт не хотел оставлять Гарри даже шанса. Медленный яд без противоядия насильно влили в Кевина ещё до того, как отправили Вопиллер.
- Гарри?
- Всё в порядке, мадам Помфри, – Гарри тяжело поднялся со стула. – Вы… сумеете как-нибудь обеспечить ему хотя бы эти несколько дней?
- Да, но не больше того… а разве ты не будешь рядом с ним?
Гарри переварил её слова и покачал головой.
- Я попробую сделать что-нибудь. Я не могу просто смотреть, как он умирает.
- Но что ты можешь сделать?
- Не знаю, – честно сказал Гарри. – Побудьте с Кевином, хорошо?
Бессмысленная сама по себе просьба, тем не менее, обезоружила часто закивавшую мадам Помфри. Гарри положил зеркало связи на тумбочку, накинул мокрую, мятую мантию-невидимку и тихонько вышел из палаты – в его планы отнюдь не входили разговоры со всеми, кто может попасться на пути.

Есть на свете вещи, которых не касаются ни войны, ни праздники; к таким вещам, вне всякого сомнения, относятся заброшенные туалеты. Плакса Миртл всё так же ревела в отдалённой кабинке; всё так же пахло тиной и грязью. Гарри пустил холодную воду в одну из раковин и тщательно умыл заплаканное и избитое ветром лицо.
- Откройся!
Знакомый ход открылся незамедлительно; съезжая вниз, Гарри поймал себя на мысли о том, что Салазар Слизерин был не лишён мальчишеских черт – иначе почему не переделал вход в свою Комнату, предпочтя каждый раз со свистом скатываться по тёмной извилистой канализационной трубе? Этот сомнительный вид лихости не чужд тем, кто до старости не успевает наиграться в солдатики…
За время, прошедшее с тех пор, как Гарри в последний раз сюда наведывался, на полу успели накопиться пыль и слизь; по-хорошему, стоило бы убрать всё это, но было некогда, совсем некогда – время, ставшее вдруг конечным, сократившееся до нескольких дней, не ждало.
- Северус! – позвал Гарри, подняв голову. Сквозь потрескавшиеся очки он с трудом различал обезъяноподобное угрюмое лицо Слизерина. – Севви, иди сюда!
- Я зздесссь, ххоззяин, – стягивавший в это время отцовскую мантию Гарри готов был поклясться, что в голосе василиска были радостные нотки. – Зздравссствуй.
- Здравствуй, – Гарри сел на пол по-турецки и обнял голову василиска обеими руками; жёсткая прохладная чешуя была шершавой, как пемза. – Мне очень нужно с тобой поговорить.
- О чшшём, хоззяин?
- О жизни и смерти, как обычно, – немигающие жёлтые глаза были в нескольких сантиметрах от Гарри, и он видел в них своё отражение, раздробленное трещинами очков. – Всё как всегда: у меня проблема, и я прибегаю к тебе.
Василиск шелестяще засмеялся и осторожно тронул щёку Гарри раздвоенным языком.
- Я рад быть полезззным тебе, ххозззяин.

Ночь выдалась лунная, светлая; неясные тени плясали на стенах коридоров, мечась туда-сюда, пытаясь успеть за быстро шагавшим Гарри. Больничное крыло было безлюдно – единственным больным был Кевин, занимавший отдельную палату, где когда-то – сто лет назад – лежал Сириус.
- Привет, – шепнул Гарри, садясь на пол у кровати и прижимаясь щекой к прохладной детской ладони. – Я надеюсь, тебе не снится ничего плохого… а вообще, люди в коме видят сны? Расскажи мне, когда очнёшься…
- Интересно, можешь ли ты вообще меня слышать? – снова заговорил Гарри спустя несколько минут. – Я много чего хотел бы тебе сказать… конечно, не в последнюю очередь то, что ты – редкостный идиот. Лучше бы ты бросился на меня с кулаками или кинул бы в меня Ступефаем – я же знаю, что Рон тайком учил тебя элементарным заклятиям. Лучше бы ты честно сказал всё, что обо мне думаешь, переселился бы в гриффиндорскую башню… Мерлин мой, лучше бы ты превратил меня стихийным выбросом в коврик и потоптался, чем выбегать в слезах за ворота замка. Когда очнёшься, выучишь накрепко – никогда, ни в коем случае, ни за что на свете не подвергать себя опасности. Я ведь люблю тебя… как, наверно, Седрик меня любил. Только он был добрее и чище… я никогда таким не стану, и поэтому ты мне не веришь. Понятное дело, после Седрика трудно свыкнуться со вторым сортом вроде меня, но других братьев тебе, думаю, не найти, во всяком случае, пока… – Гарри вздохнул. – Не знаю, сказал бы я тебе всё это, будь ты в сознании. Так что пользуйся случаем, слушай. У меня приступ болтологизма, потому что я боюсь сделать то, зачем явился. Я, видишь ли, жуткий трус. Я боюсь, что не помогу, а только сделаю хуже, хотя куда хуже, раз ты умираешь. Учти, если ты умрёшь, то я сделаю что-нибудь нехорошее. Например, найду Вольдеморта и сожгу нас обоих неконтролируемой магией. В детстве я её давил, а она лезла, я давил, а она лезла… она хотела меня защитить от дяди с тётей и не понимала, что не может этого сделать. Потом, в Хогвартсе, я иногда давал ей волю… редко. А вчера просто разрешил ей течь, сколько угодно. Правда, сейчас очень мало что смогу сделать, надо восстанавливаться… Так что хоть я со стихийной магией и не умею обращаться, но сжечь обоих сумею, и себя, и его. А потом где-нибудь в загробном мире встречу тебя, Седрика и Блейза. И будет нам всем счастье. Как тебе вариант?
Гарри надтреснуто рассмеялся.
– Я всё торопился, торопился, хотел как можно быстрее сделать всё, что смогу. А теперь явился и несу всякую чушь, лишь бы не заниматься тем, за чем явился. Наверное, уже пора. И пусть нам помогут ангелы-хранители, Мерлин, Моргана, Мордред, левая пятка короля Артура и мощи святого Мухаммеда – все, кто может помочь. Нам пригодится.
Гарри вздохнул и положил кончики пальцев на лоб Кевина.
- Властью главы рода Поттеров, – шёпот Гарри был почти неразличим на фоне тихого дыхания Кевина, – принимаю тебя, Кевин Авель Диггори, в свой род как младшего брата. Моя магия – твоя магия; моя кровь – твоя кровь. Я буду защитой твоей и опорой твоей, и да будет мне порукой в том собственная жизнь! Caedo. Caedo.
Разрез на запястье Гарри соединился с разрезом на запятье Кевина; кровь обоих, одинаково багровая в лунных лучах, смешалась.
- Кровь от крови моей, – шептал Гарри подсказанные василиском слова, – дух от духа моего – повинуйтесь моей воле! – и самая главная, самая важная фраза – на серпентарго:
- Исцелите тело брата моего!
Магия вместе с кровью жарко стучала в висках, побуждая брякнуться в обморок в самый неподходящий момент.
Кевин неразборчиво пробормотал что-то – не то «Гарри», не просто «жарко» – и задышал чуть быстрее. Так, как всегда дышал во сне.
- Curo, – шепнул Гарри, почти касаясь губами пореза на руке Кевина. Останется шрам, который нельзя будет залечить, но разве это важно сейчас?
Гарри был согласен, что здесь жарко – на лбу у него выступила испарина, и всё трудней было координировать движения; стоило Гарри попробовать встать, как всё тело тут же повело в сторону, и он упал туда же, где сидел.
- Спокойной ночи… брат мой, – прошептал Гарри, уткнувшись пылающим лбом в пахнущую свежестью простыню. – Счастливого Рождества.

* * *

«23.11.
Сегодня мы с Поттером опять встречаемся. Чёрт, как звучит-то: мы с Поттером встречаемся. Нечто из разряда оксюморонов, учитывая, что «чтобы набить друг другу морды» не следует.
Но это ещё не всё. Этот придурок вознамерился научить меня таки своей окллюменции, будь она неладна. Сказал:
- Северус… как непривычно тебя по имени звать, можно, я сокращу до Сева? – поцелуй. – Значит, можно. Так вот, Сев, давай начнём заново учить тебя окклюменции. Правда, она тебе пригодится, вот увидишь!
Он всё время сбивается, говорит со мной то как с девушкой, то как с ребёнком, то ещё как-нибудь странно – интонации режут слух, подбор слов просто злит. Но это, разумеется, от того, что он просто понятия не имеет, о чём со мной говорить и как. А говорить надо… нельзя ведь целоваться всё время, мы же не пиявки. И самое досадное, что я не могу ему отказать. Даже если ненавижу, когда моё имя сокращают, а окклюменцию в гробу видел сквозь крышку.
И вот сегодня через полчаса иду и встречаюсь с ним. Может, мне на этот раз повезёт, и я подсмотрю, как он лопает конфеты горстями – потому что он непременно их лопает, нельзя не брать их в рот и при этом иметь такие сладкие губы. А если это его собственный вкус, то у меня есть готовый план, как обогатиться – выпустить серию конфет «Со вкусом Поттера». Или, например, в бобы Берти Боттс добавить такой вариант.
Наряду с ушной серой и рвотой, ага.
Да, и я, конечно, идиот, но я только что вымыл голову. Обычно я по неделе-две не обращаю на неё внимания – дел других невпроворот, не хватало ещё на мытьё время тратить – да к тому же она через несколько часов снова вся жирная, если каждый раз бегать её мыть, то можно заработать нервный срыв и аллергию на шампунь.
Но вдруг Поттер дотронется до моих волос? У него самого волосы всегда пушистые, мягкие; а мои даже чистые – тяжёлые и гладкие.
***, пишу, как истеричная девчонка. Дотронется, не дотронется… ещё погадать можно, улыбнётся или нет, какими словами поздоровается, сколько раз на меня посмотрит… тьфу.
Сжечь этот идиотский дневник. Сжечь-сжечь-сжечь.

- Привет, – от Поттера просто за версту несёт неуверенностью. Поди, уже двадцать раз успел всё обдумать и столько же раз понять, что зря всё это затеял, но всё равно не сумел выбросить меня из головы. Даже боязно становится: что он такое во мне нашёл, что забыть не может, и не кончится ли неожиданно для меня это неизвестно что?
- Привет, – сажусь рядом на парту.
- От тебя шампунем пахнет, – Поттер втягивает воздух через нос; не принюхивается, а именно втягивает, чуть прикрыв глаза, деликатно и осторожно.
- А ты думал, я совсем никогда голову не мою? – огрызаюсь.
- А зачем ты ходишь с грязной? – младенчески наивно интересуется Поттер. – Всегда интересно было…
Я сдерживаю сильное желание запустить ему Сектумсемпрой в лоб и отвечаю:
- Времени нет на неё. Я, в отличие от некоторых, здесь учусь, а не шатаюсь ночью по школе в мантии-невидимке.
Поттер хихикает.
- Ну и язва же ты… я ничего плохого не имел в виду. Просто правда интересно, – он берёт меня за руку, и ладонь у меня моментально потеет от жара и волнения.
Я выдёргиваю руку и обхватываю себя за плечи. Интересно ему! Любознательный нашёлся…
- Кажется, ты собирался учить меня окклюменции, – напоминаю.
- Ага, – вспоминает Поттер. – Точно. Так вот, теорию ты помнишь?
- Помню.
- Тогда расслабься.
То ли я извращенец, то ли и правда прозвучало как-то двусмысленно.
- Представь море… или любой пейзаж, – продолжает меж тем вещать Поттер. – Всё, что поможет тебе не нервничать. Вся штука в том, что я не могу подсказать, как защищаться – это каждый вырабатывает сам. Могу только направить. А мозг, очищенный от посторонних мыслей, способен защищаться быстрее и эффективнее, чем забитый всякой ерундой, не так ли?
Я автоматически киваю.
- Давай, сосредотачивайся, – он снова сжимает мою ладонь, и на этот раз я её не высвобождаю – Мерлин с ним. – Я подожду, пока ты это сделаешь.
Я закрываю глаза и честно пытаюсь сосредоточиться на какой-нибудь мирной картинке, но рука Поттера вся налита сухим жаром, как будто вместо крови у него огонь, и этот жар жжёт, покалывает, как током, и какое тут, на хрен, море!
Вместо моря я думаю о той грозе, без которой никогда бы не было этого момента – когда молния ударила в меня и ворвалась в Поттера, словно сшив наши тела там, где мы касались друг друга. Я вспоминаю, как ветер свистел в ушах, как молнии раскалывали тёмное небо – а потом раскололи нашу жизнь на «до» и «после» – как дождь хлестал по плечам и лицу, пропитывая волосы и мантию, как гнулись неподалёку деревья Запретного леса.
Я слышу, как Поттер смеётся, заливисто-переливчато – заслушаться можно.
Я уже начинаю его идеализировать? Что-то быстро я сдал позиции неустанной ненависти…
- Вот это картинка, чтоб расслабиться, так картинка! – поясняет он вслух причины своего веселья. – Здорово… а знаешь, она тебе помогает. Ничего постороннего в голове не осталось.
- Рад стараться, – бурчу я.
- Теперь, – воодушевлённо продолжает Поттер, с лёгкостью меня игнорируя, – подумай о непосредственно защите. Как ты будешь защищаться? Как будет выглядеть твой щит – кирпичная стена, зеркало, Protego? Будешь ли ты прятать свои самые важные воспоминания в нечто вроде сейфа? Расставишь их по полкам воображаемой библиотеки? Надо определиться сразу, чтобы впоследствии нужные образы сразу возникали в мыслях.
Чтоб мне провалиться, он кого-то цитирует практически наизусть. Ну не говорит никто в потоке речи «впоследствии». Вот всяком случае, если кто и говорит, то только не гриффиндорцы.
- Давай, действуй, – Поттер сжимает мою ладонь, и я вздрагиваю.
- Да… конечно, – голос у меня хриплый, совсем не похожий на обычный.
Сосредоточиться на этот раз получается плохо – я думаю вовсе не о защите разума, а о Поттере.
О том, везде ли он такой горячий. О том, как будет смотреться засос на его смуглой шее. О том, как я хочу дотронуться до него, увидеть его без одежды – в ярком свете его должен окружать золотистый ореол, он ведь загорелый. О том, чтобы поцеловать те самые тонкие пальцы, что сейчас сжимают мою руку.
Я думал об этом битых минут десять; Поттер, очевидно, решил проверить, каковы мои успехи на почве защиты своих мыслей – и был удивлён. Судя по судорожному вдоху – удивлён приятно.
Я открываю глаза – оказывается, его лицо так близко… ореховые радужки глаз расцвечены золотыми искрами у самых зрачков, каких-то неровных, как упавшие с кончика пера капли чернил, а ресницы не чёрные, а тёмно-каштановые, густые, спутанные, почти как волосы, с загнутыми кончиками.
Он целует меня, прижимает меня к старой парте, ласкает мою шею, перебирает волосы, скользит руками по позвоночнику, пуская волны желания вниз по телу, собираться в густой горячий ком внизу живота. Я трусь о его бедро, запускаю руки ему под рубашку – горячий, Мерлин мой, какой горячий, гладкий, мышцы подрагивают под прикосновениями, позвонки выступают – я обвожу пальцем каждый, и Поттер гортанно вскрикивает, прижимается теснее. У него тоже стоит – стоит, чёрт побери, на меня! – я чувствую сквозь одежду, и это чувство… оно опьяняет.
Поттер целует меня, жадно, беспрестанно, не может прекратить хотя бы на секунду; его губы путешествуют по моей шее, бёдра всё ускоряют движения навстречу с готовностью подставленному бедру. Он рвано, тяжело дышит, на высоком лбу – несколько прозрачных капель пота. Нельзя быть таким красивым. Нельзя!
Он просовывает руку между нами и сжимает мой член сквозь брюки – и этого достаточно, чтобы я кончил с полузадушенным всхлипом, уткнувшись лицом ему в плечо. Ешё пара движений – и Поттер, звонко вскрикнув, кончает тоже, до боли вцепившись в меня.
- Как здорово, – шепчет он. – Как здорово… никогда, ни с кем так не было…
«И скольким до меня, – интересуюсь мысленно, – ты такое говорил?»
В этот момент Поттер не читает мои мысли – до того ли сразу после оргазма – и тем, в общем-то, лучше, потому что иначе не миновать бы очередного скандала.
- Тебе хорошо? – выдыхает он мне в шею и невесомо целует.
- Хорошо, – эхом отзываюсь я.
Поттер молчит, явно не зная, что ещё сказать. У меня тоже забастовала фантазия, и я могу только легонько поглаживать его волосы – они чуть промокли от пота у самых корней и отчего-то завились у самой шеи, там, где они переходят в самый настоящий пух, как у птиц. Есть подушки из гагачьего пуха – интересно, можно ли надёргать из Поттера хотя бы на думочку?
Я улыбаюсь, и Поттер улыбается в ответ, пусть и не может видеть моё лицо; я чувствую движение его губ на своей шее.
Сперма остывает и делается вязкой – потом, наверное, штаны будет не отстирать. Но мне совсем не хочется выпускать Поттера из объятий и лезть за палочкой, чтобы сказать Tergeo.
Если вдруг это всё окажется сном, то не стоит укорачивать и без того быстротечную иллюзию – мне совсем, совсем не хочется просыпаться, уперевшись взглядом в тёмно-зелёный полог кровати, вспоминать наспех, какие сегодня уроки, и идти в Большой зал, оглашённый, как обычно, смехом неразлучной гриффиндорской четвёрки, строящей новые пакости всем, кто им просто не нравится.
Заливистым, переливчатым, завораживающим смехом».

 Отправлено: 24.11.08 19:06. Заголовок: Глава 15. В основно..

Глава 15.

В основном это сводится к тому, что генерал Плохсекир в последнее время
стал получать информацию о возникновении в королевстве очагов недовольства. Пока они невелики и всё ограничивается разговорами,
но генерала тревожит то, что недовольные могут перейти к действиям.
Роберт Асприн, «Снова Корпорация М.И.Ф., или нечто оМИФигенное».

