Отправлено: 21.10.08 16:32. Заголовок: Токио Отель: Паутина в разноцветных лучах. Том/Билл, миди-макси, ромэнс, НЦ-17

Автор: vzmisha4
Фэндом: Токио Отель
Пэйринг: Том/Билл
Рейтинг: НЦ-17
Жанр: сложно сказать. Ну какой у меня обычно жанр? Ромэнс, ангст, даже экшн в какой-то мере здесь.
Disclaimer: прав нет.

 Отправлено: 21.10.08 16:39. Заголовок: Паутина в разноцветн..

Паутина в разноцветных лучах


Самый страшный на свете порок - верхоглядство (с) Оскар Уайлд.


Часть первая. Светло-желтое.


В поезде очень накурено, но меня это, странным образом, успокаивает. Вокруг меня люди, последнее время их присутствие мне резко необходимо. Среди них я чувствую себя в силах продолжать двигаться дальше. Человеческое тепло в отсутствие близнецовой близости - чужой смех, обрывки диалогов, даже обычное дыхание - все это позволяет мне самому дышать и двигаться, продолжать мыслить ясно, не поддаваясь унынию и страху. Но в то же время я с большим трудом поддерживаю более близкий контакт, обычные разговоры даются мне нелегко, и я разрываюсь между этими двумя стремлениями - быть с людьми и бежать от них.

Но мне нельзя бежать от людей, ведь только они помогут мне найти тебя. Я бегу не от них, я бегу за тобой. Хрупкая невесомая паутина человеческих разговоров, взглядов, знакомств, взаимоотношений - только она может помочь мне, ведь кто-то видел тебя, кто-то говорил с тобой, кто-то, быть может, подвозил тебя или просто слышал о тебе от друзей - и я, двигаясь по узелкам этой паутины, рано или поздно нащупаю путь, который приведет меня к тебе.

**

Он мог бы уйти мертвенно-жарким летом, отстраненно-ледяной зимой или промозгло-неприветливой осенью. Но он выбрал прохладную живую весну... Ветер трепал занавески, солнце струилось сквозь тюль, шум оживающего после холодных дней города доносился с раскрытого балкона, когда он с внешней легкостью, как и все, что когда-либо делал, вошел в комнату, опустился в кресло перед Дэвидом, откинул волосы назад и произнес то, чего от него никто из нас совсем не ожидал услышать.

Да, контракт заканчивался именно в этот день, и обычным досадным промедлением было то, что его не успели продлить вовремя. Но ошибка была рутинной, у нас всегда все исправлялось в считанные минуты, несколько подписей - и готово. Так считал Дэвид, так считал Хоффман, так считала вся администрация Юниверсал.

Так не считал Билл... Билл ждал этого дня.

До последнего момента я думал, что он спятил, шутит, врет - да все, что угодно, кроме того, что он говорит серьезно. Ходил вместе с ребятами за ним, говорил, спорил, увещевал. Напоминал про деньги, про мечту, про карьеру, про фанатов, про несправедливость по отношению к Георгу и Густаву. Билл только улыбался, отмалчивался и собирал какие-то мелочи по квартире.

Италия. Он сразу сказал, что собирается в Италию, я не знал, чем привлекла его именно эта страна. Чем его, черт побери, вообще привлекла идея уйти. Завершить вот так вот глупо и неожиданно проект. Отрезать все пути к возвращению. Он даже счет в банке поменял.

На сборы ушел один вечер. Оказалось, что билеты были уже куплены, такси заказано, чемоданы практически упакованы. Я, вздыхая, отправился к себе, запихал кепки в сумку, все еще не веря в происходящее, покидал в чемодан какую-то одежду, решив оставить большую часть вещей в студийной квартире - ведь все равно не мог смириться с тем, что не вернусь. Это все ведь попросту не могло быть правдой. И истерика Дэвида утром и ледяное непонимание Безнера часом позже по телефону - только нереалистический сон.

Билл, собранный и тонкий, стоял уже в дверях, когда я вытащил сумку и чемодан из комнаты и встретился с ним взглядом. На секунду мне показалось, что в его глазах мелькнуло удивление, сменившееся тут же острым сочувствием. Но он быстро взял себя в руки и сделал несколько шагов мне навстречу.

- Том, я... - я смотрел на него, почти не узнавая, он был очень далеким в этот момент. Мне представилось, как мы полетим в самолете в эту чертову Италию, и он все так же отчужденно будет молчать, и мне стало тоскливо от собственного непонимания, - мне пора идти, Том.

