Отправлено: 02.08.09 03:28. Заголовок: Третий, ориджинал, цикл Оutlaw, R, драма/романс/мистика/фантастика (от 5 окт) (продолжение)

Название: Третий
Фандом: авторский мир Оutlaw
Рейтинг: R
Жанр: драма/романс/мистика/фантастика
Пэйринг: Шон Дэлмор / Винсент Эштон. На фоне «классические» пейринги цикла: Шон/Дэрек Смит и Шон/Рамирес Вентура.
Статус: Закончен. 3 части.

Предупреждения: пара ругательств. И! Категорическая просьба не воспринимать описанную в произведении Армию как нечто, жёстко соответствующее реальности. Выставленный жанр «фантастика» относится как раз к показу весьма приблизительно представляемой мною сферы жизни. Возможно, уместно говорить об АУ, но не относительно реалий цикла «Оutlaw», а относительно объективной картины жизни в американских вооруженных силах.

 Отправлено: 13.08.09 23:59. Заголовок: Глава 4 *** Видит..

Глава 4

***

Видит бог, я не искал странностей, они сами меня находили. Они корчили мне рожицы из путаных файлов документации базы, они скользили узнаваемыми стремительными тенями по периферии сознания, они снились мне в интереснейших кошмарах.
Они сводили меня с ума и сводились к одному предсказуемому источнику.
Всё это увлекательное безумие напрочь стерло мою смутную, неоформленную, но так доставшую тоску по несостоявшейся яркости. Не то чтобы я хотел в жизни быть героем и полководцем, живой легендой и символом нации… хотя, не отказался бы, наверное. Люди идут в армию не глотать пыль полигонов и сидеть ночами над зудящими в мозгу таблицами учета и графиками. Кто-то признается себе, кто-то не очень, но все хотят восхищенных взглядов, реального общепризнанного повода гордиться собой и чувства, что «если бы не ты»…
Героем я не стал, что ж, и вряд ли, наверное, получится теперь, но ничего страшного – самому мне не сиять, однако, отраженного света законы физики не отрицают.

Вечером, в День Независимости, когда суматошные приготовления к ежегодному кошмарному торжественному событию успели меня выбесить на славу, но праздничная доза выпивки еще не загнала в спасительный пофигистичный ступор, еще один телефонный звонок добавил странностей, но зато дивно вышиб из головы 4 Июля.
Я заорал в трубку «Что еще?!», а это непозволительная практика для официального лица.
А если это не заместитель, привыкший терпеть от меня и не такое, а если это не миссис Синклер, которая простит всё на свете за коробку зефира, а если это Президент?
Зефиром я бы определенно не отделался.
В миг ожидания ответа мне почудилось разное: и плохое, и очень плохое. Занятно, а раньше у меня сама собой выскочила бы именно уставная формулировка, а теперь мои странно свободные мозги выдают неправильное и называют вещи своими именами, и я знаю, кого в этом обвинить.
Ох, не к добру такие ассоциации – это была последняя мысль перед тем, как я понял, что кричал на сотрудника Спецдепартамента АНБ.
Странно, но в первый момент осознания этого факта я не сполз в ужасе, а даже слегка расслабился. Сотрудник оказался не абстрактный, а вполне знакомый, не первый раз контактируем по не очень официальным каналам.
Льстя себе надеждой, что догадываюсь о причине звонка, я сказал Баккуорти, что сейчас приглашу его. Приятно было выказать сообразительность и способность схватывать на лету.
Аэнбэшник сухо осведомился, кого именно.
Стоп.
Да.
Дэлмора нет на базе шесть дней, и он еще не вернулся. Мне сообщают с КПП, когда он проходит внутрь, используя официальные пути, а не лазейки в периметре, которых не должно быть. Но для него они есть.
А в противном случае с недавнего времени я узнаю о его возвращении по оживлению в казарме Z-51.
В данный момент – ни донесений, ни внештатной активности его группы, а значит, Дэлмор находится не в моей юрисдикции, а чёрт-те где, и пригласить его в кабинет не в моих силах. Какого тогда дьявола звонит Баккуорти?
Холодок по спине. С парнем… что-то не так?

Вместо ответа Баккуорти странно хмыкнул и выдержал долгую паузу. А потом обратился ко мне.
– Уоллес, ты мешаешь.
Ровный ледяной голос майора АНБ чётко свидетельствовал о том, что он имеет в виду как раз самое худшее – я всё-таки засветился не на своем этаже небоскреба.
– Я?..
Видит бог, я ничего не делал! Я не становился поперек дороги, я ничего не запрещал, я и не смог бы… Я не говорил ни об одной странности ни единой живой душе, и неживой тоже! Я хранил ваши секреты…
– Ты препятствуешь работе. Ты – причина потенциального снижения эффективности.
Господи ты боже мой… не льсти мне, Лестер. Это смешно. Я развалил АНБ на корню, да! И сам не заметил, как.
Таким тоном, как у Баккуорти, выносят приговоры на заседаниях трибунала, рассматривающего дела о преступлениях против человечества.
У него второй допуск. У него отвратительно высокая степень вседозволенности. Я не хочу в пар из-за того, чего не понимаю. Мне чертовски не хватает присутствия Дэлмора – почему-то кажется, что он осадил бы аэнбэшника, хотя не факт… я ни в чем не уверен.
Всё это панически проносится в голове за миг, недостаточный для того, чтобы совладать с горлом, но озлобленному Баккуорти и не нужна моя реакция.
– Ты, кабинетная крыса – убери от него детей.
Так вот в чем дело.
Дети… как мало в этом слове тех нот, что я услышал от Дэлмора, когда он говорил о том, что ребят поберечь надо.
Вообще таких нет.
Баккуорти говорит с презрением и раздражением. Ему не дети важны, а эффективность, и ради того, чтобы она не снизилась, этот опасный тип готов на многое.
– В твоем Мидлтоне Дэлмор должен иметь возможность восстановиться и отдохнуть, а не работать вместо твоих сотрудников.
Одного из которых он, между прочим, убил. Но…
– …Но я не заставлял его, он сам…
Да, конечно же, я ведь не позволил себе ни одной хитрой уловки, я не влез парню в душу, не вскрыл его едва зажившую боль и не сыграл на этом…
Но он же тоже выиграл от такого расклада, ему же хорошо с ними, это видно! Аэнбэшник просто не знает, как он защищает ребят, как он неожиданно терпелив и внимателен, как на самом деле он гордится ими, а они – им…
Баккуорти меня не слушает.
– В твоем Мидлтоне действует человек, слишком хорошо информированный для того, чтобы иметь много контактов. Его работа секретна, связи недопустимы.
Похоже, нашумела история с генералом Торстеном и наградами. Я вообще-то согласен, что не стоило, наверное, таскать курсантов с собой, но ведь обошлось же. И хоть я мало знаю о Дэлморе, но, кажется, он бы не подверг их излишнему риску, если он обещал такое даже насчет солдат Хэнтона, с которыми лично не знаком.
Им там что – жалко десяти залакированных значков?
АНБ больше устраивает асоциальный одиночка. Эффективный наёмник.
– Не вздумай решать свои ничтожные проблемы засчет него. У тебя нет полномочий использовать Дэлмора, его потенциал не должен расходоваться на ерунду. Отмени приказ, убери его с должности инструктора, и немедленно.
А его мнение кого-нибудь интересует?! Ну, не мое же, естественно, у меня нет иллюзий…
В полной растерянности я фыркаю в трубку:
– А что, мой приказ вообще важен?
Баккуорти явно напрягся и даже, видимо, оскалился.
– Ты это сделаешь, Уоллес! Лично и как только он объявится! Иначе…
Майор Спецдепартамента предпочел красноречиво не договорить, ибо я и сам в состоянии домыслить, на каких соплях держится моя собственная карьера, жизнь и семья в случае перехлестов с их ведомством.
– Это – мой приказ, капитан. Мои документы демонстрировать излишне. Действуй.
И гудки.

Я слушал их минуты три.
Когда надоело, медленно положил трубку рядом с телефоном, потому что звонков таких с меня хватит.
И что мне делать?
Интересная постановка вопроса. А у меня есть выбор? У меня есть вариант – не делать того, что приказал высокопоставленный сотрудник АНБ? У которого, в отличие от меня, видимо, всё-таки есть «полномочия использовать Дэлмора»…
Мне не хочется терять Z-51 – таких, какими они становятся на глазах.
Я элементарно не могу не подчиниться Баккуорти. Я не имею права не думать об Ирме.
Я не представляю, как отреагирует Дэлмор. Ни малейшей идеи.
У него действительно ни секунды свободной в Мидлтоне, он с миссий сразу к ним, и еще успевает следить за своей собственной учебной программой, хоть это и формальность чистой воды. Но экзамены он сдает и тренинги он проходит. Ему же тяжело.
Вдруг он будет рад? И пошлет их с облегчением?
А вот ребята будут в шоке… Кого бы я ни предложил им взамен, они-то не вздохнут с облегчением, даже избавившись от зверских нагрузок. Они лишатся еще кое-чего – свободы и уважения, а к таким вещам быстро привыкаешь. Это будет реальным кошмаром, если придется их ломать после Дэлмора и встраивать в стандарт, они же не перенесут, проще им действительно вышибить мозги.
А выхода-то нет. По крайней мере, у меня.
О господи, вот на такое я не подписывался.

***

Поразмыслить вдосталь над своим плачевным положением мне не дали – влетел без стука заместитель, лейтенант Будворс, покосился на бесполезный телефон и доложил, что перепившиеся курсанты буянят на тренировочной площадке и, кажется, планируют сойтись стенка на стенку. Корпус А против корпуса К.
Я очнулся, чтобы узнать – Дэлмор не там?
Нет, вот его там только и не хватало, – лейтенанта передернуло.
Скомандовав напрячь службу безопасности базы, я пошел лично следить за ситуацией. Отвлечься не помешает.
Но не дошел.
Давняя, не мной заведенная традиция позволять раз в год алкогольные излишества на территории Мидлтона подарила мне шанс продвинуться с решением главной моей этической – и не только – проблемы до того, как она сделала из меня истеричного аутиста.

Будворс услужливо завел передо мной казенный джип, чтобы доставить к месту локального конфликта корпусов, а там в бортовом компе был вывод информации с камер слежения по всем секторам. На мониторе, естественно, орали друг на друга, разогреваясь, элитники и штрафники, и лейтенант нервничал. Он тут недавно и не помнит, как два года назад на 4 Июля у нас было три трупа. Тогда парни из К что-то не поделили между собой.
На мониторе Дэлмора не было.
И я кивнул лейтенанту – пролистай прочие ракурсы, основные точки: главную улицу, казармы, столовую, бар. Узнаем, где все остальные, не назревает ли что-нибудь дополнительное. Гаражи и склады оружия особенно пристально. Курсанты должны ограничиться кулаками, иначе я отсюда вылечу.
В Ливенуорт. К неприятному генералу Бейкеру, который не станет поить меня ничем.
Сперва мне померещилась какая-то мелкая возня на задах одного из складов неподалеку от бара. Но я даже не остановил Будворса, потому что если там и дрались, то двое максимум, а это на фоне происходящего на тренировочной площадке не стоит внимания.
А вот еще через пару картинок я схватил его за локоть, и джип опасно вильнул.
Я прошептал – стоп.
Машину к обочине и этот кадр в максимальный зум.
В том кадре никто не дрался вообще, но там был Дэлмор. У меня пальцы заледенели от волнения, хотя я еще ни во что не въехал.
Он шел от бара к казарме Z-51 по боковой улочке, и камера провожала его взглядом. Я узнал его даже со спины, даже в черно-белых тенях дешевого объектива, даже в крупном зерне. Он был один и слегка прихрамывал. Его не было рекордно долго, значит, дерьмо было глубоким…
И здесь, парень, расслабиться не выйдет, тебя ждут сюрпризы.

Первый из них образовался без моего участия.
К Дэлмору подлетел некто, взволнованно уцепил за рукав, выложил нечто важное, сопроводив парой резких жестов, и они оба круто свернули в сторону от дороги и пропали из наблюдаемого сектора. Мой заместитель подавился ругательствами и обреченно заявил, что у команды корпуса К победа в кармане. Они заполучили решающее преимущество.
Я же медленно моргал, уставившись на пустой кадр с казармой Z-51 на дальнем плане.
Это не факт, успокоил я Будворса, что Дэлмор выступит за штрафников. У него в А полно старых знакомств, и они гораздо крепче, чем связи этого типа в К. Лейтенант удивленно на меня вытаращился, но мне в тот момент было наплевать на неосмотрительно засвеченную осведомленность о личных обстоятельствах уникального курсанта.
Меня занимал вопрос: кто из обитателей Мидлтона обладает достаточной степенью дозволенной близости к Дэлмору, чтобы вот так запросто и непосредственно дергать его за локоть?
Я коротко рявкнул на помощника, и он испуганно вывел на монитор панорамный кадр разборки. Да, я в курсе, что от того места, где мы их сейчас видели, до тренировочной площадки далеко, и он не мог успеть… я ищу не его!
Дьявол, вот они.
Оба.
Норалан завернул вошедшему в раж Триксу локти за спину и благоразумно удерживает его от самозабвенного рывка в объятия осатаневших штрафников, а попутно еще и косится в сторону прячущихся за щиты сотрудников секьюрити.
Это были не они.
Это плохо. Лучше бы это были они. Я б тогда что-то понимал.
А я не понимаю.
Потому что ни один отморозок из К после Ретта, практически мертвого Куинна и еще четверых инвалидов ни за что на свете не дотронется до Дэлмора.
А в таком случае Дэлмор идет вовсе не на тренировочную площадку.
А туда, куда потащил его жутко нервный представитель Z-51, больше некому. И это опять же не тренировочная площадка, ибо грызутся там далеко не первогодки, и оцепление давно наличествует, и мелочью там и не пахнет, а в ответ на предложение примитивно поглазеть на драчку Дэлмор после самоволки послал бы, не моргнув.
Однако он рванул следом после буквально пары слов. Значит, это были важные слова. Значит, в Мидлтоне происходит еще что-то существенное, помимо громкой свары пьяных курсантов. И вот там-то я и должен быть, а пьяных курсантов разнимут и без моего участия.
Склад.
Где что-то происходило там, на задах, на самом краю видимости. Вот туда мы и двинем, сказал я лейтенанту таким тоном, что он не осмелился мне возразить.

Дорога заняла минут десять. Мой офис в центре, а это далековато от бара. За это время на тренировочной площадке – те же два лагеря, шесть десятков элитников против пяти дюжин штрафников, разделенные полоской секьюрити – не изменилось ничего, а за складом – да.
Долбаная камера висела криво и по-идиотски, из-за чего половину поля зрения занимала ровная стена, а во второй половине в определенный момент появился Дэлмор. И я затаил дыхание…
Но ничего не прояснилось.
За его спиной маячил Коннор Эйс, и я поздравил себя с верной догадкой. Выражения лиц, конечно же, оставались на совести тех, кто снабжает учебные базы отвратительно устаревшим видео-оборудованием, но в позе Эйса читалось нетерпение, он аж подпрыгивал, и Дэлмору даже пришлось его придержать, как Норалану Трикса.
Сам же Дэлмор просто смотрел.
Я не знал, на что! Вернее, на кого…
Та возня ушла из кадра.
Проклятье. Решено, следующее же поступление из федерального бюджета пойдет на нормальные камеры со звуком и сервоприводами. Хоть пару-тройку, на сколько хватит.
Дэлмор что-то произнес – как бы мне пригодился звук именно сейчас! – но с места не сдвинулся. И даже скрестил руки на груди жестом зрителя.
Он приказал, и по его команде происходило нечто. Коннор Эйс выказывал лавину эмоций по этому поводу, но его читать я не умею, а действовать ему Дэлмор запретил.
Я дико нервничал. Обматерил лейтенанта за время, потраченное на объезд затора из противотанковых ежей на главной улице – господи, зачем его тут нагромоздили? С перепугу? – хотя он виноват не был.
Пока мы искали свободную дорогу, к двоим зрителям добавились остальные. Z-51 практически в полном составе копировали Эйса в его бурном азарте, а Дэлмор невозмутимо стоял на их фоне и наблюдал.
Я уже придумал, как вычислить главных действующих лиц – простым исключением, но вообразить список курсантов его группы и соотнести с лицами мне мешали нервы.
Единственное, что я успел осознать, вываливаясь из джипа и отсылая Будворса к чёртовой матери как можно дальше – среди болельщиков не было Глории.
На что они там, бля, любуются?!

Итак.
С ума сойти.
Это уже не спарринг – это поединок в стиле боев без правил. Винсент Эштон и Глория Стоун, быстрые, хищные и страшные, на ринге, роль которого тут у круга света от тусклого фонаря на утоптанной земле. И на этой земле – их кровь.
У девушки волосы слиплись, когда она откидывает их с лица, летят тяжелые капли. Одежда почти в клочья, пуговиц нет – оборваны? – но рубашка от повседневки завязана в узел на груди.
Значит, пуговицы – раньше, чем эта драка? Что за…
Тело Глории усеяно кровоподтеками, пальцы немилосердно разбиты, дышит хрипло, глаза горят.
А парню хуже.
Его почти ведет, он подволакивает ногу, локоть прижат к боку, на моих глазах он после хлесткого удара застонал и сплюнул зуб. Да что ж это такое…
Я в каком-то непростительном ступоре стоял позади беснующихся Z-51 и наблюдал за рукопашной, которая просто не имела права происходить.
Из расплющенного ударом носа Эштона хлестало. Коварный парень, хороший боец, на вид едва держался на ногах, но сумел поймать Глорию на болевой приём, и девушка взвизгнула. Дэлмору пришлось вцепиться Эйсу в плечо, чтобы удержать от рывка – да, по-видимому, прекращать побоище запрещено инструктором. Дьявол его раздери, этого инструктора, так же нельзя!
Эштон сам испортил миг своего триумфа. Он растянул распухшие губы в усмешке:
– Что и требовалось доказать, Стоун…
А уставшей Глории не хватало, как выяснилось, самой малости, чтобы у нее открылось второе дыхание. Она вспыхнула ненавистью, оскалилась:
– Пош-шел ты, Эштон!
И вмазала парню так, что он моментально поплыл… Уже всерьёз, без притворства. Под бурю ликования Z-51 Глория торжествующе принялась за каскад ритуальных добивающих ударов – издевательски медленных, мощных, безжалостных и унизительных для проигравшего.
Винсент упал на колени после третьего, бессильно уперся в землю ладонями, наклонил голову. Ребра парня ходили ходуном в прорехах изодранной майки, его тошнило мучительными стонами, а изо рта тянулась вязкая краснота.
Что же они там друг другу доказывали?! Такими изуверскими методами при полном попустительстве инструктора?!
Это нормально, что девушка вот так измолотила парня? А то, что он ее бил тоже не шутя, не ради отработки ударов? Да они ж убить могли друг друга, он же научил их драться не просто хорошо, а до отвращения безупречно, а потом взял – и стравил?!
И смотрел?
И – наслаждался?
И другим демонстрировал?
Эйса остановил… а паренек из правильных, он хорошо бы смотрелся не в этом кошмарном Z-51, а в более приличной группе… его естественный порыв остановить безобразное избиение не понравился Дэлмору?!
Так. Чёрт возьми, как я устал ошибаться насчет этого сумасбродного извращенца-садиста…
Знаете, а мне будет гораздо проще выполнить распоряжение Баккуорти. Вот сейчас я искренне хочу убрать от него детей, причем именно ради самих детей, а не вашей гребаной эффективности.

При моем появлении они все застыли.
Глория сделала пару шагов назад, слилась со своими, Коннор и Браун с обеих сторон загородили ее широкими плечами. Вот ведь инстинкты мужские… ее защищать излишне, она рукопашник-виртуоз, судя по тому, что я видел, и по внешнему виду Эштона. Тот, харкая кровью, медленно поднимался, цепляясь сорванными ногтями за стену склада, и его надрывный сырой кашель – единственный звук, портивший нам драматическую тишину.
На фоне растерянных Z-51 – им еще хватало совести выглядеть смущенно – я нашел взглядом его.
Дэлмор глаз не опустил.
Я и не сомневался.
– Что, м-мать твою, здесь происходит?
К чёрту устав и официоз. Мне и в голову не пришло требовать от этой банды, чтобы они встали по стойке «смирно», и с этим убийцей я буду говорить так, как он того заслуживает.
Он нагло сунул руки в карманы.
– Уже ничего.
– Ничего?! Это, по-твоему, ничего? – изуродованный мальчишка, озверевшая девчонка… – Так нельзя!
Он молча поднимает бровь.
Чудовище.
Меня подташнивает от беспомощности и принципиальной невозможности втолковать.
– Дэлмор, можешь ты мне сказать – что ты делаешь?!
Это так ты их бережешь?
Его ответ звучит так, словно он уверен в своей правоте.
– Я делаю то, что должен. Я учу.
О господи, мне всё-таки стоило за ними наблюдать. Я слишком наивен, а цели и методы такой системы обучения выше моего понимания.
– Что за бред! Это не тренинг, это чёрт знает что!
– Верно, это не тренинг.
Он еще имеет наглость со мной соглашаться.
Да, я вижу, тут что-то личное, и, судя по отсутствию пуговиц на рубашке Стоун, личное с оттенком неприличного, но…
– Так нельзя решать проблемы! Есть цивилизованные способы, а не настолько звериная грызня!
– Цивилизованные? – смакует Дэлмор незнакомое слово.
За его спиной Глория обжигает меня взглядом и стискивает кулаки. Ты за него, девочка? Ну да, ты же победила.
– Как именно ты посоветовал бы нам решать такую проблему, Уоллес? Через суд? Или нотацию прочитать? Сладкого лишить, пальцем погрозить?
Сволочь, издевается у них на глазах. «Нам»… подожди, очень скоро никаких «вас» не будет.
– Не знаю, но не так! Это самосуд, это дикость!
– Это жизнь.
Мне никогда его не переспорить. Он выигрывает по очкам. Они все – кроме измордованного Эштона – Дэлмором просто заворожены. Но нужна ли ребятам такая жизнь, жизнь в его кошмарном понимании?
Что ж… самое время выложить козырь.
– Вот что, Дэлмор. Я тебя отстраняю. За превышение полномочий инструктора.
Я хозяин положения.
– И это не обсуждается.

Его глаза сужаются. Он задет.
Я вновь ловлю себя на ощущении, что у меня получилось дистанционно достать его не хуже, чем прямым в челюсть. Но на этот раз извиняться меня не тянет.
Да, у меня не выйдет ни уволить тебя, ни запретить тебе, ни посадить, ни смутить… Но подобное решение в моей власти. Это уровень Мидлтона, Дэлмор, а не твоя заоблачная высь, и здесь мое слово значит.
Я отдал их тебе в минуту умопомрачения, я и отберу. Им же будет лучше, разве нет?
А они в шоке, я был прав.
Еще не поняли, еще не дошло, но они не дышат. Перспектива не укладывается в их замороченных дьявольски умелым манипулятором головах. Близнецы Морроу синхронно переглядываются, Глория прижимает окровавленную руку ко рту, Рейн что-то неслышно шепчет, и почему-то это меня пугает больше всего. Вы мне еще спасибо скажете, когда придете в себя.
Ты, парень-исключение, я победил, слышишь?
Молчание, и даже нет возражений. Ты признал за мной силу? Вряд ли… мне всё-таки еще далеко до совершенства в науке разбираться в твоей темной душе.
Одно ясно – я ошибся, в тебе нет радости избавиться от обузы. Ты даже не настолько лжив и лицемерен, чтобы такую радость изобразить.
Впервые всё будет по-моему, а ожидаемого восторга нет.
И тут я ошибся.
Н-надоело.

***

Винсент, хрипя и отплевываясь, упирался в серые доски стены склада и ощупывал во рту осколок зуба. Вот у кого, я считаю, на данный момент мозги прочищены и готовы к адекватному восприятию выкрутасов «идеального» инструктора. Бывшего инструктора.
– Курсант Эштон, следуйте за мной. Медицинское освидетельствование и рапорт, где вы подробно изложите все факты – и насчет сегодняшнего инцидента, и всё остальное.
Ведь есть, что излагать, я уверен. Я мог пропустить многое. Если ты дашь мне письменные показания об эпизодах жестокого обращения, я начну внутреннее разбирательство по факту самоуправства инструктора Z-51, и приказ майора АНБ будет выполнен в лучшем виде. Дэлмору, конечно, ничего не будет, его и не от такого отмазывали, но эффективность наёмника спецслужб резко повысится.
Что и требовалось.
Эштон, очнись и дай мне повод обрадовать Баккуорти.
Я повернулся и двинулся в сторону главной улицы. Они расступились передо мной – а я и не почуял, что прямо за спиной у меня стояли Нокс и Лимойн… Либо парни в режиме «стеллс», либо я старею.
Кольцо так и осталось разомкнутым для Эштона. Они признавали его право уйти вслед за мной.
Обратного пути ему б уже не было.
И он выбрал.
– Нет.
Я оглянулся и понял, что на самом деле гораздо опаснее оставлять у себя за спиной именно Винсента Эштона.
Он оторвался от стены, сделал шаг вперед, перенеся вес на здоровую ногу, размазал по лицу кровь и грязь. Сплюнул мне под ноги сгусток. А смотрел на меня так, как будто это я его бил.
– Не пойду я никуда. И писать ничего не буду.
После ощутимой паузы он с мрачным удовольствием и до отвращения знакомыми интонациями добавил:
– …Сэ-эр.

Вот это уже просто на грани дежа-вю. Я бы сказал, это несправедливо. Я ж ради тебя…
Нет, я бы понял отказ по причине запуганности. Если парень не хочет себе проблем с местью жуткого типа, которому я сам дал над ним власть, мой долг только помочь и оградить. Я бы справился.
Наверно.
Однако Эштон шмыгает распухшим носом, морщится от боли, но глаза не отводит. Только мимолетный взгляд в сторону Дэлмора, и там что угодно – но не страх. А тот любуется ночным небом над крышей, будто его мало что колышет на грешной земле, и уж точно не здешняя возня.
Возможно, Дэлмор просто не хотел влиять на ситуацию, даже просто концентрируясь на ней.
Долбаный манипулятор.
Изодранный, регулярно сглатывавший кровь Эштон абсолютно искренне объявил разбитыми губами, что инструктор – прав. Равно как и Глория Стоун. И вообще всё было зашибись как справедливо.
На него с болезненным изумлением уставился не только я, но и все остальные. Я-то ладно, мне простительно не разбираться в характере какого-то там парадоксально мазохистичного мальчишки, а вот Z-51 явно ждали от него чего угодно, вплоть до того, что он действительно пойдет катать заявление. Его не любили.
Лишь отстраненный Дэлмор не таращился на своего неожиданно пылкого защитника. И не удивлялся.
Что-то он об Эштоне такое знает, о чем никто больше не догадывается, и я в последнюю очередь.
Как же мне всё это, повторяю, надоело.