«Я поменял мнение о Вас, Поттер, – гласило очередное донесение от Снейпа; если, конечно, этот примечательный образец эпистолярного жанра можно было назвать донесением. – Прежде я полагал, что превысить демонстрируемый Лонгботтомом уровень разрушительности невозможно, но события прошлой ночи разубедили меня в этом. Скажите на милость, отчего Вы так невзлюбили Малфой-мэнор? Быть может, Вы не ладите с его хозяевами, но в чём же провинилось здание? Чтобы Вы знали, у пятерых моих коллег начался насморк оттого, что Вы выгнали их на мороз, и теперь я вынужден их лечить. По счастью, Тёмному Лорду с его нынешним телом простудиться не грозит, иначе в нашей новой штаб-квартире, имении Паркинсонов, было бы совсем уж уныло. А так всего лишь время от времени сыпется с потолка штукатурка – когда Лорд очень усиленно думает о Вас.
Не могу ничего определённого сообщить о дальнейших планах Тёмного Лорда; пока он чересчур занят измышлением тысячи самых страшных смертей для Вас лично, в связи с чем я бы посоветовал Вам запастись обезболивающим перед встречей с Лордом лицом к лицу.
Надеюсь, что после тех разрушений, что Вы устроили, в Вас осталась ещё хоть капля магии (поскольку я сомневаюсь, что Вы притащили с собой всю свою армию, чтобы объединить силы; скорее, Вы исключительно по-гриффиндорски – и что Вы делаете на моём факультете, хотел бы я знать? – кинулись грудью на амбразуры в полном одиночестве). Если осталась, рекомендую сжечь это послание немедленно – так же, как, полагаю, Вы сожгли все предыдущие.
С Рождеством, Поттер.
СС».
Гарри, улыбаясь до ушей, скомкал пергамент на ладони и вызвал послушный огонёк.
- Что тут у тебя горит? – немедленно отреагировала мадам Помфри. Найдя его утром на полу у кровати Кевина, в луже крови, натёкшей из разреза на запястье, она до сих пор боялась оставлять его одного больше, чем на минуту.
- Пергамент, – Гарри подпихнул под спину подушку и откинулся назад. – Всё в порядке, мадам Помфри. Правда. Кевин теперь выздоровеет, и со мной всё хорошо, зря Вы так перепугались.
- Выздоровеет? Каким образом?
Гарри постарался нацепить как можно более умное выражение лица.
- Я хотел бы сохранить это в секрете… но Кевин скоро очнётся. Он уже не в коме, видите? Нет-нет! Не надо проверять состав его крови…
- Почему?
«Вот и объясняй теперь», – злорадно захихикал внутренний голос. «Помолчи, зануда…»
- Поверьте, не стоит, – Гарри нашарил взглядом палочку – она валялась на тумбочке. – Это будет… странный сюрприз. Но я могу поклясться чем угодно, что он теперь абсолютно здоров.
- Что ты сделал? – тихо спросила колдомедик. – Почему ты лежал в крови? Как ты мог вылечить его, если от этого яда нет противоядия?
«Теперь она решила, что ты спятил, замечательно», – внутренний голос веселился вовсю.
- Я не могу сказать, как именно я его вылечил, потому что это секрет… Вы спросили, что я сделал? Я принял Кевина в род Поттеров. Теперь он мой младший брат по всем законам магического мира.
- И это спасло его от яда? – с недоверием уточнила мадам Помфри.
- Именно, – кивнул Гарри. – Детали – это как раз то, что я не могу разгласить. Это не только мой секрет. Кевин узнает всю правду, но больше никто. Мадам Помфри… неужели Вы думаете, что я мог как-то навредить ему? Я его для этого разве вытаскивал из лап Вольдеморта?
Мадам Помфри выглядела слегка пристыженной.
- Всё же это так невероятно, согласись… вся школа со вчерашнего вечера горюет по Кевину. От этого яда невозможно спастись… я должна хотя бы проверить!
- Если он очнётся и честно скажет, что чувствует себя замечательно, это будет достаточной проверкой? – досадливо спросил Гарри.
Он и сам понимал, что для квалифицированного колдомедика слова пациента не аргумент – тем более, в таком странном случае. Мадам Помфри не собиралась оставлять своих позиций, но прежде, чем она успела сказать что-нибудь, Кевин открыл глаза и рывком сел.
- Гарри!
- Я здесь, – Гарри мигом подлетел к постели Кевина. – Здесь…
- Гарри, – Кевин искоса взглянул на него и уставился на собственные прикрытые одеялом колени. – Прости, пожалуйста, что я ушёл вот так за ворота… я просто не подумал. Я…
- Я не сержусь, – Гарри был смущён куда больше Кевина. – Только больше так не делай, пожалуйста…
- Не буду, – с готовностью пообещал Кевин. – Гарри… а…
- Что?
Кевин обнял Гарри обеими руками, притягивая ближе к себе, и шепнул на ухо:
- А на Вольдеморте трещина глубже и длиннее, чем раньше. И я вспомнил, где я его раньше видел.
Скрипнула дверь – мадам Помфри ушла. Гарри забрался на кровать Кевина; последний пристроился рядом, зябко кутаясь в одеяло, прислонился к плечу.
- Где ты его видел?
- Я вспомнил… оказывается, я был тогда в Министерстве с мамой и папой, в тот день, когда они погибли. И там был человек в ярком тюрбане, странный такой. Он был Вольдемортом, но со спины. Спереди у него была спина статуи, а из затылка, под тюрбаном, торчало лицо. Я не запомнил тогда… мама с папой передали меня кому-то, буквально выкинули в камин, когда поняли, что сами не пробьются… А вчера Вольдеморт копался в моих воспоминаниях и это тоже вытащил… – Кевин поёжился.
- Он поил тебя ядом, ты это помнишь?
- Это был яд? Я помню, мне вливали в рот что-то жгучее… я отбивался, меня парализовали Петрификусом… я даже глотать не мог, а они вливали. Я думал, захлебнусь…
- Это был яд. Смертельный, без противоядия. Но был один… способ вылечить тебя. Я им воспользовался. Ты… не сердись, если что-то не так, но ты больше не Диггори.
- Как это?
- Ты был в коме из-за яда… я принял тебя в род Поттеров. Смешал нашу кровь – видишь порез? – Гарри провёл кончиком пальца по ещё яркому шраму за запястье Кевина. – Ты теперь мой младший брат. Если посмотреть в книге Хогвартса, где записаны все дети с магическими способностями, там будет Кевин Поттер, не Диггори.
Свежеиспечённый Поттер пялился на своё запястье в полнейшем остолбенении, а Гарри тем временем продолжал вещать, решив вывалить все пикантные подробности разом:
- Понимаешь, на четвёртом курсе меня укусил василиск, но я был его хозяином, поэтому яд мне только помог. Теперь он – в смысле, яд василиска – у меня в крови и защищает меня от всяких других ядов. Я вчера посоветовался с василиском – ну, он до сих пор живёт в Тайной Комнате – и он мне подсказал, что его яд может помочь, но чтобы ты не умер, тебя должно было защитить то же, что и меня защищает… моя магия, моя сущность… я не знаю, как объяснить толком… в общем, это уже необратимая процедура, ты навсегда Поттер. Твои дядя и тётя наверняка рассердятся, и ведь даже не объяснишь им, что другого выхода не было…
- Гарри, – прервал его Кевин.
- А?
Кевин молча вжался лицом в плечо Гарри, щекоча каштановыми разметавшимися прядями ключицы старшего брата в расстёгнутом вороте пижамной куртки.
- Гарри Поттер, – произнес очень знакомый голос откуда-то сбоку; Гарри дёрнулся от неожиданности и понял, что это из зеркала, которое он предусмотрительно оставил здесь, прежде чем идти к Северусу. – Мадам Помфри сообщила, что вы оба очнулись, и к вам можно. Так что лучше залезь под кровать сразу, потому что тебя ждёт та ещё нахлобучка за вчерашние выкрутасы.
- Не буду я туда залезать, – сказал Гарри громко, чтобы звук голоса донёсся до близнецов. – Под кроватью траха… получать нахлобучку неудобно.
Кевин процвёл свекольным румянцем под смех близнецов, и Гарри в который раз с первого сентября обозвал себя идиотом.
«Должны же быть на свете вещи, которые никогда не меняются», – умиротворённо заметил внутренний голосок.

* * *

- Отрабатываем, – велел Гарри, опуская палочку; группа из второй волны Эй-Пи выглядела немного сбитой с толку, что было, в общем-то, естественно: Sectumsempra сложное заклинание. Ничего, научатся – куда денутся. – Что непонятно, спрашивайте?
Вопросов не последовало.
- Тогда начинайте, я буду следить.
Обучение продвигалось ни шатко, ни валко; большинство элементарно боялись использовать такое заклятие, пусть даже и на безотказном манекене. Поправляя и показывая заново и заново, Гарри с невольной тоской вспоминал занятия с первой Эй-Пи – с теми людьми, которых хоть и было немного, но которые знали, на что шли, и хотели этого. Никто из них не становился под его знамёна потому, что «ёлки-палки, а неплохо бы подучиться, что ли, а то ведь прикончат ни за грош». Они воевали не за свою шкуру, а за идею; среди остальных тоже много было таких, кем не руководил один только инстинкт самосохранения, но достаточно было и тех, кто, вместе со всеми поддавшись пылу речей Ли и близнецов, через несколько часов приходил в себя и вспоминал, что идеалы идеалами, а своя рубашка, как правило, ближе к телу. Были – Гарри знал точно – и те, кто перешёл бы на сторону Вольдеморта, будучи уверен, что это поможет выжить. Штука в том, что Вольдеморт вряд ли принял бы перебежчиков, учитывая, что его армия и так превосходила воинство Гарри во многие сотни раз; скорее всего, выжал бы из них информацию и убил бы за ненадобностью – к чему ему лишние возможные предатели? И понять это были бы способны даже Кребб и Гойл.
- Не так, – Гарри жестом остановил Захарию Смита, нацелившегося в очередной раз выбить из манекена несколько кусочков. – Заклятие должно полосовать манекен, а не выбивать куски. В настоящем бою твой противник в лучшем случае лишится глаза. Если нет, он может только разозлиться и дать сдачи, пока ты соображаешь, что же сделал не так.
- Конечно, легко говорить, – фыркнул Смит. – Надо будет как-нибудь законспектировать эти слова – вдруг пригодятся. Хотя…
- Хотя что? – уточнил Гарри.
- Хотя вряд ли от них когда-нибудь будет польза, – твёрдо закончил Смит.
Гарри помолчал с секунду и сунул палочку в карман. Занятие совершенно определённо собиралось полететь в тартарары.
- Изволь изложить поподробней свои претензии, – попросил Гарри, глядя Смиту в глаза. Хаффлпаффец был на полголовы выше Гарри, но эффекта взгляд последнего не утерял – быть может, потому что Смит заметно нервничал.
- Поподробней? Пожалуйста! – Смит вызывающе вздёрнул подбородок. Остальные один за другим опускали палочки и подходили ближе – странность, тревожность этого разговора притягивала, как магнит. – Мы сидим здесь взаперти, боясь высунуть нос, пока Вольдеморт хозяйничает в Европе! За всё время была только одна битва, и всё! Мы только тренируемся целыми днями, и слушаем этих ненормальных близнецов, и никто не знает, не проиграли ли мы уже эту чёртову войну, потому что тот, кого мы назвали своим командиром, отсиживается в безопасности!
- Если ты позволишь себе ещё один выпад в сторону близнецов Уизли, то сильно пожалеешь о том, что вообще когда-то научился говорить, – спокойно сказал Гарри. – Если у тебя есть претензии ко мне, не стоит попутно задевать других людей. Что же касается твоего главного упрёка… ты был в Батлейт-Бабертон?
- Был!
- Отлично. И тебе показалось мало? Или ты просто ничего не успел увидеть, потому что тебя отнесло Ступефаем за неприметные кусты, где ты и пролежал всю битву? – Гарри понятия не имел, чем именно занимался Смит в Батлейт-Бабертон, но это не имело особенного значения.
- Что?!.. С какой стати! Я сражался вместе со всеми!
- Тогда тебе, должно быть, показалось недостаточно трагичным и трудным это сражение? Ты посчитал, что, если после этого ты не стал похож на Грозного Глаза Грюма, то день прошёл зря? Если ты был там, то видел, сколько крови пролилось. Ты наверняка был на похоронах тех, кому не так посчастливилось, как тебе. И отчего-то ты подумал, верно, что на территории Хогвартса слишком мало могил. Ты обвиняешь меня в том, что я не считаю свою армию пушечным мясом и не веду её на убой, биться с многотысячным войском Вольдеморта?
- На убой? Тогда какой смысл вообще во всём этом, если нам никогда его не победить? Какой смысл, если ты сидишь здесь, хотя тебе напророчествовано убить его? Зачем всё это, все эти тренировки, вся эта оппозиция, если у нас нет шансов?
- Попроси кого-нибудь из первого состава Эй-Пи процитировать тебе пророчество, – посоветовал Гарри. – Они все помнят его наизусть и скажут тебе, как я сейчас говорю, что мне не суждено убить Вольдеморта. Пророчество о том, что один из нас убьёт другого. Шансы пятьдесят на пятьдесят.
- Тогда…
- Тогда прежде, чем обвинять меня в трусости, подумай несколько раз и реши не делать этого, – Гарри слегка склонил голову к плечу. – Ты не знаешь ничего о том, что нужно сделать для того, чтобы убить Вольдеморта, и не имеешь права об этом рассуждать, как я о китайской кухне – признаться, не имею о ней ни малейшего понятия…
- Кто говорит о трусости? – у Смита, оказывается, были голубые глаза. Яркие, отчаянные, потому что ему самому казалось почти кощунством то, что он делал – пусть все его слова и были проговорены в тесных компаниях поздно вечером в гостиных и много раз обдуманы, обкатаны до шёлковой гладкости. – Ты доказал, что ты не трус, с этим никто не спорит. Но желание жить – не трусость… ты – слизеринец. Естественно, если ты попытаешься извлечь из ситуации максимальную пользу для себя…
Гарри вздрогнул, как от удара.
Шесть с половиной лет его так или иначе попрекали принадлежностью к змеиному факультету. Подозревали во всевозможных злодеяниях и самых разнообразных пороках. Отрекались от него из-за одного слова, выкрикнутого Сортировочной Шляпой первого сентября тысяча девятьсот девяносто первого года. Но ни разу за всё это время обида так не перехватывала дух – Мерлин уж знает почему. Быть может, потому что он не ждал предательства от кого-то из тех, кто однажды назвал его своим командиром.
- Тот, кто предал моих родителей, учился в Гриффиндоре, – глаза непроизвольно закипали злыми слезами, и Гарри старался дышать глубже и ровнее. – Человек, который без малейшей выгоды для себя не раз спасал мне жизнь, учился в Слизерине. Весь Хаффлпафф считал, что я злонамеренно украл славу Седрика Диггори на чётвёртом курсе, и только сам Седрик понимал, что это не так. Пока я пытался предупредить Магический мир о том, что Вольдеморт вернулся, люди со всех факультетов считали меня психом и выскочкой, но в Эй-Пи собрались и гриффиндорцы, и хаффлпаффцы, и рэйвенкловцы. Распределение – это не диагноз и не приговор.
- Не приговор, – согласился Смит, которому нечего было больше терять. – Но всё-таки распределяют по качествам, которые преобладают… ведь не зря почти все слизеринцы сидят в подземельях взаперти!
- А был ли у них другой выход? – устало спросил Гарри. – Такие, как ты, годами ждали от них любой подлости – и они решили, что ни к чему обманывать ожидания. Проще оправдать, потому что тогда Слизерин всё равно будут винить во всех смертных грехах, но уже с некоторым основанием.
- То есть, ты признаёшь, что тебя есть в чём винить? – уцепился Смит за слова, как за соломинку.
- Меня есть в чём винить. У тебя волосы встали бы дыбом, если бы ты знал, в чём я виноват, – огрызнулся Гарри. – Но ни в одном из твоих обвинений нет ни капли смысла или правды.
Слишком тягостный и неожиданный разговор, чтобы сказать что-нибудь умнее – Гарри посчитал это не оправданием для себя, но причиной.
- Докажи! – ощетинился Смит.
- Какое доказательство будет для тебя достаточным?
Вопрос оказался сложным.
- Э… может, ты хотя бы поделишься с остальными своими планами? Если у тебя есть какие-то причины, чтобы запираться здесь и говорить, что так и надо, почему ты никому о них не рассказываешь?
- Я молчу о них потому, что есть вещи, которые слишком важны, чтобы их трепали по гостиным. Сейчас идёт война. Не игра, чёрт побери, а война. Я не могу позволить слухам о том, что я делаю, просочиться к Вольдеморту. Есть тайны, раскрыть которые можно только после войны.
- Это очень удобная отговорка, – с вызовом заявил Смит. – Просто донельзя!
- Я сказал всё, что считал нужным, – всё это начинало изрядно надоедать Гарри. – И я полагаю, если уж ты выступил рупором недовольных, посчитав, что для полного счастья оппозиции не хватало только раскола, то у тебя есть какие-то предложения. Сместить меня с должности командира армии и поставить на это место тебя? Или кого-то ещё? Кто-то здесь полагает, что дерётся на дуэли лучше меня? Кто-то готов стать главной мишенью Вольдеморта? Или всё это было затеяно с целью всего лишь высказать мне своё «фи»?
Кажется, такого поворота никто не ожидал.
- Ну? – безжалостно спросил Гарри. – Я жду. Если всё, чего вы хотели – это всколыхнуть раздоры в армии, то не стоило, право, так утруждаться.
- Мы хотим, чтобы ты делал что-нибудь! – вспыхнул Смит. – Чтобы не бегал, спасая кого-нибудь поодиночке, а взял и покончил с Вольдемортом, наконец!
- Есть такая хорошая поговорка, – сдержанно сказал Гарри. – Всяк сверчок знай свой шесток – не слышал? Ну, если не слышал, то, думаю, смысл очевиден. Ты же не учишь машиниста Хогвартс-экспресса, как вести поезд? О том, что требуется предпринять для убийства Вольдеморта, ты знаешь ровно столько же, я тебя уверяю. И все остальные, кто мной недоволен, поступают по крайней мере недальновидно. Если бы они тратили время на то, чтобы тренироваться, было бы во много раз больше толку…
- Мы и так тренируемся круглые сутки, Мерлин побери! – возмутился Смит. – Во сне уже снится, как палочкой машем!
Гарри глубоко вдохнул и напомнил себе, что трёхэтажный мат не вяжется с имиджем молчаливого сурового командира.
- А как насчёт того, что именно это махание палочкой помогает вам всем выжить? – вкрадчиво спросил он. – В каждой битве у Вольдеморта было больше потерь, чем у нас – и, похоже, вы все не понимаете, какая это невероятная удача и сколько усилий надо было приложить, чтобы ухватить счастливый шанс за хвост! Люди Вольдеморта опытнее, решительнее и дисциплинированнее. Но побеждаем пока мы – как раз потому, что я пытаюсь сделать всё, чтобы помочь вам выжить.
Гарри помолчал, глядя Смиту в глаза – колючие, светлые.
«Что я вообще тут делаю? Если им это не нужно…»
- Вы меня разочаровали, – сказал он честно, развернулся и вышел.

