|
Отправлено: 10.08.09 15:46. Заголовок: When the lights go o..
When the lights go out
Will you face the dark alone?
Or will you call my name?
Cause I'll be there and I'll be strong
Where are you? Where are you?
Even the shadows call your name
Oh, I will never be the same
While I keep searching on and on
Living my life, living my life without you
Where are you?
Londonbeat
* * *
Беги и прячься, если хочешь жить.
Хотя бы изредка надо делать то, что тебе говорят.
В последний раз я прихожу на этот мост. Я дал себе слово не тратить время зря.
Все равно ничего не выходит.
За месяц, что я торчу здесь, как на работе, нарисовал лишь десяток жалких эскизов, тянущих разве что на подготовительный курс.
Вот и сейчас карандаш вяло тыкается в нетронутое пространство, словно не решаясь его замарать. А это именно то слово, которым я бы выбрал. Испачкать. Испортить. Обессмыслить.
Кое-кто явно пожалеет, что заключил со мной контракт после первой же удачной выставки. А я жалею уже.
Набережная пуста, за исключением какого-то джентльмена, медленно бредущего вдоль перил. Я рад отвлечься на что-то, тем более скоро становится очевидным, что с парнем не все в порядке. Он пошатывается и каждые несколько секунд останавливается для глубокого вдоха.
«Сэр, вы в порядке?» – окликаю я.
Наконец он меня замечает, и это повергает его в шок.
«Прячься», - произносит он побелевшими губами и дергается, будто сам собирается убежать. Нет. Вместо этого лишь подходит еще ближе и крепко хватает меня за запястье.
«Идиот! Беги и прячься, если хочешь жить!»
Мне становится страшно, хотя кроме нас здесь никого нет и опасности не видно. Я наконец могу разглядеть его – лет сорока, вьющиеся черные волосы, зеленые глаза. На пальце обручальное кольцо. Совсем обычный, мистер Нормал. Негромко выругавшись и пробормотав что-то вроде «поздно, не успеешь», он стискивает мою руку еще сильнее, второй достает диктофон.
«Будь осторожнее, играй, но не сломай», - шепчет еле слышно.
А потом – мне, еще тише:
«Делай все, что он говорит. Постарайся выжить.»
А потом его голова падает на грудь. А потом он поднимает голову.
«Ух ты. Ну привееет…»
У него черные глаза, черные, как адская смола. У него другое лицо, моложе и ярче, я охватываю это профессионально, в то время как тело застывает камнем. Он выше.
И сильнее.
Он отличается от мистера Нормал как «Страшный суд» Босха от грунтованной стены.
Адреналин кипит в его крови и окутывает нас обоих дымкой. Его феромоны оседают на моей коже кислотным инеем. Я не могу дышать, о боже, я не могу…
Он прижимает меня к перилам и лезет в карман за диктофоном.
«Папочка зануда, - изрекает, прослушав запись. – Папочка не знает хороших игр».
Потом приближает лицо к моему и широко улыбается. У него острые зубы, а в адской смоле плещется безумие и голод.
«А ты знаешь?»
Наконец я качаю головой. Делай то, что он скажет. Отвечай, когда он спрашивает.
Он деланно-разочарованно кривится, не отстраняясь, и проводит кончиком носа по моей щеке.
«Пахнешь мороженым». – И затем без перехода: «Где ты живешь?»
Я показываю пальцем на мансарду дома напротив. Его лицо снова озаряет улыбка, дикая и удивительно открытая.
«Тогда поиграем в Кинг-Конга!»
В то, что произошло потом, поверить почти невозможно. Почти – потому что, разглядывая уносящуюся вниз брусчатку, вцепившись мертвой хваткой и едва дыша от ужаса, я чувствую себя неожиданно защищенным.
Откуда-то я твердо знаю, что он меня не уронит, пока сам того не захочет.
Швырнув меня в открытое окно, он запрыгивает следом. В его повадках есть что-то от большой кошки.
«Я люблю мороженое».
«У меня есть», - говорю я тихо. Он фыркает, обегая меня взглядом. От этого взгляда я начинаю сомневаться, что выживу, - он сильно, глубоко голодный. А голод можно спутать только с вожделением, да и одно другому не мешает.
«Я вижу…»
Он потягивается, медленно, с наслаждением. Кольцо болтается на пальце, словно вдруг стало на пару размеров больше. Позволив ему соскользнуть в карман, он театрально роняет пиджак прямо на пол.