А этот рыжий гаденыш продолжал солировать.
Категорически выдал, что сверхценного исключительного инструктора никак нельзя отстранять, что мой приказ – начальника базы! – нужно срочно отменить и забыть как страшный сон, что Дэлмор, видите ли, лучший наставник в Мидлтоне и единственный здесь учит реально полезным вещам, а если ему придется уйти… – парня перекосило на этом слове – …и Z-51 отдадут визгливому придурку в круглой шляпе и со стэком, он, дескать, за себя не ручается.
Эштону явно было с кого брать дурной пример. Неуважению к вышестоящим он научился скорее и лучше всего, и определенно считает это реально полезной вещью. Не зря я когда-то заподозрил, что именно Эштон из них всех – самый достойный подражатель.
Я даже охреневаю от его поведения почти так же, как от оригинала.
В своем порыве сохранить над собой человека, который только что сделал из него жертву показательного избиения, Эштон даже обратился за поддержкой к остальным, к людям, с которыми его не объединяло ничто, кроме персонального культа.
А он был жрецом.
И неплохим, если первым, кто встал рядом с ним, был Коннор Эйс.
Враги, антиподы, плечом к плечу, и горело в них разное, но одинаково сильно.
– Капитан Уоллес, сэр, Эштон прав во всем. Мы просим вас отменить приказ.
Да что же это такое.
Помощник инструктора Z-51 даже не оглянулся туда, где стояли прочие. Ему не надо было звать, ему не нужны были ни распоряжения, ни подтверждения единогласности, они и так двинулись с места одновременно. Разошлись веером, безо всякой команды построились в плотный ряд.
Мать их, чёрт возьми, будь я проклят, они – заслонили его… физически, собой.
И Глория подошла не к Эйсу – к Эштону.
И они были так похожи.

А мне стало страшно.
В их спонтанном, искреннем, слитом противостоянии было нечто сродни ощутимой угрозе, но не в этом дело.
Мне уже не разбить Z-51 и Дэлмора, не в моих это силах, будь я сто раз начальник учебной базы, будь я даже спецсотрудник АНБ. А у меня будут проблемы с одним таким, но дело и не в этом.
Ни о какой заранее обговоренной срежиссированности не могло быть и речи, их импульсивный поступок удивил самого Дэлмора, я знал это. Я это просто знал. Он за их спинами опустил голову, не вынимая рук из карманов, но не торжествовал.
Я лишь на миг видел его лицо, и прочесть я сумел – обреченность.
Вот что пугало.
Для него история повторяется. Люди не только моментально ему подчиняются, ведутся на него не только индивидуально, а целыми коллективами, они не только с радостью признают его над собой… Они еще и готовы на многое, чтобы просто продолжать находиться под его властью.
Дэлмор, похоже, лидерства не добивается и не ищет, оно для него не источник энергии, не способ повысить самооценку, а тяжелый труд и высокая ответственность. Лидерство само его находит. А парень смиряется и тянет ворох чужих проблем плюс к своим собственным.
Здесь, в Мидлтоне, где никто его не знал как человека, успешно рулившего многотысячным гетто, где за ним не стоял многолетний свод легенд – а как же их было много, могу себе представить… – он всё равно не мог не выделяться.
Обнуленный волевым решением по неизвестной мне причине счетчик авторитета неумолимо накручивает обороты, а парню просто некуда деться от своей судьбы.

Я прокашлялся, убедился, что голос не сорвется, и скомандовал:
– Дэлмор… подойди.
Он немедленно повиновался, прошел сквозь раздавшийся строй подчиненных, не глядя ни на кого. Остановился так, чтобы быть не с ними, а со мной.
Я оценил.
Но не спросить я не мог.
– Учишь, да? Ты этому их учишь, мать твою?! …Боготворить тебя?
Мое шипение прозвучало неожиданно злобно и, наверное, завистливо.
Он так же тихо ответил:
– Нет. Я учу их уважать самих себя и уметь заставлять других делать то же самое.
Дэлмор так знакомо усмехнулся. Он ведь покупает еще и этим, бесспорно, и он в курсе… зараза.
– А то, о чем ты спросил – это всего лишь неожиданный, но весьма стойкий побочный эффект.
Вот так. У него и теоретическая база под это готова.
А разбирайтесь-ка вы тут сами.
Мне есть о чем подумать, мне есть по какому поводу поломать голову над формулировками причин отказа от выполнения распоряжения вышестоящего. Они и меня развратили.
Идите вы все к чёрту.
– Я ничего не видел.
Надеюсь, они отведут Эштона в медчасть, да и Глории туда бы не помешало. Зря волнуюсь, они, похоже, своих не бросают.
Если они так единодушно согласны выносить Дэлмора вместе с его нетривиальными науками, если ему стало больно в первый миг, когда он понял, что опять останется свободным, а ему – стало… что ж, я просто не могу иначе.

***

По темному проходу между складами я брел, как в трансе. Даже думать не хотелось. Что-то они там за моей спиной решали, обсуждали, метались… Всё, не хочу больше вникать.
Сказал я, что не видел, так значит, не видел.
Я свое слово держу. Н-да.
На главной улице, пустынной и прохладной, в отличие от той накаленной атмосферы ринга, никого. Ни Будворса, ни его машины… Да, я же сам приказал валить подальше.
Хороший подчиненный.
Вот если бы Дэлмор в такой ситуации приказал своим валить, они бы действительно отъехали подальше, но караулили, а как только он освободился бы, подрулили и подобрали. У них какое-то такое непослушание… полезное.
Что ж, придется брести до оживленных мест самому. Позор.
Я успел отойти шагов на тридцать к тому моменту, как отупевшими от впечатлений мозгами додумался до светлой идеи мобильника. Встал, углубился в набор, попутно борясь с неприятным ощущением, что я о чем-то забыл, о чем-то…
– Уоллес!
Ну вот.
Еще не всё.
Отделавшийся от своих Дэлмор догоняет, останавливается в паре шагов и прожигает меня рентгеновским взглядом.
– Подожди, это ведь… – еще и прищуривается. – …Баккуорти?
Догадался.
Мне и отвечать не надо, он сам матерится и сжимает кулак.
– Вот ведь паразит. Впрямую не вышло, так он в обход… Я его из-под чего угодно достану и так прессану, что взвоет.
Э, а тот потом – меня?
– Стой, но ведь он, что ли, работу свою делал, и только-то.
Дэлмор непонимающе хмурится.
– Он тебя, считай, подставил, твоими руками жар загребал, а ты его защищаешь?
– Я не защищаю, я…
– Он тебе угрожал?
Парень подходит, и чем ближе, тем мне неуютнее.
– Уоллес?
– Да нет, чёрт возьми. Ну, так… Его можно понять, у него планы и проблемы, я в чем-то такой же, у меня тоже всякого дополна…
О чем я забыл?
– Лестер, сучонок трусливый… – шепчет Дэлмор, глядя куда-то вдаль поверх домов. – Я тебя научу. Ты зарвался, со мной так не выйдет.
Переводит глаза на меня.
– Уоллес. Подобное не повторится, обещаю. Я не позволю им влиять на меня так, как они попытались, и я буду выражаться предельно ясно. Их не касается, что я делаю в свободное время, с кем я общаюсь, схожусь… Даже хорошо, что Баккуорти так промахнулся именно сейчас, а не позже. Им придется сразу понять, что со мной в комплекте идут и всегда будут идти те, трогать кого я запрещаю.
Я с трудом понимаю, о чем он. Это я, что ли, тоже в этом привилегированном комплекте?
– Мне жаль, что тебя вмешали в это. Я благодарен тебе за…
Он косится в ту сторону, где за ангарами – казармы первогодков.
– В общем, я благодарен. Можешь выкинуть всё из головы и не волноваться, последствий для тебя не будет. А вот для Баккуорти…
У меня, оказывается, не зря было ощущение, что от аэнбэшника он меня заслонит. Я чужим голосом выдавливаю:
– Но ты же его не убьешь?
Я помню, что допуск у Дэлмора выше.
– Нет. Пока он не настолько прокололся. Лестер умный тип и схватывает на лету, мы с ним уже многое проходили. Он не повторит. Так, – мотает головой Дэлмор, – это мне еще завтра, значит, тоже мотаться…
И вдруг резко меняет тему.
– Слушай, а с этими – тебе помочь?
С какими этими?
Ах, бля, вот что… Ч-чёрт!
У меня же на тренировочной площадке уже полчаса как минимум зреет нарыв! Если уже не прорвался!
Я чуть не уронил телефон, позорно запаниковал, оглядываясь в поисках Будворса, будто он мог чем пригодиться… Пока я увлеченно следил за дракой двоих курсантов-новичков, у меня там могли переубивать друг друга по меньшей мере сто двадцать матерых бойцов! А я даже не… Вот до чего меня доводит Дэлмор, да.
Кстати, где он?!
Не хватало еще его потерять. И как он мне поможет?! Выкосит состав обоих корпусов подчистую? Да ну…
Ничего не понимаю, но надо что-то делать.
Срочно.

Он машет мне от обочины. Там припаркована машина Майера, Мицубиси, над которой он трясется больше, чем над всеми своими многочисленными подопечными, вместе взятыми. Майер любит заложить за воротник, а рассекать по базе в пьяном виде опасается, но не из-за уважения к закону, а из боязни покалечить машинку.
Дэлмор приглашающе кивает на пассажирское место и садится за руль. Удивительно.
Но не очень.
Я помню, что он угнал БМП из гаража Мидлтона, и меня не так уж сильно на этом фоне впечатляет сбитая рулевая колонка и наживую сцепленные провода. Майер будет в восторге.
Я с удовольствием расскажу ему, кто именно взломал его ненаглядную Мицубиси, чтоб меня покатать. Майер побледнеет на глазах, судорожно сглотнет и заткнется. Ну, не враг же он себе.
Дьявол, я не о том думаю.
А что именно мне думать о том самом, о важном, я не в курсе.
Хреновый из меня, видать, начальник. По-хорошему, не допускать бы мне такой опасной свары, как столкновение двух самых ярких корпусов Мидлтона, профессиональных образцовых откормленных элитников и отвязных беспредельщиков из К…
Хуже, знаете ли, даже просто некуда.
А причины ведь наверняка настоящей и в помине нет, пьяная реплика на взгретом фоне, запальчивая реакция, кровожадное заступничество за своих, накал и раскрутка, эскалация конфликта, как по нотам… Массовое помешательство, сдерживаемое тем, что между взаимно обиженными стоят секьюрити в боевой экипировке и с боевым оружием.
Долго стоят. Если повезет, и мы приедем не к горе трупов, всё будет доведено до идеально острой грани.
Они либо сшибутся, выплескивая друг на друга тщательно накопленную агрессию, либо… да, случится чудо и злые пьяные парни неожиданно помирятся и безмятежно разойдутся по казармам, целые и в достаточной мере довольные друг другом, чтобы не начать масштабную длительную вендетту до победного конца.
Пастораль.
Кстати, представляю, во что превратится Мидлтон, если проиграют элитники. Обнаглевшие отморозки-штрафники уверуют в собственную исключительность, потеряют последние тормоза, и от них взвоют все.
А в противном случае правильные курсанты недолго будут наслаждаться лаврами победителей – ровно до тех пор, пока не стесненный комплексами народ из К под флагом святой мести не подменит им холостые на боевые или не размахрит стропы парашютов.
Чудесная перспектива.
Они не должны воевать. Нельзя доводить до того, чтобы появился проигравший. Они должны погаснуть сами, причем и те, и другие, чтобы дальше у нас тут на базе хоть что-то получалось. Надо их как-то так вывернуть… как у меня, я чувствую, вряд ли получится.
Благодарение небесам, Дэлмор вернулся чертовски вовремя.

К – его корпус, там его прекрасно знают, догадываются, чего от него можно ждать, и боятся. Боятся инстинктивно, искренне и довольно сильно. Хотелось бы знать, достаточно ли сильно, чтобы подчиниться? Даже с их врожденным иммунитетом к покорности. Подчинит

 Отправлено: 14.08.09 00:00. Заголовок: *** Он прошел по у..

***

Он прошел по узкой нейтральной полосе меж двумя шеренгами охранников, о которые справа и слева разбивались волны сумасшедшей ненависти курсантов – таких разных, но одинаково хорошо умеющих драться. Прошел молча сквозь их крики накаленного остервенения, сквозь их хлещущую темную энергию, и мне мерещилось, что она раздавалась перед ним, чуя свое, и смыкалась сразу позади, завихряясь искрящимися смерчами.
Я вспомнил ту женщину-навахо и следом не пошел. Таким, как я, там делать нечего.
Я начальник Мидлтона, да. Но, как совершенно справедливо заметил когда-то один мой знакомый, на свете есть такая штука, как разделение профессиональных сфер. Я, например, с удовольствием составлю квартальный отчет для комиссии по проверке целевого расходования бюджетных средств, я скоординирую учебные планы с графиком простоя полигонов и тренировочных залов базы, я всё подсчитаю и оформлю…
Но я не могу хладнокровно пойти и встать между жерновами. Под пресс бушующего негатива. Мне не дано остаться спокойным под шквалом, не дано не бояться за свою жизнь. Я администратор, и неплохой администратор… но я просто не Дэлмор.

А он ведь умеет, я поклянусь чем угодно. Ему не впервые присутствовать при опасных противостояниях, без такого он бы там в своем гетто не обошелся. Наверняка, даже не зрителем и не простым участником он там был, его роль явно поактивнее – между прочим, он возглавлял. Я точно знаю от Хэнтона.
А значит… господи, что он имел в виду, когда предлагал помочь?
А если ему чужда сама мысль о том, что парней надо погасить? А если его восприятие кардинально отличается от моего, в чем, кстати, мне не раз приходилось убеждаться? А если он возьмет и стравит их так же, как Глорию с Эштоном, во имя каких-то непостижимых целей?!
Он будет беречь только тех, кому присвоил статус «свой», а я сильно сомневаюсь, что общая масса курсантов из А, за исключением двоих, подходит под это определение, не говоря уж о штрафниках. Единственный оттуда, на кого Дэлмору было не наплевать, сейчас в Куантико.
А вот Z-51 – в обойме. Ну, и, судя по всему, я, наверное, тоже. Пока помещаюсь.
Ох, как же сложно стало жить…

Остановившись на краю площадки, под надежным – хотелось бы думать – прикрытием охраны, я обреченно следил, как он выхватывает из кобуры одного из спецназовцев пистолет, перекрывает гвалт десятью выстрелами, первый из которых был едва слышен, а последний – оглушителен в наступившей тишине, затем кидает оружие под ноги хозяину.
Обычно считается, что стрельба в зоне конфликта провоцирует срыв ситуации в неуправляемый хаос, но это так в инструкциях написано. Опытный Дэлмор привлек всеобщее внимание не раз испытанным способом.
В первых рядах, где еще пять секунд назад стояли – нет, бесновались самые остервененные, как будто кто скомандовал: замри. Как в детской игре.
Злоба не изгладилась с лиц, но они послушно посмотрели на парня, который невозмутимо, одним плавным движением взлетел на брусья – наиболее подходивший на роль трибуны предмет из имевшихся поблизости, и утвердился там: ноги на ширине плеч на разных перекладинах, на целый рост над всеми.
Я мимолетно порадовался, что он оставил оружие на земле. А вдруг с него сталось бы попробовать разогнать сборище, внедрив по пуле в череп самым активным? Они тогда предсказуемо возненавидели бы не друг друга, а конкретно Дэлмора, только ему же до лампочки.
Вот бы помог он мне с разрешением конфликта! Радикально. Он же предлагал перестрелять лишних курсантов до того, как познакомился с ними лично, и кто поручится, что он шутил? Нет у него страха, его в Ливенуорте угощают бренди.
Я вообще, конечно, такой… ну, что ли, доверчивый. Я отдал ему ситуацию, даже не спросив, что именно он собирается делать.
Я позволил волку разнимать псов. Сейчас могут полететь такие клочья…
Дьявол, я купился на Дэлмора, как Трикс.
Как Ретт. Как десять разных-разных ребят из Z-51. Это заразно… Утешает лишь то, что я такой не один. Я один из тысяч.
И имя нам – …тьфу ты, проклятье. Вот ведь застряли в голове те индейские откровения.

Ему и в голову не приходит смутиться или занервничать.
Внимание толпы – привычная стихия.
Опять свободным жестом сует руки в карманы, кивает в ту сторону, откуда они все сюда передислоцировались, разогретые спиртным и азартом. Считает своим долгом с безмятежным видом сообщить прихреневшим участникам заварухи прописную истину:
– Отстойнее бара, чем в Мидлтоне, я сроду не видал.
Нет, я и не претендую, но… хотя, идея подсознательно связать их согласием с некой аксиомой не так уж и плоха.
– Дерьмо нам тут сливают первостатейное, экономят. Возмутительно, я считаю. В последней дыре на гражданке и то бармену совесть не позволит разливать такую муть.
Они его слушают. От кого-то другого – от меня, например, будем самокритичны – запросто бы отмахнулись, а у него авторитет.
Кое-кто даже немного перевел дух – тяжело скалиться вхолостую.
Вот только он что – планирует объединить оба корпуса и кинуть на штурм моей конторы?!
Оригинально…
– С качественного так не кроет, парни. Вас загасили паленой херней в День Независимости, и вас вставило. А развлечения на этой охраняемой правительством территории отсутствуют как факт, так что, похоже, правда за вами. В натуре, ну что еще тут делать в единственную официально свободную ночь в году? Ни тачек, ни драйва, ни саунда, ни девочек…
Господи, половина из них переглядывается, и я вижу улыбки. Секьюрити переводят дух.
Он их оправдывает.
Дьявол, до чего ж разумнее в данных обстоятельствах, чем порицать, увещевать и стыдить… что вот я, что уж там, как раз бы и делал.
Парень и правда управлял тысячами. Теперь я вижу сам. Разошли их по казармам, и я буду очень благодарен.

Кто-то из К выкрикивает:
– А я б сейчас от девочки не отказался!
Дэлмор пристально смотрит на Мали Трикса – они с Нораланом с момента его появления ловят каждое слово.
Смотрит в упор. И тот еле заметно кивает.
Со своей всегдашней бесшабашной улыбочкой залихватски отзывается, вторя штрафнику:
– Точно, Джефф! А я б от двух!
Дэлмор удовлетворенно отводит глаза.
В толпе прошла волна: они расслабляются.
Я гений!
Я отлично организовал службу безопасности, они с честью сдержали напор пьяных курсантов, которые действительно устали балансировать и рады отвлечься.
Только где я вам возьму девочек, помилуйте…
Тем временем, народ срывается в безудержные фантазии. Над площадкой снова поднимается шум, но его тональность совершенно иная, от нее не тянет закопаться поглубже и она не вызывает ассоциаций со словом «трибунал».
Дэлмор сверху внимательно наблюдал за расположением духа толпы. У них сбилась настройка на немедленное побоище, в юных мозгах заклубились приятные воспоминания, но спать раззадоренную молодежь явно не тянет, скорее, наоборот.
Тут Норалан, у которого свежи мемуары о совместных с Дэлмором самоволках, неожиданно для всех громко поинтересовался:
– Шон, а может, ты нам что предложишь?
Дэлмор дернул плечом, лениво сплюнул в сторону. Как он там так играючи удерживает равновесие, на этих скользких брусьях?
– Клэй, я вроде как не сутенер, шлюх вам обеспечивать.
Норалан ничуть не смутился.
Неужели они там с Триксом заодно, и просто что-то отыгрывают? У них что, телепатия?
– Да ладно, не сюда же…
– Определенно, – соглашается Дэлмор, и оба такие картинно задумчивые.

Народ настороженно замолк, и я тоже. То есть, я и так молчал, но… чёрт возьми, к чему он клонит?
– А если как тогда, в мае!.. – воодушевленно встревает Трикс, но Дэлмор отмахивается:
– Еще чего, не выйдет.
– Но если бы мы как-то…
– Нет, я сказал.
Парень из К – Джефф? – не выдержал.
– Эй, вы о чем вообще?
Норалан нашел его глазами поверх щитов секьюрити.
– Раз уж у нас официальный выходной, есть тема свалить в более достойные места.
Штрафники зафыркали.
– Это в Индианаполис, что ли?
– Это где вы в Индианаполисе нашли достойные места? – задрал нос Мали.
Визави отозвались молчанием, и Трикс поспешно соткровенничал:
– А мы в мае мотались в Майами! Туда-обратно, но… круто было!
В ответ недоверчивый ропот, и он добавляет:
– Ей-богу, не вру.
Поразительно.
Вот куда он их таскает. Привилегированных своих. Без зазрения совести…
И вообще – кто сказал, что у них «официальный выходной», хотел бы я знать?
Дэлмор сказал?!

В ходе бурного обсуждения выяснилось, что полный состав корпуса А ничем не хуже гадских Норалана и Трикса, а полный состав корпуса К ничем не хуже полного состава корпуса А.
Пока они увлеченно сходились во мнениях в рамках этнически однородных групп, Дэлмор вполголоса бросил командиру взвода охраны:
– Уводи. Больше не понадобится.
Отрадно, что лейтенант всё же посмотрел на меня для подтверждения, и я важно подтвердил.
Мне по-прежнему слабо понятно, к чему всё идет, но общий прогресс от кровожадности к позитивным дискуссиям мне по душе.
Отсутствие преграды в виде охраны прошло незамеченным, теперь так удобно можно общаться напрямую.
И вот другой типчик из штрафников нагло заявляет, выражая волю всех своих:
– А мы тоже хотим в Майами.
Дэлмор на своей верхотуре пожимает плечами.
– Я ж сказал – не получится.
– Это почему?!
Пьяному оскорбленному парню из К мало надо… сейчас опять! Зачем мы убрали…
– Потому что циклон. Я только что из тех мест, там погода настолько нелетная, насколько это вообще бывает. Или ты предпочитаешь поезд, Кэспер?
Они хмурятся, замолкают, гаснут.
Вот это здорово, что гаснут, что и требовалось.
Но Дэлмор не был бы Дэлмором.
– Есть другой вариант.
– Какой? – с живейшим интересом реагирует помощник инструктора одной из элитных групп, не заслуживший ни одного замечания за два года.
– Полчаса туда, полчаса оттуда. Казино, стрип-бары, клубы, праздничная программа, даже родео. Индейская резервация в Техасе, неплохое место из недорогих и отвязных.
Им хватило… Заверещали, заулюлюкали, вопли, стилизованные под индейские, разнеслись в ночи над Мидлтоном.
Бред какой-то.
Какой циклон, какая резервация?! Какой выходной? Какое, мать их, родео?!

А сохранять нейтральную полосу оказалось не под силу, они уже чуть ли не перемешались в не адекватном реальности восторге, пока тот же уязвленный Кэспер не заорал поверх неуместного, на мой взгляд, ликования:
– Эй, а в Техас мы за полчаса, что ли, на поезде?!
Вот резонный вопрос, да. Если воспринимать происходящее как фантастическое кино.
А у Дэлмора на всё есть ответ, причем таким тоном, что – ну, ведь само собой.
– Вы на аэродром даже ради интереса не заглядываете, ограниченные?
Так походя унизить штрафников и остаться безнаказанным может только он. Неограниченный.
Даже на офицера они окрысятся, ему – ноль возражений.
– Там Боинг. В нем 356 мест. Вас намного меньше даже скопом. Он в моем распоряжении.
Ну, восхитительно.
И правда.
Ну как же всё просто решается: подумаешь, беспрецедентная массовая самоволка! Возглавляемая не пойми кем – то ли инструктор по способностям и призванию, то ли штрафник по приписке и замашкам, то ли элитник по изначальному распределению и качеству…
Он перекрывает голосом ор и суету, командует:
– Через двадцать минут взлет, опоздавших не ждем. Кто на борту продолжит грызню – выкину, не постесняюсь, а парашютов не положено.
Они брызнули в стороны, по казармам.
Даже не усомнились, с какой стати у их сверстника самолет в распоряжении, не вспомнили, с чего начался вечер, и о том факте, что на завтрашнее утро у К запланированы занятия по тактике закладки мин, а у элитников – тренировка вот на этой самой площадке. Да кого волнует?
До утра еще часов шесть, они все успеют.