«Малолетний истерик», – хладнокровно отметил внутренний голосок, когда Гарри тяжело сел на пол смотровой площадки Астрономической башни. Пол обжигал холодом сквозь мантию и старые джинсы; Гарри зябко обхватил себя за плечи, ёжась под каждым порывом ветра.
«Знаю, что истерик, – ответил он досадливо. – Просто… противно так стало». «И обидно». «И обидно. Если вдуматься, я и правда изо дня в день ерундой маюсь… смотался бы тогда со свадьбы Билла и Флёр, не отвоёвывал бы Хогвартс… смотал бы куда-нибудь в леса подальше от Вольдеморта, прятался бы, за свою бы шкуру опасался, а они выкручивались бы, как знают…» «Сколько можно ныть? Делай своё командирское дело, а «спасибо» тебе скажут после войны, если скажут… когда про хоркруксы узнают». «Да отстань ты. Не кому-то ною, а тебе – а ты изволь терпеть, если живёшь у меня в голове. Кроме того, надо же чем-то время занять, если пол-занятия не состоялось…»
Гарри вытянул из кармана сигарету, трансфигурированную из вишнёвых листьев – близнецы баловались как-то вечером, экспериментируя со школьными запасами ингредиентов для зелий – и прикурил от огонька на ладони. Дым оказался сладковатым и ароматным; пожалуй, будь здесь хоть немного табака, как у магглов, сигарете это пошло бы на пользу.
«В конце концов, наивно думать, что они не взбесятся, сидя тут взаперти, – Гарри глубоко затянулся. – Ни Хогсмида тебе, ни домой съездить, новости угнетающие… да ещё командир не спешит войну заканчивать… как её, заразу, закончишь, если хоркруксы не знаешь, где искать? Даже Рождество, и то Вольдеморт испортил…»
Гарри долго сидел, позволяя ветру пробираться под одежду, покрывать кожу мурашками, ерошить волосы; сигареты одна за другой истлевали в пальцах, позабытые, заброшенные, пока Гарри пытался привести в порядок мысли – такие же растрёпанные, как чёрные пряди, падавшие на глаза.
- Гарри?
- Салют, Фредди, Джорджи, – Гарри приветственно махнул сигаретой. – Как у вас дела?
Близнецы сели по обе стороны от Гарри, непривычно хмурые и серьёзные.
- Смит узнал о себе всю правду, – Фред обнял свои колени.
- Только что, – добавил Джордж. – Сейчас все наши…
- …тебя ищут, но только мы сообразили…
- …что ты здесь.
- Вся школа знает, что ты разочаровался в Смите…
- …и в тех, кто его слушал.
- Теперь в их сторону разве что не плюют.
- А Невилл и Рон пообещали…
- …оторвать Смиту яйца.
- А Луна и Сьюзен и оторвали бы…
- …если бы Ли не сказал…
- …что надо сначала найти тебя, а то как бы ты…
- …не попал от расстройства в беду.
- Не надо было обо мне беспокоиться, но спасибо, – Гарри повертел сигарету в руках. – Мне не одиннадцать, чтобы делать глупости. Просто…
- Просто это было больно – такое слышать, да? – подсказал Джордж.
- Не то чтобы… – Гарри пожал плечами и быстрым движением ткнул горящим концом сигареты в тыльную сторону своей ладони. Раздалось тихое шипение; в сладкий вишнёвый запах вплелась вонь палёной плоти.
- Ты что, с ума сошёл?!.. – Фред вырвал погасшую сигарету из рук Гарри.
- Тебе же больно! – Джордж сосредоточенно разглядывал крохотный волдырь, окружённый красным неровным ореолом.
- Это фигня, – Гарри откинулся на стену и прикрыл глаза. – Это и есть больно, ты сам сказал… а слышать то, что говорил Смит, было не больно. Обидно, не спорю. Но очень познавательно.
- Они дети, – Фред обнял Гарри за талию. – Они не понимают…
- А кто будет за них понимать, если воевать должны они? Меня в дрожь бросает, как я представлю, что придётся однажды отступать с поля битвы, потому что Вольдеморт будет готов к ней… что похороним уже не десятки, а сотни. Тогда что будет? Мне скажут: «Слазь с бочки, Сильвер, ты больше не капитан»?
Близнецы улыбнулись, несмотря на то, что, скорее всего, не читали Стивенсона.
- Это вряд ли… они ведь понимают, что кроме тебя – некому. Никто больше не может быть командиром… если кто-нибудь обнаглеет настолько, чтобы предложить заменить тебя собой, Эй-Пи в полном составе удушит его подушкой.
- Не знаю, не знаю… – Гарри направил палочку на ожог. – Curo. Надо искать хоркруксы, а я не имею представления, под какой куст Вольдеморт мог их заховать. А тут такой удар в спину, блин…
Джордж мягко поцеловал Гарри в губы.
- Хоркруксы найдутся, никуда не денутся.
- Это я никуда не денусь – буду их искать, – поправил Гарри.
- Не будь вредным, – Фред дотронулся губами до запястья Гарри, там, где под кожей проступали нежные голубоватые линии.
- А Эй-Пи правда так… горой за меня встала? – спросил Гарри, помолчав.
- А ты сомневался?
Гарри неловко пожал плечами.
- Мне иногда кажется, что ещё немного – и всё кончится… я имею в виду – всё хорошее. Эй-Пи отвернётся, вы двое погибнете, Кевин вляпается во что-нибудь непоправимое, Вольдеморт меня прикончит…
- Не настраивай себя на плохое, – Фред рассеянно скользил кончиками пальцев по внутренней стороне предплечья Гарри; лёгкие касания тёплой пушистой волной расходились по телу. Прикрыв глаза, Гарри мог различить, что эта волна – золотистого цвета. – Думай о хорошем – и случится хорошее.
- Спасибо, – по голосу Гарри различил, что Джордж улыбается. Удивлённо спросил:
- За что спасибо-то?
- За то, что Эй-Пи можешь заподозрить в предательстве, а нас – ни при каких обстоятельствах.
- Ну, вы же не часть Эй-Пи. Вы – часть меня.

* * *

Иногда он ощущает одиночество. Не то, чтобы он скучал в своём обществе или, к примеру, страдал от недостатка внимания окружающих. Но его одиночество – это совершенно особенное одиночество. В маггловских книгах, которые он читает летом в приютской библиотеке, говорится об удушающем отчаянии, о нужде в других людях, о вязкой пустоте, о стеклянных стенах, о подавляющем ничто; но это всё оттого, что герои тех книг – слабовольные ничтожества. Они не могут ничего сделать без одобрения других или странного чувства под названием «совесть»; они вечно хотят любви и внимания, участия и понимания, они жертвуют своей жизнью за других – вот уж дикость-то! Жизнь даётся не для того, чтобы вот так вот бездарно потерять её. Напротив, её следует длить столько, сколько получится, но это отдельная захватывающая тема…
Он – не такой. Его одиночество не похоже на слюнявые многостраничные страдания книжных героев, у которых есть всё, чего нет и никогда не было у него самого. Его одиночество – это маленький зверёк, гладкий, как змея, юркий и доверчивый со змееустом. Оно приходит по вечерам, когда он сидит над книгами или сосредоточенно чертит на пергаменте схемы с именами слизеринцев: кого, как, когда и зачем заинтересовать. Кому незаметно польстить, кому небрежно помочь, кому поубавить спеси меткой фразой и спокойной демонстрацией силы. В такие минуты одиночество сворачивается у него на груди холодным клубком, почти таким же холодным, как стены слизеринских подземелий. Оно мурлычет – неслышно, так, что об этом знает только он. Это мурлыканье – звук, с которым схватывается льдом вода, с которым души выбиваются из тел жёстким пинком Авады Кедавры, с которым останавливается изношенное стариковское сердце, с которым скала тысячу лет превращается в песок. Он никому не говорит, конечно же, но иногда ему страшно. Это единственное, чего он боится – смерть. Но как поменять одно одиночество на другое, он не знает; наверное, это вовсе никак нельзя сделать. Если бы одиночество не мурлыкало, было бы совсем замечательно. Но часто он застывает, не донеся кончика пера до пергамента, и слушает этот звук. Тихий, мирный… такой естественный.
Такой пугающий.
Он всё чаще старается не оставаться один, чтобы не было холодного клубка смертельного одиночества; ему не нужны другие люди, он всю жизнь был один, но такое одиночество пришло к нему только после того, как однажды, уже в Хогвартсе, он поклялся себе, что никогда не умрёт. Одиночество было напоминанием о смерти; у римских императоров были рабы, которые не занимались ничем, кроме как тем, что произносили в разгар пиров: «Помни о смерти!». Он считает, что это очень нерациональное расходование рабов. С памятью и смертью император разберётся сам, а вот рабы должны заниматься чёрной работой. Для того они и предназначены судьбой, не так ли?
Он превосходит благородством происхождения любых маггловских императоров. Его предок – сам Салазар Слизерин, основатель Дома Змеи, великий тёмный маг, не подозревавший, что когда-нибудь его потомки превратятся в такие ничтожества, как семья Гонтов. И уж тем более он не мог знать, что к его крови примешается маггловская… кровь Риддлов, считавших себя точкой отсчёта не хуже гринвичской обсерватории и оказавшихся совершенно беспомощными перед ним и его яростью.
А он был в ярости. Он ожидал найти тех, кому был родным по крови – а увидел надменных магглов (это так же смешно, как если бы тараканы на хогвартской кухне вздумали основать суверенное государство) и выжившего из последнего ума мага (более жалкого зрелища, пожалуй, и не изобрести). Он убил магглов, потому что такие, как они, не должны зря переводить воздух, и подставил мага, позволив, впрочем, ему жить.
Если бы он знал, где похоронили его мать, он пришёл бы к ней на могилу – плюнуть в изголовье, разбить вдребезги крест или камень с именем. За то, что умерла и оставила его, за то, что влюбилась в смазливого маггла, в кусок грязи, отдавший ему своё лицо, за то, что отказалась от своей магии, от наследия. Но она надёжно бросила его, успев лишь дать имя – отвратительное маггловское имя; её тело давным-давно сгнило где-то далеко, её имя не сохранилось нигде, кроме памяти нескольких человек. Ей всегда было плевать на него… как и прочим, кто когда-либо окружал его. Даже вестник мира магии, Альбус Дамблдор, посланный судьбой, чтобы вручить «зверёнышу», как его звали в приюте, приглашение в Хогвартс, отнёсся к нему, как к врагу; смотрел с подозрением, играл в игры «кто кого сломает». Первый раунд остался за Дамблдором, но все последующие – он поклялся себе – будут за ним.
Мурлыканья одиночества не слышно, когда рядом кто-то есть; одиночество пугливо, при других людях оно растворяется, почти оставляя иней на груди. И никаких посторонних звуков. Только голоса – сначала заинтересованные, потом подобострастные.
Люди так предсказуемы.
Люди так управляемы.
Среди них нет никого, кто дал хотя бы тень повода не презирать, не ломать. Никого, кого можно было бы хотя бы уважать.
Он не любит людей, и они не любят его.
В этом есть своя гармония – холодная, самодовольная, как одиночество.

* * *

«12.12.
Вынужден признать, что ошибался, когда думал, что гриффиндорцы не годятся вовсе ни на что. Как это ни странно, они годятся в дипломаты… по крайней мере, Поттер – так точно. Сколько раз за это время он унимал готовые вспыхнуть ссоры! Я язвлю, говорю гадости, порываюсь уйти – и ему хватает слова, поцелуя, а иногда даже взгляда, чтобы меня утихомирить. И я делаюсь тихий и послушный, как хаффлпаффец. Может, это какая-то область магии, про которую я ничего не знаю? Если так, то это очень специфическая магия, которой могут пользоваться только люди с мягкими губами, взъерошенными волосами и смуглой кожей, тонкие, точёные, хрупкие. Люди, каких на свете очень мало. Я вот знаю только одного.
Меня уже пугает та восторженность, с какой я думаю о Поттере. Я его ненавидел столько лет, а теперь думаю о нём постоянно, смотрю на него на общих уроках, вывожу его имя на полях конспектов. Джеймс. Имя ему идёт; пожалуй, я не могу себе представить, чтобы его звали как-то по-другому.
Джеймс. Джеймс. Джеймс.
Вне заброшенных пыльных кабинетов, где мы встречаемся, он такой же, как обычно. Правда, он никогда теперь не начинает ссор со мной, но за него это успешно делает Блэк. Я стараюсь не попадаться Мародёрам на глаза вдалеке от учителей, чтобы даже случайно не повторилось ничего из того, что было в прошлом году, позапрошлом и во всех предыдущих. Странное дело, раньше я никогда не пытался их избегать – бывало, и сам лез на рожон, лишь бы доказать этим самоуверенным выскочкам, что ни один из них не пуп Земли. А теперь, когда шансы победить, строго говоря, повысились, я стал осторожничать. Мерлин его знает, почему…
Это всё так непривычно… словно после долгой-долгой зимы впервые выходить на улицу, где светит солнце и тает снег. И воздух не такой, и люди другие, и птицы распелись, как ненормальные, и так хорошо отчего-то, хотя всё ещё сыро и холодно. И сырой снег, а под ним земля, ощущаются под ногами совсем не так… сквозь подошвы старых ботинок сразу чувствуешь, по чему шагаешь. И не знаешь, что делать, потому что, пока ты спал, пришла весна.
Так и сейчас. Я не знаю, что делать с тем, что чувствую к Поттеру. Я, строго говоря, не знаю даже, что именно чувствую. Если бы меня кто-нибудь спросил, я – при условии, что не послал бы спрашивающего в далёкое тёмное место – не сумел бы ответить.
Когда я думаю о нём, в груди становится тепло, и губы сами собой разъезжаются в улыбку – настолько мне не свойственную, что Стеббинс на днях поинтересовался, не заболел ли я. Заболел. Поттером.
Я уже умею очищать разум за доли секунды, и скоро мы перейдём непосредственно к практике окклюменции. Поттер утверждает, что я очень быстро всему учусь; сам он, дескать, осваивал эту науку куда медленнее. Меня это не удивляет; из всех слов определение «непоседа» подходит Поттеру больше любых прочих. У него словно шило в одном месте; я удивляюсь, как он вообще сумел обуздать себя и научиться избавляться от мыслей. Он сам юркий, маленький, как воробей, и мысли у него наверняка такие же.
Сегодня снова иду учиться защищать свои мысли. Вообще говоря, на саму учёбу уходит мало времени – больше мы целуемся или дрочим друг другу. И говорим немного – о нейтральном. Об уроках, о погоде, о Филче; о книгах, о маггловской физике, о Великой китайской стене. Честно сказать, бывает так, что мы касаемся и скользких тем – например, окружающих людей, о которых у нас по большей части диаметрально различные мнения. Но одну тему мы никогда не обсуждаем; эта тема – мы.
Собственно, «нас», я так подозреваю, нет. Есть два отдельных идиота, которые регулярно занимаются петтингом в пустых классах, только и всего. Может, Поттер думает иначе. Но мы никогда не говорим о том, почему нас тянет друг к другу, и можно ли сказать, что мы вместе. Словно боимся связать себя этими словами, навсегда увязнуть в этих вымороченных, странных отношениях.
Боимся потому, что нам того и хочется. Мне так точно…
Почему я до сих пор не сжёг эту идиотскую тетрадку?

30.12.
Рождество. Недавно было Рождество. Впервые рад этому празднику…
Разумеется, Поттер уехал на зимние каникулы домой; у него любящие родители, его ждёт куча подарков. Я никогда не уезжаю – нет радости слушать, как поддатый отец орёт на мать, а за окном воет сырая вьюга.
Но в первый раз у меня было что-то вроде праздника перед тем, как Поттер уехал. Это, наверное, просто жалко со стороны; но для меня это настоящий праздник.
Поттер в тот день выглядел как-то особенно хитро и заговорщически; я пришёл, готовый к полноценной легилиментивной атаке – он её уже три раза обещал, но всё откладывал – но он вовсе не собирался заниматься ментальными искусствами.
- Привет, – говорит он и быстро продолжает, словно долго готовил эти слова: – Я уезжаю на Рождество, и знаешь, я бы даже не хотел уезжать, но родители расстроятся… поэтому я хочу побыть с тобой тут… ну, сегодня… давай отдохнём от окклюменции и всякого такого, то есть, просто…
За спиной у Поттера, на пыльной парте, оказывается, стоит бутылка огневиски.
- А закуска, – спрашиваю, – есть у тебя? Или ты хочешь окосеть, не допив бутылку?
- Не окосею! – заявляет Поттер. – Я опытный… мы с Сириусом на спор пили, кто больше. Я через две бутылки только сваливался.
- А потом мадам Помфри промывала тебе желудок и печень, – понимающе киваю.
- Н-нет, – смущается Поттер. – Мадам Помфри не знает… нас обоих потом Ремус выхаживал.
Я фыркаю.
- Всё с тобой понятно. Но лучше, чтобы что-то было… мы же не с горя будем пить всё-таки.
Поттер белозубо улыбается.
- Без проблем! Сейчас схожу на кухню к эльфам и принесу что-нибудь, – он соскальзывает с парты.
- Ты знаешь, как пройти на кухню?
- Со второго курса, – ухмыляется он. – Я вообще этот замок вдоль и поперёк знаю…
- По ночам исходил, – язвлю я. – Под одной мантией-невидимкой с Блэком.
- Ага! – подтверждает Поттер, то ли миролюбиво пропустив яд мимо ушей, то ли просто совсем ничего не заподозрив. – Ты со мной?
- С тобой, – пожимаю плечами.
Он ведёт меня в холл, оттуда вправо, в коридор, увешанный яркими натюрмортами и жаркими факелами; я никогда не бывал здесь прежде. Поттер останавливается у картины, на которой изображена огромная серебряная ваза с фруктами, и щекочет указательным пальцем большую зелёную грушу. Та хихикает – я бы на её месте тоже захихикал бы, наверно – и превращается в зелёную же дверную ручку; ручку двери, которая ведёт на кухню, подумать только, какие сложности. Хотелось бы знать, это идея Основателей – напичкать Хогвартс потайными дверями, ходами, комнатами и прочей дребеденью, или уже кто-то позже встрял?
Кухня по размерам не меньше Большого зала; вдоль стен – кучи медных сияющих кастрюль и сковородок, на противоположном конце – великанских размеров кирпичный очаг. И едой пахнет; и такая толпа эльфов суетится, что перед глазами рябить начинает.
- Добрый вечер! – жизнерадостно объявляет Поттер. – Вы не дадите нам каких-нибудь пирожных?
Эльфы, судя по их поведению, безумно счастливы оделить нас пирожными, бутербродами, фруктами, пирожками и многим другим; такое впечатление, что они специально всё это для нас готовили весь вечер.
- Нет, нет! – смеётся Поттер. – Нам не надо так много, мы столько не съедим!
Он явно часто здесь бывает; чувствует себя вполне раскованно, приветствует некоторых эльфов по имени. Я молча беру то, что он мне отдаёт, и слушаю, как он пререкается с эльфами, уговаривающими взять побольше еды. Судя по всему, у него дома есть эльфы, и он привык общаться с этими чокнутыми созданиями. Чистокровный, богатый, красивый, избалованный… таких, как я, не бывает рядом с такими, как он. Но вот он я есть, топчусь, не зная, ку

 Отправлено: 24.11.08 19:07. Заголовок: Глава 16. Не спраши..

Глава 16.

Не спрашивай, не спрашивай...
Ф. М. Достоевский, «Слабое сердце».