«Что стоишь? Раздевайся. Раздевайся, раздевайся, раздевайся. Покажи мне свое, а я тебе - свое, - весело напевает он, сбрасывая ботинки так, что те с грохотом ударяются о противоположные стены. Я замираю, и острые ногти нетерпеливо чертят мне предплечье, прямо через рубашку. - Быстрее, ну! Давай, давай, время дорого… папочка может вернуться в любую минуту. А он не будет рад – о, совсем не будет рад!»
Кровь пропитывает ткань, и я торопливо избавляюсь от одежды. Не дожидаясь окончательного разоблачения, он толкает меня на кровать, брызги киновари полукругом ложатся на подушку. От запаха крови его ноздри раздуваются.
«У папочки есть мамочка, - говорит он шепотом и вспрыгивает тоже, притискивая меня, запуская в грудь ногти на манер льва, удерживающего добычу. – У папочки есть мамочка, а у меня есть ты. У меня же есть ты?»
Я киваю, и радостная улыбка рассекает его лицо.
«Если мне понравится, я скажу свое имя. У меня есть имя, и я скажу его тебе, - сообщает он. – А если не понравится, то я тебя сожру».
Он оглядывает меня еще раз, бесцеремонно трогая, будто игрушку, и в этот раз в коктейле эмоций вдруг проскальзывает сомнение.
Неуверенность?
Я заранее решаю, что вытерплю все. И выживу. Я вспоминаю слова того, другого. «Играй», да? «Играй, но не сломай».
Он – этот – не похож на того, кто исполняет приказы. Но может, мне повезет? Он любит играть, и можно попробовать из игрушки стать партнером по игре.
И неожиданно он сам облегчает мне задачу.
«Ты знаешь, что делать?..»
Я не уверен, что знаю, но это шанс. Не воспользоваться им просто самоубийство.
Я обнимаю его за шею, глажу волосы на затылке кончиками пальцев. Он застывает.
«Я покажу».
«Серьезно? – спрашивает он почти с восторгом. – Класс!»
Меня приняли играть.
Я знаю правила.
Я делаю вид, что знаю правила.
Я прошу его принести из шкафа бутылку с маслом. Он двигается так быстро, будто и не отлучался. «Саймон говорит: принеси бутылку. Саймон говорит: убери когти. Саймон говорит: будь осторожнее…»
Я возбужден, и ему это нравится. Он целует меня, втираясь между ног до боли.
«Я ж умею целоваться, правда?»
«Ты целуешься лучше всех».
Он улыбается.
«Да? А ты со многими целовался?»
«Поверь, опыт есть».
Неожиданно, но я не лгу. Не про опыт. Он действительно умеет, и даже то, что мой рот наполнен кровью, ничего не меняет.
У него безупречное тело, развитые мышцы без капли лишнего жира. И он так щедро одарен, что меня бросает в холод. Не представляю, как это вообще может куда-то пролезть.
Он нетерпеливо кусает меня за мочку уха, на плечо капает кровь и слюна. Если я буду медлить, он просто сделает во мне дыру по своему усмотрению в любом удобном месте.
У него длинные и тонкие пальцы. Они легко проходят, и ненадолго даже забываю, с кем я и где. Он повизгивает от напряжения, с интересом наблюдая, как растягивается плоть, оставляет один палец, потом добавляет к нему еще два. Я дергаюсь от легкой боли. Он дергается тоже, а потом двигает резче.
Ясно. Надо делать вид, что очень больно, чтобы ему не захотелось испытывать на прочность и дальше…
Ну, совсем скоро не придется ничего имитировать, одна эта мысль не дает мне кончить. А пока я вскрикиваю от каждого его движения, и ему нравится. Какое-то время.
«Скоро? - шепчет он с нетерпением. – Уже можно?»
О боже, он спрашивает меня. Нельзя ждать, пока вспомнит, что можно не спрашивать. Я бы повернулся спиной, но решаю этого не делать. Нельзя дать ему вспомнить, что я – добыча.
«Уже можно?»
Саймон говорит: можно.
Черные глаза затягивает красноватая поволока, горячее тело вжимает меня в кровать, извиваясь, будто внутри клубок змей. Если сейчас позволить ему вести, то несмотря на подготовку, он меня просто разорвет.
Я перекатываю его, оказавшись сверху. Он затихает и смотрит с интересом.
Не знаю, смогу ли. Но по крайней мере, так мне решать.