Он спрыгивает с брусьев, идет ко мне, расталкивая замешкавшихся, а я буквально немею от растерянности.
Оба корпуса разом. Сам не вылезает из самоволок, группу свою совратил, а теперь увел полбазы?!..
Я мысленно срываюсь на фальцет.
Но собираюсь с духом и встречаю его весьма уверенным и даже вполне различимым:
– А ты не охерел?..
– Да ладно, – благодушно отмахнулся Дэлмор. – Я ведь обещал помочь.
У меня нет подходящих реплик. Я лучше помолчу. Ему и так всё ясно по выражению и степени бледности моего лица.
– Уоллес, я беру на себя ответственность. Если хочешь – официально. Сто двадцать парней – не так уж много, особенно курсантов, что упрощает дело. Было время, у меня по столько числилось только в одном юните из двух десятков, и мои были все как на подбор сплошные штрафники.
Представляю.
Слабо.
– Можешь провести их отсутствие как увольнительную. Я верну их к утру, но до полудня рекомендую не трогать, в виде исключения. Оборудование целее будет.
– А …они? Целее?
– Не волнуйся. На пути туда им будет не до драк – впечатления и планы, а обратно они приползут и отрубятся в салоне. Вот только собрать их там… ничего, резервация удобна тем, что не разбегутся, там вся территория за колючкой и площадью всего-навсего с три южных полигона, а таскать ушлепков я припрягу ответственных парней с верхними рейтингами. Или наоборот, там посмотрю, кто устойчивее окажется.
– Но… э…
– За штурвал я сяду сам, Уоллес. Не впервые, поверь мне. Вторым посажу Норалана или Спарка.
– К-какого Спарка…
– Парень родился в воздухе и вырос на аэродроме. Он из К, ты вряд ли интересовался. Наши койки напротив по диагонали через три.
– О, боже.
– Это впечатляет?
– Не койки, Дэлмор.
– А, ну да. Я свяжусь с Ангелами, мне освободят гражданский коридор через тридцать секунд после отрыва. Пока парни там спустят пар, смотаюсь кое-куда по делам, глядишь, и завтрашний день разгружу. Схожу даже, может быть, поучусь мины ставить… Я в достаточной степени отчитался?
Да, конечно.
– Остальное по прибытии. Всё, пойду заводить колымагу, а то они там без меня начнут, особенно Спарк. Уоллес…
В его пристальном взгляде есть что-то гипнотическое.
– …Всё будет нормально. Это лучше, чем стенка на стенку, а они были реально близки. Самоволку скрыть проще, чем кровь. Другого решения я не видел, прости. Я всё проконтролирую. Я тебя не подведу.
Шагах в пяти он обернулся.
– Да, еще одно! Уоллес, а нет желания с нами? Места хватит, люкс гарантирую. Даже парашют найду.
Я так искренне его послал, как не посылал никого в жизни.
Он же улыбнулся, махнул и исчез.

А я пошел спать.
Пусть Будворс и остальные мечутся и ужасаются, мне плевать. Я как-то начинаю ценить способность абстрагироваться от должностной суеты в пользу невозмутимого достоинства.
Всё равно я ничего не сделаю: Боинг оторвался от аэродрома, оставив пустыми две казармы и полупустым – бар. У них там казино в перспективе.
Ладно.
Я уверен – последствий действительно не будет. Если из уст Дэлмора прозвучало слово «официально», значит, в дело готовы вступить понятия высокого уровня, и волноваться нечего.
А за парней… я тоже практически спокоен. Было время, он заставил кучу народу – рассортированную по юнитам, надо же! – всерьёз воевать с Хэнтоном и ему подобными, так что – он не проследит за тем, чтобы по его меркам горстка парней прилично отдохнула одну-единственную ночь?
Проследит. Я убежден.
Он сказал, что не подведет, и я верю.
Забрав из кабинета бутылку шотландского виски, я всю дорогу до дома к ней прикладывался – нет, вот курсантам позволено угаситься в хлам, а мне нет?
А лейтмотивом моих всё менее связных рассуждений являлась следующая фантастически-заманчивая идея – а что, если моим заместителем в Мидлтоне вместо безобидного, но бестолкового Будворса был бы…
Да.
Я б забот не знал. Просто рай земной. Но АНБ сгрызло бы меня с потрохами…
Так, воспоминание об этих трех буквах портит мне настроение. Значит, что? Значит, виски надо заполировать коньячком, который у меня в тумбочке рядом с кроватью.

***

С тех пор, как Ирма уехала в колледж в Филадельфию, я перебрался из квартиры в Индианаполисе на базу, в стандартный крошечный домик для работников на отдельной улочке в центре, подальше от генераторов шума, вроде аэродрома и полигонов. Не то чтобы там было уютно, но мне хватало, и не приходилось тратиться на ежедневную дорогу из города на работу и обратно.
Днюя и ночуя в администрации, я довольствовался душем, постелью и кондиционером, остальное излишне. Даже на кухню площадью в четыре моих стопы не заглядывал, проще питаться в столовой. Правда, в столовой не подают коньяк…
Ага, вот и он.
До утра я считаю себя свободным от выполнения должностных обязанностей, а то и до полудня. Как легко человек расхолаживается при наличии удачного дурного примера, это удивительно!
Нет, как бы мне всё-таки переманить к себе Дэлмора в вечное пользование…

…Клятый телефон!
Вздернувшись, я устроил на полу потоп из остатков пахучего французского винного концентрата, дотянулся до трезвонящего чудовища и несказанно удивил самого себя, разродившись в трубку немного хриплой, но дивно связной и пафосной фразой:
– Начальник учебной базы U.S.Army Мидлтон, капитан Уоллес слушает.
Поразительный эффект дает иногда перепой в сочетании с недосыпом. Мне не стыдно за себя, даже если звонит Президент.
– Это Баккуорти.
Ч-чёрт.
Только не это.
Радужные круги перед глазами причудливо расцветили потолок, на котором я судорожно подыскивал идеи для ответа, будто они там шли бегущей строкой. Потолок предсказуемо характеризовался отсутствием вербальности, и я молчал за компанию с ним.
И Баккуорти не торопился.
Вообще, этот номер – сугубо внутренний, доступный только через служебный коммутатор, но… да ладно, стоит привыкнуть, что эти люди могут позвонить мне на личную зубную щетку.
Так, а почему сиятельный майор не поддержал мой чудесный официальный тон? Опять будет шипеть и обзываться кабинетной крысой… а то и чем похлеще. Наверняка он уже в курсе, что приказ не выполнен и задание НацБеза провалено.
– Уоллес?
Потолок отказался содействовать. Пусть Баккуорти сам ищет первую фразу.
Я же сказал, что слушаю, так слушать я и не отказываюсь…
– Я приношу свои извинения.

Ух ты. Вот чего не ожидал, так не ожидал.
– И официальные, и человеческие, как угодно. Я допустил неоправданное превышение полномочий и сожалею о неверно выбранном тоне в нашем последнем разговоре.
На потолке начало складываться нечто пугающе осмысленное, но я тупо моргнул, и всё безвозвратно стерлось.
– В связи с вновь открывшимися обстоятельствами я снимаю свой приказ и… предлагаю забыть всю историю, как досадное недоразумение.
Вот это да. Звучит действительно, скорее, по-человечески.
Аэнбэшник снимает свой приказ… замечательно! Если даже ему не стыдно, мне-то нечего переживать за позор на площадке у складов.
А вот что за обстоятельства у него так резко сегодня ночью открылись, я, кажется, догадываюсь.
– Он что, вас нашел?
Разительный вышел контраст со строго уставным началом беседы, но уж как получается. Баккуорти, надеюсь, тоже не против в четвертом часу утра общаться попроще.
– Можно сказать и так. Я был несколько удивлен видеть его так сразу после, но…
– А он сейчас там?! Ну, рядом с вами?
– Нет. А что?
– Чёрт…
Я испытал непреодолимую потребность пожаловаться, и неожиданно аэнбэшник показался подходящей кандидатурой. Ему, по крайней мере, не надо долго объяснять специфику главного действующего лица.
– Да дело в том, что он взял и увел состав двух корпусов вон с базы в какой-то Техас! В увольнительную, будь я проклят, хотя никакой у них не выходной! Сто двадцать человек… они улетели, и я хотел спросить, жив ли еще хоть кто-то.
Баккуорти тихо понимающе кашлянул.
– Я не в курсе, но…
– Нет, вот скажите, майор, это нормально?! – Я дважды перебил его, но я просто уже не могу. – Это не превышение, по-вашему?
– Сложно сказать... – Баккуорти не в обиде. – В силу его, как бы это сказать, многоплановости. Как курсанту – да, недопустимо. Однако вы наверняка неоднократно становились свидетелем проявлений иного порядка.
Он сам замолкает.
Не напоминай. Невозможно превысить запредельное, не так ли?
– Капитан, я не знаю подробностей, но задам один вопрос. Его действия в этом последнем инциденте были продиктованы исключительно желанием развлечься?
Коварный вопрос.
– Наверное, нет…

Я вспомнил, каким видел его на камере в первый раз за вечер – он шел, приволакивая ногу, к своей казарме, к своей комнате, и, я уверен, мечтал отоспаться. Если на то давнее неведомое 18-43 он потратил два дня, то сейчас его не было неделю, и это что-то да значит.
– Думаю, нет. Думаю, лично ему было не до Техаса.
– Но ведь была причина?
– Была. Он…
– Неважно, Уоллес. Мне достаточно своих проблем, если что-то решает он, значит, это его дело. Ваше с ним. Я только хочу сказать, что Дэлмор, конечно, невероятно сложный тип, совершенно, к тому же, чуждый понятию субординации, что фатально затрудняет взаимодействие с ним с позиций руководства.
Прямо мысли мои читает, надо же. Только я мыслю, к сожалению, не так красиво.
– Однако его относительная ценность стремится, я бы сказал, к абсолютной. Ярчайший эксепт-деструктор с тщательно воспитанной моралью – это исключение в квадрате, в кубе…
Надо же. Сколько умных слов. Есть о чем поразмыслить на досуге трезвым мозгом.
Баккуорти отвлекся, побулькал там у себя в трубке чем-то интересным. Может, и не впервые. Праздник же, вообще-то. А я свое разлил…
Вот почему у него такой возвышенный стиль – всё тот же классический перепой в сочетании с недосыпом.

– Короче, Уоллес, парень объективно чрезвычайно странный, и его, на первый взгляд, иногда крупно заносит, но ведь на то мы и не дураки, чтобы уметь взглянуть дважды. А тогда многое проясняется.
– Бесспорно, – постарался я ответить достойно. – Давно понял.
– И ему можно многое простить не только за то, что он внештатник мощного ведомства, но и…
Перебью-ка я его и в третий раз.
– Майор, я в нем примерно разобрался за пятнадцать месяцев.
– Вообще, заметно. Мы, в принципе, очень на это рассчитывали, помещая его именно в Мидлтон, а не в Корнсдейл или Дабл-Прауд. Хочу засвидетельствовать вам, Уоллес, свое уважение. Вы выбрали очень правильную стратегию, которая предупредила возникновение большинства потенциальных проблем. Вы умело себя позиционировали. Вы ему нравитесь. Дэлмор закатил та-акой скандал…
Баккуорти вновь несколько раз глотнул и шумно выдохнул.
На фоне общей обалделости я вежливо пробормотал:
– Э, мне, наверное, очень жаль…
– Да бросьте, капитан, – хмыкнул аэнбэшник. – Это я извиняюсь. Серьезно – и за себя, и за него. Сколько он всего устроил и еще устроит… мы закрываем глаза. Ему простительно. Он того стоит.
– Я пришел примерно к тому же самому.
– Вот поэтому с вами в целом приятно иметь дело. Мидлтон минимально пострадал при длительном контакте с таким, как он, а это дорогого стоит, и это ваша заслуга. Не удивляйтесь, в ближайшее время вам в разы поднимут финансирование и проведут масштабную модернизацию оборудования и технического оснащения.
Видеокамеры! …Ой.
– С какой стати?!
– Дэлмор потребовал у... в общем, у тех, в чьих силах. Люди, которые умеют его терпеть, в результате остаются в колоссальном выигрыше. Мне вот он физически спасал жизнь. Четырежды.
Неожиданно на другом конце эфира загудел тревожный зуммер, и Баккуорти витиевато выругался.
– Нет мне покоя… Уоллес, до связи.
– Да, конечно, – машинально отозвался я. – Удачи.
Аэнбэшник нашел секунду, чтобы серьезно ответить:
– Спасибо, понадобится.

Моя внутренняя линия отмерла, а я долго еще сидел без сна, уставившись в противоположную стенку и дыша коньячными парами.
Как он назвал Дэлмора? Там было два слова, но я запомнил одно – эксепт.
Я угадал с твоей характеристикой, парень-исключение, всё-таки угадал.
Надо же, меня оценили. Моя база круче, чем Дабл-Прауд и Корнсдейл вместе взятые! Особенно теперь, с протекцией перспективного внештатника мощного ведомства, которому я почему-то сумел понравиться. Но я не выбирал стратегий, упаси боже, не позиционировался, я не умею!
Я просто действовал так, как мне казалось правильным, хоть иногда это вовсе не было правильным, даже близко… но я был честен. А за мной наблюдали.
И я, похоже, прошел и выдержал.

Боинг штатно приземлился на аэродроме в семь утра.
Дэлмор, по-моему, единственный вышел оттуда на своих двоих, не шатаясь и естественного цвета. Групповую увольнительную на корпуса А и К пришлось оформлять еще на сутки, ибо никакими силами, угрозами и воззваниями нереально было поднять на славу напраздновавшийся народ.
К вечеру они все похмелялись в баре, вперемешку, сдвинув столы, тихо и мирно, только ржали иногда, вспоминая подробности техасского вояжа.
Его с ними не было.
Дэлмор отвел со своими насыщенный тренировочный день, используя освободившиеся плацдармы в виде условного минного поля и той самой площадки с турниками и брусьями.
А потом, наконец, добрался до постели.
И Z-51 работали совершенно самостоятельно весь следующий день, оттачивали что-то друг на друге и сами себя корректировали, а С-16, вздумавших разучивать речевки к параду на задах их казармы, шуганули так, что те поостереглись качать права на тему, что они, вообще-то, на полгода старше, и покладисто ушли.
С тех пор элитники перестали смотреть на штрафников свысока, те не рычали в ответ, а колкости, которыми обменивались парни, встречаясь, вполне подходили под определение приятельских. Дэлмора и те, и другие приветствовали первыми наперебой, задавали наводящие вопросы про погодный фон в Карибском регионе и считали в доску своим.
Алкоголь, что бы там ни говорили, великое дело.


конец 4 главы

 Отправлено: 04.10.09 23:08. Заголовок: Глава 5 *** Был е..

Глава 5

***

Был еще один звонок, несколько месяцев спустя, то ли с сотового, то ли с уличного таксофона.
Короткий, как выстрел.
– Курсант Дэлмор выбывает из списков Мидлтона.
Что?..
Я же еще даже не начинал об этом думать.
Ему же еще полгода до окончания курса.
Как…
– Уоллес, займитесь документами, Штаб ждет.
Что-то мне не очень хорошо.
Так резко.
Он смотался вчера, только вчера, и за ним увязались трое ребят из К, вернее, это мне показалось, что за ним, я думал, они в самоволку, в нормальную самоволку, понятную, простительную, не далекого прицела, банальную, не в «его» смысле…
– Но… курсанта Дэлмора нет в данный момент на базе…
– И не будет.
Ощущение, что вот-вот хлестнут гудки, и я останусь моргать под их аккомпанемент.
– Но мне нужна его подпись! На документах…
Это всегда так – цепляешься за мелочи, когда не в силах сразу осознать масштабное.
– Обойдетесь без подписи, Уоллес, не вам объяснять.
– Баккуорти! – заорал я, буквально видя, как его палец завис над кнопкой отбоя.
Если оборвется эта нить, я же ничего больше о нем не узнаю никогда.
Пауза. Тихое:
– Что?
– Да вашу мать, он хоть жив?!
Плевать на субординацию…
Чувствуется, что каждая из этих секунд оторвана аэнбэшником от чего-то очень важного.
– Естественно. Он в порядке. Сильно занят. Надолго.
Господи, несчастный.
– Учеба кончилась, он досрочно пойдет на повышение. Уоллес, всё, может, я перезвоню когда-нибудь. Может, нет.
Гудки.

Это было как-то… ну, как будто бы его не стало.
Такое никогда не бывает вовремя.
А его действительно не стало. Он ушел в другие сферы, в свои воздушные коридоры, куда простым смертным не попасть, можно только задирать голову и до слепоты вглядываться в пустое на первый взгляд небо.
Он там. Он жив. Ну, хоть это хорошо.
Всё. Дэлмора больше не будет. У меня снова относительно нормальная база.
Я никогда не узнаю, что он делал тогда в Анголе. Чёрт, ну что за ерунда в голове?
Он ушел.
Странное такое чувство… Вспомнить только, как бы я обрадовался, скажи мне кто такое полтора года назад про того жуткого нахала, каким он был. А ведь он и не изменился ни на йоту.
Другое изменилось. Я просто посмотрел на парня гораздо внимательнее, чем всего лишь дважды.
И кто бы мог подумать, что без этого удивительного курсанта будет как-то пусто?
А те, кого он оставил когда-то, чтобы попасть в мой Мидлтон, они провожали его так же? С тем же чувством шаткого отсутствия на месте того, что казалось таким надежным?
Кажется, ему вслед летели проклятья. Такие же, какие полетят теперь.
И он это знал. И тогда, и теперь тоже.
Но всё равно уходил. Куда?
Я имею в виду – к чему в конечном итоге? Зачем устраивать собственную маленькую смерть для тех, кто поверил, чтобы потом возродиться где-то еще, для других? Это жестоко, разве нет…
Да.
На первый взгляд.
Хватит ли сил на второй?
Особенно им, юным и восторженным, кто зависел от него всей душой, кто врос в него плотью и кровью, кто дышал им и впитывал его мощь, благодарил судьбу за каждый миг, за то, что свела…
Как быть с ними?
Если ты настолько дьявольски притягателен, в какой мере ты еще остаешься хозяином самому себе? И насколько тяжел груз бесконечных чужих проблем, эта вечная, исподволь складывающаяся миссия спасать, учить и налаживать, устраивать чужие жизни, может быть, в ущерб своей? Стоит дать слабину, и вот – ты моментально спутан по рукам и ногам, и только совесть, тщательно воспитанная кем-то неведомым и поистине гениальным, заставляет тянуть это бремя. До тех пор, пока оно не начинает душить.
И ты просто время от времени… отряхиваешься?
А что проще – когда за тобой прохладная нейтральная пустота, которой ты ничем не обязан и которую не жаль, или когда за твоей спиной дыхание чего-то живого благодаря тебе, не только дыхание – окрик, может быть, мольба, и ты чуешь лопатками, как неверящий взгляд разбухает темной ненавистью, наградой за совершенное предательство?
Дэлмор… какая же ты всё-таки сволочь.
И как же тебе трудно, парень.

***

Помните, с чего я начинал рассказ?
С того, что однажды дверь моего кабинета распахнулась так внезапно, напористо и …знакомо, что на миг я почти поверил.
Недавно я как раз запретил себе коньяк, потому что такими темпами в краткий срок и спиться можно. Зависнув над важными, вообще-то, бумагами, я пялился в окно, как школьник, которому неинтересно на уроке, и думал ни о чем. Непривычно яркое осеннее солнце давило белым на кожу, но мне уже не приходилось особо щуриться, глаза привыкли.
Тем коварнее оказался эффект.
Смаргивая слепое пятно, я вздрогнул: на пороге силуэт не в форме – в курсантской повседневке, и поза даже близко не уставная – чуть пригнувшись, руками за косяки и справа, и слева, на уровне плеч.
В кабинет начальника базы просто-напросто беззастенчиво ворвались.
И я не сразу опознал, что это не он.
А Винсент Эштон.

Парень дышал так тяжело, словно бежал всю дорогу, словно ему пришлось пробиваться с боем. Взъерошенный, загнанный, лицо в красных пятнах…
У меня как-то сразу вырвалось:
– Что случилось?
Я ведь так и не собрался с духом объявить новость Z-51. Малодушное игнорирование – плохой метод, но иногда просто нет выхода.
Я не представляю себе такой разговор. Думал спихнуть на Будворса, когда станет совсем невмоготу, а пока пусть живут в штатном режиме. Он ведь приучил их к самостоятельности со своими отлучками, таких сознательных курсантов трудно себе представить.
Видимо, пробил час Х. Их терпение кончилось.
– Где он?!
А парень как пьяный. У него даже взгляд плывет – от волнения, от тревоги, рыжие волосы потемнели, облепили мокрый лоб, и болезненная дрожь бьет так, что мне от окна заметно.
– Почему он пропал?! Уже шестнадцатые сутки, так долго раньше не было, что-то не так!
Эштона будто тошнит быстрыми отрывистыми словами, ноздри раздуваются, пальцы рефлекторно закостенели добела.
Что ж тебе сказать…
Он истолковал мое молчание как первый знак близящейся бури начальственного негодования. С трудом отлепился от косяков, встал так ровно, как мог. Но вот где у них зияющий пробел, так это в официозе, да и не в том он состоянии, чтобы изображать тут мне правильность.
– Мистер Уоллес, сэр…
Голос у него ломается, еще чуть-чуть, и парень будет умолять.
– Скажите, ну пожалуйста, с ним всё в порядке?!
Как же долго ты носил беспокойство в себе, чтобы оно перебродило в подобную истерику…
Нужна предельная осторожность.
– Да, с ним точно всё в порядке. Я знаю.
Пугающая бледность разливается по его лицу. От облегчения парень становится похож на мертвеца.
– Но… полмесяца. Дольше девяти дней он не отсутствовал никогда. Мистер Уоллес, что он делает, когда он вернется?
Отличные вопросы, Эштон.

Ответы тебе не понравятся.
– Я не знаю, что он делает. Думаю, это его личное дело, чем он занят. Это не тема для обсуждения.
Всё, отстань, не пытай меня. Я действительно трусливо не желаю говорить на эту тему, не хочу формулировать. Тяжело.
Но насколько же хуже ему… Мальчишка с трудом держит себя в руках, это очевидно, только совершенно непонятно, куда его сорвет. Скорее всего, в агрессию, он же солдат. Мне неуютно рядом с ним, от него пахнет безумием, надрывом и страшной болью, я не знаю, как с ним справляться…
– Уоллес!
Я медленно встаю. Одну ногу чуть назад, напряжение в отвыкшие мышцы. Не отпускать его зрачки.
Он неотрывно нацелен на меня.
– Когда. Он. Вернется.
Если я скажу – «никогда», он выйдет из-под контроля. Разумное в нем трепещет на тонкой жилочке.
Поэтому я говорю иначе, менее прямо:
– Вряд ли.
Я рассчитывал на то, что он растеряется, получив практически нелогичный ответ, но то, что я увидел, заставило растеряться меня.
Эштон понял.
Мгновенно.
Замер, остановился – весь, ни дыхания, ни дрожи, ни эмоций. Боль будет потом, даже осознание его еще пока не нагнало. Это как в ту мучительнейшую секунду, когда получаешь сильный удар по ноге – видишь размозженные пальцы, сухожилия, осколки костей… Мозг понял, что нанесен ущерб, глаза сообщили – но скорость болевых импульсов чуть ниже, и у тебя есть дивный миг насладиться изысканным ожиданием неизбежного.
Сейчас будет больно.
Вот и он такой.
Он понял, что мое «вряд ли» – на самом деле неуклюже замаскированное «никогда», он это увидел. И готовится почувствовать.

А может быть, всё еще хуже.
Скорее всего, он задал вслух один вопрос, на который я испугался ответить прямо, а сердцем парень спросил другое: «Он вернется вообще?»
И вот тут я жестоко угадал.

***

Эштон громко, ровно произнес:
– Ты врешь.
– Нет.
– Это неправда.
Я с усилием собрался, отгоняя чёткое ощущение, что происходит нечто жуткое. Что это не курсант из Z-51 узнал, что им предстоит очередная смена инструктора, а измученный человек у меня на глазах теряет последнюю в жизни надежду.
Это слишком.
Даже для них, для их с ним странной связи и особой близости то, что творилось с Эштоном – это было… чудовищно.
Он всё еще не двигался, смотрел в одну точку.
Только это была уже следующая фаза удара – когда сигнал прибыл по адресу, мозг зарегистрировал боль, но временно отключил сенсорную систему по причине тотальной перегрузки.
Я осторожно сделал шаг в сторону, плавно, без резких движений обогнул стол, но я мог бы запрыгнуть на этот стол и станцевать перед ним брейк, и Эштон не воспринял бы.
– Винсент…
Касаться парня я не рискну.
– Знаешь, у него работа. Такая… важная, ты же понимаешь.
Да, важнее, чем все они, вместе взятые, вот это до него дошло.
Но должен же я что-то говорить.
– Ему пришлось. Так с самого начала и планировалось, он же старше вас, и учеба для него завершена.
А кое для кого, судя по выгоревшим зрачкам, завершено и кое-что более глобальное.
Да что ж это такое, мальчик, почему ты настолько убит? Чуть ли не буквально. Неужели то же самое будет твориться с ними со всеми? Я отказываюсь на это смотреть.
– Винсент, не стоит принимать так близко. Я знаю, он очень хороший инструктор, он многому вас научил, он вас уважал, помогал. Но он же не один такой… – что я несу, – …наверное. Жизнь не стоит на месте. Надо идти вперед…
Всё мимо. Даже продолжать не буду, бесполезно.
Не усваивается.

– Что он сказал?
Я даже вздрогнул. Это не его голос, чужой совсем, …старый голос.
– Когда? О чем?
– Когда …сваливал. Обо мне.
Господи, что мне отвечать?! Я боюсь смотреть ему в глаза, там что-то разгорается.
– Он… разговоров не было. Никаких, вообще. Я не знал, что он не… не планирует обратно. Винсент, пойми, возможно, он и сам не знал. Его могли сдернуть по делам в любой момент, вы же все это видели сто раз, сдернуть и не отпустить потом…
– Он делает то, что он хочет.
Теперь у парня механический голос автомата. Каждое слово чёткое и одной интонацией.
– Он не такой. Его никто не может не отпустить. Он может только… не захотеть.
Когда Эштон поднимает на меня два бесцветных пятна, что теперь на месте его синих глаз, мне хочется отвернуться.
– Он не захотел, да?
– Винсент, я не знаю.
– Он даже не попрощался, да?
– Винсент…
С каждым словом парень всё сильнее напрягается, всё тяжелее дышит, всё громче выкрикивает:
– Он просто исчез и всё? Стёрся нахрен, как последний трус, просто испарился, как и не бывало, да?! И всё, что было – нахер, да?!!
Дьявол, да я-то его не гнал, твоя ненависть не по адресу!
А за что ты на него до такой невероятной степени зол? За то, что недоучил приёмам, недорассказал интересное? И только-то? Что же такое у вас с ним «было», Эштон, что у тебя реакция прямо как по учебнику, в который я когда-то заглянул…
Оглушительный треск.
Первым естественным порывом я отшатываюсь, даже закрываюсь локтем, и не зря – щепки от разбитой ударом его кулака двери ощутимым градом осыпают мундир.
Эштон скалится на грани невменяемости, озирается, как помешанный, самое время крикнуть замаячившему в коридоре Будворсу, чтоб секьюрити сюда, и всё…
Но я отрицательно мотаю головой с достаточной степенью убедительности, чтобы лейтенант отступил. Я справлюсь.
Гнев уже реализован.
Я знаю, что Эштон будет делать дальше.