- Итак, здравствуйте! Правдивая программа «Поттер-дозор» приветствует вас, наши дорогие постоянные слушатели! С вами Дред и Фордж – или Фордж и Дред, что, по большому счёту, одно и то же, поскольку от перемены мест слагаемых чернила, которыми они написаны, не меняются! – удобно усевшись по-турецки на обеденном столе Гриффиндора, Фред вещал в микрофон совершенно маггловского вида. Голос близнеца одновременно доносился до Гарри и просто так, и из допотопного радиоприёмника, стоявшего поблизости. – Сегодня мы вновь сообщаем вам новости войны.
Гарри не представлял, где близнецы берут такое количество информации; регулярные донесения Снейпа давали куда менее подробное представление о том, что творится в стране, и кто мог присылать близнецам сводки происшествий почти из всех районов Англии, Гарри не понимал. Возможно, Фред и Джордж ловили информацию из воздуха, подключившись к своего рода ноосфере Британии; ведь даже глубоко законспирированные члены Ордена, работавшие в тылу Тёмного лорда, не знали о многом из того, что сообщал «Поттер-дозор». На все вопросы близнецы только ухмылялись и отвечали хором, что у них свои каналы.
- Прежде всего, – подхватил Джордж, перегнувшись через плечо брата, – мы вынуждены рассказать о том, что убито несколько человек из тех, кто пытался добраться до Хогвартса, минуя посты Пожирателей. К сожалению, это не такое уж простое дело, и Дирк Крессвелл, Тед Тонкс и Эльфиас Дож с ним не справились.
- Также был убит, – принял эстафету Фред, – гоблин Горнук, путешествовавший вместе с Тедом Тонксом. С нашей точки зрения, убивать гоблинов – не самое мудрое решение. Гоблины, знаете ли, могут и обидеться, а финансы обеим сторонам идут не откуда-нибудь, а из мудро сохраняющего нейтралитет Гринготтса.
- Представьте, – мечтательно сказал Джордж, – что однажды утром Сами-Знаете-Кто проснётся и обнаружит, что деньгопровод перекрыт. Тогда, полагаю, он попытается поднять налоги, и вы, наши дорогие слушатели, сбежите куда-нибудь в Зимбабве, поскольку это будет, согласитесь, уже перебор.
- Увы, вряд ли такое приключится на самом деле, – вздохнул Фред, – поэтому мы отвлечёмся от мечтаний и расскажем вам, что недавно в Годриковой Лощине была найдена мёртвой Батильда Бэгшот. Орден Феникса сообщает, что на её теле были обнаружены явственные следы Тёмной магии.
- На днях маггловская семья в Корнуолле была найдена мёртвой. Маггловская полиция предполагает отравление неизвестным наркотиком, однако нет никаких сомнений в том, что это действие многократного Круциатуса. Убийство магглов с некоторых пор стало у Пожирателей Смерти обычным способом сбросить напряжение.
- Мы хотели бы попросить вас, наши слушатели, присоединиться к минуте молчания в память обо всех жертвах этой войны, – Фред опустил микрофон и подмигнул Гарри.
Гарри вздохнул. Он всё ещё считал, что идея близнецов о том, чтобы он выступил по радио, была неудачной; боевой дух тысяч тех, кто оставался жить под властью вольдемортовского Министерства, разумеется, поднимется… но только в том случае, если Гарри сумеет выдавить из себя что-нибудь членораздельное.
- Теперь же, – Джордж отобрал у брата микрофон, – поприветствуем нашего гостя: Мальчик-Который-Выжил, Избранный пророчеством, суровый и несгибаемый командир, непревзойдённый дуэлянт, надежда всего цивилизованного мира и просто отличный парень – Гарри Поттер!
- Сколько пафоса, – хмыкнул Гарри в поданный микрофон. Собственный голос звучал совершенно неузнаваемо из слабо дребезжащего радиоприёмникова нутра.
- Зато правда! – гордо заявил Джордж.
- Оставим этот вечный спор на потом, – решил Гарри, – а сейчас: здравствуйте все, кто меня слышит.
Он замолк, с ужасом осознавая, что все заранее заготовленные фразы напрочь вылетели из памяти – не дано ему было, как близнецам, беззаботной способности к непрерывной ни к чему не обязывающей болтовне.
- Прежде всего, – вклинился сообразивший, в чём проблема, Фред, – скажи, пожалуйста, Гарри, как ты оцениваешь наши шансы на победу?
«Спроси чего полегче!..», – сердито подумал Гарри, приближая микрофон к губам.
- Наши шансы довольно высоки, – уверенно сказал он. – Несмотря на то, что наши силы многократно уступают войскам Вольдеморта по численности, Вольдеморт не может добраться до нас здесь, в Хогвартсе. Ситуация на первый взгляд патовая, однако не стоит забывать о том, что мы-то можем навестить Вольдеморта там, где он обитает. Двух моих визитов Малфой-мэнору, прежней резиденции самозваного лорда, хватило, чтобы наполовину развалиться; поэтому, как бы безнадёжно всё не выглядело, когда мы сравниваем цифры, у нас есть приличный шанс.
- Уверен, – вступил в беседу Джордж, – наши слушатели хотят узнать о приблизительных сроках войны. Что ты можешь об этом сказать?
Если бы приблизительное содержание вопросов не было оговорено заранее, Гарри дал бы близнецам за провокации по шее.
- Точных сроков я, увы, назвать не могу, – Гарри автоматически пожал плечами, забыв, что слушатели всё равно не увидят этого жеста. – Прошу только поверить мне на слово: убить Тёмного лорда не так-то просто, он ведь не муха, которую можно прихлопнуть газетой. Для того чтобы вы спали спокойно, уважаемые слушатели, надо приложить определённые усилия, и я прикладываю их.
- Это звучит замечательно! – весело провозгласил Джордж. – И последний вопрос на сегодня, Гарри: какие у тебя планы на жизнь после войны?
Заранее придумывать что-то на эту тему оказалось для Гарри самым тяжким испытанием из всех – он решительно не знал, чем займётся после войны, если переживёт её. Несмотря на весь пафос, присвоенные ему Джорджем титулы были правдой – так же как было правдой то, что все его умения годились только для войны. Кому понадобятся дуэлянты, пусть и непревзойдённые, в обычной жизни? Зачем нужен командир, когда армия распущена по домам? Герои исполненных пророчеств не интересуют ни одного работодателя, и способность выживать в экстремальных ситуациях не особо востребована в мирных обстоятельствах.
Конечно, он может заняться наукой… но будет ли от него толк, если он даже не сдал ТРИТОНы? Он мог бы пойти в колдомедики… но, опять же, недоучку вряд ли возьмут на работу, от которой напрямую зависят человеческие жизни, пусть даже этого недоучку знает каждая собака Европы.
- После войны я попробую просто пожить, – Гарри неловко улыбнулся и мысленно обругал себя за эту неловкость, зажёгшую в глазах близнецов тревожные искорки. – Займусь чем-нибудь мирным, поселюсь в каком-нибудь солнечном местечке вместе с теми, кого люблю. Думаю, спасённый мир даст мне такую возможность.
- Хей, а министром магии ты не хочешь стать? – живо поинтересовался Фред.
- Министром? Зачем? Ты ещё спроси, не хочу ли я подмять под себя весь мир, как Вольдеморт, – Гарри рассмеялся.
- На этой оптимистической ноте мы заканчиваем разговор с Гарри Поттером – символом всего, за что мы боролись, боремся и будем бороться! – параллельно с этой жизнеутверждающей репликой Джордж совсем по-детски болтал свешенными с края стола ногами. – И в заключение – несколько слов о человеке, который играет сегодня почти такую же значимую роль, как Гарри – о Том-Кого-Большинство-Не-Называют-По-Имени-Потому-Что-Это-Длинное-И-Бестолковое-Имя.
- Сами-Знаете-Кто, столь блестяще охарактеризованный Форджем несколько секунд назад, избрал стратегию оставаться в тени, в связи с чем он присутствует практически везде, – продолжил Фред, укладываясь на спину и закидывая ногу на ногу. – По свидетельствам очевидцев, его можно найти как минимум в девятнадцати местах в каждом графстве. Не побоюсь этих слов, кто-то даже обнаружил его у себя под кроватью, после чего рассекреченный Тот-Кого-Уже-Плохо-Помнят-Как-Зовут кротко сказал: «Простите, мэм», и ушёл куда-то по своим злодейским делам.
- Атмосфера таинственности, – добавил Джордж, – по его замыслу должна добавлять ему авторитета. Однако у меня нехорошее ощущение, что упомянутый волшебник без имени желает и прокатиться, и саночки не свозить – иными словами, и скрыться от Гарри и Ордена, и сгустить страхи в обществе. Поэтому, дорогие слушатели, не поддавайтесь панике. Помните, что мы вместе. Берегите друг друга и не теряйте веры.
- Оставайтесь на этой частоте, – добавил Фред. – Следующая передача состоится через несколько дней. Спокойной ночи, дорогие слушатели!
- Спокойной ночи, – добавил Джордж и щёлкнул какой-то кнопкой, заканчивая передачу.
Гарри сполз на скамейку, опёрся локтями о столешницу.
- Спать хочется, – Фред зевнул, прикрыв рот ладонью, и соскочил на пол, садясь на корточки у ног Гарри. – Чего грустишь? Не знаешь, что будешь делать после войны?
- А мы знаем, – Джордж поцеловал Гарри сзади в шею. – Будешь жить счастливо вместе с нами. Кевина заберёшь от Диггори, всё равно им наплевать на окружающий мир, даже спорить вряд ли станут. И всё будет зашибись как прекрасно.
Слишком часто звучали эти слова: «всё хорошо», «всё будет хорошо», «всё будет просто замечательно»… слишком часто, чтобы не насторожиться и не заподозрить, что ничего никогда не будет просто и уж тем более не будет замечательно.
- Посмотрим, – Гарри рассеянно гладил Фреда по плечам; рыжие волосы близнеца, мягкие, пушистые, отросли за месяцы войны – закрывали теперь шею, ложились на ключицы. – Кстати, а где сейчас Кевин?
- В последний раз был замечен в гриффиндорской гостиной, где активно обсуждал что-то с Гермионой, – Джордж пробежался кончиками пальцев по шее Гарри и расстегнул верхнюю пуговицу его рубашки. – Не волнуйся, никто ему не даст вляпаться в очередную гадость; на него и так-то надышаться не могли, а уж теперь и вовсе скоро поставят на полку. Как хрустальную вазу.
Гарри захохотал, представив себе хрустального Кевина на полке, хмурого и огрызающегося, когда вся Эй-Пи пытается вытереть с него пыль.
- Ну да, верится с трудом, – со смешком признал Фред. – Пойдём отсюда? Ты устал.
- Устал, – согласно повторил Гарри, поднимаясь со скамейки. Иногда ему думалось, что безумная круговерть военных будней никогда не закончится; что она замкнулась в единый круг, этакой временной петлёй – «а вот нечего с хроноворотом баловаться» – и разомкнётся только тогда, когда кто-то снаружи насмеётся над ним вдоволь. – Но я не настолько устал, чтобы идти в спальню. Я имею в виду, там наверняка обнаружится Кевин, а при нём лучше даже пошлые анекдоты не рассказывать, не то что...
- Почему не рассказывать? Думаешь, они на него плохо повлияют?
- Нет, я думаю, что он с восторгом их запомнит и будет пересказывать где надо и где не надо, – предрёк Гарри, выходя из Большого зала.
- Кто что запомнит и где будет пересказывать? – весело поинтересовался обсуждаемый, совершенно неожиданно оказавшийся на нижней ступеньке ближайшей лестницы.
- Неважно, – отмахнулся Гарри. – Это мы о своём… а ты где носился весь день?
- Общался со своим факультетом, – Кевин привычно уцепился за руку Гарри, хотя практической необходимости в этом не было никакой. Втихомолку Гарри подозревал, что Кевин до судорог боится потерять свежеиспечённого старшего брата, как потерял Седрика, но вслух своих психотерапевтических наблюдений не излагал. – Ты же вечно бурчишь, что я зря всё время торчу в подземельях, вот я тебя и слушаюсь.
- И как пообщался? – Гарри исподтишка сделал страшные глаза скорчившим преувеличенно умильные рожицы близнецам. – Плодотворно?
- Вроде того, – задумчиво ответил Кевин. – Хотя Гермиона, оказывается, знает не всё…
- Никто не может знать всё, – хмыкнул Гарри. – А что ты у неё спрашивал? Может, я знаю?
- Всё нормально, – Кевин остановился перед входом в слизеринскую гостиную. – Memento mori. Гарри, а что эти слова значат? Ты вчера не сказал…
- Они значат «Помни о смерти», – Гарри ступил на знакомый до последней нитки зелено-серебристый ковёр.
- Зачем ты выбрал такой мрачный пароль? – огорчённо спросил Кевин.
- Чтобы помнить о смерти, – Гарри растянулся перед камином, вдыхая запах свежести от ковра – домовые эльфы не позволяли ни пылинке осесть в слизеринской гостиной; не дай Мерлин, «сэр Гарри Поттер» будет огорчён качеством уборки.
Кевин обиженно промолчал; о чём, о чём, а о смерти ему не хотелось помнить. Гарри почувствовал себя виноватым, но не стал ничего говорить – как правило, когда он пытался применить свои дипломатические способности, чтобы уладить зарождающийся конфликт с Кевином, реальность в грубейшей и доступнейшей форме доказывала, что дипломатических способностей у него нет ни на грош, и конфликт разгорался, как костёр, который пытались потушить бензином.
- Нечего грустить! – благословенные близнецы умели сгладить любой острый угол; приди им в голову такая идея, они сумели бы помирить Гарри и Вольдеморта. – Устроим тихий семейный вечер у камина, как вы оба смотрите на это дело?
- Положительно, – Гарри потянулся, задев кончиками пальцев каминную решётку.
- Семейный? – уточнил Кевин, плюхаясь рядом с Гарри. – Фред, Джордж, а вы кто в семье? Я Гарри, положим, брат, а вы? Хм… мужья?
- Пора заняться твоим воспитанием, – проворчал Гарри под смех близнецов. – Я, по-твоему, жена получаюсь?
- Не знаю, не знаю, – ухмыльнулся Кевин, – я вам свечку не держал…
Гарри зажал уши.
- Не надо! Я на всё согласен, не надо больше строить догадок! Я согласен быть даже не женой, а бабушкой, только помолчи!
- Для бабушки ты слишком молод, – Кевин деловито отодрал ладони Гарри от ушей. – И даже в дедушки не годишься. Побудь пока женой…
Гарри недовольно зафыркал.
Близнецы улеглись рядом; устроив подбородки на сложенных руках, оба смотрели на огонь в камине. Гарри исподтишка любовался их чёткими профилями.
- Вы так здорово смотритесь, – неожиданно сказал притихший Кевин. – Морская волна, ледяная статуя в огне и подсолнухи… яркие такие…
- А какой ты сам? – Джордж опёрся на локти, чтобы удобнее было говорить.
Кевин пожал плечами.
- Я не могу посмотреть сам на себя со стороны… и таких, как я, чтобы всё это видели, не встречал больше.
- Может, и не встретишь, – Гарри притянул нахохлившегося Кевина поближе и обнял; при всей своей костлявости и низкорослости, рядом с младшим братом Гарри ощущал себя едва ли не подобием Хагрида, настолько беззащитным и хрупким было мальчишеское тело под слоями одежды. – Я читал, это очень редкая способность…
- А там, где было про неё написано… – Кевин вздохнул. – Там говорилось, есть от неё какой-нибудь толк вообще или нет?
- Там вообще больше ничего не говорилось. Только что такое есть и что оно очень редко встречается, – Гарри подул на макушку Кевина, заставляя слегка вьющиеся пряди шевелиться.
- Щекотно, – без энтузиазма заметил Кевин. – Это выходит, я один с этой способностью? И какой в этом смысл?
- Какой вообще смысл в том, что мы живём? – Гарри чётко чувствовал, что разговор заехал куда-то не в то русло, но сворачивать тему не собирался. – Если будешь пытаться отыскать ответ, то уж точно бессмысленно угробишь жизнь.
- Легко тебе говорить…
- Когда на моём втором курсе все узнали, что я могу говорить со змеями, я тоже был один такой. И это тоже было, знаешь ли, кисло. Тебе твоё умение хотя бы вреда не причиняет, а меня тогда считали Наследником Слизерина…
- Ну так ты и есть Наследник, разве нет? – недопонял Кевин. – Иначе ты бы тогда не договорился с василиском, чтобы он тебя укусил…
- Уел, – признал Гарри. – Но всё равно это было хреново – когда на меня косились так, будто я вот-вот выхвачу из-под мантии кривой нож с зазубренным лезвием и начну всех подряд им резать.
- Как они могли подумать, что ты будешь кого-то резать? – Кевин зевнул, привычно сворачиваясь в комок в объятиях Гарри. – Ты же ненавидишь убивать…
Гарри вздрогнул и хотел было спросить, с чего Кевин так решил, но тот уже спал, пригревшись у камина.

* * *

- Гарри, ты обещал!
- Обещал. Но я не говорю «нет», я предлагаю подождать. Я не уверен…
- В чём именно?
- В том, что это будет безопасно.
- Но ведь яд на меня не подействовал… если хочешь, завяжи мне глаза. Я не буду на него смотреть. Пожалуйста…
- Ты и камень уговоришь, – сдался Гарри. – Но не делай глупостей, пожалуйста. Если что, я могу не успеть тебя загородить.
- Если что, ты всегда успеешь, – уверенно заявил Кевин. – С тобой рядом бояться нечего.
«Интересно, что бы ты сказал, если бы знал, как и отчего умер Блейз?»
- Пойдём, – Гарри накинул Кевину на шею шарф Эй-Пи, который Поттер-младший предпочитал гриффиндорскому – в Тайной Комнате было холодно, насколько он помнил.

- Откройся, – Гарри отступил на шаг от раковины, наблюдая, как открывается вход в Тайную Комнату.
- Ух ты… – восхищённо выдохнул Кевин. – Какое зловещее шипение…
- Тебе нравится, что оно зловещее? – хмыкнул Гарри. – Давай руку, вниз надо катиться по трубам. Если руки дойдут когда-нибудь, я это переустрою…
Они скользнули вниз по трубе; Кевин залихватски свистнул – свист эхом летал по запутанным металлическим кишкам школы, то отдаляясь, то возвращаясь.
- Я могу даже угадать, кто научил тебя так свистеть, – Гарри потёр ушибленный при падении на пол локоть.
- Потому что близнецы и тебя учили этому, да?
- Ага. Только я оказался необучаемый. Не умею свистеть, и всё тут… идём дальше.
Увидев сброшенную шкуру василиска, из которой было вырезано несколько кусков, Кевин чрезвычайно заинтересовался целью, с которой Гарри когда-то кромсал такую ценную вещь. Гарри замялся:
- Я как-нибудь потом тебе расскажу. Это… долгая и скучная история, правда.
- Ты сначала всегда так говоришь перед тем, как рассказать что-нибудь, но ещё ни разу не было скучно.
- В этот раз будет… то есть, было бы. Потому что если я и соберусь тебе это рассказать, то очень и очень нескоро.
- Почему?
- Тебе надо подрасти, – честно ответил Гарри. – Не обижайся… это взрослая история. Если честно, я бы даже хотел, чтобы ты как можно дольше не мог её понять.
- Что, всё так страшно? – Кевин всё же готов был всерьёз обидеться.
«Когда ты поймёшь, что это такое – умирающий у тебя на руках любимый человек, ты забудешь, что значит «обижаться»; тебя такого, как сейчас, просто не станет. Лучшая часть тебя отправится следом за тем, кого ты любил; ты отгоришь в плаче и боли и нескоро вспомнишь, как улыбаться…» Гарри порывисто сжал руку Кевина так, что тот вскрикнул.
«Дай Мерлин, чтобы ты и на смертном одре был способен дуться на кого-нибудь…»
- Всё гораздо страшнее. Вот мы и пришли. Откройся!
- Ничего себе… эта комната больше Большого зала, по-моему. А статуя страшная, это что, Салазар Слизерин? Наверно, от него девушки шарахались, – сделав такой безапелляционный вывод, Кевин перешёл к главному вопросу. – А где василиск?
- Сейчас будет и василиск, – Гарри поднял голову, отыскивая взглядом хмурое лицо статуи. – Севви, выйди к нам.
- А как его зовут? – Кевин не отрываясь следил за тем, как открывается рот статуи, и наружу выползает тяжёлое, сияющее в тусклом свете изумрудными отблесками змеиное тело.
- Севви, – рассеянно ответил Гарри.
- Как-как? – Кевин отвлёкся от василиска.
- Севви. Сокращённое от Северус. Это в честь Северуса Снейпа… декана Слизерина.
- Он же Пожиратель Смерти, я читал в газетах! Почему ты назвал василиска в его честь?!
- Потому что Слизерин – это змеиный факультет. И его декан – это самая большая змея, какая есть…
- Зздравссствуй, ххоззяин, – Северус подполз к ним вплотную; Гарри торопливо прикрыл руками глаза Кевина. – Это тот детёнышшш, которого ты ххотел сспасссти? Кевин, кажжетссся?
- Ага, это он. Он очень хотел тебя увидеть. Ему не повредит, если он посмотрит тебе в глаза?
- Если ты не ххочешшшь, чштобы я вредил ему, то это беззопасссно, ххозззяин. Я повинуюсссь тебе.
- Тогда не причиняй ему никакого вреда, ладно? Кевин, можно смотреть, – Гарри несколько нервно спрятал руки в карманы.
- Он не ззнает нашшшего яззыка, ххозззяин? – василиск окружил обоих кольцами. Кевин зачарованно коснулся слегка шершавой чешуи и наконец взглянул василиску в глаза.
Гарри облегчённо вздохнул: падать замертво и присоединяться к Плаксе Миртл Кевин определённо не собирался.
- Какой красивый, – выдохнул Кевин. – Он… меня понимает?
- Сскажжи ему, чшшто за тыссячшши лет у меня было время выучшшить чшеловечшесский яззык, – кончик раздвоенного языка на секунду показался из пасти василиска, что, по разумению Гарри, обозначало улыбку.
- Да, Кевин, понимает. Он умнее нас с тобой, взятых вместе и помноженных на тысячу.
- Правда? – Кевин погладил слегка вытянутую морду василиска; скользнул костяшками пальцев по подбородку змеиного короля, осторожно дотронулся до матово-белых клыков в приоткрытой пасти, обвёл невесомыми кругами огромные жёлтые глаза. – А ему не скучно тут одному? Ты часто к нему приходишь?
- Редко, – с ноткой раскаяния признался Гарри. – Обычно у меня полным-полно других дел.
- Жалко, я не смогу к нему приходить – я ведь не сумею сам открыть Комнату… – Кевин крепко обхватил шею василиска и шепнул:
- Спасибо, что подсказал Гарри, как спасти меня.
- Не зза чшто, Кевин. Я был рад усслужжить ххозззяину.
- Он говорит – не за что. Ему это было нетрудно.
- Почшему ты ссмягчшаешшь мои слова, ххозззяин? Ты боишшьссся, чшто то, чшто я говорю, можжет его обидеть?
- Ну… да. Если сказать всё, как есть, то получится, что ты помог мне только потому, что я попросил… чёрт, оно так и есть, конечно, но я не хочу, чтобы это так звучало. Понимаешь?
- Понимаю, ххозззяин. Межжду тобой и ним ессть «любить», да?
- Что? Ну да, я его люблю… он мне на самом деле как брат… постой, ты какое «любить» имел в виду?
- Я ззнаю только про одно «любить», – возразил василиск. – Ты говорил, чшшто это когда один чшеловек сстановитссся другому дорожже сссебя.
- Да, это так. Только любовь – она разная бывает…
- Раззная? А в чшшём раззницса?
- То есть, по сути она одна и та же, – беспомощно сказал Гарри, чувствуя, что запутался окончательно. – По смыслу она одинаковая… такая, как ты сказал. Но родители любят детей по-одному, люди любят своих партнёров по… э-э… есть у василисков такое понятие, как секс?.. есть? Интересно, как это у вас происходит… кхм, так вот, партнёров по сексу любят уже по-другому. Ещё есть братская любовь, есть дружба – она почти разновидность любви… то есть, по сути это всё одно, но выражается по-разному…
- Может, мне тоже расскажешь? – не выдержал Кевин. – А то я слушаю, слушаю, как вы шипите, и ни фига не понимаю.
- Тебе и не следует, – опомнился Гарри. – Ещё не хватало, чтобы ты начал разговаривать на серпентарго из-за того, что стал со мной одной крови!
- А что в этом плохого? В серпентарго, я имею в виду. Это же так интересно!
Гарри не нашёлся с ответом.
- Так о чём вы говорили? – настойчиво повторил Кевин.
- О… – Гарри запнулся.
- О чём-то неприличном? – подколол Кевин.
- Вечно ты об одном думаешь! Я уже боюсь твоего переходного возраста; ты, наверно, все другие слова забудешь, кроме «секс»…
- Ну так то ещё когда будет! А если вы говорили о приличном, то почему мне нельзя знать? Опять что-то из разряда «вырастешь – поймёшь»?
Гарри вздохнул и привлёк брата к себе.
- Василиски не знают, что такое любовь, Кевин. И я объяснял ему, как люблю тебя.
- Вы ззамечшшательно ссмотритесссь вмессте, ххозззяин.
- Ещё один озабоченный на мою голову…
Кевин тихонько засмеялся, уловив в недовольном шипении Гарри знакомые интонации. Гарри улыбнулся, легонько гладя легкие каштановые пряди; когда-то давным-давно, почти в другой жизни, Седрик утешал его под тёмным небом в лабиринте, точно так же касаясь спутанных чёрных волос – осторожно, невесомо, словно боясь, что оттолкнут.
Его не оттолкнули. А потом он погиб.
Кевин не отталкивал Гарри, и последний не мог поручиться, что оба они увидят завтрашний рассвет.