Поначалу получается плохо, и каждую секунду я жду, что сейчас он просто дернет меня за бедра вниз. По спине бежит пот, а из глаз слезы. Скорее от напряжения, хотя и от боли тоже.
У него совершенно круглые изумленные глаза, брови вскидываются триумфальными арками. И он начинает гладить меня подрагивающими пальцами, ласкает медленно и неуверенно, и от этого зрелища кровь вдруг загорается, словно спирт.
«Класс», - говорит он сдавленным голосом.
Я хочу вытереться ладонями, но он тянет к себе и облизывает лицо, это щекотно, я вздрагиваю, и он прижимает меня к груди.
Саймон сказал: все будет хорошо.
Стремительным рваным движением он перекатывает меня снова на спину, это больно, и это только начало. Он входит весь, чего я не планировал, и я просто ору, зажмурившись, – от внезапного темного страха пыток и смерти, оттого, что теряю контроль и не смогу его вернуть. Саймон говорит: полегче! И внезапно он приостанавливается, и его губы касаются моих, целомудренно и едва ли не благодарно.
«Папочка не смотрит, - шепчет он, - папочка пуританин. Не бойся. Никому не хочется неделю быть привязанным к стулу… Все будет хорошо…»
Я не понимаю, но хочу верить и верю. Кто знает, может, и зря.
По крайней мере, хорошо сейчас.
Он двигается и скоро заставляет меня выть. Ногти раздирают бедро, но я уже едва чувствую.
«Хайд, - выдыхает он, - меня зовут Хайд…»
«Хайд, - повторяю я, - Хайд, Хайд… - не потому, что хочу, а потому что само срывается с языка, естественно, как выдох. – Хайд!»
От моего вскрика он по-детски всхлипывает, едва ли не с удивлением, и валится сверху, постепенно расслабляясь. Он вытирает нос о мое плечо. Его лицо, руки и бог знает еще что испачканы моей кровью.
«Ух ты», - невнятно произносит он, все еще вжимаясь в меня лицом и всем телом. Дышать трудно, но я не смею, да и не могу ничего сказать. Просто держу, впитывая пальцами остаточную дрожь.
Потом, через вечность, он привстает на вытянутых руках. Чернота глаз плывет, а верхняя губа вдруг дергается, как у хищника на низком старте.
«Как думаешь, мне понравилось?»
Из окна дует, и пот мгновенно становится холодным. Что, вот так? И никакой жизни перед глазами, ничего?
«Ты сказал свое имя», – говорю я единственное, что приходит в голову.
Он медленно кивает. И улыбается – будто затмение луны.
Потом кладет голову мне на грудь.
И наступает утро.
Кто-то трогает меня за плечо, и я, не успев проснуться, весь сжимаюсь. Но это не он. Это мистер Нормал.
«Ты в порядке?»
Звучит как «тебе повезло. О, как тебе повезло…»
«Я в порядке».
Мне повезло. О, как мне повезло.
У него усталое, измотанное лицо, лицо человека, который мало спит. И много работает. И очень много скрывает. И очень часто боится.
И в основном, не за себя.
«Сколько?»
Я не сразу понимаю, о чем он, а когда понимаю, у меня нет сил сопротивляться.
Он оставляет пачку фунтов под мольбертом, и я не чувствую обиды. Он включает диктофон, и знакомый голос снова снимает с меня тонкую полоску кожи.
«Привет, папочка! Ты, как всегда, все пропустил. Предлагаю не рассказывать мамочке. А вот Кэтрин можешь рассказать! Или мне это сделать?..»
Каждое движение вызывает боль. На теле нет живого места, синяки и кровоподтеки сливаются, будто одна из этих тайных картинок. Которые я никогда не умел рассмотреть.
«Деточка жива? Передавай привет. И скажи, что я позвоню».
Но если смогу подойти к зеркалу – увижу. Я уверен. Я просто теперь знаю, что искать.
А еще я знаю, что рисовать. Проявить. Осмыслить. Оживить кошмар. Снова и снова.
И вздрагивать от каждого звонка.
И когда он уходит, я лишь говорю:
«Мистер Джекилл!»
Он приостанавливается, не обернувшись.
«Не наказывайте его. Пожалуйста».
Он стоит еще секунду, а потом продолжает идти.
«Моя фамилия Джекмен», - говорит он наконец.
И уже у двери добавляет:
«Он не позвонит».
* * *
энд
|
- участник сейчас на форуме
- участник вне форума