– Мистер Уоллес.
Какие у него стремительные переходы! Раз – и ушло бешенство, всосалось в черную дыру там, на дне души, два – и на его месте следующий этап.
Лихорадочная, вымученная разумность. Титанических усилий стоящая попытка ухватиться за что-нибудь, за подобие ускользающей нормальности, за решетку водостока, через которую тебя уже протянуло, разодранного на части, и тащит течением во тьму.
Ну не может же быть всё так плохо? А если может, то ведь существует же способ всё поправить? Ну, если не всё, то хоть что-то?
Такого не может случиться взаправду, стоит лишь подумать хорошенько, и найдется путь, найдется лазейка… Протиснуться в нее любой ценой, наплевав на всё, во что верил раньше, от религии до иллюзии собственного достоинства, всё прах и тлен перед неумолимой перспективой. Любой ценой…
– Мистер Уоллес, вы уверены?
У него даже голос не дрожит. Не знал бы, что на деле у парня внутри – поверил бы, что всё налаживается.
А это всего лишь третья ступенька.
Следующая. И лестница эта, в отличие от услужливых беспринципных аналогов в реальном мире, ведет исключительно вниз. Подняться по ней невозможно.
– Да. Уверен.
– Могу я спросить, почему? Откуда информация?
Безупречно деловой тон. Словно не с его изрезанных пальцев капает на ковер багровым.
– Из официальных источников, Винсент.
– Письменное уведомление? Электронное извещение?
Сюрреализм, а не разговор.
– Нет, мне позвонили. Глубоко компетентные люди, и у меня нет причин сомне…
– Позвонили?!
Вот оно, безумие. Никуда не делось, коварно притухло до поры, замаскировалось, тлело, набираясь сил. А стоило почуять добычу – уязвимость в стене безнадежности, потенциальную брешь – полыхнуло. Это так по-человечески.
– Был звонок, значит, есть номер! Есть номер – есть возможность связаться.
Возможность, вот чего тебе отчаянно не хватает сейчас.
– Мистер Уоллес, пе-ре-зво-ни-те.

Синева его глаз приобретает характеристики иссиня-белой электрической дуги. Нажим, давление – этому ты тоже учился у него, мальчик.
– Не могу, Винсент.
Тумблер «power» вжат до предела, на дугу подано максимальное напряжение. Алчная надежда уже не прячется.
– Это нетрудно, Уоллес! Набрать один-единственный сраный номер из недавних принятых, одним гребаным нажатием!
Мне нужно помнить, что я говорю с сумасшедшим. С временно неадекватным человеком, у которого иные приоритеты и своя логика, спорить с ним опасно…
– Да, ты прав. В какой-то степени. Нетрудно набрать – в том случае, если номер есть. А его нет.
Он мне не верит.
– Я бы дал тебе трубку, чтоб ты убедился лично, только ведь там в памяти сотни номеров – разные внутренние службы, поставщики, торговые агенты, штабные секретари… Винсент, этого номера там просто нет. Винсент, их номера просто не определяются изначально. Подумай сам – по-другому и быть не может.
Болезненное острое сияние потухает, и на это больно смотреть.
– Но ведь… у вас есть способ связаться.
– С теми людьми?
– С ним.
Прости, парень, но… я спрошу.
– Винсент, зачем?

Он набирает воздуха для ответа – и застывает.
Что ты сказал бы Дэлмору, мальчик? Например?
Ты что, охренел, куда ты делся, брось всё, и немедленно, лети сюда? Здесь ты нужен дозарезу по крайней мере десятерым, а больше всех – и это так трудно скрыть – лично мне? Пожалуйста, пошли нахер всю свою перспективу, все свои планы, откажись от всего! Вернись, потому что… потому что просто вернись! Ко мне, за мной, ради меня?
Ты так бы его умолял?
А он бы молчал.
А ты бы выдержал звук гудков отбоя? Разрыв связи?
Разрыв связи – ты вынес бы снова, услышав его голос? Или даже не услышав и этого…
Даже имей я этот номер, ты получил бы его в последнюю очередь, Винсент Эштон. Потому что мне за тебя страшно.
– Значит… это… – всё?
Ты спрашиваешь у меня. Подло с твоей стороны, парень. Что я могу тебе сказать?
Отрицать – вранье и не меньшая подлость, которую ты тут же почуешь. Согласиться – жестокость.
Я промолчу.
Ответ ты знаешь. На этом этапе – да. Ты его уже знаешь.
– Можно… мне идти?
– Конечно.
Безумие отпылало, выжгло всё, способное сгореть, и теперь у него глаза цвета пасмурного ноябрьского неба, свинцовые, блеклые.

***

В том учебнике была описана первая стадия – отрицание.
Этого не может быть. Неправда. Ты врешь.
Вторая – гнев.
Крик, излом, физическое разрушение. Злость и щепки от перекошенной дырявой двери, лежащие на моем столе в трех метрах от порога.
Третья – стремление заключать сделки со всевозможными богами, включая сатану, с наукой, со здравым смыслом. Переговоры с целью отсрочить или изменить. Торг с судьбой.
Последний бешеный всплеск меркнущей надежды, последний шанс, который насильно всовываешь этой суке-жизни в руки, а она его роняет.
Ты прошел через это, мальчик, сильный, яркий, достойный жить… ты вышел на четвертый этап.
Подавленность забралась тебе на плечи, депрессия затянула твое пересыхающее море серой пленкой горькой соли.

Это стадии принятия тех сокрушающих ударов, которые оставляют размозженными не тела, а души. Удары, после которых невозможно оправиться, коварные удары, которые убивают не сразу.
Пронзают так искусно, что жертва долго еще трепыхается, понемногу начиная отдавать себе отчет о реальном положении дел в ее отдельно взятой жизни. Жизни, которая резко, необъяснимо, жестоко выпала из обоймы и никому не нужна.
На жертве ставится метка, чаще невидимая, но всегда осязаемая, не смываемая ни слезами, ни кровью.
Даже своими собственными…
По этим ступенькам спускаются те, на ком тавро смерти.
В науке это называется честно и в лоб – стадии умирания.
Не агония плоти – умирание живого и мыслящего существа. Сути его. А что самое коварное – не всегда процесс затрагивает тело.
И в таком случае что-то умрет, а что-то останется ходить и дышать. Удовлетворенная наполовину, на лучшую и самую важную половину смерть может быть ублажена надолго, только смысла в продлении срока оболочки немного.
Винсент… как мне жаль.
Зачем ты так в него поверил?
Ты отдал ему больше, чем другие, потому что без него ты умираешь на моих глазах.
И пусть Дэлмору простительно практически что угодно… это – вряд ли.

***

Отсюда Эштон двинулся домой, в казарму Z-51.
Пустую в третьем часу дня, потому что все остальные в учебном корпусе. Сегодня ведь день теордисциплин.
Всеми остальными займется Будворс, потому что я не в состоянии выдерживать еще один подобный разговор, и уж тем более Эштону вполне хватит.
Минут через двадцать я пойду следом.
Я должен за ним проследить. Хотя бы в меру своих возможностей. Потому что большая часть идущих вниз спрыгивает в бездну досрочно как раз с четвертой ступеньки, минуя пятую, последнюю – принятие.
Я попробую подтолкнуть его руку к перилам, но это всё, что я могу.

Казарма действительно пуста. Никого.
Z-51 никогда не прогуливают занятия в его отсутствие, потому что он сперва отслеживал, проверял и контролировал, а потом они и сами втянулись. Им прикольно раскапывать необычные факты по теме и озадачивать преподавателей. Они потом ему рассказывают, и он ухмыляется.
Стоп, неверно.
Мне пора привыкать употреблять прошедшее время.

Эштона я увидел сразу, от входа. Длинный коридор, в начале которого покачивалась от сквозняка приоткрытая дверь в общую комнату, заканчивался тупиком. Там парень и сидел – на полу, подтянув колени к груди и согнувшись, лицом в соединенные локти, пальцы в волосах…
Под его дверью. Комнаты инструктора.
Почему-то я инстинктивно старался не шуметь, хотя смысла в этом никакого. Наоборот, было бы приличнее привлечь внимание к своему появлению пораньше, дать время прийти в себя, но я не подумал, и Эштон очнулся, только когда мне оставалось шагов десять.
Вздрогнул, судорожно провел ладонями по лицу, заученно справился с дыханием. Мельком взглянул в мою сторону – я так и не понял, узнал или нет, но он остался сидеть, уставившись в пол в полуметре от своих ботинок.
На двери в пустую комнату – всё еще то самое имя. Убрать надо. В этих буквах для некоторых слишком много боли.
Эштон не шевелился.
Я остановился совсем рядом с ним, перед ним, над ним. Теперь получалось, что смотрел он на мои ботинки, но менять ситуацию не торопился.
Это не по Уставу.
Но чёрт возьми, я давно осознал, что иногда он просто неприменим.
– Эштон.
Никакой мягкости. Я должен вести себя так, чтобы этот избалованный близостью к источнику авторитетной силы парень слышал меня и слушал, что я говорю.
Он медленно поднимает голову.
– Что?
Конечно, неровные пятна на скулах, красные глаза. Да, не выспался, потер слишком сильно…
– Вставай.
Вымученная, еле обозначенная, ненужная усмешка.
– Зачем?
– Курсант Эштон, немедленно встать.
Я не зол, не раздражен. Хочется надеяться, что мой голос достаточно спокоен и категоричен. Подчинись мне, Винсент, пожалуйста… это будет значить, что от тебя пока хоть что-то осталось.
Слава богу, он встает. Еще медленнее, с трудом разгибается, упирается грязными от свернувшейся крови руками в стену. Шуршит одежда, скрипнула кожа грубой военной обуви. Так тихо, что я всё это слышу.
Он стоит далеко не по стойке смирно. Прислонился к стене почти бессильно, прижался плечами, затылком, открытыми ладонями, словно намагничено… а еще Эштона заметно косит вправо. Туда, где в десяти сантиметрах от него начинается пространство, отмеченное тем самым именем. К двери парня тянет.
Значит, туда нам и надо.

– Мне нужна твоя помощь.
И не собираюсь смотреть на него, не собираюсь ждать согласия, главный здесь однозначно я. То, что я говорю, не похоже на приказ, и это, на мой взгляд, достаточная уступка.
Участливо трогать за плечо, искать слова сочувствия, в открытую соболезновать и демонстрировать жалость мне кажется неправильным. Винсент Эштон не девчонка, и у нас никто не умер.
Пока.
Я не буду говорить – мне жаль, что так вышло. Я не в курсе в строгом смысле, что именно у них выходило и к чему пришло. Поэтому лучше я поступлю… в его стиле. Ну, в меру сил.
Ключ в замок, проём нараспашку, и свет я включил сам.
– Входи.

***

Я боялся, что придется заставлять, но ошибся: та сила притяжения всё сделала за меня. Не отлепляясь от стены, он моментально скользнул вбок, чуть пошатнулся, оставшись без опоры, и замер на середине совсем не просторной комнаты инструктора.
Пустой, почти неодушевленной, спартанской.
Не вижу ничего личного здесь – не то что у Огдена с его картами всех возможных регионов страны, или у Майера с его постерами из журналов. Просто первозданный порядок, не считая приоткрытой дверцы шкафа, где в глубине тощая пачка дублирующего комплекта повседневки, и постели – убранной, но примятой.
Стол чист, как и тумбочка сверху, стул придвинут.
Стандарт. Парадоксально.
Я ожидал чего-то… не знаю. Даже если пристально подумать, слово не приходит. Понятия не имею, что я счел бы подходящим. Кровавые разводы на стенах? Хайтек в космическом стиле? Перевернутое распятие над изголовьем?
Но ведь какие-то вещи у него должны быть. Или он забрал важное? Не так уж много у него такого, видимо, или важное и так всегда при нем.
– Найди коробку, собери всё. Комнату надо освободить.
Если в теле застряло лезвие, его вынимают, не оставляют торчать, щадя человека и оберегая его от лишней боли. Рана не зарастет, пока в ней железо. В этот момент бывает больнее, чем в миг самого ранения, но это необходимое условие выздоровления.
Мне тяжело поступать с тобой так, Винсент, но пожалуйста, давай хотя бы попробуем.

Я стою на пороге, наблюдаю, теоретически готов вмешаться, но практически не представляю, во что конкретно и как именно. Это чистой воды импровизация. Слежу.
За тем, как Эштон, закаменевший от нечеловеческого напряжения, делает шаг вперед, в сторону кровати, и опускается на колени.
Тяжело опирается на пол обеими руками, застывает на несколько вдохов, потом медленно проводит по светлым доскам дрожащими пальцами.
Зачем это – я не понимаю, не понимаю смысла… Хорошо, что он спиной ко мне, хорошо, что не вижу его лица. Это гуманно.
Он распрямляется, откидывается назад, сидит так еще с минуту в полной тишине, плечи сведены почти до судороги. Постель слегка сбита, светло-серое одеяло не прикрывает края простыни, и Эштон зачем-то протягивает руку и касается чистой ткани у самого уголка.
Там ничего нет. Но он видит.

За окном на главной дороге внезапно просигналила машина, и парень вздрогнул так сильно, что сотрясение передалось мне через пол. Он сделал два глубоких вздоха, коротко дернул головой и начал действовать.
Довольно чёткими движениями сложил белье вместе с одеялом в аккуратную стопку, заглянул под кровать, нырнул туда и вытащил небольшую картонную коробку с иероглифами по бокам. Судя по легкости и звуку, она пуста. Я вспомнил – это из-под тех упаковок протеиновой питательной массы, которыми хозяин комнаты когда-то при мне перекусывал.
Эштон именно за тарой и опускался на колени, конечно же…
Он встал, сместился на шаг в сторону, присел перед тумбочкой. Если честно, я опасался того, что там могло бы оказаться.
Оружие? Какое-нибудь диковинное устройство? Или вообще секретная система безопасности, защита от проникновения, чёрт! Миг после того, как дверца открылась, я ждал чего-нибудь нехорошего, но ничего не случилось.
Две полки, тоже почти пустые. На верхней пара дисков, стандартная обойма от Дезерт Игла, пыльный одноразовый мобильник в надорванной магазинной упаковке, неплохой плейер, опутанный проводом от наушников. Внизу – сухая жестянка из-под пива, с дребезжанием докатившаяся до задней стенки, пара тех же протеиновых брикетов, только непочатых, моток непонятного кабеля со странными коннекторами, потертая на сгибах карта не опознаваемой по фрагменту местности…
Эштон не стал разворачивать ее, не стал перебирать вещи. Даже старался не коснуться лишний раз. Не брал по одной, просто сгреб в коробку, аккуратно и быстро.
Поднялся, скользнул по мне пустым взглядом, отстраненно проговорил:
– В ванной тоже что-то есть. Сейчас.
Не дожидаясь ответа, прошел мимо, скрылся в крошечном помещении, плотно прикрыл за собой дверь.
Я напряженно ловил любой звук оттуда, готовый вмешаться в случае чего, вот только – в случае чего?
С минуту там тоже было тихо. Наверное, такой же момент впитывания, настройки, улавливания чего-то незримого, какой был здесь. Вот только я не могу понять, это ему впервые или нет. Скорее всего, он бывал в этой комнате, очень вероятно, но вот с каким настроением, в каких обстоятельствах?
Он знал, что под кроватью можно найти коробку – ему сказали когда-то, что она там, или он предположил, или сам видел? Как он мог видеть?
А ванная? Вот уж там курсанту в любом случае не место. Он воспользовался шансом пойти туда для чего – осмотреться из любопытства или… вспомнить нечто вроде того, что восстанавливал в памяти тут?
Или не восстанавливал в памяти, а строил в воображении?
Его тоска, с которой парень так мужественно борется на моих глазах, она по чему?
По тому, что было, или тому, чего не было?
Мне не узнать.

Легкий стук, шорох, и Эштон уже снова здесь. В коробке добавилась какая-то мелочь с полки над раковиной, но там по-прежнему не заполнено и наполовину.
Он идет к кровати, к стопке белья присоединяет одежду из шкафа и коробку поверх. Движения точные, подчеркнуто правильные, неторопливые, очень выверенные. Так двигаются пьяные люди, когда жизненно важно не обнаружить свое состояние. Тотальный контроль штормящего разума над условно послушным телом.
Ему плохо.
Выпрямляется, последним взглядом окидывает комнату, из которой я приказал убрать последние немногочисленные следы присутствия. Это оказалось так несправедливо легко.
Странно – вещи обычно считаются свидетельством важности оставленного человеком следа, но не всегда это верно.
Бывают случаи, когда зависимость, скорее, обратная – случаи, когда влияние и вклад в реальность воплотились не в предметах, а где-то еще, не так явно и зримо, но не менее ощутимо и гораздо на больший срок.
Эштон вдруг почти срывается с места с пустыми руками, кидается в угол, противоположный кровати, и подбирает нечто, тускло блеснувшее у самого плинтуса. Смотрит себе в ладонь, и я вижу его усмешку, но прочесть ее не в моих силах. Не умею заглядывать внутрь сходящих с ума людей.
Он развернулся ко мне, протянул.
«Серебряная Звезда».
Помню, как генерал Торстен вешал награду Дэлмору на грудь, а тот, уставший и равнодушный к церемониям, даже не скосил глаза, чтобы узнать, что там за побрякушка. Вообще, это довольно высокий знак боевого отличия. Зря не дают.
Эштон вдруг сообщил со странной интонацией:
– Знаете, это у него пятая такая.
Ого, теперь ясно, почему он не впечатлился на плацу.
Но всё равно, это не повод раскидывать правительственные награды по углам. Такие вещи все обязаны уважать, Звезду нельзя к остальному.
Одежда и белье отправятся на санобработку, коробке с личным имуществом найдется место на складе, а вот серебряный девятиугольник с темно-синей окантовкой я положу, наверное, в сейф у себя в кабинете. На всякий случай.
Хотя…
Лучше…
– Винсент, оставь себе.
На миг его мощные щиты разошлись, и я увидел, как много боли у него внутри.
– …Что?
– Нет, разумеется, ты не имеешь права считать награду своей, но ты мог бы хранить ее у себя.
У него губы цвета этого самого светло-серого серебра.
– Хра-нить?
– Ну да. Вдруг… я не знаю. Жизнь сложная, всё бывает.

Что я творю!
Ведь я планировал совершенно другое: очищение через опустошение, шанс для старта на новом свободном пространстве без оглядки на прошлое. Что б там ни осталось, он должен был собственноручно собрать всё в кучу, и оно бы исчезло… а я?
Вместо того, чтобы разумно вынуть из раны лезвие, я сую туда еще один кусок железа?!
Штифт, держащий надломленную кость… Я не врач. Я не имею права.
Ни лечить, ни лезть в душу, не зная и сотой части обстоятельств, ни давать надежду. Ему так будет тяжелее.
Может, он умнее меня, и сумеет совершить подвиг, отказаться от моей идиотской, несвоевременной, спонтанной, наивной идеи?
Не глотай крючок, Винсент, ты же умный парень, мне так жаль, прости.
– Но всё же, видимо, лучше я положу это в сейф, и…
– Нет!
Его пальцы резко сжимаются вокруг острых кончиков Звезды, кулак дрожит, даже свежая красная капелька поползла по запястью.
Растревоженная кровь, растревоженная боль.
Зачем я это сделал.
Я не умею действовать по наитию с таким искусством, как умел Дэлмор. Интуиция запросто обманет меня и глазом не моргнет.
– Винсент…
Прекрасно, Уоллес, теперь попробуй у него это отнять. Слов нет, какой я суперпсихолог и редкостный дурак.
– Сэр, можно?.. Я сохраню, лучше, чем в сейфе, клянусь! Я не потеряю.
А у него внутри что-то затеплилось. Не сухим электричеством страдания, не жаром палящей злости… не может быть. Так не бывает.
Дилетант вроде меня просто не мог вытолкнуть его на одну ступеньку вверх!
Но депрессией тут уже не пахнет, и его судорожный захват не похож на принятие, разве что принимает он нечто другое. Не смирение с неизбежным, в его случае – свершившимся.
Принятие – решения, выстраданного, отчаянного...
…Я буду ждать.
Сколько надо, столько и буду. Может быть, искать тоже, а может, и нет. Гордость никто не отменял.
Но пока есть ниточка – пусть не важная для того, кто ушел, порвав более мощные цепи, ниточка призрачная – пока она существует, она будет у меня.
– Сэр… спасибо. Разрешите идти?
– Разрешаю…
Винсент, прости меня.

Я зря так с тобой.
Я хотел довести необратимый процесс до конца как можно бережнее, чтобы у подножия лестницы ты получил хоть какую-то твердую почву под ногами.
Вместо этого я отбросил тебя на предыдущий этап, я отдалил финал, но это не прекрасно, а бесчеловечно. Ты снова надеешься, хоть сам понимаешь – не на что.
Эта Звезда будет не греть, мальчик, а колоть тебя до крика и пить твою кровь.
Ты снова торгуешься с бездной, а это занятие, глупее которого не придумать. Неужели он вернется за этой долбаной энной по счету штуковиной, которую бросил в угол и забыл через полчаса?
Господи, Винсент, как я виноват!
Когда до тебя дойдет, что ты, рыжеволосый синеглазый мальчишка – недоверчивый и искренний, грубый и тонкий, живой – и эта мелкая железка для Дэлмора по сути одно и то же? Что он поступил с вами обоими одинаково?
Когда это случится, Винсент, лестница станет эскалатором.
И двигаться он будет вниз.
Прости.

 Отправлено: 04.10.09 23:09. Заголовок: Часть 3 Глава 1 ..

Часть 3


Глава 1

***

Разрешите обратиться, мое имя Коннор Эйс.
Я помощник инструктора группы Z-51 и в данный момент не совсем понимаю свою задачу – я безработный, поскольку помогать в строгом смысле некому, или на мне двойная ответственность?
Меня это беспокоит.
Новость от лейтенанта Будворса была… я не знаю. Ошеломляющая, наверное.
Просто мы как-то были не готовы. Никто.

Лейтенант Будворс вошел в казарму неожиданно.
Я незамедлительно скомандовал личному составу в количестве восьми – Эштон где-то шляется, паразит – курсантов и меня построиться. В мои обязанности входит следить за выполнением предписаний Устава в отсутствие вышестоящих.
Курсанты нехотя подчинились. Для них теперь и лейтенант-заместитель начальника базы не авторитет?
Возмутительно.
На меня и мои требования им давно плевать, хотя я не просил назначать меня на такой вредный пост. То есть, я бы с удовольствием всё делал, но в нормальной группе и с нормальными подчиненными. И с таким инструктором, который хоть минимально ценил бы мои титанические усилия по наведению порядка в среде открыто меня посылающих ненормальных подчиненных.

Если я пытаюсь устроить уборку территории, например, то выглядит это так: на мой совершенно правомерный и адекватный приказ Лимойн реагирует словами «отстань, дай дочитаю, тут интересно», Браун – словами «отстань, дай доем, это вкусно», Нокс и Стенли кидаются в меня шариками из мятой бумаги и ржут, братья Морроу встают слева и справа впереди от меня и начинают передразнивать каждое мое движение, как два дурацких зеркала, Рейн меня игнорирует, как и всё остальное на этом свете, а мерзавец Эштон с койки цедит: «Яволь, майн фюрер, прям щас» и переворачивается на другой бок, причем близнецы щелкают каблуками и синхронно вскидывают руки.
Гады. Как можно так работать?
Только Глория тяжело вздыхает, смотрит на меня с неясным выражением лица и говорит им всем: «Мальчишки, нельзя так». Эштон немедленно отзывается: «Можно, причем с полпинка и запросто, миссис Коннор Эйс». Ирландцы фыркают, хотя не ясно, что тут смешного, какой повод для подобных высказываний давали мы с Глорией, а главное, почему ее так явственно передергивает. Она привычно молча показывает рыжему средний палец в спину, а он, не оборачиваясь, отвечает, что она сама такая и ей того же и туда же.
Я их не понимаю.
Но Глория – хорошая девушка, поэтому убирать территорию мы с ней идем вдвоем. Справляемся сами, и только на финальном этапе присоединяются честно доевший Браун и поругавшийся с другом Нокс, которому нечего делать и скучно.
Остальные заняты: Рейн спит или в коме, никогда не известно наверняка, Брай со Стенли устроили армрестлинг, Эштон отобрал книжку у Лимойна, и они в проходе увлеченно отрабатывают друг на друге свежие связки приёмов, а Бретт щекочет Рейну нос перышком, чтоб тот чихнул.
В отсутствие инструктора с ними невозможно, и это не моя вина.

Зато когда он здесь – все шелковые.
Он обычно пинает дверь, останавливается на пороге, оглядывает нас и иногда спрашивает, все ли живы. Кто-нибудь вроде Морроу перебивает меня, когда я готовлюсь дать инструктору отчет о состоянии группы, и заявляет, что вроде да, но насчет Рейна не факт. Шон кладет руку на спинку койки Рейна – она у самого входа – и тот открывает глаза и чешет нос.
А Шон отвечает Морроу, что касательно нас он всецело уверен, а вот если мы угробили кого-то еще, он хотел бы заранее знать количество тел, реальную причину и проект отмазки для начальства.
Болтуны типа Стенли выкладывают сводку новостей по базе, причем не тех, какие рассказал бы я, а мелких и незначительных, но он выслушивает, и ему интересно. Потом Дэлмор идет спать, а у меня наступает золотое время, потому что заставлять никого больше не надо.
Все сами быстренько и четко наводят порядок, подтягивают хвосты по тем редким теордисциплинам, на которые Дэлмор разрешил ходить, лихорадочно выясняют, у кого лучше всех получается то, чему он учил в прошлый раз, и добиваются того же уровня, что и у счастливчика, как минимум, а то и стараются переплюнуть.
За несколько часов казарма превращается из лежбища в нечто приличное, причем безо всяких усилий с моей стороны.
Моя должность в других группах – тяжелый, но благодарный и интересный труд, почетный даже, а у нас…
Я не нужен либо потому, что Дэлмора нет, и слушать меня вместо него им кажется откровенно глупым делом, либо по диаметрально противоположной причине, потому что он есть, и какой тогда к чертям я…
Сложно.
Но когда лейтенант Будворс поставил нас в известность, что инструктор Дэлмор выбыл и его обязанности будет исполнять кто-то другой… стало не просто сложно, а как-то совсем невозможно.