* * *

«16.01.1977.
Рождественские каникулы закончились. Поттер вернулся, но ещё ни разу даже не взглянул на меня. Строго говоря, какая разница? Не жду же я, на самом деле, чтобы он был в меня влюблён или ещё что-нибудь. Он любит Эванс, а я просто оказался под рукой.
А может быть, на самом деле Поттер любит Блэка. Не знаю, я им свечку не держал. В любом случае, гриффиндорская четвёрка шумно празднует начало семестра, запуская в коридорах фейерверки и подливая всей школе в сок зелье, от которого волосы на голове превращаются в перья, а я всё ещё не знаю, что делать с флаконом из осколков бутылки. Флакон вышел немного корявым, толстостенным, матово-белым; это обычное стекло, так что особо опасные зелья и ингредиенты лучше в нём не хранить, но для чего-то же он должен сгодиться?
Если Поттер будет игнорировать меня ещё с неделю, я просто швырну эту безделушку с Астрономической башни. Обязательно в солнечный день, чтобы заметно было даже с такой высоты, как стекло разлетается вдребезги, сверкая.

18.01.
Его гриффиндорское величество соизволили обо мне вспомнить. Польщён, польщён…
Сегодня на общей со львами Гербологии я отправился в дальний конец теплицы, за удобрением для поющего ясеня (ключевой ингредиент в зельях от глухоты), и там-то Поттер меня и подловил.
Подходит так, чтобы загородить проход, и улыбается:
- Привет! Как каникулы провёл?
- Твоими молитвами, – отвечаю. Очень хочется добавить, что Эван Розье долго возмущался, пытаясь выяснить, чем таким алхимическим воняет в гостиной, и кто всё это устроил, но так и не выяснил. – Дай пройти.
Банка с удобрениями тяжёлая; у меня немеют пальцы.
- Я сделал что-то не так? – Поттёр вскидывает брови. – Что случилось?
- Всё так. Дай пройти; у нас урок, между прочим.
- Я скучал, – шепчет Поттер, кладя руку мне на локоть. Вот если он нажмёт посильнее, я обязательно уроню банку… – А ты?
Сказать бы сейчас, что только полный идиот будет скучать по надоедливым гриффиндорцам с манией величия… но я молчу, как баран, и смотрю ему в глаза. В неярком свете теплицы они чёрные, как маслины, матовые, бездонные: когда пытаешься отыскать границу радужки и зрачка, уходишь в них всё глубже и глубже, увязаешь своим взглядом, как в болоте, а когда Поттер – Джеймс – улыбается снова, летишь вниз, как в глубокий искрящийся колодец, и понимаешь, что никогда, никогда не достигнешь дна.
- Жду тебя сегодня в девять на седьмом этаже, – выдыхает донельзя довольный Поттер и отходит, на прощание слегка сжав мой локоть.
Я всё-таки не роняю банку, но стою на одном месте ещё несколько минут, пока меня не окликает Обри:
- Эй, Снейп, ты что, призрак Мерлина увидел?
Да нет, не призрак. Хотя лучше бы это был он.
Если бы я был мало-мальски здравомыслящим человеком, я бы послал Поттеру записку из трёх коротких слов; но я пойду на седьмой этаж, даже если… даже если что угодно.
Я кретин.

Уж не знаю, что там Поттер думает об этих встречах, но он, как и прежде, ждал меня в полном одиночестве, без своих дружков. Снова засиял своей белозубой улыбкой – перед зеркалом, что ли, тренирует её? – и сообщил:
- Ты знаешь, что в Хогвартсе есть Выручай-комната?
- Что ещё за комната?
- Это комната, которая появляется, когда она кому-нибудь нужна. Надо пройти мимо стены три раза, думая о том, что тебе нужно, и она появится такая, как надо.
Поттер, зажмурившись, прогулялся по коридору туда-сюда; когда дверь выявляется из гладкой стены – это довольно забавно выглядит. Сколько раз ходил здесь и ничего не подозревал…
- Заходи, – Поттер тянет меня за руку. Он похож на расшалившегося котёнка, вот так вот приплясывая от нетерпения. – Как тебе?
Комната освещена мягкими оранжеватыми лучами, исходящими неизвестно откуда; половину площади занимает большая кровать с покрывалом в гриффиндорских цветах, ковёр тёмно-серый, с нереально длинным ворсом, где-то до середины голени – так и увязнуть недолго. Чем ближе к центру комнаты, тем ярче свет, и стены с потолком теряются в полумраке. Прикроватная тумбочка освещена ярко-ярко; на ней стоит открытая баночка с какой-то мазью.
Я сажусь на кровать и провожу рукой по покрывалу – это бархат. Поттер тем временем пунцовеет и поспешно прячет баночку в ящик тумбочки; по тому, как пламенеют его уши, нетрудно догадаться, что в этой баночке за мазь.
- На бархате спать неприятно, – говорю я наконец.
- А простыни должны быть льняные, я об этом подумал, – немедленно откликается Поттер. – Послушай… – он садится рядом со мной, и я понимаю, что сейчас он снова начнёт толкать свои пространные речи в попытке прояснить хотя бы самому себе, чем и почему мы тут собрались заниматься.
То есть, «чем» – это понятно. Другой вопрос, с какой радости он променял всех девушек и парней Хогвартса – и особенно Эванс – на меня. Но вот как раз на этот вопрос я вряд ли дождусь ответа, сколько бы Поттер ни тараторил.
- Что? – спрашиваю.
- Я тебя ничем не обидел? Ты был таким колючим сегодня на Гербологии, – Поттер берёт меня за руку; у него такие горячие руки; они почти обжигают меня, и я забываю, что мне сегодня не нравилось на Гербологии. Как мне могло что-то не нравиться? – Впрочем, ты часто бываешь колючим… – Поттер почти касается моего уха губами, шепча:
- А на самом деле ты мягкий… я никогда не думал, что ты такой… мы ведь враждовали всю жизнь. А потом, когда я захотел тебя поцеловать, мне подумалось, что я псих. Мне никогда не нравились парни, и мне во сне бы не приснилось, что я поцелую тебя, но меня будто что-то подтолкнуло… я подумал, что, если тебя поцеловать, ты не будешь таким хмурым, потому что, в самом деле, нельзя быть таким хмурым всё время. Ты должен быть другим по-настоящему, я подумал, и… тебе так идёт улыбка, Сев.
Его слова, торопливые, сбивчивые, жарким ядом льются в меня, плавят меня, разносят в клочья все барьеры. А он всё говорит и говорит, почти мучительно, почти давясь своим же голосом:
- Я даже написал стихотворение, знаешь, я их иногда пишу, это просто так, но Сириус с Ремусом говорят, неплохо… можно, я тебе прочту? Оно о тебе… я его никому ещё не показывал…
Я молчу, и он воспринимает это, как знак согласия, хотя мне уже почти страшно, и, если бы мог, я выкрикнул бы: не надо!
- Есть лица, подобные пышным порталам,
Где всюду великое чудится в малом.
Есть лица – подобия жалких лачуг,
Где варится печень и мокнет сычуг.
Иные холодные, мертвые лица
Закрыты решетками, словно темница.
Другие – как башни, в которых давно
Никто не живет и не смотрит в окно.
Но малую хижинку знал я когда-то,
Была неказиста она, небогата,
Зато из окошка ее на меня
Струилось дыханье весеннего дня.
Поистине мир и велик, и чудесен!
Есть лица – подобья ликующих песен.
Из этих, как солнце, сияющих нот
Составлена песня небесных высот.
Поттер не декламирует – он старательно, по-ученически, выговаривает эти слова, с неловкостью, словно зашёл слишком далеко в каком-то споре и соображает, как выкрутиться, не разругавшись с оппонентом вдрызг.
И я, на миг сжалившись над ним, закрываю ему рот ладонью, едва он замолкает.
- Дыханье весеннего дня, говоришь? – шепчу. – Мог бы откомментировать, но промолчу…
Я обнимаю его за плечи, и он увлекает нас обоих на бархатное покрывало, которое уже некогда, совершенно некогда стягивать с кровати.
…У него дрожат руки; я резко запрокидываю голову. Весенний день должен быть чист и невинен, но мы – мы оба – совершаем то, что определённо называется грехом. Наша ночь светится тревожно-оранжевым; пахнет смазкой и семенем, звучит тяжёлым дыханием и звонкими стонами.
Я смотрю ему в лицо; он закрывает глаза и кусает губы всякий раз, как я двигаюсь. Он прекрасен, и нет никого, кто лучше него спел бы песню небесных высот.
Он говорит, что ему больно, и просит двигаться сильнее, быстрее, чаще; сердце моё исполняет в груди безумное фанданго, словно пытается достучаться до его сердца под этой смугло-золотистой кожей, под чёткими рёбрами – он словно светится весь изнутри, избалованный золотой мальчик, сладкий, как карамель, как патока, привыкший получать на блюдечке всё, чего ни захочется; и не имеет значения, кто из нас сверху, не имеет значения, кто обнажённый лежит на коварном бархате, принимая другого – в эти минуты он получает меня всего, без остатка, а мне не достаётся ни капли Джеймса, ни единой его частички. Он бережёт свою душу для иной, чистой, правильной любви, позволяя мне делать с его телом всё, что заблагорассудится; и если бы я осмелился, я бы оставил на нём алые метки своих поцелуев, я бы заставил его поднять опущенные веки, чтобы глядеть в тёмно-ореховые глаза с золотыми искорками, я бы начертил на его лбу несмываемой краской ту молнию, связавшую нас воедино.
Но я никогда не осмелюсь на это; единственное, что не табу для меня – это отдавать ему всё, что я могу отдать. Все весенние дни, которые он вздумает во мне увидеть… может быть, когда-нибудь он позволит мне стать для него чем-то большим, чем я есть.
…Он засыпает, так ни разу и не открыв глаз; его руки властно обвивают меня, и я лежу, чувствуя, как постепенно затекает плечо, и борюсь с желанием ещё раз поцеловать его припухшие, искусанные губы. Так странно, что я борюсь с этим сейчас, когда я только что занимался с ним сексом – трахнул его, отымел, ******, любил его, чёрт побери, любил – но я не могу решиться.
Оранжевый свет делает его смуглее и серьёзнее, чем на самом деле; а может быть, он всегда выглядит таким взрослым во сне. Он без улыбки смотрит свои сны, о содержании которых мне никогда не догадаться, и под глазами его залегли синеватые тени.
- Поистине мир и велик, и чудесен, – шепчу я.
Но Джеймс не слышит меня».

 Отправлено: 24.11.08 19:08. Заголовок: Глава 17. Это вовсе..

Глава 17.

Это вовсе не значит, что ежели грохнуть меня фонарным столбом по башке, я тут же воспарю бодрым птицефениксом, справочник юного фершала смертию поправ.
Это как раз вряд ли.
Макс Фрай, «Книга одиночеств».

«Поттер, – в этот раз Снейп обошёлся без предисловий. – Лорд планирует на завтрашний вечер нападение на Литтл-Уингинг. Там, как Вы, возможно, знаете, в доме Арабеллы Фигг Ваши сторонники вне Хогвартса устроили нечто вроде конспиративной штаб-квартиры. Это будет показательная расправа; полагаю, одним домом Фигг дело не ограничится. Предупредите Ваших людей, но не суйтесь туда, если хотите знать моё мнение. На этот раз Лорд будет готов к встрече и не позволит себе проиграть битву».
Гарри знал от близнецов о сборищах в доме миссис Фигг; знал и то, что многие эвакуированные из Батлейт-Бабертон жили теперь в Литтл-Уингинге, придавая этому месту почти сакральное значение – там ведь рос Мальчик-Который-Вот-Вот-Всех-Спасёт.
Он был согласен с мнением Снейпа; при мысли о предстоящей битве неприятный холодок опасности пробегал по спине, и гадкое предчувствие выступало на языке кислым, как послевкусие рвоты. Если получится, они избегут битвы. Но вряд ли Вольдеморт намерен так запросто позволить ненавистному Поттеру снова одержать верх.

- Я полагаю, их нужно эвакуировать в Хогвартс, – Гарри взглянул на Орден Феникса и Эй-Пи, собравшихся на это подобие военного совета. – Слишком опасно оставлять гражданское население без защиты. Хогвартс сумеет принять всех, хватит и места, и запасов. Профессор МакГонагалл, обеспечьте, пожалуйста, им приём. Ремус, Сириус, профессор Флитвик, займитесь собственно эвакуацией, если не сложно. Привлекайте столько людей, сколько потребуется. Главное – безопасность.
- Командир, это только временная мера, – подала голос Гермиона. – Мы ведь не можем вечно сидеть в замке.
- Мы и не будем вечно в нём сидеть, – Гарри качнул головой. – Очень скоро я встречусь с Вольдемортом лицом к лицу, и всё будет решено. До тех будет только правильно, если большая часть оппозиции соберётся здесь. В конце концов, у них будет шанс перенять от армии что-нибудь, что поможет выжить потом, в послевоенной неразберихе.
- Командир, ты хочешь сказать, решающая битва будет завтра? – Невилл выглядел почти испуганным такой перспективой, пусть даже ему лично и не требовалось встречаться с Вольдемортом.
- Не знаю. Могу совершенно точно сказать, что Вольдеморт постарается меня убить. Как всё сложится в результате – не берусь предсказать. Но если кто-то из нас двоих умрёт – или оба вместе умрём, что не суть важно – то можно назвать эту битву решающей, почему нет.
- Командир… – нерешительно пискнул Колин. – Может, ты не пойдёшь на эту битву?
- Думай, что говоришь, Колин, – резко сказал Гарри. – По-твоему, я должен посылать людей на смерть, а сам отсиживаться в неприступном замке?
- Но ведь ты важнее всех нас, командир, – сказал Деннис. – Если тебя убьют, что нам делать?
- Жить, Деннис. Просто жить. И я не важнее никого из вас; более того, я куда менее важен, потому что у меня есть это глупое пророчество, и ничего нет, кроме него. А у вас – целые жизни, понимаешь? И вам – их – жить. Будь моя воля, я бы отправился туда один, чтобы разрешить это наконец. Но вы, вся Эй-Пи, меня одного не отпустите – спасибо тебе за это, Ли, персональное.
- Не за что! Чуть что – обращайся! – отозвался Джордан с ухмылкой.
- Так или иначе, мы забрались в какую-то лирику, – Гарри тряхнул головой. – Вопросов больше нет? Тогда начните эвакуацию немедленно. Я понимаю, что сейчас ночь, но надо спасти очень многих.
- Не беспокойтесь… – сказала профессор МакГонагалл. Гарри ждал привычного «Поттера», но она серьёзно добавила:
- Командир.

* * *

- Эвакуация окончена.
- Спасибо, Сириус, – Гарри улыбнулся крёстному. – Никаких проблем не возникло?
- Нет, – Сириус, с лёгкой неприязнью поглядывая на зелёно-серебрянный интерьер гостиной, сел на диван рядом с Гарри. – Сейчас несколько человек из Ордена проверяют, не остался ли кто в домах. Хорошо, что они один раз уже эвакуировались – собрались быстро и без вопросов. Одна девушка, правда, сокрушалась, что не может взять с собой пианино, а ей, дескать, хочется играть.
- Поиграет после войны, – хмыкнул Гарри, откладывая в сторону дневник Снейпа, который читал. – У них есть с собой зеркала связи?
- Да, конечно. Уж что-то, а предусмотрительность ты умудрился вбить даже в самых гриффиндористых гриффиндорцев.
- Это хорошо, если умудрился… Сириус, мы в последнее время редко видимся…
- Мне казалось, ты не хочешь меня видеть, – лицо Сириуса закаменело. – Раньше ты заходил к нам с Ремом…
- Я просто постоянно занят, – Гарри накрыл ладонью руку крёстного. – Я очень хочу видеть и тебя, и Ремуса.
- Ты наверняка уже прочёл снейповский дневник… – Сириус коротко взглянул на тетрадку на подлокотнике дивана; по обложке нельзя было понять, дневник это или нет, но интуиция на этот раз не подвела крёстного.
- Пока не весь. Не встретил ещё ничего такого о тебе, чего бы не знал.
- Значит, встретишь, – мрачно предрек Сириус.
- Что именно? Может, ты сам мне расскажешь?
Сириус на миг сжал руку Гарри и отпустил; наклонился вперёд, упираясь локтями в колени; иссиня-чёрные длинные волосы закрывали лицо.
- Если честно, Гарри, я не знаю, что об этом сказать. Раньше я не думал бы над этим… но после того, как ты упал за Арку из-за меня, я не могу больше так, как раньше. Я… я просто не знаю, что именно я тогда сделал. То есть, технически выражаясь, я послал Снейпа на смерть в Визжащую хижину в полнолуние, я травил его перед этим, как никогда раньше, я лез в личную жизнь Джеймса, потому что до того у Джеймса не было никакой отдельной личной жизни, мы с ним всё знали друг о друге. Но я не знаю, что сделал. Я не знаю, что было между ними до того, как я вмешался. Двадцать лет спустя до меня дошло, что я был слепым идиотом – поздновато, не находишь?
- Было бы куда хуже, если бы ты дожил до глубокой старости уверенным, что всё сделал тогда правильно, – задумчиво сказал Гарри. – Может, тебе станет легче, если я скажу, что они сами не понимали, что между ними творится?
- Им было по шестнадцать, что они могли понимать в это время? – Сириус потёр виски. – То есть, не могу сказать за Снейпа, но Джеймс повзрослел уже только после шестого курса. На седьмом он нам прямо сказал: или мы прекращаем выделываться и берёмся за ум, или мы больше ему не друзья. Мы всегда шли за ним, и этот раз не стал исключением. Но только Ремус, наверно, был рад, что пришёл конец нашему раздолбайству.
Гарри обнял крёстного за плечи.
- Сириус… когда я дочитаю дневник, я обязательно скажу, если моё мнение о тебе как-нибудь изменится. Ладно? Я с тобой обязательно поговорю об этом… ты ведь мой крёстный.
- Если мнение изменится? А какое оно у тебя сейчас?
Гарри помедлил, прежде чем ответить.
- Мне ещё ни разу не было жаль, что я упал в Арку ради тебя.