Мы молчали. Все.
Даже я не сумел почему-то произнести ни слова, когда лейтенант спросил с тревогой, поняли ли мы его.
Команды «вольно» не было, но строй никто не держал, он сам держался на оцепенении. Морроу переглянулись, Глория медленно прижала руки к лицу, а ее взгляд, которым она уставилась Будворсу в район второй пуговицы на мундире, был таким, что лейтенант занервничал и явно засобирался вон.
Ему в спину прозвучал очень слабо знакомый мне голос:
– Кто?
Рейн вышел на шаг вперед. Повторил испуганному Будворсу:
– Если он – нет, то кто?
Лейтенант суетливо, скомканно сообщил, что решение не принято, но в ближайшее время…
Рейн мрачно – а если Рейн мрачнеет, то это как мрачность в десятой степени – перебил офицера:
– Никто. Таких нет.
Отвернулся и сел на свою койку в присутствии высшего по званию. Но меня это даже не колыхнуло, как и Будворса. Он уже вылетел в коридор и заворачивал к выходу, наверное, спасаясь от наших вопросов.
Я хотел догнать, действительно спросить, как теперь и что, надо ли что-то конкретно делать мне, как помощнику инструктора, как скоро будет замена, какой распорядок на завтра и как вообще нам дальше… И куда он ушел, и почему…
Но, пока я прособирался, лейтенант исчез, а мы остались.

***

Сразу получилось так, что почти все сели. Вперемешку, кто где стоял, на чужие койки, хотя обычно на эту тему начинался дикий ор и драки. А теперь тишина.
Морроу всегда держались одинаково, даже не думая об этом, но сейчас один сгорбился, другой откинулся назад и уставился в потолок. Браун не пошел к своей койке в другом конце комнаты, опустился рядом с Рейном, и тот подвинулся.
Только Глория осталась стоять в проходе, как статуя на картинке, или в странной стойке «смирно, прижав ладони к щекам». Я чувствовал себя, конечно, слегка оглушенным такими переменами, но вполне вменяемым – на мне ответственность. Надо успокоить девушку…
– Глория, всё в порядке.
Знаю, говорят, глупая фраза, хотя мне такой вовсе не кажется, но не успел я даже взять ее за плечи, Глория развернулась ко мне так, что я инстинктивно напрягся, чтобы уйти от удара в челюсть.
Он у нее сильный, Эштон вот убедился. Но я-то при чем?
Она оттолкнула меня, ушла на свою койку в дальнем углу, легла и укрылась.
Теперь я торчал посреди комнаты с глупым видом. Подходить-не подходить? Не знаю…
Стенли, бледный, будто от потери крови, шепотом позвал Нокса:
– Эй… пошли покурим.
Тот странно кивнул, не глядя ни на кого, наощупь раскопал в тумбочке помятую пачку, зажигалку. Как? Вообще-то, нельзя держать курево в казарме… по крайней мере, так в открытую… ха, какая теперь разница.

Хотя, если подумать, разница кошмарная.
Это нашему прежнему нестандартному инструктору было наплевать, что у нас по тумбочкам хранится, хоть абсент, хоть порно.
Он даже не наказал Эштона за бутылку бурбона под матрасом.
Тот бурбон пригодился, когда мы отпаивали Стенли с Ноксом после их танковых приключений. Дэлмор тогда поглядел, как они на койке дрожали, в одеяла укутанные в жару, и за кофе хватались, как припадочные, и Эштону так – давай, что у тебя там. Явно ведь если у кого и было запрещенное, так это у рыжего. И он кинулся мигом за заначкой своей, потому что и ребят жалко было, хоть и идиоты, и Шон не приказал, как инструктор, а по-другому как-то…
Дэлмор половину бутылки в них влил, а вторую – в себя, а Эштону сказал, что должен ему будет и при случае сквитается. Тот аж покраснел.
Правда, потом побледнел обратно, когда инструктор, уходя, потребовал напомнить, чтоб он как-нибудь при случае назначил Эштону взыскание за хранение спиртного в казарме. Наглый поганец пробормотал ему в спину – значит, пиво под кроватью можно?
Он шепотом, и Дэлмор был уже в конце коридора, метрах в пятнадцати, но отозвался – я всё слышал, Эштон.
Даже напереживавшийся Стенли заржал, глядя на то, с какой рожей Эштон, дождавшись хлопка дальней двери, в абсолютной тишине одними губами выдал – fuck!..
А уж я-то был очень доволен.
Но Дэлмор так и забыл. И я теперь ему напомнить не смогу.

Да, теперь придется следить за собой. И не только насчет содержимого тумбочек. А вообще…
Жизнь-то поменяется. Сильно. Очень.
Никаких отлучек вышестоящего, никаких неформальных разговоров, никаких вольностей, никакой свободы…
Как меня это злило всегда, мы же в Армии.
Другие группы шли строго по графику и систематично совершенствовались, мы же двигались непонятно куда в странном напряженном хаосе, только удивительным образом любой из нас был почему-то сильнее любого из них, и «Пурпурные Сердца» достались нам, а не им. Я не понимаю, но это было так.
А теперь… Рейн прав – таких, как Дэлмор, больше нет в Мидлтоне, так что сбудется моя мечта о правильном обучении. Но почему ж мне так не хочется радоваться… Неужели я всё-таки привык, испортился?

Дэлмор ведь неправильный, я всегда это знал, с самого начала. Он всё делал не так, не следовал никаким правилам, не говоря уж об армейском распорядке – вообще никаким, даже здравому смыслу, даже юридическим законам! Разве можно было делать то, что он делал?
Угонять БМП и приказывать нам штурмовать полицейский участок?
Я был в шоке, и подчинялся приказу только потому, что это приказ, и я обязан подчиняться. Я же солдат, и это мой долг, какой бы ни был приказ. Я не должен ни обсуждать, ни игнорировать приказ, это святое…
Но это был бред. Нельзя такими способами решать проблемы, особенно проблемы дурных Морроу!
А изображать бандитов-насильников опять же по его приказу?
Набрасываться на испуганную девушку на ночной улице Индианаполиса, ржать и дергать ее в разные стороны, нагонять страху…
Я вот пошел с ними, потому что Дэлмор взял с собой на дело Лимойна, Нокса, меня, Стенли и Эштона. Как я мог отказаться, если инструктор приказал? Никак.
Вот только он забраковал меня перед самым началом, хотя обоих Морроу отсеял еще в казарме под странным предлогом – «больно рыжие». Они и правда чуть ли не в темноте светятся, на их фоне Эштон так себе, как поджаренная хлебная корка. А я вот не рыжий, совсем, но Дэлмор критично меня осмотрел и отодвинул в сторону – не потянешь. Подождешь тут, за углом.
А эта банда вполне потянула: перебили фонари, намазались слегка камуфляжной мазью, нашли где-то гражданское и дождались девчонку. Она показалась мне немного знакомой, где-то виделись, но далеко до нее было, и не узнал я, а там завертелось.
Она аж шарахнулась, чуть не упала, когда эти вывалили из машины и окружили, изгаляться стали. Меня туда прямо инстинктивно потянуло, я б им рожи набил всем, особенно Эштону, этот гаденыш старался больше всех! Даже надорвал ей платье на плече, а она заплакала от ужаса…
Но Дэлмор наблюдал спокойно, держал меня за локоть, а потом отпустил, но тихо прорычал:
– Отставить, Эйс.
И отзвонился кому-то с одним-единственным словом: «Пошел».
А я стоял на месте, потому что инструктор приказал, и не мог ничего поделать, чтоб помочь бедной девушке. Я не имел права нарушить приказ!

Раскидал этих четверых Браун…
Взялся ниоткуда, он не с нами ехал в город, что он тут забыл? А налетел как коршун, они по сторонам посыпались, рыпнулись на него, а он как герой их пластанул по нашим схемам, загляденье со стороны.
Вот только почему-то они не отвечали, как умели и могли, а умели из них по крайней мере двое – Нокс и Эштон – куда лучше Брауна.
Но парни не включились на полную мощность, как Браун включился ради девушки, они вообще не включились, попадали на асфальт и не поднимались, стонали громко, а Эштон матерился и держался за челюсть, что меня порадовало.
Это Браун за ее платье особо обозлился.
Ухватил девчонку за плечи – как ты? – и куртку свою на нее набросил, и весь такой из себя защитник, победитель. Лимойна пнул, тот скорчился. Как она на Брауна смотрела… а Дэлмор ухмылялся.
А я ничего не понимал.

Ушла эта парочка. Парни повскакивали, отряхнулись, всю обратную дорогу ругались сквозь хохот, строили планы мести и заранее распределяли какую-то награду. У Эштона губа разбита была, так Шон его подозвал, сам ему пластырь наложил, и тот затих, не орал больше, тихо остаток пути досидел. Болело, наверное.
Эх, как я удивился, когда Браун потом вернулся позже нас, и я видел, как он перед всей компанией и, главное, перед Лимойном и Эштоном извинялся… Не они перед ним, что напали на его девушку, а он перед ними за синяки, а Эштону он чуть не свое лицо подставлял – бей, не стесняйся, отомсти! Тот не стал, отшутился ядовито, но улыбался другим, неповрежденным уголком рта.
Психи.
А ту девушку Браун еще и к нам привел, в Мидлтон, в день свободных посещений. При свете дня-то я ее узнал – не в первый раз тут ошивается, это она же ему по щеке смазала на Рождество, полмесяца назад, и Браун переживал здорово, как будто маленький, разве важны какие-то там девчонки, когда учиться надо?
А тут снова она, и Браун уже не дурак-отстань-пшел-вон-урод, а гордый и с расправленными плечищами, а девочка на нем висит и от себя не отпускает, а он аж светится. Даже к Дэлмору ее таскал знакомиться, вот зачем?
Банде этой Браун пиво поставил в баре, сколько сумеют в желудки залить, а с девчонкой запропал на сутки в городе, мы его еще и прикрывали по приказу Дэлмора.
Всем хорошо было, только я ничего не понял. И пива не досталось.

Странный у нас инструктор был, чего там. Причем до предела.
И жизнь при нем была странная. Даже рассказывать бесполезно, проще сказать, что у нас правильного было.
Ничего.
А ведь получалось же что-то… А самое интересное, что вот именно теперь, когда всё кончилось, я всё больше склоняюсь к тому, что мне, похоже, как ни ужасно, всё это, наверное, даже нравилось.
То есть, знать-то я знал, что в принципе так быть не должно, что надо готовиться по программе и уметь участвовать в парадах, надо жить по Уставу и соблюдать хоть что-нибудь, что мы тут реально в Мидлтоне выродки… Но я жил так, я приспособился, я даже начал закрывать глаза на бардак, хоть и не мог заставить себя ни устраивать дискотеку в казарме, ни участвовать. Пока они танцевали – все пьяные, а Глория с Эштоном! Сволочи… – я уходил на полигон и тренировался.
Всё б хорошо, но я-то тоже нарушал, потому что ходить по территории после отбоя запрещено, как и лезть на полигон без разрешения…
Остальные приспособились быстрее, лучше, легче. Кому-то вообще себя ломать не пришлось, Эштону, например, чтоб он сдох. Он и так безбашенный.
А я… это я на их фоне суперправильный и скучный, а как быть, если меня на фон ребят из Х-47, например? Не говорю про элитные части… Чёрт.
Что делать.
Почему всё так? За что мне это? Хоть бы Дэлмор никуда не девался, при нем как-то всё устраивалось.

И было спокойно, что хоть мы и нестандартные до ужаса, но он нас в обиду не даст, никого.
Ни Лимойна, которого штрафники ловили и поймали, а Дэлмор вовремя за их спинами вырос, и дальше Лимойн не рассказывал, только бледнел.
Ни Глорию, которую препод по истории войн хотел завалить на экзамене, а может, и не только на экзамене, а Дэлмор натаскал ее и всех нас за ночь так, что баллов ниже 94 не было ни у кого. А препод от нас, таких умных, почему-то с тех пор шарахается, как от чумных.
Вообще, все шарахаются, если честно.
Дэлмор даже Эштона, которого бил какой-то богатый тип, заслонил, хоть он того вряд ли заслуживает.
А еще мы были уверены, хоть он нас и вымотает до тошноты, но каждый день пройдет не зря, что-то новое получится.
А теперь? Что за ерунда?! Что выходит?
Какое «спокойствие», какая «уверенность», о чем я… говорил же про хаос! Неувязка. Как так может быть, когда и то, и то одновременно?
И вообще, вот что всё у Z-51 было неправильно – это ведь на сто процентов точно! На двести!
Не-пра-виль-но!
А когда это самое «всё» ушло и пропало, почему-то кажется, что как раз эти перемены и есть самое неправильное, что только может случиться…
Я ничего не понимаю.

***

Чёрт, я ведь курил до Мидлтона. И сейчас так захотелось, хоть помирай… У Нокса пачка.
Я вылетел следом за парнями, догнал у поворота за угол, где в слепой от камер зоне у них был уютный уголок с ящиком для посидеть и пепельницей.
– Подождите!
Прежде я ни за что бы так не сделал. Сам не знаю, что со мной.
– Дайте мне тоже.
Они обернулись, уставились на меня, такие странные. Я ничего не попросил бы у этих двоих никогда.
– Пожалуйста.
Они никогда бы мне ничего не дали, высмеяли бы только. Мы всегда были ну не то чтобы как чужие, но не сильно близкие. Вот от пули бы и я любого из них закрыл, и любой из них меня тоже, но в бытовой мелочевке мне как-то не доверяли…
А тут Стенли сразу протянул мне уже прикуренную.
– Держи.
Я не знал, говорить ли спасибо, но они не стали ждать. Ушли к себе за угол, а я побрел обратно к главному входу.

Последняя затяжка чуть не пошла мне не в то горло, потому что за плечом кто-то не сказал, а, скорее, лязгнул:
– Эйс.
Дьявол, у Рейна проблемы с голосом, его надо использовать чаще, чем раз в полмесяца три слова.
– Ты должен найти.
Лаконично. Чёртов индеец, сам ищи себе курево! Если ты попросишь вслух у той парочки, они под впечатлением отдадут тебе всю пачку.
– Его.
Что?.. Он, видать, понял, что я не о том думаю, и дожал. С ума сошел?!
– Где я тебе Дэлмора найду?!
Смотрит, только моргает. Молчит. Никакой, как столб от навеса. Ай, мне аж сигарета пальцы обожгла…
– Нет.
И опять пауза на не знаю сколько. Я его убью.
– Ты вообще сдурел, что ли, Рейн…
Он отвернулся, шагнул в сторону, примерился к навесу, а я всё в ступоре от его запроса моргаю, как дурак.
– Да кого найти-то?!
Рейн подпрыгнул, повис на краю крыши, оглянулся на меня и выдал:
– Винсента.
Подтянулся и исчез наверху.
По крыше шумнуло и шаги к середине простучали, затихли. Это природное создание ушло выть на луну. Мо-о-олча.

А я аж моргать бросил.
С какого перепугу я, видите ли, должен искать этого гада? Лично новости ему сообщать? Он все последние дни неуклонно срывался с катушек, от транса до бешенства и обратно, а потом по-новой. На всех кидался с пеной у рта, обматерил трех преподов, сломал оборудования без счета, только одна Глория к нему подходить не боялась, хотя он и ей синяков наставил, я видел ее потом в безрукавке.
Она ему что-то говорила в сторонке, в столовую тянула, жрать-то хотя бы изредка полезно бывает, а Эштон ухватил ее за плечи, тряхнул, оскалился, шипеть что-то начал…
Я подлетел, двинул ему в челюсть – он на девушку руку поднял! Да как он вообще посмел, после тех дел, что натворил на День Независимости! Я думал, он кинется на меня, припомнил хороший прием из продвинутого уровня, напрягся, а досталось мне в результате от Глории.
Эштон сплюнул красным, посмотрел сквозь меня и ушел к чёртовой матери в непонятно какую сторону, а она мне по шее съездила и выругала, чтоб не лез, потому что не соображаю нихрена.
Даже не спорю.

Я вообще Эштона не переношу.
Просто на дух. До такой степени быть злобным, колючим и поперечным – это не каждый сумеет, а ему удавалось на высший балл. Одна его мерзкая привычка именовать меня и мою должность на нацистский манер… Убил бы! Попробовал бы он сам призвать к порядку это скопище своенравных головорезов, из которых первейшая скотина – сам Эштон.
Неужели у него получилось бы?! На моем месте? Чёрт… кто знает… Не зря же Дэлмор ему тогда сказал.
И это бесило еще ужаснее.
Мы летели в Колумбию в голом железном чреве маленького транспортника без малейших удобств, практически вповалку друг на друге, но вдохновленные и окрыленные предвкушением настоящего задания. Не учебного – боевого, нужного стране и миру. Всерьёз.
Оружие проверяли, вспоминали кодовые жесты – глупо орать по-английски в окрестностях охраняемого армией наркогенералов бункера с драгоценным сырьем и лабораторией. Я как раз организовывал предстоящие действия отряда, пытался устаканить их дурацкое возбуждение, они меня традиционно посылали, невзирая на наличие инструктора в пяти метрах.
Я обиделся, обреченно послался и решил отдохнуть. Отполз от их гомонящей компании как можно дальше, устроился посередине, на равном расстоянии между спинами Морроу и Дэлмором в конце салона, закрыл глаза, типа, сплю. Имею право. Вот Дэлмор почему-то ничего никому не объяснял и не организовывал, хотя, по-моему, это его прямая обязанность, раз уж привлек нас к боевой миссии… стоп, если честно, мы сами привлеклись.
Поймали на середине прохода Эштона с глазами безумного маньяка, в боевой экипировке, вышибли из него информацию, что Дэлмор собирается куда-то по важному делу, и дружно навязались с ним. Проситься.
Я очень хотел помогать инструктору, это моя прямая должностная обязанность, но я не стал бы так напористо давить на командира, если он сказал «нет».
А он сказал. Но когда это Эштон чего слушал?
Он вопил громче всех, а народ ему подпевал, и Глория кинула идею – учиться плавать можно только в воде, а не махая руками на берегу. Дэлмор остановил на нас взгляд, и Эштон дожал в тишине – ты нас полгода с лишним наизнанку выворачивал для галочки в отчете Уоллесу или нет? Ты в нас не веришь или нет? Докажи.
И вот мы летим в Колумбию.

Дэлмор полулежал на полу в хвосте самолета, подложив под голову сумку с оружием, наблюдал за ними, не вмешивался. Потом просверлил взглядом Эштона, и тот сразу отвлекся – он Брауна материл за тупизну и ремни на разгрузке ему перестегивал. Я не слышал, чтобы Дэлмор Эштона звал, но рыжий сразу с места сорвался и протолкался к нему, а по дороге мне на ногу наступил и не оглянулся. Урод.
Дэлмор сел ровнее и указал Эштону на место рядом с собой. Тот замер там как деревянный, а от вопроса инструктора вообще дышать перестал.
– Это твоих рук дело? Ты их всех сюда притащил?
Эштон помотал головой, но как-то неуверенно, а Дэлмор продолжал, не глядя на него:
– А ты готов к тому, что обратно мы полетим не все? Там реально открытая вода, парень, даже не бассейн для барахтания, там океан, и довольно неспокойный. Вам это так надо через полгода с лишним? Вы хотите, чтоб я в вас верил, а вы сами-то как, уверены? Это твоя идея, Эштон, я тебя знаю. Скажи мне, что ты будешь о себе думать, если сам выживешь, но в Мидлтон мы привезем – тела? Вот его…
Он на меня кивнул!
– Близнецов, обоих или одного из них? Ее?
Дэлмор замолчал, давая побледневшему, закусившему губу Эштону возможность ответить. И тот медленно, задумчиво сказал:
– Да, это моя идея. Но я хотел идти один! Просить тебя только насчет себя самого. Они захотели тоже, но я никого не тянул и не заставлял, Шон. Я решил за себя, и если получится так, что… тело мое будет… то, значит, судьба такая, и виноват буду я сам, никто больше. А они – вообще, мы тут вроде как солдаты, если что. Если кто-то облажается… знаешь, я всё сделаю, я прикрою, я вытолкну и заслоню, и Глорию, и Морроу, и его даже.
Опять про меня!
– Я выложусь, я всё сделаю, чтоб тел здесь не было, чтоб все живые сидели, как сейчас, клянусь! Но… Ты спросил, что я буду думать? Над телами? Шон. Сам думай про меня, что хочешь, только это будет не моя вина. Если я при всем старании физически ничего не смогу сделать, чтоб спасти, то я на себя не возьму.
Вот это гад!..
– Шон, они взрослые, умные и всё такое, они могли остаться и не лезть. Я сам полез – это мое дело, да. А их жизни – это их дело. Помощь это одно, это само собой, но решать главный принцип каждый должен за себя. Я им не пастух, у них свои головы на плечах. Бля, по-дурацки, наверно, всё это звучит, ты и не понимаешь меня, и… – он даже скривился, как от боли. – Но, Шон, если тела повезем, мне плохо будет. Жалко, и погано, и даже из-за него я переживать буду, но…
Вполголоса, убежденно, твердо Эштон закончил:
– Но ответственность я на себя не возьму.

Сейчас Дэлмор его выкинет без парашюта. Это ж надо такой змеюкой быть! Каждый за себя… вину он брать не собирается… нас же учили, сам Дэлмор и учил, что все друг с другом повязаны, что от двоих сообща будет больше толка, чем от пятерых порознь!
Что ж теперь Эштон дистанцируется? Хоть он и говорит про «прикрою, всё сделаю», но, может, он врет? Кого мы тут имеем в группе – предателя?!
Но, судя по всему, Дэлмор ему верит. Даже больше того.
– А ты абсолютно прав, парень.
Неизвестно, кто удивился больше, я или Эштон. Я чудом не дернулся, а он вытаращился на Дэлмора, который смотрел на него в упор, очень серьезно, без тени издевки или намека на то, что шутит.
– Что?
– Ты верно мыслишь. Глупо и даже преступно взваливать на себя всю ответственность, до которой можешь дотянуться. До первой настоящей заварухи будет казаться, что ты такой важный и нужный, но на деле всё это херня и даже просто опасно. Для людей твоих опасно, потому что они привыкнут верить в тебя больше, чем в себя, а потом не смогут действовать, когда что-нибудь случится, и тебя рядом не окажется. Надо чётко знать, какой груз по тебе, и не брать больше… Некоторые не в состоянии ответить и решить даже за себя. Ты не из этих. А еще плюс к тому, как выяснилось, достаточно умен, чтобы сознательно не впрягаться за остальных. Это достойно уважения.

Эштон не дышал, ловил каждое слово. Дэлмор не ругал его за малодушие, он его хвалил за… за непонятное.
Я напрягся, чтобы запомнить каждое слово, вдруг потом докопаюсь до смысла? Я ж не глупее Эштона.
– Думаю, никто здесь не ответил бы мне так честно, как ты. Стали бы в один голос клясться, что они одна команда, что лучше умрут, чем отступят… Я знаю, Эштон, что ты способен осознанно поймать чужую пулю, но в тебе мало дури. Кое-кто сунется геройствовать по наивности, а потом, провалявшись месяц в госпитале и поняв, что это реально больно, никогда не повторит. А ты зря не подставишься, но повторять будешь до тех пор, пока будешь считать, что это необходимо.
Дэлмор протянул руку и положил на плечо рыжему подонку.
– На этой базе мало кто согласился бы со мной, но я хочу, чтоб ты знал – из всех, с кем я тут знаком, включая офицерьё, задатки настоящего лидера есть только у тебя, Эштон. Не командира, не распорядителя парадов, не штабника – лидера. Тебе пока это не надо, и ты этого в себе не видишь, но когда-нибудь ты научишься принимать то, что тебе будут отдавать. Кстати, отбирать ты не станешь никогда, и это дополнительный плюс. Из Z-51 выйдет толк, потому что в этой группе есть ты.
Эштон прошептал:
– Ты… издеваешься, да? Я ж хуже всех…
Дэлмор откинулся назад на свою сумку.
– Ну, это как посмотреть. Помощником инструктора тебе не быть, но вся эта формалистика тебе полезна в самую последнюю очередь. Ты просто стоящий. Всё, вали. Там уже троим позарез необходимо твое мнение, и они готовы передраться. Иди, разнимай.

На обратном пути Эштон прошелся по мне так, что чуть не хрустнули кости. Я типа проснулся и мстительно двинул его по лодыжке, а он даже не заметил. Еще бы.
Неужели он чего-то понял из всего этого?
Дэлмор, наверное, всё-таки прикалывался. Какой из Эштона лидер, кто ему чего отдаст?!
Вот успокаивало то, что помощником инструктора ему не быть, и это прекрасно. Какое там, с его-то никчемностью.
Дэлмор совершенно прав – насчет Эштона на этой базе с ним никто не согласится. Я вот точно не соглашусь. Насчет Эштона Дэлмор совершенно не прав.
Стоп, так прав или нет? Запутанно как-то…
И как это я не согласен с инструктором? По какому праву?!
Ой, бред какой, зря слушал, только голову засорил. Пойду проверю оружие, помогу Эштону разнимать парней. Нет! Это я разниму парней, а Эштон пусть идет к чёрту…

***

Истинная правда в том, что Эштон хуже всех.
И вот это непонятное и противное мне чудовище я теперь должен искать?
Среди ночи? Где? Зачем?
Хоть за Рейном на крышу лезь. Но разъяснять он не станет, свой лимит красноречия он исчерпал на полгода вперед.
Вот еще. Делать мне нечего. Пойду-ка я лучше посмотрю, что у нас творится.
Час от часу не легче – в казарме творилось много и разного.
Драка, например – осатаневший Лимойн кидался на Брауна, в котором поместится два Лимойна, тот отмахивался, потом они покатились по проходу и врезались в мою койку так, что она отлетела к тем двоим, что пили.
Оба Морроу, мрачные и подавленные, словно у нас кто-то умер, передавали друг другу фляжку, не закусывая.
Лимойн отвесил последнюю оплеуху Брауну, который мог смять его при желании в компактный комок, перегнулся через криво перегородившую проход кровать и выдрал фляжку у Бретта. Жадно присосался к ней. В другое время близнецы порвали бы его пополам, но сегодня был странный вечер.
И разговорчивый Рейн, и щедрый Стенли, и спятивший Лимойн, сунувший фляжку не обратно Морроу, а утиравшему пущенную им кровь Тэду Брауну...
Тот, в свою очередь, отфыркиваясь, протянул мне.
Я устал удивляться…
Отказался. Даже не стал призывать к порядку, требовать поставить мою койку на место, к чёрту, раз такое, потом… Спросил, где Глория.
Они оглянулись на ее место. Там пусто, я же вижу, потому и спрашиваю! Пожали плечами. Вообще не заметили, что она ушла? Придурки.
Но мимо меня Глория не проходила, значит…
Точно.
Конец коридора. Тупик, где только одна дверь – в комнату инструктора. Я там редко бывал, в смысле, в том конце коридора, только когда полы мыл, а уж в самой комнате один раз, на минуту, и то с Эштоном. Звали мы Шона к нам… теперь не позовешь. Даже дверь заперта.
Тогда что там делает Глория?
Сидит у противоположной стены на корточках, это же неудобно. Ее выгнали из общей комнаты кретины, которым припало подраться? Я их сам пришибу. Надо подойти, сказать, что они закончили. Вообще можно и поговорить…

У меня как-то с Глорией разговоры не получаются.
Когда я узнал, что буду помощником инструктора в группе, где на девять парней одна девушка, я сразу понял, что с ней надо вести себя по-особому.
Подошел, представился, отрекомендовался в лучшем виде.
Я вообще симпатичный – высокий, ладный, светловолосый, улыбка отличная, меня всегда на коллективных фото вперед ставили, да что там – я в пятнадцать лет конкурс выиграл в номинации «Образцовый Американский Юноша». Чёрт, какое счастье, что я не успел ляпнуть про это никому здесь, а то представляю, что устроили бы по этому поводу кадры типа тех курильщиков! А Эштон… бррр.
Но на девушку-то должно влиять.
И вроде пошло – Глория улыбнулась, я себя героем почувствовал. Мы еще тогда никто друг друга не знали, только приглядывались, и я понадеялся, что успею первым и застолблю единственную леди. Вот все остальные парни обзавидуются… Чтоб закрепить успех, я ей сходу предложил добиться от инструктора Доуза облегчения ее норм. Ей и так должно было быть попроще, нормативы пониже, но если бы я как-нибудь настоял, то наверняка и еще снизить планку получилось бы. Я думал, она обрадуется.
А вышло наоборот. Глория побледнела, обозлилась, вкопала меня взглядом в землю и не подпускала к себе на расстояние менее двух метров три недели.
За это время к ней все по очереди подкатить попробовали, разве что кроме Рейна, и все разнообразно обломались.
Кто-то урок усвоил и отвалил, а некоторые настырные гады, вроде Морроу и Эштона, продолжали цепляться к ней постоянно, но Глория, как выяснилось, сестра трех старших братьев, умело отбивала любые атаки, а я на это смотрел издали и мстительно наслаждался.
Не мне – так и не вам.

Со временем у нас пошли крутые перемены, Доуза сменил Дэлмор. Причем я до сих пор не верю, что он его убил… так не может быть. Наверно, это всё глупые слухи, и сержант Доуз просто уволился и уехал, потому что не может же так быть! Совсем неправильно.
Так вот, жить стало трудно и странно, зато интересно. Мы так выкладывались, что на разные мысли не хватало не то что времени, а элементарно сил шевелить нейронами. Не говоря уж об остальных частях тела.
В те месяцы мы здорово притерлись, ругаться перестали, на занятиях помогали друг другу все, потому что в одиночку там вытянуть было просто нереально. Курс был так построен.
Если у Дэлмора вообще был курс и он его как-то сознательно строил, в чем куча сомнений.
Курсант Стоун нормативы выполняла не только не хуже нас, парней, но и находила возможность выручать при случае, а умела много. Нокса научила, наконец, нормально метать ножи, а он ей в благодарность поставил пару ударов неплохих и научил с закрытыми глазами двигатель разбирать-собирать. Я вот занимался Стенли, убил на него месяц, столько полезного выложил, целые лекции читал, замучился… а он хоть бы спасибо сказал.
Бретту Морроу Глория вылечила вывих лодыжки без всякой медчасти, пока брат за двоих отдувался везде, и после этого у обоих ирландцев грубость из шуточек поисчезала, только беззлобные приколы остались, да они вообще без этого не могут. Браун ее неуклюже подкармливал от своих фермерско-родительских щедрот, а она сладкое незаметно Лимойну спихивала, и тот был счастлив.
Вот с Эштоном у Глории всегда нелады были, он один остался из злобных даже в дэлморовскую эпоху, но покажите мне, с кем Эштон не злобная тварь? Он всегда особняком стоял, ни друга себе не завел, ни компании, абсолютно мне ясно, почему – ядом парень всегда плевался в совершенстве.
Правда, вот чего я не понимал, это почему я-то тоже как-то… особняком. Я же не плевался. Наоборот, к людям с душой. Чтоб порядок, чтоб дело получалось, чтоб правильно всё было. Но что-то как-то они не особо ко мне… Это сегодня и курить дали, и спиртным угостили, и так это было, как бы это сказать… нетипично, что почувствовалось.
Странно.

***

Вот даже с тем же Эштоном Глория вообще до кошмарного – и перепалки у них жгучие, и обидеть он умеет, как никто, и вообще, было дело, подрались они смертельно, он ее предельно оскорбил, как только можно, и она так отомстила, это ведь война настоящая!
А всё равно, замечал я пару раз, как Глория на Эштона смотрит. В последние месяцы особенно. Странно смотрит, непонятно. Казарма-то небольшая, мое место в середине, я часто вижу разное.
Спит он, например, измотанный, и улыбнется вдруг во сне, по-хорошему так, хоть он наяву сроду такого не делает – а она зубы стиснет.
Почему? Загадка.
А вот тоже однажды, недавно совсем, Дэлмор послал нас на скалодром – по неровностям размером с кулак младенца забираться на стену с отрицательным наклоном без страховки. Лазили мы там с увлечением, по очереди, потому что все сразу не помещались на узкой стенке, а Шон внизу стоял и не то советы давал, не то издевался.
Я-то с Браем нормально слазил, пошли Рейн с Эштоном, следующая очередь была Стенли и Глории.
Эштон совсем по-чумному выглядел, он, похоже, наркоман ко всему прочему, потому что вчера, вернее, в тот день ранним утром, часов в пять, приперся с самоволки дурной и ржущий в форменной истерике. Вырубился на час и ходил весь день как зомби.
Дэлмор его даже не трогал. Молчал, комментировал других, а Эштона как не замечал совсем.
Эх, дурной знак, подумал я тогда, вылетишь ты отсюда, рыжий паразит, досрочно, и будет всем здорово.

Эштон до верха долез, хоть руки дрожали так, что было видно всем, долез на чистом упрямстве и сорвался.
Метров восемь высоты там было… третий этаж.
Глория взвизгнула, так по-девчачьи, зато Эштон промолчал. Пока парень летел спиной вниз, раскинув руки, затылком в бетон, Дэлмор успел отвлечься от Рейна.
Поймал он рыжего на руки, крепко так и надежно.
Даже показалось на миг, что так и удержит в той позе, в которой мужчины невест таскают, но всё-таки по-другому вышло – увел Дэлмор его в перекат, чтоб энергию погасить, и в результате получилось еще прикольнее, я чуть не заржал.
Шон на спине лежит, Эштона шального за талию держит, а тот сидит у него буквально на бедрах и глазами круглыми моргает в полном охренении…
А Дэлмор усмехнулся очень непонятно и сказал ему что-то. Никто из нас не разобрал, но я потом подслушал, как Лимойн н

 Отправлено: 04.10.09 23:09. Заголовок: Глава 2 *** Ч-чёр..

Глава 2

***

Ч-чёрт, чтоб я сдох… Как трещит голова.
Темнотища, под ноги подворачивается всякая херня, как нарочно, хотя иду вроде по обочине главной дороги, и херни быть не должно…
Хрен я теперь знаю, что должно быть, а что нет.
Фляжка, сокровище мое… Морроу просто классные парни. Что я на них ругался? Ну кто еще меня под холодную воду башкой совал бы, чтоб опухоль со щеки спала, кто б еще меня так вовремя угостил горючим?
Сначала, как я в общую комнату ввалился, обзывались размазней, но потом испуга-а-ались… Даже в постель после водных процедур запихивали, оба сразу, отдыхать типа, но я не стал.
Пошел гулять.
Там прохладно, ночь, и в казарме я сидеть больше не хочу.
Ирландцы даже согласились на то, что их фляжечка пойдет гулять со мной, говорю ж, замечательные ребята.

А это уже не обочина. И не главная дорога.
Куда-то я свернул… А, ладно, пофиг.
Полоса препятствий прямо под носом – ну уж не-е-ет. Хватит с меня острых ощущений. Хотя…
Даже не знаю, либо я в таком состоянии ляпнусь носом под первый же турник, либо пройду полосу так, что рекордсменам не снилось. Хрен знает, что вероятнее.
Ай, не буду напрягаться. Пошло оно всё. Если пройду – будет обидно, что никто не видел.
А я не хочу больше, чтоб было обидно. Хватит.
Но что никто меня сейчас не видит – хорошо.
Курс на вышку для прыжков. Недавно был тренинг, мы сигали оттуда вовсе без парашютов, хоть башня – шаткая площадка на высоте восьмиэтажного дома – торчит над Мидлтоном, как Эмпайр Стейт Билдинг. И никакой страховки. Дэлмор сказал, что нам достаточно троса, протянутого к земле под таким углом, чтоб обеспечить плавное снижение. Нихрена оно было не плавное, многие так звезданулись… и что я тогда не убился нахер.
Там, за вышкой, за узкой посадкой подстриженных деревьев, наглухо запертый бар. Нет, я, конечно, не туда, хоть у меня уже на донышке… я его не взломаю за добавкой, я не такой…
А как иногда мешает, что я не такой.
К ч-чёрту всё.
Вот это да. Ночью тоже бывают тени. Раньше я думал, что это только в песнях поется про лунные тени, самому как-то в башку не приходило приглядеться, но вот же она… тень от площадки в черном небе. Черный квадрат на черной утоптанной земле.
Встану-ка я посередке, точно в центре пересечения воображаемых диагоналей, так будет правильно. Так мне кажется.
Ну, хотя бы пара глотков у меня там осталась…

Я аж облился.
Запрокинув жестом пьяницы голову, чтобы вытрясти последние капли в рот, я заметил то, чего сроду бы не рассмотрел иначе.
Площадка ограждена, естественно, там наверху как глухая комнатка с крышей и двумя дверями, проёмами без створок: на вход, с лестницы, и на выход, с тросом, которого сейчас, понятно, нету. Так вот, в выходном, если можно так сказать, проёме, на пороге, свесив ноги в восьмиэтажную пустоту, сидел Эштон.
Это был точно он, я б мог поставить свою жизнь на эту догадку. Ну кто еще?!
Последний глоток застрял в районе третьего позвонка. Ну что за блядская сволочь?! Ну как так можно?!
Фляжка упала, стукнулась об ботинок. Он там точно не услышит… Какого долбаного хрена?!
Я сейчас как заору…
Уже рот открыл. И одумался.
Что я ему скажу? Самое такое естественное – слезай, урод, немедленно?! Эштон всегда, ну просто всегда делает всё наоборот. Особенно, когда он в таком состоянии, в котором людям прикольно поболтать ботинками над бездной. Особенно, если слезать прикажу я.
Да он нарочно не слезет. Он спрыгнет.
Умышленно.
Ему похер будет, что он приземлится в паре метров, и на меня попадут брызги. И что я буду смотреть об этом сны всю жизнь до пенсии. Эштон такая скотина, что он специально только из-за этого эффекта и сверзится оттуда, из чистой вредности.
И что мне делать?!
Орать ему с учетом обстоятельств – прыгай, козел, немедленно? Вот он удивится. И всем будет говорить, что помощник инструктора Коннор Эйс подстрекал курсанта своей группы к самоубийству. Мутная какая-то идея, тупизна получается…
Полезу-ка я туда.
Нет, это надо – вешать мне на баланс труп?! Отличненько просто, спасибочки, так не хватало острых ощущений, и в эту ночь мне полный комплект… Набью ему морду лично, с колоссальным удовольствием. Благо, он меня еще не заметил, иначе бы уже точно хоть как-то отреагировал, а он сидит и не шевелится. У этого психа трансовая фаза.
Я его сейчас расшевелю.

Истертая множеством ботинок лестница так скрипела, что я опасался, что зря напрягаюсь. Он услышит и выкинет что-нибудь непредсказуемое. Хотя, тут все возможные предсказания сводятся к одному – к пустой площадке и черному пятну внизу, еще чернее лунной тени.
Бля!.. рука скользнула. Дьявол, такими темпами развития событий пятна может быть и два. Симметрично так.
Сосредоточиться…
Фух.
Долез. Дыхание такое, что напрасно я переживал за скрип. А Эштону всё равно пофиг. Сидит, сгорбившись, ну как на стуле, спокойно так, смотрит то ли вниз, то ли на что-то в руках. Книжку он там, что ли, читать задумал?!
Чёрт, и что с ним делать? Как правильно заговаривать с самоубийцами, которые сидят на пороге прыжковых вышек? Тихо, громко или как обычно? О чем: об их личном идиотизме, о ценности человеческой жизни вообще или о погоде?
Бля, как надоели всякие непонятности…
– Эштон!

Как он вздрогнул…
Я сам подскочил от неожиданности, а его так тряхнуло, что из ладони что-то вылетело, маленькое и блестящее, бесшумно ушло вниз. Он и правда на что-то пялился в лунном свете. Других мест нет порассматривать серебристые штучки?!
Я уже открыл рот сказать ему об этом, но до Эштона дошло, что он упустил свое личное главное сокровище для сумасшедших, и… он явно искренне решил, что кратчайший путь подобрать – это полететь следом.
Рыжий молча качнулся туда, в свежую прохладную ночь, я даже слышал шорох его штанов о занозистые доски площадки, он распрямлялся и сползал, почему-то медленно, или это просто я так видел, а троса не было, и страховки тоже, и я слышал стук его сердца, или это было мое…
Честно говоря, я не помню…

Очнулся я от боли в кулаке, который только что вбил в скулу этого окровавленного гаденыша, лежащего подо мной на середине крохотного пространства площадки.
Судя по тому, что в следующий миг у меня в организме включилось еще как минимум пять источников боли – моя собственная скула, ухо, ребра, локоть, область печени – я как-то пропустил мимо сознания довольно знатную потасовку на высоте восьмого этажа над Мидлтоном. Причем победоносную лично для меня.
Вот только я почему-то не улыбался и не получал удовольствие, как собирался, а, оказывается, стонал в голос:
– Господи, Винсент, да что ж ты творишь…
Он даже не сопротивлялся.
Я, если откровенно, тоже замер и охренел. Я и не подозревал, что способен называть Эштона по имени. Я вообще забыл, как его зовут, вот Рейн сегодня напомнил…
Мы поморгали друг на друга, как ненормальные, и оба как-то… встряхнулись.
Он легко скинул меня с себя, так, что я треснулся больным локтем о дощатую стенку. Она чуть ли не прогнулась, до чего ж тут дурацкое место для драк, опасное…
Ну что за идиотство.

***

Мы расползлись по противоположным углам и позамирали там в одинаковых позах.
Разговор как-то не завязывался.
Спросить его, что он в натуре творит? А то я не понял… Всем хреново, а ему хреновей всех. Это видно. Как-то у парня всё с перехлестом – и ненависть, и безнадёга… Только вот причину я не знаю, а он чёрта с два скажет.
Он вообще как неживой, от цвета кожи до дурного такого взгляда вдаль. Или это луна так действует? Слышал я, что она на нестабильных влияет, они начинают ходить во сне, и их тянет вверх. Так что – это веский повод тут прохлаждаться?
А я-то чего? Мне б спать в третьем часу ночи, а не шляться в пьяном виде в поисках прохлады и не торчать в результате на вышке.
Тоже нестабильный теперь? Проклятье.
Дьявол, а он крепко мне вмазал. Но и я не промахнулся, он тоже морщится и сплевывает.
– Эштон…
– Заткнись сразу, Эйс.
Ну и ладно. Я и так не знал, что говорить.

Ветер промчался между нами, как поезд, мокрая ткань на спине, на боках заледенела. Как мне тут неуютно, кто б знал.
Чёртова будка скрипит и ощутимо подрагивает. Ненадежно. Ненавижу, когда так. Мне плохо, когда я не чувствую почвы под ногами. Я рожден стоять ровно и прочно, я не люблю шататься и висеть в пустоте…
– Эштон, а меня Глория послала.
Он пару секунд не двигается, но всё же медленно отводит лицо от дышащего ночью проёма и смотрит на меня.
Молчит.
– Она мне сказала, что я тупой, как насекомое. Это же неправда, я не такой, я терпеть не могу насекомых, даже не давлю. Я не насекомое, Эштон.
Когда я уже не жду ответа, он хрипло отзывается:
– Тупой как пробка – тебя устроило бы больше?
Пожимаю плечами.
Плохая идея, больно. Локоть разбит. Сука ты, Эштон.
Я ж тебя спасал.
Или я спасал статистику по группе от мерзкой строчки «выбыл в связи с несчастным случаем, отягощенным летальным исходом»?
Почему пробка тупая? Пробка бывает в бутылках. Ну, она и правда не острая. Но и не глупая же, не глупее стекла. Но стекло бывает острым, если разобьется. А пробка – нет.
Ничего не понимаю…
Бутылку бы мне, не разбитую и не пустую, и можно без пробки.

– Она сказала, чтоб я к ней никогда не подходил. Никогда. И ни слова не говорил. Как же так можно? Так не получится. Мы ж в одной группе. А спарринг? Если приказ? А диалог в секции иностранных языков, если зададут? Совсем ни слова? А в столовой?
Господи, луна плохая подсветка для зубов, Эштон смеется как мертвец…
– Мать твою, Эйс, настолько – это даже не забавно.
Так не ржи тогда, сволочь.
– Ты смеешься… надо мной?
Странная ночь. Не стоило просить закурить у Стенли и Нокса! Начав с этого, я закончил невообразимыми вопросами Эштону на прыжковой вышке между небом и землей.
– Нет. – Он противоречит сам себе. – Я не… Эйс, ты пьяный?
– Нет. Я не… Наверно.
– Обалдеть.
Его даже заинтересовало. Оживился, разглядывает меня. Отвлекся, что ли? Ну да, цирк в исполнении помощника инструктора Z-51, не пропустите, только у нас, только сегодня. Если начнет издеваться, я его сам скину…
– У нас там весело теперь, да? – а голос у него такой, что без ветра всё леденеет.
– Весело.
Хотя в казарме никто не смеялся, это только он тут лыбится в темноте, как череп. Но это лучше, я думаю, чем лежать внизу.
– Ты надрался и полез к Стоун?
– Нет. Да. Я полез, а потом надрался.
– И что ты ей… ха, молчи, ты насквозь прозрачный. Наш образцовый Коннор Эйс снизошел до смертных.
Скину! Почему они все обзываются? Откуда он знает про «образцовый»?! Догадался?
Прозрачный… разве быть мутным лучше?
– Я не образцовый. Давно уже нет. Я хотел, чтоб ей стало лучше. Я сказал, что, наверное, я ее люблю.
Слава богу, он промолчал. А то бы я его реально скинул.

– Глория плакала. Я подошел, а она в слезах. На полу сидит. Девушкам нельзя на полу.
– В комнате на полу?
Дурак какой, что б ей в комнате-то на полу, она б на койку села.
– В коридоре. В конце.
Он снова вздрогнул, не так сильно, как вначале, но я почувствовал через доски. Что страшного, если в коридоре? Место как место.
Эштон смотрел на меня, качая головой, как будто не верил. Либо в то, что я говорю, либо в то, что я такой.
– То есть ты… Эйс, ты чудовище. Хочешь сказать, ты сунулся к девушке со своими признаниями в тот момент, когда она рыдала по другому?..
Какому еще другому…
Говорить загадками – нехорошая привычка. Или это мне лично кажется, что остальные говорят загадками? Они-то друг друга чаще всего понимают.
– Я тупой, да?
– Как пробка.
Мы еще помолчали.
Действительно, как весело. Это местечко начинает казаться мне вполне уютным. По крайней мере, я всё лучше понимаю Эштона.
Он вот умный. Резкий, злой, ядовитый, но уж точно при этом не насекомое и в любом случае не тупой.
Он странный, а значит, умеет разбираться в странном. Вдруг сегодня настолько всё необычно, что он мне поможет?
– Скажи… если она так со мной… это ведь не к тому же, что… Но девчонки иногда говорят наоборот! Уходи, говорят, а надо обнять вместо этого. Я знаю! Я думал, так и надо, а она меня ударила!.. Почему? Она не так делает, как надо… Эштон, она ведь меня не любит?
Опять у меня в голосе какой-то посторонний стон. Ерунда какая-то.
– Нет. Она тебя не любит.
Сволочь ты жестокая.
Чтоб ты сдох. Самодовольная тварь, хочешь сказать, ты всё-таки замечал ее взгляды на себе?!
Только он не злорадный, а то бы я на него сразу бросился, он такой… будто ему меня жалко.
– Эйс, на случай, если до тебя до сих пор не дошло – Глория любит… его.
Эштон запнулся на последнем слове, не сказал имени, но я всё равно понял. Вот какого «другого» он имел в виду, вот по кому Глория плакала. Чёрт, всё сходится. Дэлмор ушел, и она расстроилась.
Только вот вопрос – почему она при этом срывалась на Эштоне, вызнавала у него что-то, следила?.. Почему именно Эштон, какая к чёрту связь? Тут муть такая, что просто непроглядная. Пошло оно всё.
Ясно одно – я не вовремя.
Пока Глория о Дэлморе не забудет, я не конкурент. Но ведь она же забудет, обязательно. Правда?
Спросить?
Не буду. Боюсь.

***

Тело затекло, хочется расправиться, хочется ветра в лицо, а он летает снаружи и сюда, к нам, не заглядывает.
Я встаю, и Эштон отворачивается. Шаг вбок, к проёму, и тут уже лучше. Темный воздух ласкает разбитое лицо, это приятно. Почему я раньше не ценил ночь? Дурак… Так здорово. Преступление спать, когда так классно – темно, высоко и пусто.
И луна, зовущая нестабильных.
– Эштон, почему так получается? Можешь ты мне объяснить?!
– Я не телепат.
– Тогда сам ты пробка, ублюдок. Смотри, я ведь достойный. Я реально образцовый, у меня есть подтверждающие документы. Меня всегда таким считали, все говорили, все хвалили. Я призы брал, я спортом занимался, я красивый, я всё могу выучить и оттренировать, я умею быть четким и прозрачным, я – надежный! Я никогда не бросал девчонок!
– Они сами сбегали… – бормочет Эштон.
– Заткнись. Я умею делать правильные вещи. Я знаю, что хорошо и что нехорошо, очень четко знаю. И стараюсь жить по-первому, а не по-второму! Ну почему не я, почему он?! Почему муть?
– Пить ты не умеешь, Эйс. Успокойся, – презрительно кидает он. – Твой идеал – такой белый домик с заборчиком и собачьей будкой, трое детей, жена в клетчатом домашнем платье, газонокосилка и барбекю по воскресеньям с бутылочкой пива одного и того же сорта, и никогда не с двумя. Всё такое пра-виль-но-е. Ты получишь это, я уверен. Не с Глорией, так еще с кем-то, а может, и с Глорией, только попозже… Эйс, пойми ты – таких, как ты, женщины дико ценят. За таких, как ты, женщины с радостью выходят замуж и гладят вам рубашки.
Он подается вперед из своего угла, и глаза сверкают. Мне жутко.
– Да, вам они рожают детей! С вами они трахаются по субботам в полдесятого по заведенному распорядку, и с вами они стареют! …Но любят они до конца жизни таких, как он!!!

Я даже отшатнулся. Что он такое говорит?
Мне трудно думать.
Пришлось вцепиться в косяк, потому что ветер крепчал, и площадка качалась всё сильнее, но ветер нес жар, и это было нелогично…
– Да почему?! Ну почему – как он?! Вот почему она любит его? Он же такой…
Эштон напрягается, но мне плевать.
– …Такой неправильный! Сильный, да, крутой. Но это всё у него не в дело! Он никогда ничего не добьется… Что он может дать ей?! Ну, умеет он много всякого разного, но как он любить-то ее будет, если его вечно нету?! И непонятно где он, и что там делает, и когда вернется, и вернется ли вообще!
Эштон делает такое движение, словно хочет вскочить, но остается сидеть, потому что я кричу ему прямо в лицо:
– Его нельзя любить! Это как раз и есть тупо, и даже очень тупо! От таких, как он, от неправильных – одни несчастья, почему она выбрала его?! Он непредсказуемый, он ее бросит, он уйдет и не вернется, и она никогда и не узнает, жив ли он, и кто у него следующий!
Эштон медленно встал.
Если он на меня сейчас кинется, это уже не важно. Мне в спину наконец-то ударило ночным воздухом из проёма, и стало легче гудящей голове. Если Эштон меня выкинет, я просто лягу на ветер, и ничего со мной не случится.

А он шагнул ко мне, но как-то слепо.
И дрожал так, будто мой жаркий пустынный ветер для него был морозным и прохватил его до костей.
Эштон съёжился на миг, словно хотел сжаться и исчезнуть, потом распрямился и улыбнулся так, что мне очень не понравилось.
– А ведь ты прав, парень.
И удивляться мне не нравится, и что он меня хвалит – тоже, мне всё уже не нравится. Он просто страшный сейчас.
– Ты не тупой, Эйс, я зря так думал. Ты всё правильно понимаешь. Это я дурак. Немыслимый, чудовищный дурак…
Бред. Самое ужасное, что Эштон не издевается, он всерьёз. Он сошел с ума.
Причем здесь то, что он дурак, если я говорю о Глории? Я никогда его не понимал и не научусь.
Он шепчет:
– Ну почему я не такой, как ты?
Как будто кто-то другой отвечает ему за меня:
– Думаешь, мне проще?
– И тут ты, наверное, тоже прав.
Мы оба сошли с ума. И весь мир с нами заодно.