- Сириус Блэк! Сириус Блэк! – загнанно повторял чей-то голос из кармана брюк крёстного. – Сириус Блэк!
- Да, говори! – в зеркале, которое Сириус в спешке едва не разбил, отражалось смутно знакомое Гарри лицо – кажется, кто-то из семикурсников Рэйвенкло.
- Они пришли! Они напали на нас… Пожиратели, их сотни, их тысячи… – семикурсник тяжело дышал; в глазах у него метался ужас, который Гарри почти чувствовал через всё расстояние, что отделяло сейчас его от маленького провинциального городка, где он вырос.
- Мы немедленно идём на помощь, – Гарри отобрал у Сириуса зеркало. – Продержитесь несколько минут.
- Постараем… – в зеркале отразилась сплошная стена огня, послышался тошнотворный громкий треск; зеркало на миг помутнело, и Гарри с Сириусом сумели разглядеть в нём только собственные встревоженные лица.

* * *

В небе над Литтл-Уингингом пылали сотни Меток; полупрозрачные мерцающие черепа и змеи наслаивались друг на друга, подрагивали под порывами ветра, расцвечивали тёмное предрассветное небо мертвенным зелёным цветом. Десятки домов пылали; огонь и дым прорезали вспышки заклятий.
Гарри не стал разворачивать драконьи крылья; он только вскинул палочку и крикнул:
- Avis ignis!
Громадный феникс неторопливо развернул крылья, закрывая три четверти Меток; жар иллюзорного птичьего тела достигал земли – Гарри почувствовал, как пересыхают губы.
Это был ад.
Пожирателей было не меньше двух тысяч – едва ли не больше, чем жило людей в Литтл-Уингинге; в распоряжении Гарри было несколько сотен человек. Надо было уходить, срочно, сматываться, отступать – иначе их всех положат здесь, между респектабельными двухэтажными домами, на аккуратно подстриженных газонах. Но Пожиратели теснили их, убивали их, не давали опомниться и подобраться к портключам до Хогвартса; Гарри метался в толпе сражающихся, судорожно кашляя, и посылал Авады – по одной на Пожирателя, ювелирно точно.
Чьё-то Seco резануло его по ключице; в руку врезалось Crucio, предназначенное Гермионе; примерно восемь Ступефаев сплели вокруг него малиновую сеть, из которой он не ускользнул бы, если бы Ли не призвал его Accio, как когда-то в Министерстве.
Холодок опасности ни на минуту не прекращал струиться по позвоночнику Гарри, но по большей части он мог только спасать себя сам – и надеялся, что сумел обучить свою армию так, чтобы они не нарушили самого важного пункта своего устава.
Это был долгий ад.
Возможно, часы показали бы, что прошло полчаса; возможно – что прошло не меньше полусуток. Гарри не знал; он сжимал палочку до судорог в пальцах и дрался, дрался, дрался…
Он видел, как блики огня выхватывают из темноты лицо Ромильды Вейн и трёх Пожирателей; двое – громилы вроде Кребба и Гойла, и с ними она может справиться, но третий – лёгкий, ловкий, он убивает, словно танцует, и Авада из его палочки вылетает точно в цель – куда бы жертва не уклонялась…
Видел, как близнецы спина к спине отбиваются от десяти; чёткие движения, словно отрепетированная слаженность – зелёные лучи то и дело срезают рыжие пряди, куски ткани мантий…
Видел, как Энтони Голдштейна пришпилило к стене заклятием ножа – как бабочку; в судорогах бьются руки, пляшет вылетающий из палочки яркий последний луч…
Как в спину Майклу Корнеру летит Pello Maxima, и сердце вместе с обрывками плоти и обломками костей вылетает наружу, приземляясь на клумбе с георгинами…
Как Луна – сосредоточенная, хмурая – за руку выдёргивает Ли из-под луча Stesio и посылает в ответ целую серию всполохов – Гарри не успевает даже разобрать, что это за заклятия…
Как в небе вырастает Чёрная Метка размером с дирижабль и медленно одолевает яростно клекочущего феникса; язычки пламени и клочья зелёного тумана летят на землю и тают в воздухе …
Как Невилл насылает Crucio за Crucio на Рудольфуса Лестрейнджа, а тот истошно кричит, перекрывая и гневную песню феникса, и шипение змеи, выползающей изо рта черепа…
Как Ремус, прижимая к себе одной рукой бессознательного Денниса, пытается отступить в безопасное место, где можно будет переправить раненого в Хогвартс…
Как падают двое Пожирателей, охваченные Torreo Ханны Аббот…
Чьё-то Reducto попало Гарри в живот, пробив щит; Гарри отнесло на несколько метров.
«Воздуха… нет…» Перед глазами плыли в безумном хороводе феникс и череп со змеёй, занятые собственной битвой; вонь свежей крови и палёной плоти бритвенными лезвиями продиралась по лёгким с каждым вдохом.
- Где мой сын, щенок?!! – воротник мантии Гарри жалобно треснул, но выдержал. – Что с ним?
Гарри с трудом приподнял запрокинутую голову. Даже под маской Пожирателя можно было узнать Люциуса Малфоя – серые глаза, длинные светлые волосы.
- Там, где ты его не найдёшь, – выдохнул Гарри; тихо-тихо, но Малфой-старший услышал.
- Что ты сделал с ним, ты… – Малфой добавил несколько слов, которые, вообще-то, не полагается употреблять аристократам.
- Чтоб ты сдох, паршивый Пожиратель, – выплюнул Гарри и совершенно по-маггловски ударил Малфоя ногой в пах.
Теперь они корчились на земле вдвоём; Гарри пытался нащупать палочку и одновременно понять, можно ли на скорую руку залечить то, что натворило в его внутренних органах Reducto; Малфой шипел ругательства одно за другим, не повторяясь.
Rejicio Гарри прошло мимо – Малфой успел откатиться в сторону и схватить собственную палочку.
- Expelliarmus! – Гарри на лету подхватил палочку Малфоя и отшатнулся за угол ближайшего дома, скрываясь в полумраке.
Рыжий дракон взлетел над полем битвы, выпуская струю пламени в серое небо.
Гарри не рассчитывал долго продержаться в драконьем облике, учитывая, что на дракона Авада действует так же беспроблемно, как и на человека; главное – спикировать куда-нибудь, где нужнее будет его помощь, и по возможности – внести хоть немного сумятицы в стройные ряды Пожирателей.
Не меньше сотни заклятий ринулись к нему; но только один луч из всех был зелёным, прочие отливали узнаваемым красным Петрификуса Тоталуса. Ведь если Гарри убьют, что станется с детьми верных сторонников Тёмного лорда?
«Их линчуют с горя прямо в камерах», – успел подумать Гарри, превращаясь в человека.
Падение на черепичную крышу оказалось крайне болезненным; даже ухитрившись избежать переломов, Гарри заработал не меньше полусотни синяков на самых разных местах. Он соскользнул по водостоку в сад и шарахнулся в кусты сирени от великана, нацелившегося ударом кулака сделать из Народного Героя Сопротивления мясную лепёшку.
«Надо отступать… они нас не отпустят…»
Гарри метнулся на улицу и снова обернулся драконом; на этот раз он хотел видеть, сколько его людей осталось в живых.
Не больше нескольких десятков – против тысяч и тысяч сторонников Вольдеморта, накатывавших волнами, нескончаемыми волнами, словно у Тёмного лорда был в кармане генератор войск, штамповавший их с лёгкостью лепящего куличики малыша.
Гарри отчаянно закружился в воздухе, рисуя медленно тающими огненным буквами: «Отступаем!»
«Отступаем!». Раз за разом, пока все не заметят и не повинуются.
«Отступаем!». «Отступаем!».
«ОТСТУПАЕМ».
Падение на лужайку перед разрушенным почти до основания домом миссис Фигг (из развалин, перебивая вонь дыма, явственно несло кошками) едва не лишило его сознания; Гарри ударился лбом об изгородь и почти потерял сознание – в голове звенело, разноцветные круги плавали перед глазами. «Я на этом свете или уже на том?.. Больно…»
Он потряс головой, пытаясь прояснить мысли, но это привело к обратному результату; отдельные слова и звуки сбились в беспорядочную кучу под аккомпанемент непрекращающегося звона, колени неудержимо подгибались; чтобы не упасть, Гарри уцепился обеими руками за изгородь.
- Гарри! Гарри! – он с трудом узнал голос Рона. – Близнецы ранены, надо срочно в Хогвартс, Гарри…
Он прикрыл глаза на секунду и открыл снова; сквозь пламенеющие всеми оттенками радуги непонятные узоры он сумел разглядеть, что Фред без сознания и весь покрыт копотью, одни зубы меж приоткрытых губ блестят на почерневшем от сажи лице, а левое бедро поддерживающего брата Джорджа залито кровью, пропитавшей светло-синюю джинсовую штанину сверху донизу.
- У тебя есть портключ? – нетерпеливо спрашивал Рон.
Несколько очень долгих секунд Гарри пытался понять, чего от него хотят; а потом вспомнил, что в левом кармане мантии у него есть портключ до Хогвартса, большая синяя пуговица.
- Да, – сказал он так громко, как мог. – Есть портключ.
Чтобы достать пуговицу из кармана, надо было залезть туда рукой; Гарри попытался оторвать правую ладонь от изгороди, но ноги всё же подогнулись, и он рухнул на колени.
- Да, конечно! – Рон хлопнул себя по лбу. – Ты же ещё на первом курсе рассказывал… я заберу его, хорошо? Джордж истекает кровью…
Рон сорвал с шеи Гарри серебряную цепочку с янтарным фениксом, обнял обоих братьев, и они втроём исчезли.
- Нет! – с трудом выговорил Гарри, обращаясь уже к пустому месту. – Он не работает…
Гарри не мог вспомнить, что конкретно не так с этим портключом – слишком болела голова, слишком трудно было сосредоточиться; но он знал совершенно точно, что им нельзя было пользоваться, ни в коем случае нельзя, что надо было развалиться в процессе на вопящие от боли кусочки, но не давать Рону именно этот портключ…
- Вот ты где, мелкая мразь! – пинок под рёбра.
Люциус Малфой. Похоже, он и в самом деле очень хочет вернуть себе сына.
- Ничего, Лорд с тобой разберётся…
- Stupefy!
- С… – Малфой закашлялся где-то вдалеке. – Северус? Ты что?
- Меня задолбали и ты, и твой Лорд-маньяк, – предельно ясно высказался Снейп, подхватывая Гарри с земли. – Я отправляюсь туда, где прожил последние шестнадцать лет.
- Эй, а как же клятва? – Малфой успешно забыл об отобранной у какого-то бедолаги палочке в своей руке.
- Вот как раз её я сейчас и исполняю, если вдуматься, – Снейп покрепче обхватил Гарри и активизировал свой собственный портключ, толстостенный белый флакон: – Джеймс.
Восходящее солнце осветило серое небо, где змея и череп одержали безоговорочную победу над фениксом.

* * *

«08.02.
Мы встречаемся в Выручай-комнате почти каждый вечер. И всегда в нашем распоряжении одна и та же обстановка, как будто мы возвращаемся с помощью какого-то необычного хроноворота в один и тот же момент времени. И занимаемся мы здесь всегда одним и тем же. И даже роли не меняются: я всегда сверху – как ни странно, Поттер не против. Единственное, варьируются позы; Поттер горазд на акробатические выдумки.
Я не могу сказать, что мне это нравится, и что не нравится – тоже. У меня такое чувство, что моё мнение не то чтобы не будет принято в расчёт, но я просто не имею права его высказывать. Моё дело – подчиняться, отдавать себя целиком, выкладываться в безнадёжной ласке, насколько хватит сил; нечто подобное, наверно, испытывали любовники этой психованной древней магглы, Клеопатры – по легенде, она была умопомрачительно красива, и, бьюсь о заклад, все, кто сумел добиться ночи с ней, были в экстазе, что могут довести своё служение любимой царице до апогея – кому и знать, как не мне, что при таком чувствуют.
Не знаю, как там выглядела Клеопатра, но Поттер красивее всех, кого я знаю. Я могу часами сам себе перечислять все части его тела, подробно, как анатом; я мысленно почти что разбираю его по косточкам и ищу изъян в совершенстве. Нет изъяна. Раньше я мог сказать, что вечно лохматые волосы – это ужасно. Что слегка неровная от многочасовых полётов на метле линия плеч производит гнетущее впечатление. Что крохотные, почти сросшиеся с кожей головы мочки ушей наводят на мысли о мутантах. Я много чего мог сказать раньше – до того, как понял, что Джеймс Поттер божественно прекрасен.
Василиск его сожри, такое понимание. Я прекрасно жил без этого шестнадцать лет и обошёлся бы сейчас, но моего мнения никто не спрашивал.
В этом, надо думать, трагедия всей моей жизни: моего мнения не спрашивает вообще никто.
Твари. Все.

10.02.
А вот теперь я посмотрю, что он будет делать. Взгляну, что решит предпринять замечательный безупречный гриффиндорец в такой ситуации… попрёт ли он ради меня против своих гриффиндорских же друзей?
Сегодня мы с Поттером столкнулись у входа в Выручай-комнату; чаще то он приходил раньше, то я, а сейчас оба – минута в минуту.
- Привет, – улыбается.
- Привет, – я беру его за руку. На тыльной стороне ладони у него очень мягкая кожа, а на внутренней есть несколько небольших старых мозолей от квиддичных тренировок.
- Не скучал? – Поттер склоняет голову к плечу.
- Умирал от тоски, – хмыкаю я. – Сутки назад расстались.
И не могу сдержаться – целую его мягкие губы. Я ведь и правда скучал.
- Джеймс!! – раздаётся возмущённый голос Блэка, и сам вышеупомянутый король кретинов появляется в двух метрах от меня и Поттера, сбросив мантию-невидимку. Не свою, между прочим. Вряд ли Поттер знал, что у него её сегодня на вечерок позаимствуют. – Что ты делаешь?
Вопрос, достойный школы-интерната для особо одарённых. Неужели не видно, что он со мной целуется? Впрочем, что я разоряюсь – это ведь Блэк.
Поттер стоит, как громом поражённый.
- Сопливус, отойди от него немедленно! Джеймс, что ты стоишь, это какая-то тёмная магия!!
- Не знаю, как тебе, Блэк, – говорю я, потому что Поттер молчит, – а мне не требуется пользоваться тёмной магией, чтобы со мной кто-то целовался.
Блэк выхватывает палочку.
- Divido!
Нас с Поттером относит друг от друга и смачно шваркает о каменные стены – даже странно, что ничего не сломалось, ни мы, ни они.
- Сириус, ты что, рехнулся?!! – активно реагирует Поттер.
- Я-то в порядке, а вот ты? Ты… ты стоишь тут и целуешься… с Сопливусом, – выговаривает он это кретинское прозвище, скривившись от отвращения. – Джеймс…
- А ты думал, он с тобой должен целоваться? – интересуюсь. – А как же Люпин, а?
Блэк вздрагивает.
- Джеймс, ты что – разболтал ему о… о нас?! – он потрясённо смотрит на Поттера, который может только помотать головой из стороны в сторону.
- Вы что, думаете, так хорошо законспирировались? – фыркаю. – Да ещё только ленивый не вычислил, что вы с Люпином трахаетесь. Видимо, никто другой вам обоим не даёт, м-да…
- Stupefy!
Я уворачиваюсь и выхватываю палочку из кармана.
- Сириус, Северус, прекратите! – бестолковый Поттер имеет обыкновение забывать свою палочку в спальне, поэтому ему нечем нас разнять, кроме слов. Слова, надо сказать, не так уж и эффективны. – Немедленно прекратите оба!
Блэк продолжает держать меня на прицеле, но ничего не предпринимает.
- Джеймс, послушай… – в голосе Блэка самая настоящая мольба. – Это же извращение! То есть, Сопливус – это извращение! В школе полным-полно симпатичных парней и девчонок, ради Мерлина, Джеймс…
- Тебе не кажется, Сириус, – цедит Поттер, обозлившись, – что это моё личное дело – с кем целоваться?
- И вы собирались пойти в Выручай-комнату, – блистает Блэк чудесами дедукции, замечая дверь в стене. – Ты что… вы что… вы трахаетесь??
- Не ты один это умеешь, – слегка оскорбляюсь я. – А что, Блэк, завидно?
- Levicorpus!
В меня – моим же заклятием? Дудки… больше такой номер со мной не пройдёт.
Я навешиваю на себя невербальный щит и шепчу:
- Levicorpus.
Повиси-ка сам вниз головой, Блэк. Посмотрим, как это тебе понравится.
- Северус, прекрати немедленно! – Поттер хватает меня за запястье, сжимает. – Прекрати!
Он смотрит мне в глаза, и я чувствую себя, как под гипнозом. Его горячие пальцы, его расширенные зрачки, его побледневшее лицо. Я не могу сопротивляться ничему из всего этого, и всем остальным частям Поттера – тоже.
- Liberacorpus, – я опускаю палочку.
- Так, хорошо, – Поттер слегка расслабляется и загораживает меня собой от Блэка. – Сириус, не смей!
- Джеймс, какого хрена ты его защищаешь?! – орёт пышущий праведным негодованием Блэк. – Он подвесил меня в воздухе, этот сальный ублюдок!
- А я в прошлом году подвешивал его, и что?!! – орёт в ответ Поттер. – Не смейте оба нападать друг на друга, поняли?!
- Так что, ты предлагаешь так просто всё это оставить? – с ощутимой угрозой спрашивает Блэк и стискивает палочку – вот-вот хрустнет.
- Тебе – да, предлагаю!
Блэк отступает на шаг.
- Ты променял нас на Сопливуса? – спрашивает он тихо. – Меня, и Луни, и Хвоста? Ради того, чтобы трахать его грязную задницу, ты готов нас всех бросить? Джеймс… Сохатый…
Поттер колеблется. А потом выпускает моё запястье, которое держал до сих пор.
- Послушай, Сириус… мне надо тебе всё объяснить…
- Хотел бы я послушать, как ты всё это объяснишь, – цедит Блэк; теперь он хозяин положения и может себе позволить навязывать Поттеру позицию оправдывающегося. Интересно, часто ли эти двое перетягивали одеяло каждый на себя в тесной компании Мародёров? Держу пари, что редко. До сих пор у них наверняка было крайне мало поводов для разногласий.
- Сегодня ничего не выйдет, ты же видишь, – шепчет мне Поттер. – Завтра здесь же, в это же время – хорошо?
И, не дождавшись ответа, который в любом случае будет утвердительным, уходит вместе с подозрительно оглядывающимся Блэком. Успокойся, Блэк, я не собираюсь бить вам в спины каким-нибудь заклятием.
Для этого я слишком устал… я так чертовски устал.
Я захожу в Выручай-комнату, падаю на отвратительно гриффиндорскую кровать и засыпаю.
Это, конечно, мне только мерещится… но всё же покрывало отчётливо пахнет нашей смазкой; в одну из ночей неловкий Поттер опрокинул всю баночку на бархат.
А сейчас начинается рассвет, и я пишу всё это, чтобы было чем занять себя до первого урока. Не пойду на завтрак… не хочу видеть ни Поттера, ни Блэка. Просто не хочу.
Слава Моргане, сегодня у нас нет ни одного общего со львами занятия.
Разумеется, если не считать того, что вечером я, как баран, ведомый на заклание, притащусь к Выручай-комнате».