Не хочу больше на него смотреть.
Нет, мне не противно, не тревожно, как обычно в его присутствии, не страшно, что он кинется – в это не верю…
Странное чувство – он чужой. Но не лично мне, а всему миру сразу, вообще всему. Как люди, которые на первый взгляд не отличимы от спящих, но лежат не в постелях, а в гробах. Вот они – чужие.
И он такой. У меня одноклассник умер, я был на похоронах, я знаю, что говорю. Чувство то же самое.
От Эштона сегодня шла чернота.
С той минуты, как я поднялся на вышку, это было видно. Но я только нынешней ночью научился видеть тени в темноте, я не сразу различил, что здесь, в этой долбаной комнатке, и не на земле, и не на небе, слишком черно и пусто для простой осенней ночи.
А может, я просто слишком пьяный.
А у Эштона просто депрессия.
Это диагноз, я знаю, читал. С некоторыми бывает, говорят, даже серьезное заболевание. Ему лечиться надо.
Как бы мне от него не подхватить.
Я никогда еще в жизни так много не думал о сложном. У меня кошмарно болит голова, я не привык к таким нагрузкам, пусть я буду лучше и правда как пробка, так спокойнее. Господи, если Эштон завидует мне, то какой же ад внутри у него самого…
Я отвернулся, захотелось вдруг подышать полной грудью. Не чернотой, что он тут развел. Хотя что уж там, мы оба виноваты, моя доля тут тоже есть.
Дверь в ветер.
До рассвета еще далеко.
Я и забыл, что он стоит у меня за спиной, забыл. Помни я об этом, чистый инстинкт не позволил бы взяться за косяки обеими руками и встать на самый край. Это опасная поза, особенно если за спиной тот, кому слабо доверяешь.
Еще опаснее, если ночь такая, когда не доверяешь и себе.

Я так налакался, что рассказал Эштону про то, какой я хороший.
Потом еще про Дэлмора и Глорию.
А отвечал мне Эштон непонятно, иногда совершенно невпопад, но кое-что из его бреда засело в мозгу и не дает покоя.
Смысл того, что он говорил обо мне и моем идеале в клетчатом домашнем платье, начинает доходить до меня только сейчас.
– Подожди, послушай себя, ты несешь ерунду… Почему рожать – одному, а любить – другого? Так не бывает, чтобы по отдельности, ты сам ничего не понимаешь. Что это за хрень такая?!
Я не вижу Эштона, он где-то там, в своей черноте за моим плечом, я смотрю на ночной Мидлтон, а там вместо аккуратных домиков и прямых дорог одна сплошная чёртова муть.
– Значит, что? Значит, я доучусь, получу звание или найду хорошую работу, встречу хорошую девушку. Мы с ней поженимся, и – да, я планировал троих детей. И белый цвет мне нравится. Просто нравится, и всё! Без всяких этих смыслов, он красивый, чистый… Так вот что же это получается, Эштон? Ты говоришь, что она, та моя девушка, нет – жена… Я-то ее любить буду! Это точно! Я всё для нее сделаю, и цветы дарить буду, и покупать всё, что ей понравится, и в Париж съездим, или в Милан, куда ей захочется… Эштон, твою мать.
Мне жарко. Воздух уносит звуки, кидает их за плечо, и я себя не слышу.
– Эштон, ты серьезно думаешь, что моя любимая жена в полдесятого вечера в субботу… бля, или в пол-одиннадцатого! Или в пятницу, или в воскресенье, неважно! Она будет лежать подо мной, и стонать подо мной, и кончать подо мной – а видеть вместо меня кого-то вроде вас с Дэлмором?!!

Ветер – действительно отличная опора.
Ух ты, а отсюда видно даже крышу нашей казармы, и Рейна на ней! Прикольно… Я ему сейчас скажу, что можно не беспокоиться, я Винсента нашел. И с ним всё в порядке.
В точности, как со мной.
– Коннор!

***

Господи, как прикольно…
Локти теперь болят оба, и спина, и затылок, а всё равно смешно! Как всё перекрутилось занятно – теперь он на мне сидит и орет мне в лицо мое имя. Чёрт, я даже свое начал забывать.
Он меня, правда, не бьет, но прижимает так, что мы сейчас продавим пол и полети-и-им. Без страховки и тросов.
– Да прекрати ты лыбиться, кретин! Проклятье, Эйс, ну пожалуйста… Да ты что – правда бы прыгнул?!
Эштон такой напуганный…
Он вообще-то парень неробкий, если его что-то вышибает, то, может, и мне есть смысл побояться? Ай, ничего я не знаю.
Так и скажу.
– Не знаю.
Вот. Съел?
– Отпусти меня.
Он хмурится, оценивающе так. Я тебе сейчас вдарю, Эштон, только руки соберу. Пальцы колючие… это занозы. Из косяков.
Эштон тяжелый, но теплый и в то же время живой. А прохлады мне почему-то уже не хочется. Совсем.
Он на меня дышит, и это не раздражает.
Ха… Живой. Встрепанный и растерянный. Виноватый… глупость какая. Любопытно. Ладно, пусть посидит, мне не жалко.
– Коннор, ты двинулся… не ожидал я. Да что ж ты мне веришь? Я же херню несу… Всё у тебя хорошо будет. Девчонка твоя достанется тебе девственницей, и максимум, чего нафантазирует, это Брэда Питта. Точно тебе говорю. Запомни.
Я улыбаюсь, а он больше не ругается из-за этого.
– Точно?
– Точно.
– Брэда Питта?
– Его самого.
– Ты дурак, да, Эштон?
– А ты тупой, Эйс, как пробка.
Он сам улыбается. Странно так и непонятно, словно ему легче стало. Оскорбления всегда помогали ему самоутверждаться.
– Слезь с меня, рыжая сволочь.

Мы еще минут пять посидели в своих любимых углах. Это удивительно, как зрение может приспособиться к темноте, потому что теперь я вижу всё в подробностях, а до рассвета по-прежнему неблизко. Я все занозы даже повыдергал.
Эштон встал. Пригляделся к пейзажу в нашей с ним любимой двери.
– Это Рейн там, что ли?
– Ага.
Он прислонился плечом к косяку, где всё еще полно заноз, и спокойно произнес:
– Вставай. Пора вниз.
Он как-то так это сказал…
Я замер.
А он не оглянулся.
– По лестнице, Эйс, по лестнице. Хватит, налетались. Наидиотничались. Вполне достаточно. Жить надо.
– Как? – почему-то спросил я.
– А как получается. По-всякому. Как выйдет.
– Я не хочу возвращаться.
Плевать, что прозвучало по-детски. Он не будет издеваться сейчас.
– И я не хочу. А надо.
– Кому надо?
– Отвяжись, Эйс. Подними свою задницу и лезь первым, потому что мне неохота, чтобы ты топтался у меня на голове.

Внизу я очень постарался не наступить на лунную тень, даже отпрыгнул с последней ступеньки вбок, чтобы не коснуться. Странный поступок. Я сам теперь себя не понимаю.
Заразно это.
А Эштону плевать, он спустился тяжело, плотно утвердился на пыльной земле, постоял немного, прежде чем отпустить перекладину. Оторвался от нее с трудом, шагнул в сторону. Глянул на меня:
– Ты куда? Еще гулять будешь или пойдем домой?
А я вместо ответа на простой и логичный вопрос выдал:
– А какого чёрта ты там сидел, Винсент?
Он промолчал, потому что это было бестактно, тупо и пробочно, но я не мог не спросить.
– Дьявол, мне простительно идиотничать, меня кинула девушка. Не кинула – послала. Совсем и безнадежно, потому что Глория не забудет его и не разлюбит никогда, и вообще, она не носит клетчатых платьев. И Брэда Питта не уважает, у меня нет шансов. Скажи мне, ради всего святого, какого долбаного хрена на вышке для прыжков забыл ты?
Он так долго на меня смотрел, что мне показалось – мы таким образом тут романтично встретим рассвет. Но без ответа я его не отпущу.
– Ты хочешь знать, почему?
Его голос напомнил мне Рейна.
– Да!
– Я тебе скажу только одно, Коннор Эйс. Если честно, у меня с Глорией Стоун дьявольски много общего.
Я моргнул.
Еще раз.
У него взгляд больного человека. Или смертельно раненного. Или чудовищно уставшего. Или такой, словно я сейчас прикажу «пли» шеренге из десяти стволов.
Жуть какая-то.
– То есть… ты хочешь сказать, что…
Он по-моему, не дышит. А я просто стою и старательно хренею.
– Твою мать, ты имел в виду, что на пару с Глорией не выносишь Брэда Питта?! Ты издеваешься, ублюдок?!
Он тоже моргнул. Медленно выдохнул.
И начал ржать…
А я стоял как дурак. Обалдеть как смешно. Я не понимаю таких шуток!
– Эштон, ты подлая скотина, и ты об этом знаешь!
– Бля, Эйс, – простонал он, – а я еще и платьев не ношу, прикинь?
– Заткнись! Ненавижу тебя!
– А ты мне наоборот, всё больше нравишься.
Мерзкая рыжая тварь.

Прохохотавшись, Эштон уцепил меня за больной, конечно же, локоть, потащил к казармам.
– Так, хватит тут торчать, патрули заметут. Пошли снимать Рейна с крыши. А у того, кто тебя поил, еще есть?
– Ай, чёрт!
Точно!
Я выдрался и огляделся. Вот она, фляжечка! Не то чтобы я боялся реакции Морроу, но нечестно, если я лишу их такой полезной штучки.
Эштон выхватил у меня, поболтал в воздухе, скривился.
Наивный.
Пустая, конечно же. Так я и оставил, обойдешься. Тебе-то по-любому дадут, сразу же, любой из них.
Ты ж не я. Ты ж с задатками.
Да, кстати…
– А ты тоже потерял что-то!
Он уже успел отойти на пару шагов, непонимающе обернулся.
– Я?
– Да. Ты сидел и уронил. Беленькое такое. Найди, не могло далеко улететь, я подожду.
Эштон почему-то не торопился реагировать, и я предложил:
– А если скажешь, чего конкретно искать, я помогу, а то реально патруль скоро пойдет, а мы тут.
Он не смотрел на землю, как естественным образом поступает любой, потерявший какую-то вещь, он подчеркнуто, нарочно не опускал глаз. Он вспомнил, потому что лицо у него на миг опять помертвело, и я так испугался.
– Пошли отсюда, Эйс.
– А как же…
– Нет.
– Что, не будешь искать? Не важное?
– Важное. Не буду.
– Но…
Он повернулся и зашагал к казарме без меня.
Чёрт… я поозирался безнадежно – ночь всё-таки, да и не знаю, что разыскивать. Ладно, тут место глухое, под вышкой мало кто ходит с этой стороны, лестница-то там, а под тросом не гуляют и не занимаются. Не найдут, мало шансов.
Пусть валяется, он одумается, наверно, и сам придет, раз важное. Хотя… что это я, речь же об Эштоне.
Когда это я его понимал?
Я догнал его у дороги, слегка запыхавшись и чуть не подвернув ногу, и остаток пути до казармы мы шли вдвоем.

***

А там, у входа, Эштон как ни в чем не бывало подпрыгнул, подтянулся до крыши, но не полез. Уперся локтями, позвал:
– Рейн, а ну слазь! Поболтаем.
Я на его месте убедился бы, выполняется ли распоряжение, а он не стал, пошел внутрь, а Рейн и правда сразу же появился следом и согнал пьяного Стенли со своей койки.
Моя кровать уже стояла ровно, зато большинство остальных парни сдвинули так, чтобы сидеть кругом. Если раньше усаживались подобным образом, так это чтобы попировать, но теперь не было тумбочки-стола посередине, только пара пустых бутылок и несколько расплющенных пластиковых стаканчиков.
Тут военный совет, что ли? Сидят, молчат.
Потеснились моментально для Эштона, а он сел так, что места осталось и мне.
– Ну, что? – спросил он, и никто не ответил.
Глории среди них не было, она покачивалась в своем уголке, обняв подушку, и выглядела так, что не хватало таблички: «Ушла в себя».
Бретт Морроу принял у меня фляжку, сунул под матрас. Потом обратился к Эштону, словно только его тут все и ждали:
– Слушай, ты, может, в курсе, какого хера происходит, и как он вообще…
– Заткнись, – хладнокровно оборвал его Эштон. – Я не в курсе, и никто не в курсе. И не будет никогда. Просто вот так – и всё.
Брай дернулся, но Эштон пригвоздил его тяжелым мрачным:
– И точка. Нечего гадать, бесполезняк. Приняли как данность, тему закрыли.
Парни опустили головы, действительно глотая все незаданные вопросы. Сами-то они тут уже без нас наорались, наверное, вдоволь, а ничего нового мы им не сообщим.
Кстати, вообще-то, это ко мне они по логике вещей должны обращаться за разъяснениями… ну и ладно. Пусть Эштон. У него получается.
Лимойн нервно почесал бок через майку.
– И чего теперь дальше будет, а?
Спросил вроде бы всех сразу, но они смотрели на Эштона, и он отозвался:
– Да то же самое. Учиться будем.
– У кого, бля?
– К кому поставят. Нам год еще, ребята, и дотянуть его надо.
С нескольких сторон одновременно послышалось:
– Да мы же…
– Ничего себе!
– И как это, интересно…
– Ничего страшного! – прикрикнул Эштон. – Да, мы особенные, или нестандартные. Или выродки, как хотите. И вся база об этом прекрасно знает. К нам всегда будет особое отношение, но мы, как самые умные и хитрые, рыпаться не станем, хотя бы поначалу.
Он подался вперед, в центр нашего круга, оперся на колени. Его пальцы, черно-серые от налипшей на мою кровь пыли, мелко подрагивали. Стаканчик на полу противно дребезжал на сквозняке.
Глория скрипнула постелью, но никто не обернулся.

Мы его слушали.
– Так, народ, предлагаю делать следующее – жить, как жили. То есть: не бунтовать, не распускаться, не сбегать. Никаких драк, как бы ни лезли, а кретины найдутся. Запомним и в свое время вздуем, а сейчас – осторожно. Никаких самоволок, найду и сам охоту отобью. Нельзя нам выдрючиваться, парни, потому что прикрывать нас больше н-некому.
Никто не возразил. Браун кивнул. Нокс молча грыз ногти.
– Начальство само прихренело. Будворса вы видели, а я с Уоллесом… – он осекся, но вернулся к мысли. – Они не сразу нам замену дадут. И в это время в наших интересах не светиться, чтоб всё было штатно и нормальненько. Морроу, к вам обращаюсь!
– Да ладно… сам-то? – проворчал Брай чисто по инерции, но брат всё равно толкнул его под ребра.
– И сам я в первую очередь, а как же. Будем ходить на занятия, на теорию, как примерные детки. Молчать там будем, как рыбы. Уроки учить. Надо ж хоть чем мозги занять, верно ведь? И потом – практику не запускать! Как обычно – полоса, трензалы, стрельбище, тренажерки, вот на полигон не пустят… ну и ладно. Обойдемся. Лимойн, ты у нас проныра, будешь узнавать, что где свободно, когда окна у других групп, потому что за расписанием к начальству ходить не стоит.
– Сделаю, – сосредоточенно подтвердил тот.
Что-то я хотел такое умное спросить у Эштона, но он и сам повернулся ко мне.
– А ты, Эйс, будешь выполнять свои обязанности. Отличная тебе возможность развернуться во весь рост. Ты будешь у нас за инструктора в переходный период.
– Чего? – в один голос переспросили сразу несколько человек, в том числе и я.
– Чего слышали. Он у нас уникальный тип, умеет по-уставному разговаривать, и вообще очень достойный и образцовый.
У меня дыхание перехватило, но Эштон не щурился, как обычно, когда говорил гадости.
– Народ, мы же подразделение. Нас и построить надо, и привести на точку, и задания распределить, и по парам для тренинга раскидать… Нужна вся эта лабуда, особенно когда на нас будет смотреть в упор вся база. Вот Коннор Эйс как раз и пригодится, он умеет и не подведет, представит нас в лучшем виде. Правда?
Я прокашлялся, сглотнул и покивал. Не отвечать же ему «так точно, сэр».
Даже уставившись в пол, я всё равно чуял на себе взгляды ребят. Эштон всех успокоил:
– Да ладно вам, поизображаем правильных, это ненадолго. Максимум неделю, там Уоллес очухается, назначит нам кого-нибудь. Эх, уговаривать ему придется… А там еще разок соберемся, обмозгуем, по обстоятельствам выберем стратегию. Идет?
Он обвел наш круг глазами, остановился на каждом – не со злостью, с ожиданием. И никто не стал с ним спорить.

– А если нам Майера назначат? – фыркнул Нокс.
– Я тогда ему крупно не завидую, – улыбнулся Эштон. – Ага, вы всё выжрали, уроды, а меня забыли?
Стенли тут же перекрутился, полез в тумбочку.
– Обижаешь… Вот, тут заныкали спецом для рыжих. Держи.
Эштон обрадовался, сцапал две крохотные «самолетные» бутылочки виски.
– Здорово, я вам должен буду.
– Только, Винс, учти – увеличенные версии, и никак иначе. С процентами!
– Само собой.
Эштон встал, собрался перелезть наружу, за границу круга, но я тоже вскочил, чтоб успеть, пока он еще тут. А то я не уверен.
– Подождите!
Они на меня внимание обратили, не как на Эштона, конечно, но обратили.
– Бля, вы серьезно меня слушаться будете? И тут, и перед всеми? Строиться там, как это, распределяться? Потому что если вы меня пошлете нахер перед всей базой, то я на это не подписываюсь!
– Кончай истерить, – твердо, но беззлобно перебил Эштон.
Повернулся к остальным, добавил в голос холода. Смотрел на них, но говорил мне.
– Мы будем тебя слушаться. Все. Чисто по приколу, но на все сто. Так ведь, парни?
Они переглянулись, вздохнули – и согласились.
Лимойн, сидевший по-турецки на постели, шутливо вытянулся и преувеличенно серьезно отдал мне честь.
Эштон ничего не сказал. Но под его взглядом Лимойн смутился, спустил ноги на пол и пробормотал:
– Да я ничего… Я как все.
– Вот и чудненько. Так, народ, койки по местам, пару часов подрыхнуть рекомендую от всей души.

Пока мы таскались с мебелью, Эштон успел переодеться. Сволочной какой-то из Морроу поставил мне ножку кровати на ботинок, но, по-моему, он это ненарочно. Он даже извинился и хлопнул по плечу. Это что-то новое.
Парочка наших снабженцев недозволенным, Нокс со Стенли, пошептались и подвалили к Эштону за разрешением «сгонять в город железно до рассвета в последний раз затариться для всех на глухой период кровь из носу без палева». Он устало пожал плечами, удивился, что он-то тут при чем, и отослал их ко мне. Типа, вон наше начальство, с него и спрос.
Вот зараза.
Я должен разрешать такое?
Они с опаской повторили мне то же самое, запинаясь и уже жалея, что начали, но я, если откровенно, против хорошей выпивки совсем ничего не имею. Более того, завтра у меня будет похмелье. Более того, меня ждут нервные дни.
Так что я полез в тумбочку, вывалил им все деньги, что нашел навскидку, и заказал всего и побольше.
Они переглянулись, заулыбались. Спросили – курева тоже? Я зачем-то ответил, что не курю ихние вонючие сигареты, и нечего так подозрительно поднимать бровь. Парни кивнули, поклялись, что всё поняли, но в те кварталы до утра по-любому не успеют, даже ради Винса, так что в следующий раз.
Хрен знает, что они имели в виду.

Чёрт, за всеми этими дурацкими разговорами я чуть кое-что не пропустил.
Эштон медленно подошел к Глории, которая замерла на постели и смотрела куда угодно, но не на него, не стал дожидаться реакции и сел к ней сам. Протянул ей одну из двух бутылочек.
Ему пришлось долго-долго держать руку на весу, но, в конце концов, Глория сдалась.
Взяла, вылила в горло всё сразу, отчаянно сморщилась, закашлялась… А пока приходила в себя, стуча по груди ладонью, он ее обнял.
Не как парень девушку, если вы меня понимаете, не лицом к лицу – он просто положил руку ей на плечи и немного привлек к себе, а так они сидели бок о бок и спиной к нам.
И она замерла, но не вырвалась.
И он чуть расслабился.
Потом она тихо заплакала, а Эштон шепотом обзывался на нее редкостной дурой и незаметно гладил грязной ладонью по растрепанным волосам.
А я даже не заревновал… ну их всех к чёрту. Общего у них много… Непонятные. Мне есть, чем забить голову, и спать жутко охота, а помощник инструктора не имеет права проспать подъем ни в коем случае, и я даже раздеваться не буду, сэкономлю минутку, а утром ребята принесут мне горючего, и, может быть, даже сигаретами поделятся, потому что я из-за глупого всплеска правильности фатально промахнулся с заказом…
Ничего, в следующий раз…

 Отправлено: 04.10.09 23:10. Заголовок: Глава 3 *** Одна ..

Глава 3

***

Одна из странных для меня ночей в Мидлтоне была, когда кое-кто из нас демонстративно перестал скрывать свое наркоманство.
Еще одну ужасно странную ночь в Мидлтоне я, в основном, провел на вышке для прыжков.
Причем оба раза главный герой был один и тот же.
Но, как выяснилось, это всё было лишь подготовкой к охренительно ненормальному дню, который грянул на четвертые сутки после того, как меня так здорово признали, наконец, официальным главой Z-51.
Пусть и ненадолго, и с подачи Эштона, но это всё неважно.

Я так хорошо всё делал, самому нравилось. Я добился того, чтобы они ходили в столовую в свою смену, а не по ночам, когда надо спать, научил их перемещаться по территории базы строем, я содержал казарму в порядке не только своими собственными силами. Правда, не рискнул требовать разучить хоть одну речевочку, но не проблема, я их сам не сильно люблю.
На нас постоянно косились, но Эштон правильно всех настроил, и мы не реагировали, а подначки и их авторов крепко запоминали на будущее.
На вопросы офицеров, кто я вообще такой и по какому праву, я бодро и уверенно рапортовал, что являюсь помощником инструктора и до поступления дополнительных распоряжений начальства намерен выполнять свои должностные обязанности. Они хмурились, обещали всё выяснить и отходили, а я мысленно показывал им в спину нехороший жест.
Был странный момент – на второй день самостоятельного плавания мы были на стрельбище, далековато друг от друга, и я не сразу заметил, что Эштона окружили незнакомые парни, человек восемь, из старших… Лимойн прошипел:
– Бля, это штрафники.
Я приказал нашим действовать, но до того, как мы сомкнули круг и начали отрабатывать на них козырные приёмы, Эштон отмахнулся: типа, отбой, свои, не лезьте.
Я послушался, отвел ребят, но весьма недалеко, и оружие никто не бросил. Прикладами мы их раскатали бы враз, только пальцем бы его...
Но мрачный Эштон перетер с ними вполне цивилизованно, и они мирно свалили, даже кивнув нам напоследок. А уж Винсу трое из них руки подали, и он пожал.
На наше законное любопытство ответ был лаконичный:
– Знакомые. Кэспер, Роуд, Джефф… из К. Что вы, как дикие?
– Чего им надо?!
– Да то же, что и всем, – туманно произнес Эштон и пошел дырявить мишень.

Так что на чужих мы не кидались, сначала разумно присматривались.
Поэтому в то утро, когда мы по наводке Лимойна заняли хорошую тренажерку поблизости от южного полигона, и к нам посреди занятия зашли те двое, ничего мы сразу предпринимать не стали.
Продолжали качаться, как ни в чем не бывало, напряглись немного, но реагировать не торопились. Игнорировали, можно сказать. Эштона всё равно нету, он только что прищемил палец, расшипелся и смылся от встревоженной Глории в душевую на том конце зала.
Мы присматривались к чужакам, а они – к нам.
Ладно, зрелище уставших потных курсантов у нас пока бесплатно, а первый ход за ними.
Я бросил взгляд на Лимойна, тот незаметно дернул плечом – нет, вроде не штрафники. Вообще, и правда не похоже.
Эти двое были старше, чем основная масса нашего старшего призыва, но младше офицеров, лет по двадцать пять. И вообще в гражданском. И вообще такие странные, что хоть как-то связать их с базой в голове даже не получалось.
Я аккуратно опустил груз тренажера на стойку позади себя и вгляделся. Нет, они посторонние, определенно.
Озираются тут, как впервые – так делают гости Мидлтона в день посещений. Но не с восхищением, как молодняк до зачисления, не с затаенным страхом, как родители молодняка, и не с брезгливостью, как тот богато одетый мужчина, который вызвал Эштона из этого самого зала когда-то, чтобы избить на виду у всех.
Если эти тоже пришли бить рыжего, мы будем против.
Некому теперь прикрывать? Как бы не так. Я не позволю.

Один из них, напряженный темноволосый мрачный парень, просветил нас всех как рентгеном, презрительно сплюнул и сунул руки в карманы дорогих обтрепанных джинсов.
– Что за дырень… Малолетки, бля, слов нет.
Это он про нас так?
Ребята с ближайших тренажеров подобрались, недобро сощурились, но я приказа не давал. Рано.
У парня под безрукавкой такой рельеф, что понятно – те годы, что у него по сравнению с нами в плюсе, он зря не тратил. Он не пустой понтярщик вроде того денежного типчика, я б лучше натравил своих на восьмерых штрафников, чем на него одного.
Второй – тоже высокий, но не такой мощный длинноволосый цветной в белой куртке, от чего он казался еще смуглее – лениво отозвался:
– Завязывай негатив гнать, надоел. Давай по-быстрому и валим, раз тебе тут так не по душе.
А расслабленность у этого притворная. Усыпляет бдительность, типа ничего ему не надо… знаю я такое. Меня одна сволочь сколько раз так на ринге ловила, я в результате ученый стал, и в других вижу. Этот тоже опасный.
Дьявол, чего они тут забыли?