 Отправлено: 24.11.08 19:08. Заголовок: Глава 18. No one ca..

Глава 18.

No one can save us from ourselves…
(Никто не может спасти нас от нас самих…)
«Scorpions», «Humanity».

Портключ Снейпа был настроен на двор Хогвартса; здесь было отчего-то очень много людей… больше, чем Гарри рассчитывал увидеть. И они всё выходили из замка и выходили; и шли куда-то в сторону от дверей, к угловым башням.
- Туда, – попросил Гарри.
- Поттер, Вы еле на ногах держитесь…
- Туда! – упрямо мотнул Гарри головой. Снейп больше не возражал.
До толпы, сгрудившейся вокруг чего-то, они доковыляли минуты через четыре; Снейп решительно ввинтился в толпу, и никто не попытался остановить его.
Три рыжие шевелюры выделялись на промёрзлой земле опавшими листьями; три пары синих глаз невидяще смотрели в блёклое небо.
Когда-то давным-давно, словно в смутной сказке, на этом же месте лежал мёртвый Альбус Дамблдор, и молчаливая толпа вокруг него наполняла двор болью и шоком.
- Фред? Джордж? – робко позвал Гарри. Выдрался из цепких рук Снейпа и шагнул к телам.
- Рон? Фред? Джордж? – Гарри прижал пальцы к запястью Фреда. Кожа была тёплой, но жилка под кожей не билась.
- Эй, что здесь Снейп делает? Он же Пожиратель Смерти! – возмутился кто-то. Снейп не пошевелился.
- Он спас Гарри, ты, идиота кусок! – хрипло, почти истерически выкрикнула Гермиона.
- Почему их никто не лечит? – Гарри обернулся к разом притихшей толпе. – Где мадам Помфри?
- Гарри… – Гермиона шагнула к нему, но не решилась подойти ближе, чем на метр. – Гарри, они умерли.
- Они? Нет, они не могут умереть, – Гарри покачал головой. – Они обещали мне…
- Гарри, они упали с Астрономической башни, – голос Гермионы дрожал, и Гарри понемногу понимал, что, может быть, она не так уж неправа. – У них наверняка нет ни одной целой кости… Гарри… послушай…
Гарри не слушал; он вспомнил, что на самом деле близнецы не обещали ему не умирать. Он просил их, но они всегда переводили разговор на другое.
А теперь они умерли.
Умерли.
Умерли, умерли, УМЕРЛИ!!..
- Нет… нет!!..
Гарри дёрнул Фреда за плечи, пытаясь приподнять с земли; шея близнеца изогнулась под неестественным углом, волосы волочились по земле – и Гарри упал рядом с ними, обнимая безжизненные тела; лицо врезалось в запылённую окровавленную ткань рубашек, отозвалось болью на выпиравшие осколки переломанных костей.
- Нет, нет, нет, – повторял Гарри, как заведённый, – нет, нет, НЕТ!!..
Слёз не было; он только задыхался, как будто весь воздух мира кто-то украл в одночасье, задыхался, бился в корчах, вжимаясь всем телом в изуродованные падением трупы, и перед глазами суматошно метались круги и звёзды разноцветного огня, и кто-то говорил: «Гарри, успокойся, пожалуйста, Гарри», но всё это было так далеко, так неясно сквозь неумолчный звон в ушах, так неважно, потому что близнецы – умерли.
Близнецы умерли.
- Фред… Джордж… – в горле у Гарри пересохло, и он не знал, зачем зовёт их, мёртвых, по именам, ведь они не ответят ему, они всегда отвечали, но не сделают этого сейчас… – Нет… нет…
Он целовал их холодные губы, целовал без ответа; он прижимал к себе обоих, чувствуя аморфную плоть, пронизанную обломками костей; и кровь близнецов была на его руках, на его лице, на его одежде, проникала под рубашку и брюки, такая горячая когда-то кровь, отстукивавшая быстрый пульс – один на двоих – такая холодная теперь, тёмная, запекающаяся на губах солёной горечью, как морская вода; кровь близнецов была на его руках, потому что он, и никто другой, был виноват в том, что они умерли, умерли, умерли!..
Портключ заносило в сторону, потому что он снял следящие чары, не умея обращаться с пространственными заклятиями. Ведь Дамблдор был уже мёртв, некому было пользоваться этими чарами – почему, почему, почему он не мог подождать?
- Я виноват, – признавал Гарри, касаясь губами струйки крови, вытекшей из угла рта Джорджа, – я один виноват, что вы умерли… вернитесь, пожалуйста, вернитесь ко мне…
За спиной кто-то плакал навзрыд; Гарри забыл, как плачут; он только держал близнецов крепко-крепко, чтобы хотя бы в смерти не разлучаться с ними; он скоро пойдёт за ними, совсем скоро, потому что не сможет здесь без них.
- Нет, нет, нет, – шептал Гарри безостановочно, и губы его стали жёсткими, как подошвы от того, что он постоянно пытался вдохнуть, но воздуха не было, а был только колкий яд, и он вдыхал этот яд, как можно больше, чаще, чтобы поскорее умереть.
- Нет… не надо! – просил он, и кто-то снова плакал, безудержно, не скрываясь; далеко, так далеко позади властного звона, и Гарри крепче закрывал глаза, чтобы открыть их и увидеть настоящих близнецов, Блейза, Седрика; но каждый раз, когда он поднимал веки, строгие в смерти синие глаза смотрели в небо, мимо Гарри, и были заострившиеся черты, и кровь, столько крови, и переломанные пальцы рук – он целовал их, каждую фалангу, сжимал бережно, звал Фреда и Джорджа, но они не отвечали.
- Надо что-то сделать, – сказал кто-то позади.
Гарри захлебнулся очередной порцией яда, и звон стал нестерпимым; лица близнецов медленно-медленно наплывали на него, как в киносъёмке, и занимали собой весь мир, заслоняли жгучие круги-пятна; ласковые лица, знакомые до последней чёрточки, выученные наизусть глазами и губами; он встречал их, пытаясь улыбнуться, но не помнил, как это делается.
И мира не стало.

В лабиринте было жарко. Там не было жарко на самом деле, на чётвёртом курсе, но здесь Гарри чувствовал приникающий к коже жар, как будто стоял у самого костра.
Он попытался понять, почему он здесь, и огляделся по сторонам – всё ли здесь так, как было в реальности? Нет, не всё… земля горела у него под ногами, обутыми в растоптанные кроссовки. Но огонь не причинял ему ни малейшего вреда, если не считать того, что от жуткой жары у него сохли глаза, и надо было часто-часто моргать.
Этот лабиринт был куда тише и безопасней, чем тот, реальный; Гарри чувствовал это всей шкурой. Но отсюда всё равно надо было как можно скорее найти выход. Может, где-нибудь за поворотом или снаружи его ждут Фред и Джордж, живые и весёлые, как всегда, не касавшиеся предательского янтарного портключа?
При этой мысли Гарри кинулся бежать, приминая огонь, как траву; языки пламени окутывали его почти до колен, пока он метался во все повороты, которые видел – а вдруг, там, наконец-то?.. Но лабиринт был пуст, как земля в первые дни творения, когда тьма уже была отделена от света, и даже кое-какие растения насаждены, но ни зверей, ни людей не было придумано.
- Фред! Джордж!
Никто не отзывался – даже эхо; стены кустов поглощали звуки, как чёрная поверхность – тепло.
- Джордж! Фред!
Гарри бежал по лабиринту, и рубашка, выбившаяся из-за пояса джинсов, трепетала позади, как флаг; Гарри неловко свернул, ударился плечом о стену и остановился перевести дух. Поднял руку, чтобы отереть манжетой рубашки пот со лба, и застыл, не решаясь – на нём была рубашка Блейза.
- Что всё это значит? – Гарри вжался лопатками в колючую стену. – Фред! Джордж!..
Языки пламени перед ним затанцевали, вырастая, и стали сфинксом, когда-то загадавшим Гарри глупую стихотворную загадку про паука. Отчего-то Гарри был уверен, что это именно тот самый сфинкс, словно последний специально все эти годы поджидал здесь незадачливого четвёртого участника Турнира.
- У Вас для меня загадка? – нетерпеливо спросил Гарри. – Если я её разгадаю, то доберусь до Фреда и Джорджа, да?
- Да, у меня есть для тебя загадка, – сфинкс скрестил лапы на груди – или вернее было бы сказать «скрестила», потому что и лицо у него было женское. – Если ты не отгадаешь её, я тебя съем – так полагается.
- А если отгадаю? – уточнил Гарри на всякий случай.
- То я всё равно тебя съем, и ты признаешь, что заслужил это, – улыбнулась сфинкс. – Потому что я спрошу тебя, Гарри: кто виноват в том, что близнецы погибли?
Гарри вздрогнул и закричал; языки пламени взметнулись высоко, закрывая сфинкса, но львиная лапа протянулась к нему сквозь пламя и цепко ухватила за плечо, до основания вонзая длинные острые когти.

- Жар не сбивается!
- Давайте ему ещё зелья, чёрт побери!
- Он не пьёт, он всё выкашливает! Может, тут ещё и простуда?
- Он просто жить не хочет, глупая Вы женщина…
- Пропущу мимо ушей Ваши оскорбительные комментарии. Давайте попробуем влить в него хоть немного…
- Простите, но… может, маггловским способом? Внутривенно?
- Когда он то и дело бьётся в таких судорогах? Вы намекаете на Петрификус, мисс Грейнджер? Лучше пойдите как-нибудь успокойте эту толпу, он же эмпат, ему только хуже оттого, что они с ума сходят.
- Хорошо, профессор…
- Он опять выкашливает всё! И температура, кажется, снова поднялась…
- О, Мерлин…

Это была уже другая часть лабиринта; здесь всё так же горел огонь под ногами, но сфинкса уже не было рядом, только рана на плече неприятно ныла и потихоньку кровоточила. Гарри прислонился лбом к кустам, пытаясь отдышаться; ветки царапали кожу.
«Надо идти, – попытался он уговорить себя. – Я должен выйти отсюда, из этого долбаного лабиринта, и тогда наверняка найду близнецов. Я попрошу у них прощения, и буду просить его до Рагнарёка и долго-долго после».
Теперь он шёл медленно, пытаясь прислушаться – за пределами лабиринта ведь должно что-то быть, и если идти так, чтобы приближаться к источнику шума, то можно ведь в конце концов выйти отсюда… но в лабиринте было тихо, как в могиле. Так тихо не было даже на самом деле, когда магия лабиринта отрезала его, измученного, от гомонящих трибун.
Он блуждал по лабиринту целую вечность; но там было пусто, как должно было быть в его персональном аду. «Я заслужил себе ад, – Гарри сполз спиной по стене веток и листьев, разрывая рубашку сзади в клочья, раздирая кожу спины до крови. – Я заслужил в миллионы раз худшего, самоуверенный кретин, безалаберный идиот…» Всё, что привело близнецов к гибели – всё это была цепочка его собственных ошибок. Сначала он принял от Дамблдора этот портключ и рассказал о нём Рону, дубина стоеросовая; потом влез в тонкую вязь чар и, естественно, испортил их; а потом оставил опасную вещь болтаться у себя на шее, как украшение – нашёл время украшаться, тупица! А потом позволил Рону взять портключ и никак, ничем не сумел помешать, потому что – снова собственная ошибка – слишком рано превратился в воздухе в человека и не рассчитал падения, брякнувшись лбом прямо на изгородь.
А ещё он убил Дамблдора своими руками, и судьба, с которой хитроумный директор наверняка съел на пару не один мешок лимонных долек, отплатила ему жестоко за то, что манипулировал Малфоем, за то, что предал всех тех, кто в тот вечер сражался с Пожирателями, за то, что поил Дамблдора вольдемортовским охранным зельем, за то, что Аваду, выбросившую худое старческое тело за бортик Астрономической башни, не столько произнёс Драко Малфой, сколько он сам – Мальчик-Который-Выжил-Чтобы-Не-Учиться-Ни-На-Чьих-Ошибках.
Точно так же, как сегодня, Гарри чуть меньше года назад стоял на коленях у тела человека, которого убил своими руками, и не испытывал ничего, кроме удовлетворения от выигранной партии. Должно быть, теперь качнувшиеся вселенские весы восстановили равновесие, потому что Гарри ненавидел себя в этот момент так страстно, так неистово, так искренне, так сильно и пылко, как до этого умел только любить – да и то не себя, а близнецов.
Послышался чей-то крик; Гарри узнал голос – это была Флёр Делакур.
Так это что, по-настоящему? Но ведь земля не горела под ногами, тогда ещё не горела... а может, раньше он просто не замечал этого?
Он вскочил и помчался прочь от крика; всё это уже было один раз – и этого раза достаточно! Подальше от этого, выход, где здесь выход?..
Он бежал из всех сил, и воздух словно сопротивлялся ему, став упругим, почти как желе. Но Гарри миновал несколько поворотов и наткнулся на небольшой тупик, где увидел себя – четырнадцатилетнего – и Седрика. Живого Седрика, утешавшего глупого маленького Гарри, рыдавшего над своей бестолковой любовью, растоптанной в тот день, как окурок сигареты.
Гарри потянулся было к этим двоим – утешить одного, обнять другого; но не решился.
«Я не заслуживаю Седрика. Я не заслуживаю даже того, чтобы думать о нём. Для такой самодовольной мрази, как я, в человеческих языках никто ещё даже слова не придумал – всем было противно».
Языки пламени взметнулись, жаркие, почти опаляющие, завивающие кончики отросших волос Гарри в крохотные спирали; Гарри-четырнадцатилетний и обнимающий его Седрик исчезли в огне, не заметив этого.
Гарри ждал, пока огонь снова поглотит и его, но пламя утихло, оставив после себя выжженную проплешину в тёмной траве.
И Гарри понял, что так просто он уже не отделается.

- Что с ним? Он будет в порядке?
- Блэк, мать твою, нашёл время явиться!
- Просто скажите, он выживет? Мы все психуем… пожалуйста…
- Сириус, мы пока не можем ничего сказать. Повреждения не такие уж сильные, пара недель лечения и ухода – и всё было бы в порядке. Но он просто не хочет жить, он отказывается бороться вместе с нами…
- То есть, надежды нет?..
- Типун тебе на язык! Северус, давайте попробуем вот эту охлаждающую мазь…
- Она довольно слабая, но может сработать… по крайней мере, её он не выплюнет, это вам не зелье.
- Опять судороги! Северус, помогайте!
- И… часто он так? Это же… Мерлин… нельзя же до такого доводить человека, это просто… я не знаю…
- Раз не знаешь, Блэк, то вали-ка ты отсюда и скажи остальным, чтобы занялись чем-нибудь полезным. Думаешь, твой крестник обрадуется, когда придёт в себя и узнает, что вы его хором оплакивали, вместо того, чтобы делать что-то? Иди, иди, чего стоишь?
- Снейп…
- Иди, мать твою! Поппи, давайте мазь… начнём с висков…

Голову прожгло холодом; Гарри вскрикнул, прижимая ладони к неожиданно покрывшимся коркой льда вискам. Лёд накрыл лоб, спустился по скулам на шею и обвил её, как тесный воротник; этот лёд не таял, и Гарри лихорадочно отламывал его по кускам, отбрасывал торопливо в сторону, пока пальцы не потеряли чувствительность от холода.
Вскоре среди переливающегося пламени высилась горка неровных льдинок; Гарри подышал на ладони и, не сводя со льда взгляда – как с готового ударить в спину врага, отступил за поворот. Стены сдвинулись, закрывая проход в тупик, где только что были два чемпиона Турнира Трёх Волшебников, и Гарри оставалось только гадать, было это неким одолжением ему, или он мог остаться там навсегда, если бы не ушёл вовремя.
Небо над лабиринтом стало ещё темнее; Гарри заметил, как сгустилась ночь и обесцветился огонь под ногами, только тогда, когда понял, что не различает следующего поворота.
Идти с вытянутыми руками было неудобно; собственных рук он тоже не видел в темноте, густо-серые рукава рубашки Блейза сливались с ночью. Воздух понемногу холодел, и вдыхать его было почти неприятно. «Зима здесь, что ли, начинается? – Гарри наткнулся на стену и провёл по ней руками, пытаясь понять, в какую сторону поворачивать. – Турнир был в начале лета…»
Где-то впереди вспыхнул яркий огонёк факела; Гарри не мог различить, кто его нёс, и пойти навстречу, чтобы это выяснить, не мог тоже – ноги словно приросли в земле. Трепещущий факел приближался неторопливо, почти величаво; и когда несущего факел и Гарри разделяло всего несколько шагов, последний медленно протянул руку, принимая тонкую деревяшку. В тёплых оранжевых бликах лицо Блейза казалось таким умиротворённым, каким никогда не было при жизни.
- Как ты здесь оказался? – спросил Гарри шёпотом; говорить в полный голос было страшно, будто громкие звуки могли разрушить этот холодный вечер.
- Просто пришёл, – задумчиво сказал Блейз, глядя куда-то сквозь Гарри. – Захотел тебя увидеть…
- Ты… призрак? – нерешительно спросил Гарри.
- Нет, – покачал Блейз головой. – Я просто хотел тебя увидеть. Жаль, что я тебе не нужен…
- Постой! – Гарри хотел было поймать Блейза за запястье, но пальцы прошли сквозь ткань мантии и плоть, сомкнувшись в воздухе. – С чего ты взял, что ты мне не нужен? Я же люблю тебя…
- Ты слишком винил себя, – Блейз вздохнул и впервые за этот странный разговор взглянул Гарри в глаза. В чёрных радужках наследника рода Забини плясало по крошечному огоньку. – Ты и сейчас себя винишь во всём. Слушай, я не успел тебе сказать… не надо тянуть на себя вину за всё. Так она тебя раздавит. Ты делаешь даже больше, чем можешь…
- Но я же и правда виноват… ты умер, чтобы спасти меня… а близнецы… это целая цепь моих идиотских ошибок, больше никто не виноват в том, что они умерли… – губы Гарри задрожали.
- Ты думаешь, они хотели бы, чтобы ты до конца жизни убивался чувством вины? – Блейз коснулся щеки Гарри; это прикосновение походило на порыв холодного ветра. – Ты залез в свою вину и боль, как в скорлупу, и не достучаться до тебя. Ты не чувствуешь меня, потому что не хочешь чувствовать. Ты думаешь, что не стоишь этого.
- Я и правда не стою… – Гарри опустил факел.
- Ты стоишь всех сокровищ мира, – тихий голос Блейза эхом отдавался в голове Гарри. – Когда ты говоришь, что виноват, ты озвучиваешь то, что думает твой главный враг – не забывай, кто он, Гарри. Слушай лучше тех, кто любит тебя.
- Ты знаешь, кто мой главный враг? Но ты же не видел того медальона…
- Медальона? Зачем мне медальоны? Я и так всё про тебя знаю… – Блейз негромко рассмеялся. – Знаю всё-всё, и всё ещё люблю тебя.
- Блейз… – у Гарри перехватило горло, и он не сумел выговорить больше ни слова; хотя даже если бы он был способен говорить, то вряд ли нашёл бы, что сказать.
Блейз растаял в холодном воздухе; прощальная улыбка, повисевшая в воздухе несколько секунд отдельно, как у Чеширского кота, рассыпалась на большие снежинки, окутавшие плечи и волосы Гарри.
«Наверно, со стороны я выгляжу седым… если вообще как-нибудь выгляжу».
Огонь факела добрался до руки Гарри и охватил его ладонь; боли не было, только слабый жар. Гарри, подняв руку, наблюдал, как языки пламени ползут по рукаву вверх, потрескивая; рубашку они не трогали, но сжигали плоть Гарри, стремительно и жадно.
Пламя взметнулось у него перед глазами, и ничего больше не было видно.