Тот, что не цветной, уничтожающе зыркнул на внешне безмятежного приятеля, который, тем не менее, очень внимательно нас сканировал. Отвернулся от него к нам.
– Вроде, должен быть рыжий.
С таким видом, словно мы были товаром на полках, указал на побледневшего Брая.
– Этот, что ли?
Латино поперхнулся.
– Мать твою, не настолько же!
Пихнул того первого локтем, не без облегчения продемонстрировал ему Бретта на дальнем тренажере.
– К тому же, он явно не должен быть в двух экземплярах, о таком предупреждений не было.
– Как мне всё это не нравится… – скрежетнул зубами белый.
Мне это тоже откровенно не нравилось.
Двоим неприятным парням нужен Эштон, тут и идиот сообразит. Подозрительные они, и это слабо сказано. Он что, вляпался в какое-то дерьмо в городе? Парочка не похожа на копов, скорее, наоборот. Всё равно – ни хрена они не получат!
Пользуясь своей удачной позицией – недалеко, но не в поле зрения опасных пришельцев – я поискал, кто ближе всех к двери душевой. Глория. Одного косого взаимного взгляда нам хватило, и она начала плавно смещаться в нужную сторону.
Его надо предупредить, дать шанс свалить, пока не разберемся. А если надо, мы серьезно разберемся, и с этими, и со всеми остальными их дружками, не зря же нас целый год тренировал Дэлмор.

Глория не успела.
Из пахнỳвшей паром двери показался Винс – в одних тонких камуфляжных штанах, раскрасневшийся, яростно терзающий полотенцем волосы.
В полной тишине он сделал шагов пять-шесть, мимо беспомощно закусившей губу Глории, мимо медленно выраставшего за его спиной Рейна, на середину прохода между тренажерными установками, в начале которого его ждали те двое.
Эштон еще не понял, почему у нас так тихо. Ему мешало полотенце.
Когда он его, наконец, стащил с головы и остался полуголый посреди того самого проклятого зала, такой беззащитный перед двоими взрослыми чужаками, я почуял, что должен отдать приказ на атаку.
Все ждали, все были готовы. Ждали моего слова, моего движения.
А я молчал и не дышал.
Не знаю, почему.
Я думал потом, но так и не понял.
Это был хороший момент, но я сознательно пошел на то, чтобы его упустить. Чёрт знает что у меня тогда в башке крутилось. Они ведь могли достать оружие, и кидайся-не кидайся, мы могли и не успеть. Они были похожи на киллеров, да. Все наши так и думали.
Но они доверили решать мне, и я решил.
Я промолчал.
Что-то в тех двоих мне показалось не то чтобы знакомым… смутное такое ощущение, дикая дурная интуиция… Я не знал, что во мне это есть. Я теперь еще больше горжусь собой.

***

Они остановили тяжелые взгляды на Эштоне.
Он замер напротив.
Инстинктивно мгновенно напрягся, попытался оценить обстановку, но ему явно не хватало данных.
Они не знакомы. Эштон понял, что дело в нем, но не готов действовать, попросту растерян… мы ведь еще не профессионалы. Малолетки.
Парень с лицом убийцы удовлетворенно произнес в мертвой тишине:
– А вот это – он.
И второй убежденно кивнул:
– Самое то. Его вкус.
Если кто-то что-то и понимал, то это был не я, и никто из нас, я уверен.
Кроме Эштона.
С ним …что-то начинало происходить.
Полотенце выскользнуло из ослабевших пальцев и шмякнулось об пол с неожиданным грохотом. Так нам показалось.
Он механически сделал несколько шагов вперед, к ним, и каждый шаг был короче и медленнее предыдущего. Лицо у Винса было невыразительное.
Они изучали друг друга, все трое, впитывали. Чужаки смерили Эштона взглядами с головы до ног и обратно, а он не отрывался от их лиц.
Латино набрал воздуха, но что именно он хотел сказать, осталось неизвестным, потому что Эштон странным голосом произнес:
– …Рамирес Вентура?
Тот хмыкнул.
– Вопрос снят. Дэр, в точку.
Эштон перенацелился на белого.
– …Дэрек Смит?
Отвечать тот не стал, скривился только, но и не нужно было. Разговаривать не стеснялся один длинноволосый.
– Нас прям как ждали. А пацан в курсах, да? Хотя, ничего удивительного.
Вот неправда. Удивительным было вообще всё.

Винс, по-моему, обходился без воздуха. У него по виску бежала к шее прозрачная капелька, еще одна, скользнув по лопатке, темным пятнышком впиталась в ткань повседневки на пояснице.
Горло у него напряглось, губы шевельнулись, но на большее его не хватало. Хмурый Смит многозначительно усмехнулся, глядя на его мучения, а латино, видимо, у них там коммуникабельный за двоих.
– Дэрек, выключай подавиловку, смысла в этом никакого. Парень тебя даже не боится, правда? Рыжий?
Винс не ответил.
Он словно не мог решить, на кого из них ему важнее смотреть, как будто пока он фиксирует одного, второй возьмет и растворится в воздухе, а за ним и оставшийся…
Вентура – вроде бы так? – отвлекся от приятеля и сосредоточился на Эштоне. Чуть подался вперед, понизил голос, посерьезнел.
– Послушай, нам представляться ни к чему, верно? Ты угадал. Так что можно сразу к главному – мы за тобой.
Винс очень медленно отступил на шаг. Маленький шаг назад, на полступни. Это он так, кажется, отшатнулся.
Он не в своем режиме, он вообще не в себе.
– Не зависай, парень. Он же тебя, вроде, предупреждал и про нас, и про то, что заберет, правильно? Просто так вышло, что он сам не смог, а прислал нас. Мы тоже еще не вполне въехали за считанные дни, но наши новые документы, чтоб начальству твоему под нос сунуть, мы забрали уже по пути сюда, понимаешь? Как только, так сразу ты. Он так поставил.
– …Он?
У Эштона совершенно непонятное состояние.
Наверное, не мне одному, потому что Вентура с сомнением тянет:
– Ого, только не говори, что у тебя провалы в памяти. Причем такие занятные, что нас с Дэреком ты помнишь, а его – нет.
– Никаких провалов, – ровно ответил Эштон. – Я всё помню. Прекрасно помню.
– Так кончай болтовню и чеши собираться, кретин! – рявкнул потерявший терпение Смит.
Я думал, что Эштон отшатнется еще дальше, но он только прищурился и немного наклонил голову.
– Нет.

Правильно!
Нечего куда-то там мотаться с этими типами к какому-то загадочному «нему».
Куда-куда они Винса забирать вздумали? Он нам самим нужен.
– Что?! – офигел латино и испепелил взглядом заметно растерявшегося Смита. – Ты этого ублюдка не слушай и не бойся, к нему привыкнуть надо. Но проблемы себе он уже обеспечил!
Белый ублюдок слегка притух и сделал вид, что ничего не слышал и не говорил, а Вентура, видимо, собрал весь дар убеждения, какой у него был.
– Эштон, не дури. Ты что, не понял? Он просто занят, и ты поедешь с нами, только и всего. Там с ним и увидишься. Пойдет?
Винс глубоко вздохнул, отвел глаза от обоих, и я подумал, что он не дрожит от напряжения, наверное, только потому, что его тело не справляется, и такая интенсивность просто визуально как раз и выглядит в точности как его заторможенная медлительность.
– Нет, – повторил он совершенно окончательным тоном. – Вряд ли. Нихера такой вариант не пойдет.
Отчеканил:
– Никуда. Я с вами. Не поеду.

Те двое переглянулись – Вентура с досадой, Смит с недоумением, и обоим было явно не по себе. А Эштон стоял перед ними прямой и как-то странно потемневший, но уверенный.
Понятия не имею, что тут происходит на наших глазах, но я всей душой за Эштона.
А остальные наши? Я оглядел их – все такие же. Если надо будет, и сейчас еще не поздно…
Рейн.
Он стоял почти в проходе, почти за спиной у Эштона, на одной линии с ними, но вдалеке, и Рейн что-то видел.
Нечто такое, что… подобного лица у него еще не бывало ни разу. Индеец был изумлен, прямо как нормальный человек.
Но, разумеется, молчал.
А от входа, оттуда, куда он уставился, из-за спин чужаков прозвучал вдруг кошмарно знакомый голос.
– А со мной?

***

За миг до того, как мы все сорвались бы с мест, Шон отмахнулся от нас каким-то жестом, лишь слегка напоминавшим кодовый. Потом мы спорили, что это было, но не договорились, зато в тот момент никто не усомнился, что Шону не до нас.
Так что мы остались по местам, и никто не вякнул, и зря Смит на нас оскалился:
– Не двигаться, он сказал!
Да поняли мы.
Те двое развернулись к нему, и вот тут точно без сомнений – они все друг друга знали. Смит моментально про нас забыл, с облегчением выдохнул:
– Чёрт, ты ж говорил… тогда еще лучше, потому что этот тут выделывается!
Вентура оттеснил его с тихим:
– Да всё, завянь. Парень непрост, мы бы всё равно облажались, а теперь они разберутся.
Разберутся?
Проклятье, так этот самый «он» – Дэлмор. Что за интересные дела, то Глория по «нему» плакала, теперь вот вообще не пойми что… Всё, куда ни кинь, упирается в Дэлмора. Невероятный человек.
Он не стал отвлекаться ни на кого.
Двинулся к Эштону, но остановился. Рыжий одновременно с ним тронулся с места, не сводя с него глаз, но тоже остановился.
Эти двое в гнетущей тишине, в паре шагов друг от друга, были центром напряжения, и никто не чувствовал себя вправе сломать молчание.
Я не знаю, о чем они говорили без слов. Что видел державшийся из последних сил Эштон в Дэлморе, по которому, как всегда, ни о чем нельзя догадаться? И не только, наверное, мне…
Почему Эштон, стиснув зубы, дышит тяжело, смотрит прямо, бесстрашно, просто огненно как-то, а Шон – исподлобья? Почему такое впечатление, что Эштон в любой момент может сорваться с места и исчезнуть, а Шон, наверное, не приказал бы тогда догнать и притащить, хотя те двое могли бы, но постоял бы еще несколько секунд, а потом повернулся бы и ушел – так же молча, в то же самое Никуда, откуда возник сейчас...
До чего же они все мутные, и как всё непонятно…

Наконец-то. Хоть какое-то движение.
По телу Эштона проходит волна заметной дрожи, но он моментально справляется с ней, закусив губу, и концентрируется. Преодолевает два из трех прóклятых шагов между ними, вытягивается перед бывшим инструктором в некое подобие стойки «смирно», с чем-то абсолютно шальным в глазах чётко формулирует:
– Разрешите неуставное действие, сэр?
После едва заметной настороженной паузы Дэлмор хрипло соглашается:
– Разрешаю.
И… господи, я не поверил в то, что вижу. Буквально. Такое со мной впервые.
Свидетелем такого удара правой в лицо я не становился, наверное, никогда.
Такого сокрушительного – по силе, скорости, внезапности, такого мастерски направленного и исполненного, искреннего, такого – правильного…
Эштон колоссально много вложил в этот совершенно исключительный удар.

Любой другой отлетел бы и проехался по полу, да там бы и остался надолго, но Дэлмор лишь втянул воздух сквозь зубы и сплюнул красным в сторону, под ноги своим спутникам.
У меня пронеслась паническая мысль – да они же сейчас его убьют! Не Дэлмор – эти…
Но они так же охренели, как все мы, и один из них даже прошипел другому:
– Ни хера себе! А вот теперь он начинает мне нравиться.
Курсант Эштон прилюдно вмазал не просто инструктору – офицеру Дэлмору…
Ведь на том была форма, причем невиданная. Не полный комплект, без фуражки и мундира, но на рубашке совершенно сверхъестественные знаки отличия, на мой взгляд, соответствующие как минимум полковнику, только непонятно какого рода войск.
Каким чудом за три недели отсутствия, стартовав от уровня тех самых Джеффа и Кэспера из корпуса К, он сделал настолько сногсшибательную карьеру?!
Дьявол, мне не удалось поразмышлять над миллионом странностей, поужасаться из-за поступка одногруппника и попереживать насчет реакции и последствий.
Дэлмор, наконец, отреагировал.
И снова я не поверил.

Не знаю, что бы выглядело логичным… всплеск злости? Возмущение? Ответный удар? Но уж точно не это.
Не то порывистое движение, которым Шон притянул к себе невменяемого Эштона и крепко его обнял.
На виду у всех.
У меня в мозгах толкнулась неуместная тупая мысль – кто-то проклял Эштона этой тренажеркой. Вечно то в ней, то в ее окрестностях с ним случаются какие-то демонстративные истории.
– Винсент.
Дэлмор держал его так – поперек спины и за затылок, что шансов вырваться не было ни одного, но рыжий не двигался. Замер, прогнулся весь навстречу, как магнитом его притянуло, тело к телу, а ведь железные эмблемки на форменной рубашке наверняка острые и царапаются…
Боже, какая хрень, но о чем мне еще думать?
О том, что пальцы Дэлмора бережно запутались в еще влажных темных волосах на затылке Эштона?
О том, что Эштон немного ниже ростом, и почти висит на поддерживающей его чуть ли не за талию смуглой руке – к Эштону не пристает загар так, как к Шону, или он просто белокожий, бывает…
О том, что Дэлмор прижимает его к себе и негромко шепчет в ухо:
– Прости меня, парень.
Стискивает на миг.
– Прости!
Чуть отстраняет, но не отпускает, вглядывается в его плывущие от волнения глаза.
– Я всё понимаю. Я виноват перед тобой. Так получилось, и это выглядело, как подлость, но… Никаких но. Просто я виноват. Знаешь, я ничего не забыл, ничего не отменилось, я отправил их, но сообразил – ты такой, что не пойдешь, и вот всё-таки сумел сам… С моей стороны всё в силе, слышишь? Я заберу тебя отсюда, Винсент, как и договаривались. Я за тобой приехал. Если… если только ты еще не передумал.
Пару секунд между ними висит молчание.
Шон еле заметно разводит руки в своем невозможном объятии, на сантиметр, не больше, чтобы при желании дать Эштону свободу отойти. А сам неотрывно смотрит на него и ждет.
Недолго. У Эштона, видимо сил осталось совсем мало.

Он поднял безвольно до того висевшие руки, неумело, неловко положил ладони Шону на плечи, безо всякого уважения к знакам отличия сгреб их вместе с тканью в дрожащие кулаки, слабо тряхнул не отпускавшего его мужчину:
– Я тебя ненавижу!
Тот абсолютно не логично просветлел и молча улыбнулся, с облегчением возобновляя захват.
– Я передумал?! – всхлипнул Эштон. – Да я пойду с тобой хотя бы только для того, чтобы всю жизнь тебе мстить, сволочь!
– Согласен. Заметано.
– Я серьезно!
– Кто бы сомневался. У нас с тобой вообще всё предельно серьезно, Винсент. Не замечал?
– Что?
– На этот раз истерика ограничится такой презренной мелочью, как пара моих коренных зубов?
– Чтоб ты сдох совсем…
Эштон разжал кулаки, продвинул руки вперед, обдираясь об острые края офицерских железок, сцепил у Дэлмора на затылке и спрятал лицо где-то в районе его погон.
– Мать твою, я ведь думал, ты не вернешься.
– Ну и дурак.
– Ага…
Они – бесстыдно сумасшедшие люди. Оба.

***

Шон потрепал парня по засохшим торчком волосам, усмехнулся, слегка потянул его за ухо.
– Эй, ты от меня ненадолго отлипни, хорошо? Не стоит приучать народ к подобным зрелищам, разбалуются. Привыкнут инструкторов гасить направо и налево…
Уши Винса при упоминании о народе мгновенно заалели. Он одумался, отшатнулся от Дэлмора, чуть ли не заметался. Он что – совсем забыл, где он и что?
Шон удержал его за плечо, мягко подтолкнул к своим приятелям.
– Иди-ка к ним, вы уже сконтачили. Погоди пару минут, я тут поговорю.
Смит скептически поднял бровь, но сразу подвинулся на скамье штангового тренажера и потянул потерянного Эштона упасть рядом с собой. Вентура же пробормотал что-то, смерил взглядом дрожащего то ли от нервов, то ли от осенней прохлады полуголого парнишку, стянул с себя роскошную белую куртку и безапелляционно накинул на него. Мало что соображающий Эштон, не поднимая головы, благодарно в нее завернулся.
А бывший инструктор Z-51 обратился к нам.

– Слушайте, я долгих речей не толкал ни в первый день с вами, ни в последний не собираюсь. Хочу, чтоб вы имели в виду две вещи. Во-первых, в Мидлтоне еще есть чему научиться. Даже вам. Я обещаю позаботиться о том, чтобы Z-51 достался достаточно вменяемый инструктор, а от вас требуется вести себя цивилизованно. Во-вторых, через год вы закончите курс, и я обещаю, что приду на ваш выпуск. Поняли? Именно на ваш. И я буду не только пить с вами за ваше блестящее будущее. Я собираюсь проверить ваш итоговый уровень и на основе общей оценки, отзывов на тот момент живущего инструктора, а также личного впечатления предложить кому-то из вас работу.
Вот это… вот это да.
Все слегка отвлеклись от удивительного Эштона, потому что своя собственная судьба – она еще интереснее, чем чья-то несусветная удача.
Год, это не так уж много. Ничего себе нам предстоит экзамен! Воззвания к совести даже из уст Дэлмора весьма условны, у него как-то не тот профиль, но вот такой стимул… Ради этого стоит вкалывать!
Не совсем ясно, что именно за работу он предложит, но определенно не в супермаркете расставлять бутылки, и перспектива чертовски заманчивая. Во всяком случае, я собираюсь попробовать и твердо намерен обставить всех.
Правда, похоже, всех досрочно и безнадежно уже обставил Эштон, но проклятье, не один он достоин джек-потов!
Об этом подумал не один я.
Нокс взволнованным голосом выкрикнул:
– А вакансия там у тебя… на одного?
– Почему же, – пожал плечами Шон. – Не обязательно. Любой, кто максимально себя проявит, не пожалеет.
Братья Морроу переглянулись, заговорщицки кивнули друг другу, приятели-курильщики тоже, Браун воодушевленно сжал кулаки, Глория покосилась в сторону штангового тренажера и прищурилась. Все очень сосредоточенно о чем-то с собой договорились.
– Не забывайте, я буду за вами наблюдать, – Дэлмор еще подлил масла в огонь, как будто мы пропустили мимо ушей такое обещание. – Раздолбаи и слабаки мне не понадобятся.
Это вот Эштон-то не раздолбай? Эх, ладно… он, видать, вне конкурса.
Я ни хрена не понял ни про договоры на забирание Эштона за год до выпуска, ни про то, что тут делали те странные двое, которые будто взяли съёжившегося рыжего под стражу с обеих сторон. Хотя нет, не под стражу – под защиту.
Я не понял, почему Эштон не стоял перед Дэлмором, как полагается, а то бил его, то висел на нем, а потом не извинялся, а ругался.
А тот не ругался, а извинялся.
Вот не удивлюсь, если как-нибудь окажется, что Эштон Дэлмору брат или вроде того, потому что в любом другом случае всё происходящее в упор необъяснимо.
Это дурдом. Я даже напрягаться не буду.

***

Шон бросил нам:
– Не прощаюсь, Z-51. Увидимся.
Кивнул своим – уже троим, и парни потянули Винса за собой, но почти у самого порога тот застопорился. Смит об него споткнулся, зашипел:
– Нет, ты опять, мелочь? – осекся. – В смысле, в чем дело?
Эштон посмотрел не на него – на Шона.
– Я… вроде как «до свидания» скажу, можно?
– Разумеется, Винсент.
Дэлмор пропустил чужаков мимо себя на выход, прислонился к стенке у двери, а Эштон в слегка висящей на нем белой куртке, которую он не замечал, вернулся к нам.
Постоял немного на том же месте, где сегодня свалилось на него так много разных переживаний, оглядел нас, забросивших тренажеры и собравшихся вокруг, и обратился ко всем сразу.
– Ребята, вы… – голос у него срывался. – Вы на меня не… вы не злитесь?
– Бля, с чего бы? – опешил Стенли.
– Ну, я… вот так резко… рву отсюда когти, а вы остаетесь. И вообще… я, может, чего не сделал, или не так сделал, может, кто в обиде? Так я…
– Чего ты несешь? – фыркнул Бретт Морроу. – Нашелся центр вселенной, тоже мне, мы что, без тебя не обойдемся?
Он тут же замолчал под непривычно холодным взглядом брата. Брай оттеснил его, тихо сказал:
– Ты много сделал, Винс. Очень. Ты талантливо умеешь корчить из себя гаденыша, даже круче нас, но всё равно прокалываешься. Ты хороший парень, и знаешь, не одни мы это заметили. Так что прекрати молоть чепуху, лови удачу за хвост и вали отсюда, пока зовут, а мы без тебя реально до поры до времени обойдемся, хоть и тоскливее здесь станет намного.
Сконфуженный Бретт быстро добавил:
– Я это самое и имел в виду! Честно. Не оглядывайся. У тебя своя голова на плечах, решай сам за себя. Да ты уже решил, и если хочешь знать мое мнение, очень даже правильно.
Лимойн протолкался вперед.
– А ты с Шоном приедешь к нам на выпуск?
– Не знаю… – Эштон такой непривычно растерянный. – Если получится – обязательно!
– Только попробуй отвертеться!
– Да мне на вас смотреть будет стыдно, на таких крутых. – Винс знакомо прищурился, но выглядело это совсем иначе, чуть ли не с надрывом. – Я-то неучем останусь…
Лимойн вместо ответа закатил глаза.

Эштон весь был какой-то новый.
Вроде бы по-прежнему свой, но уже за чертой. Он стремительно отдалялся от нас, привычных и родных ему после всех наших совместных дел, ссор и передряг, он отчаянно боялся будущего и не мог этого скрыть…
У меня даже в груди защемило, неприятное такое чувство. Всё эта рыжая скотина виновата.
Он как услышал мои мысли, повернулся ко мне.
– Эйс, ты ведь будешь следить за этими придурками?
– Куда ж я денусь. Это мой долг.
– Это твоя прямая должностная обязанность, да?
– Так точно. Я призван обеспечивать порядок…
– …Всеми силами, – перебил он с той же интонацией.
– И буду осуществлять неусыпный контроль…
– За выполнением…
– …Всех распоряжений вышестоящих официальных лиц, чтоб им пусто было.
– Коннор! Какой же ты…
Он не договорил, схватил меня за руку, сильно встряхнул и тут же совершенно неожиданно коротко обнял.
– Какой же ты тупой.
– Как пробка? – зачем-то поинтересовался я.
Винс промолчал, уточнять не стал, за что ему отдельное спасибо, но улыбнулся, и совсем-совсем не ехидно.
Он еще нашел какие-то слова для каждого.
Что-то там про девушку покрасневшего как помидор Тэда, пара фраз на причудливом жаргоне с Ноксом и Стенли.
Морроу ему что-то клятвенно пообещали, Лимойн успел оскорбиться на него и следом же расхохотаться, Рейн внятно пожелал ему удачи, употребив не менее пятнадцати в основном не односложных слов.
А Глория так и стояла за спинами парней, молчала, но Эштон к ней протолкался. Несколько долгих секунд между ними происходило нечто неозвученное и абсолютно непонятное.
Потом он зачем-то заправил ей за ухо выбившуюся из хвостика прядку и спросил:
– Ты меня всегда ненавидеть будешь?
Чёрт возьми, а ведь между ними всё-таки что-то было!
Иначе чего бы он так говорил? Он никогда не признавался, что Глория к нему неравнодушна, переводил стрелки…
Но чего б ей тогда ненавидеть Эштона, если любила она Дэлмора? Тот, кто уходит, бросает, тот и гад, разве нет? Плевать ей на Эштона должно быть, что он уходит… Тут уж тогда ей Шона ненавидеть надо, насколько я понимаю.
Но вряд ли у нее хватит духу ненавидеть Дэлмора, если она даже не подошла к нему и не поговорила. Да, вскрываться очень трудно, могу представить, я-то вот вскрылся и получил по морде… Глория бы не получила, в прямом смысле точно, но это – трудно.
Я знаю.
Тот, кто вскрывается, вправе называться смелым. Мне вот неприятно, конечно, но за себя не стыдно. А она, если струсила, сама виновата.
Мне почему-то кажется, что Эштон, при всей своей беспримерной мутности, ни разу не трус.
А повод для ненависти… может, у них речь про ту схватку у складов? Когда он к ней полез спьяну и выставил себя жутким идиотом перед всеми, включая Шона? Скорее всего… Взаимные счеты у них двоих, вроде, закрыты, но он, наверно, просто на всякий случай удостоверяется, что она не в обиде.
Вот такую ситуацию я бы с легкостью понял. Что самым мерзким образом, как пить дать, свидетельствует о том, что всё гораздо заковыристее. Ну и ладно, мне не привыкать.

Глория ответила Эштону не сразу.
Пристально взглянула поверх его плеча в сторону входа, задрала подбородок и тихо процедила:
– Я стану лучшей в выпуске с громадным отрывом, и тогда посмотрим.
Он тут же кивнул, успешно пряча фирменный хитрый прищур, с готовностью согласился:
– Да, конечно. Увидимся через год.
В спину ему она громко сказала:
– Ты мерзкая ехидная скотина, Винсент Эштон, ты об этом знаешь?
– Лучше, чем ты думаешь, Глория, – мягко отозвался он без тени обиды. – Береги себя, девочка.
– И ты… – прошептала она, но он уже не слышал.

За пару метров от выхода, где навстречу ему уже подался терпеливо ждавший Шон, Винс обернулся, широко улыбнулся, махнул нам всем и весело выкрикнул:
– Парни, про те две бутылочки я не забуду! За мной два ящика, если что!
И его силуэт, светлый на фоне непривычно яркого осеннего солнца, исключая темную руку Дэлмора, лежавшую у него на плечах, растаял почти сразу же. Но мы еще довольно долго глупо смотрели вслед, а к тренажерам в тот день так и не вернулись.
Я б тоже не отказался остаться неучем на таких условиях.
Глория, мы еще поглядим насчет громадного отрыва, не будь я Коннор Эйс!
Эштон… хоть ты и в самом деле порядочная сволочь, и всё, что с тобой связано, раздражающе непонятно, но я всё равно рад за тебя, парень.
И это, наверное, правильно.