- Скажите, он хотя бы раз пришёл в себя?
- Нет. Не мешайте.
- Я не буду мешать… только дайте, пожалуйста, снотворное… для Кевина Диггори. Мы скормили ему всё успокаивающее, что у нас было, но оно толком не помогает…
- Возьмите это зелье, мисс Грейнджер, и не давайте ему больше ничего, иначе он отравится таким количеством лекарств. И скажите заодно всем, кто ждёт, что они могут ложиться спать; когда жизнь Гарри будет вне опасности, мы обязательно сообщим.
- Поппи, он поборол и чары холода. Чертовски упрямый мальчишка…
- О, Мерлин… Северус, у Вас есть ещё идеи?
- Регулярно обтирать его холодной мокрой тканью… хотя вряд ли это принесёт большую пользу.
- Профессор… мадам Помфри… у Гарри жар всё это время?
- Да, мисс Грейнджер. Вы получили, что хотели? Можете идти.
- Может, у него воспаление внутренних органов?
- Мисс Грейнджер, Вы сомневаетесь в нашей способности накладывать диагностические чары? Мистер Поттер всего лишь усердно пытается сжечь самого себя в приступе боли от потери близнецов Уизли. С внутренними органами у него всё в порядке, если не считать мозг, который во время битвы изрядно сотрясся.
- А… откуда Вы знаете, что он хочет сжечь себя, и именно из-за… близнецов?
- Он периодически зовёт их и твердит, что во всём виноват.
- Он зовёт только Фреда и Джорджа?
- Ещё иногда покойных мистера Забини и мистера Диггори. Идите, мисс Грейнджер, Вы же не хотите, чтобы здравствующий мистер Диггори нажил себе нервное расстройство от рыданий?
- Кевин не Диггори, он Поттер… Гарри принял его в свой род, как младшего брата…
- Вот как? Что ж, пока он не стал старшим, позвольте мне и мадам Помфри заняться присутствующим мистером Поттером. Вы свободны.

Этот лабиринт явно был бесконечен; когда-то Хагрид вырастил на квиддичном поле запутанный, но маленький лес живых стен, но здесь и сейчас – где бы и когда бы всё это ни происходило – выхода не было. Конечно, была вероятность, что Гарри просто не в состоянии его найти, но не мог ведь он быть настолько туп, чтобы за много часов не суметь отыскать выход. Квиддичное поле можно было обойти по периметру за десять минут, если идти совсем медленно; этот лабиринт же словно издевался над Гарри, кружа его в однообразных коридорах и поворотах, по одинаковому огню, обвивавшему ноги до колен, под одним и тем же тёмным небом, в котором за это время только зажглось несколько звёзд.
Гарри устал, но заставлял себя идти дальше, потому что – он знал это – стоит только сесть отдохнуть, как из-под земли появятся костлявые восьмипалые руки и утянут за собой, и он никогда больше не увидит близнецов…
Ноги ныли, голова раскалывалась, левая ладонь была покрыта неотчищающейся копотью от исчезнувшего куда-то факела Блейза; Гарри то и дело спотыкался о переплетения корней и упрямо плёлся дальше, испытывая большое желание по-собачьи свесить язык набок.
И лабиринт сжалился над Гарри, неожиданно распахнув перед ним выход – там, где только что была глухая стена. Несколько секунд Гарри стоял неподвижно, осмысливая произошедшее, а потом опрометью выбежал наружу.
Здесь земля под ногами горела куда жарче, чем в лабиринте; пламя припекало ноги сквозь обувь и джинсы, было ярче – здесь оно имело цвет даже в темноте, тогда как огонь лабиринта, лишившись подпитки в виде солнечных лучей, стал похожим по оттенку на медузу. И это было квиддичное поле, да; только не такое, как в день Турнира – вокруг не было ни одного человека, и монолитная тишина, нарушаемая лишь частым дыханием Гарри, наполняла пространство. Накрапывал дождь, ничуть не мешавший огню; волосы Гарри быстро намокли и разделились на отдельные унылые пряди.
Что-то было тревожно знакомым; чувство «дежавю» мучило Гарри с каждой секундой всё сильнее, и когда он поднял руку, стряхивая с волос крупные капли, он понял – запах.
Дождь пах яблоками.
Гарри завертелся волчком, пытаясь разглядеть, есть ли здесь кто-нибудь – запах яблок напомнил ему о близнецах, и уж теперь-то они должны были оказаться здесь – теперь, когда он вышел наконец из лабиринта!
Небо медленно переходило от чёрного к серому, и звёзд стало больше; этого света Гарри хватило, чтобы увидеть: здесь нет больше никого.
- Фред! Джордж! – звук разносился далеко из сложенных рупором у рта ладоней. – Джо-ордж! Фре-е-ед!..
Никто не откликался. Гарри обошёл лабиринт, чтобы найти выход с поля – но выхода опять не было. Это напоминало дурацкую головоломку, создатели которой даже не позаботились о том, чтобы разнообразить загадки; однако, при всей неизобретательности упомянутых создателей, Гарри не мог не признать, что по-прежнему не имеет ни малейшего понятия, как отсюда выбраться. Пустые трибуны, чем-то похожие на звериные пасти с выбитыми зубами, окружали его сплошным кольцом; пробраться мимо них, пожалуй, можно было бы, только взлетев.
«Но я ведь могу летать… я же анимаг!..»
Но стать драконом не получилось. Просто не вышло, как будто он никогда не бывал ничем иным, кроме человека; как будто ему было десять лет, и он ничего не знал о своей магии, кроме того, что это – уродство и ненормальность.
Гарри вскарабкался на самый верх трибун – быть может, получится спрыгнуть отсюда, хорошенько сгруппировавшись?.. Но земля под трибунами терялась в тумане – пусть даже на самом деле здесь не могло быть так высоко – и Гарри не решился прыгнуть, потому что здесь всё было совсем не так, как на самом деле.
Стоя на одном из сидений самого последнего ряда, Гарри раздумывал над тем, что же делать дальше, когда заметил краем глаза в центре поля вспышку белого цвета; он развернулся с такой скоростью, что чуть не упал, и увидел, что посреди поля – где только что был лабиринт – стоит высокий человек, лица которого было не разглядеть, но чья длинная белая борода очень знакомо развевалась на ветру.
Гарри пустился вниз бегом; но внезапно трибуны стали гораздо выше, чем тогда, когда он взбирался на них, и если раньше ему хватило бы пяти минут, чтобы на приличной скорости преодолеть расстояние от верха до земли, то сейчас он едва спусился наполовину, потратив на это битых полчаса.
В боку кололо от долгого бега – Гарри уже изрядно пометался туда-сюда этой ночью – и он остановился, нагнувшись и упираясь кулаками в колени – так было проще перевести дыхание.
Человек с белой бородой – наверняка это был Дамблдор, кто бы это ещё мог быть? – стоял неподвижно всё то время, пока Гарри бежал; но стоило последнему остановиться, как директор поднял руку и начал медленно чертить в воздухе ярко-красные пылающие буквы. От прерывистого дыхания очки Гарри запотели, и он торопливо сдёрнул их, чтобы протереть; когда он снова нацепил их на нос, Дамблдора уже не было на поле. Теперь там был большущий плоский камень – совсем как тот алтарь, на котором Блейз чертил пентаграмму для исцеляющего ритуала – и на камне лежали – нет, нет, этого же не может, быть, пожалуйста, не надо – два тела.
Гарри пустился бежать снова, и на этот раз ему хватило трёх минут, чтобы, едва не упав, вылететь на траву поля и промчаться к его центру.
Над изломанными, изуродованными падением телами близнецов мерцало алое, как свежая кровь, слово, оставленное Альбусом Дамблдором: «Виновен».
«Виновен».
Огонь взметнулся над полем, словно повинуясь отчаянному крику Гарри, и поглотил и альтарь, и того, кто был виновен; от жара лопались глаза и кожа – всё так же без боли; Гарри пытался дотронуться до тел, но не мог найти их за стеной огня, хотя они должны были быть совсем рядом, в метре-полутора, но сколько бы он ни искал, он не находил ничего, кроме новой боли – да. Огонь наконец-то начал причинять ему боль, и Гарри принимал её, смирялся с ней и открывал для неё своё тело; такое же виновное до последней клетки, как и он сам, весь, целиком.
- Фре-ед! Джо-о-ордж!..

- О Мерлин и Моргана… Северус, он сейчас просто вспыхнет! У человека не бывает такой температуры!
- Поппи, неужели Вы не помните, что мистер Поттер – извечное исключение из правил?
- Как Вы можете шутить?! Надо что-нибудь предпринять, срочно…
- Что, Поппи? Я истощён. Я не знаю, что можно сделать.
- То есть… у нас нет никакой надежды?..
- Сами посмотрите… Вот, видите? Если полить его холодной водой, она сразу же испаряется, как будто Поттер задумал превратиться в раскалённую сковородку. Да, да, я знаю, что шутки звучат неуместно, но… но мне больше нечего сказать. Он должен сам захотеть вернуться. Нам его не переупрямить.
- Он опять зовёт их… если бы эти двое были здесь сейчас, они бы вытащили его, я уверена…
- Как? Разве они были квалифицированными колдомедиками?
- Нет, Северус. Они просто любили его. Знаете, я однажды застала их троих за поцелуями прямо здесь, в больничном крыле… Гарри в то время попал ко мне с какой-то очередной травмой. И пусть даже они нарушали с десяток правил лазарета одновременно, да и просто это было достаточно шокирующе само по себе – видно было, что они любят друг друга.
- Одно время ходили слухи, что близнецы Уизли совратили Поттера…
- Северус, где были Ваши глаза всё то время, пока Вы учили этих сорванцов? Это была любовь… знаете, такая, какую воспевают в балладах.
- Любовь между мужчинами в балладах не воспевают.
- И очень зря. Слышите, он снова зовёт их?.. Что это, подушка дымится у него под щекой?
- Именно так. Поппи, как насчёт того, чтобы подумать и найти кого-нибудь, кто точно так же любил нашего национального героя – коль скоро колдомедицина здесь бессильна? В следующий раз мы можем не суметь потушить огонь…
- Кого-нибудь, кто любил бы его? Северус… Северус, они все умерли – и Седрик Диггори, и Блейз Забини, и близнецы Уизли – это, правда, все, о ком ходили слухи, и у Гарри могла быть и секретная личная жизнь... Но я не знаю, кто удержал бы его здесь.
- А как насчёт Поттера-младшего – бывшего Диггори? Если он так отреагировал на то, что Поттеру плохо, может, он любит его достаточно?
- Стоит попробовать… Знаете, Северус… Альбус всегда говорил, пока был жив, что самая великая сила в мире – это любовь. Мне кажется, он был прав…
- Я поверю в это, только если Поттер умудрится одолеть Тёмного лорда не Авадой или ещё чем-нибудь в этом роде, а бескорыстной любовью…

* * *

Бессмертие – вот что занимает его. Занимает постоянно, днём и ночью; он засыпает с этой мыслью, просыпается, он думает о нём, строча конспекты, листая книги, разрезая котлеты. Бессмертие.
Хоркруксы.
Он уже сумел отколоть от души один кусок и спрятать его в дневник; право же, это забавно – разговаривать с самим собой. Ещё более забавно было распознавать чары, которая его отколотая часть души пыталась наложить на собственного бывшего хозяина, чтобы завладеть его телом, подчинить его своей воле. С кем-то другим этот номер мог бы и пройти, но только не с тем, кто знал наизусть все приёмы для доверия и покорности, все трюки, вызывающие поклонение и желание. Хотя попадись этот старый дневник в руки кому-нибудь другому – и заключённая в бумагу и чернила часть души стала бы чересчур самостоятельной… стоит хранить эту книжицу потщательней, хотя если она потеряется – не стоит беспокоиться. Он ведь не ограничится одним-единственным хоркруксом, отнюдь.
Семь – волшебное число, число радуги; оно приносит удачу. Стоит внимательней относиться к магии чисел; он уверен, что она значит больше, чем многие думают. У Иисуса Христа было двенадцать апостолов, а сам он был тринадцатый; и чёртова дюжина ещё никогда никому не была на пользу.
«Что такое душа?» – спрашивает он себя и не находит ответа. Что за часть его поселилась в желтоватых гладких страницах? Он не чувствует никакой разницы – но отчего же порой ему мерещится, что под тёмной обложкой ритмично движется кровь, отчего тот-кто-теперь-живёт-в-дневнике так похож на него самого? Что такое душа, и есть ли от неё какой-нибудь толк, кроме того, что её можно раздробить и создать хоркруксы?
Все эти вопросы – риторические, умозрительные; он задаётся ими в свободное время, которого не так уж много. Как правило, этим размышлениям принадлежат быстрые неясные минуты перед сном, когда глаза его ещё открыты, но мысли уже начинают путаться; эти размышления быстро переходят в сны, чёрно-белые небогатые сюжетом сны. Иногда ему снится маленький мальчик со странным шрамом на лбу; мальчик ничего не делает в снах, просто стоит и смотрит на него расширенными от ужаса глазами, и кровь пульсирует в напряжённой жилке на виске точно так же, как под обложкой старого дневника.
Лицо этого мальчика кажется таким знакомым и таким необычным одновременно; проснувшись, он долго избавляется от навязчивого ощущения какой-то ошибки. Это странные сны, и хорошо, что они очень редки; он не любит таких ощущений.
Теперь он бессмертен – и не перекрывает ли одно это сотни ошибок, которые он мог сделать? Ошибается тот, кто ошибается последним; при наличии достаточного времени, чтобы исправить всё, что угодно, трудно оказаться последним.
Сегодня ему снова снился этот испуганный мальчик; и он просыпается разбитым, раздражённым, потому что мальчик начинал плакать: в огромных детских глазах накипали слёзы, пухлая, искусанная нижняя губа слегка подрагивала. Что такого страшного в нём, чтобы плакать при его виде? В конце концов, он красив; пусть это приносило ему беды в детстве, но в Хогвартсе подобное качество пригодилось. Влюбить кого-то в себя – кратчайший путь заполучить безответного раба. Слизеринцы не менее других падки на внимательный взгляд из-под длинных ресниц, бархатный голос и изящные жесты; пожалуй, даже более других, потому что привыкший ловить рыбак никогда не думает, что может попасться в такие же сети.
Но этот мальчик во сне словно смотрел мимо лица, мимо эффектно ниспадающих на лоб и шею чёрных волос, мимо тёмных глубоких глаз; мальчик смотрел глубоко-глубоко, в самую душу, расколотую на части. Он не может поручиться, что мальчик плакал от страха, а не от жалости, и эта мысль – о том, что можно жалеть его, победившего смерть и собственную судьбу приютского подкидыша – раздражает его, царапает глубины сознания до самого вечера. Закрывая глаза, он хочет, чтобы ему не снился сегодня странный мальчик, которого так хочется убить за эти страх и жалость. И мальчик не снится ему сегодня. Наверно, мальчику тоже хочется жить.
Но мальчик всё равно когда-нибудь умрёт, а он – он будет жить всегда.
Вечно.

* * *

«11.02.
Поттер не пришёл. Я ждал его несколько часов, но он так и не появился; в конце концов я снова заснул один на этой идиотской кровати с бархатным покрывалом.
Сегодня у нас с утра Зелья, потом Трансфигурация, пустой урок – время отдыха, в которое мне полагается делать домашнюю работу, три ха-ха – и Древние Руны. Не пойду никуда отсюда. Мне и тут достаточно плохо, не хочу усугублять. Плевать на завтрак, обед и ужин: проголодаюсь – схожу попрошу что-нибудь прямо у эльфов. Поттер ведь показал мне дорогу на хогвартскую кухню…
Поттер, Поттер, снова Поттер, всегда и всюду, вездесущий, как… хотел написать что-нибудь уничижительное, но в голову лезет только «как ветер». Я почему-то даже не могу теперь думать о нём плохо, как будто у меня в голове стоит фильтр.
У меня достаточно времени, чтобы подумать – меня вряд ли кто-нибудь хватится, кому я нужен. И я буду думать. В частности, я был бы не против додуматься до причин того, что не могу противиться Поттеру, того, что каждый трах воспринимаю, как акт поклонения, и до причин многого другого сопутствующего – довольно нудно было бы расписывать лист за листом невнятными формулировками, уж сам-то я всегда пойму, о чём здесь речь. Думаю, даже если бы я потерял память о последнем полугоде, то мне хватило бы прочесть всё, что уже написано, чтобы понять себя досконально…
Итак, есть задача, которую надо решить. Её условия: Поттер, я и трах. Её вопрос: что в условиях даёт эффект чего-то экстраординарного, как будто никто никогда до нас не трахался и в нас есть нечто особое?
Не будем пока касаться фактора Поттера… начнём с меня.
Мой первый поцелуй был с Поттером. Я впервые коснулся чужого тела в таких интимных местах с Поттером. Я впервые занимался сексом с Поттером.
И я впервые влюбился – в Поттера.
Может, в этом всё дело? В том, что я просто веду себя, как неопытная девчонка. Откуда бы мне взять опыт, если никто никогда не желал быть хотя бы моим другом? Вообще-то, я на их месте тоже держался бы от меня подальше… но я не на их месте, и никогда там не буду, поэтому могу с чистой совестью их всех ненавидеть.
И Поттера я тоже ненавидел, между прочим. Но стоило этому придурку меня поцеловать, как всё прекратилось…
А может, оно прекратилось раньше – когда он впервые показался мне красивым?
Враг – это нечто достаточно безликое, чтобы ты мог думать о его уничтожении. Всегда проще думать в гневе: «Сейчас разобью пару тарелок о стену и немного успокоюсь», чем «Сейчас разобью пару фарфоровых тарелок из того чудесного канадского сервиза для особых случаев, подаренного тётушкой Эмили на двадцативосьмилетие, и буду долго рыдать над дорогими сердцу осколками». Ненависть застилает глаза; и этим она хороша, потому что стоит открыть их, как случается ***** вроде той, что произошла со мной, идиотом.
Скорее всего, первая влюблённость сбила меня с толку. Я стал мнительным и приобрёл кретинскую привычку думать о будущем оптимистично – искоренить немедленно! Судя по тому, что Поттер не появился вчера и вряд ли появится ещё когда-нибудь, он и думать обо мне забыл – что я ему в череде бесконечных поклонников, готовых день и ночь бить поклоны у изножья его кровати? Я ничем от них не отличаюсь – разве что уродливее и сварливее. Но это отличие говорит отнюдь не в мою пользу.
Поттер – это, чёрт побери, единственный, кому я вообще когда-либо был нужен. Ну, я думал, что я ему нужен. И ведь был, не так ли? Ему точно так же нужны, скажем, мантии из тонко выделанного льна, чай с лимоном по утрам, чистые носки и многое другое. Я попадаю в тот же разряд.
Итак, фактор меня разобран – насколько я способен разбирать его объективно.
Фактор траха.
Трах великолепен – так, по крайней мере, кажется мне. То есть, мне хорошо – мне очень хорошо, несмотря на всё, что я об этом думаю. Но, опять же, сравнивать мне абсолютно не с чем. Можно показать карманный фонарик какому-нибудь дикарю, который всю жизнь прожил в пещере под землёй, и сказать, что это солнце. Он поверит, почему нет? Он ведь даже слова такого, как «солнце», не знает. Вот только в чём штука, я понятия не имею, как определить, фонарик мне по