- Что? - он наклонился чуть-чуть и поцеловал меня в уголок рта. Меня будто обожгло от удивления.

А потом он вышел из квартиры и закрыл за собой дверь.

Густав и Георг, бывшие подле, ничего тогда не сказали - годы приучили их к определенной деликатности по отношению к близнецовому миру. Они давным давно прекратили шутить по поводу того, где и как мы спим, сколько времени проводим друг с другом и почему не можем разлучаться более, чем на несколько часов. Они больше не спрашивали нас, как мы делим девочек и отчего так сильно различаемся внешне. Все вопросы остались в далеком две тысячи третьем, когда все только начиналось.

А различаться мы так и вовсе стали гораздо раньше.

**

Близнецы проснулись очень поздно, летнее небо уже начинало приобретать желтоватый вечерний оттенок. Родителей не было дома. Они вылезли из кровати и спустились вниз.

Есть им не хотелось. Билл кинул взгляд на Тома, тот кивнул. Дети одели ботинки, привычно взялись за руки и вышли на улицу.

Хауптштрассе утопала в зелени, их дом был едва виден за кронами деревьев. Не оглядываясь, близнецы зашагали по направлению к маленькому центру городка. Там всего-то и были что магазин, небольшое летнее кафе и парикмахерская. Было очень тихо и пусто, никаких случайных прохожих - как и практически всегда здесь.

Дойдя до центра и поглазев, по традиции, на сладкие тянучки и прочую разноцветную мелочь, выставленную на витрине магазина, они уселись на край фонтана, который, вопреки обыкновению, работал, и принялись болтать ногами. В бурлящей воде за их спинами плавали мелкие водоросли и тополиный пух, в мелких брызгах дробилось солннце.

- Хочу покрасить волосы, - сказал Том, глядя на парикмахерскую. Это были первые слова, произнесенные им за день - им с Биллом редко требовался вербальный контакт.

- Мама нас убьет, - равнодушно откликнулся Билл, наблюдая, как круги расходятся по воде от брошенного им камешка. Если они уж начинали разговаривать, то все последующие реплики давались гораздо легче.

- Она сказала - нельзя длинные волосы. Она ничего не говорила про краску.

- Ты сам знаешь, это без разницы.

Том задумался.

- Ты покрась, - сказал он через некоторое время. Билл с изумлением уставился на него:

- В смысле? - он запнулся. - Только я?

- Ну да.

Билл задумался.

- Тогда не надо будет носить маек этих дурацких, - на все их футболки неизменно нашивалось "Билл" и "Том". Что не мешало им надевать какие попало, впрочем. Не обязательно нарочно.

- И в школе не будут путать, - кивнул Том. Билл посмотрел на него с сомнением:

- Что-то мне неохота. Знаешь...странно это как-то.

Том молчал.

- Мама-то ладно, - продолжал Билл, - через месяц нам одиннадцать, в конце концов. Но, Том...

- Я знаю, - сказал Том, бросая на него взгляд - они вновь переходили на невербальное. "Мне страшно что-то менять", говорил один. "Ничего не изменится, только для остальных", отвечал второй. "Зачем тебе это надо?". "Не знаю".

Скрип колес заставил их обернуться. Усталый велосипедист, явно не местный, прислонил свой велосипед к фонтану и достал из багажника бутылку воды.

Близнецы, охочие до всего нового, жадно наблюдали, как дергается его кадык и как блестит пот на его лбу.

- Ух, - сказал Том. Билл понял, что брату нравятся волосы незнакомца. Волосы походили на скрученные шнурки.

Велосипедист, заметив взгляды одинаковых мальчиков, оторвался от бутылки, вытер рот рукавом и улыбнулся:

- Привет.

- Здрасьте, - откликнулся Билл. Том настороженно разглядывал мужчину. Смотреть на незнакомых - одно, а заговаривать с ними - совсем другое. Том всегда был тише в этих вопросах. С возрастом это становилось не так заметно снаружи, но в раннем детстве они часто напоминали людям двух маленьких одинаковых внешне, но различающихся повадками зверьков - один любопытный и азартный, другой осторожный и недоверчивый.

- Что это у вас на голове? - продолжал Билл. Его брат едва слышно фыркнул. Билл порой вел себя со взрослыми совсем как ребенок, несмотря на то, что детская непосредственность и наивность остались для них давно в прошлом - ну, или так они считали, по крайней мере. Но именно таким способом Билл, как правило, добивался того, чего хотел - будь то пятая конфета за ужином или просто исчерпывающий ответ на интересующий его вопрос.

- Дреды, - ответил незнакомец, - ух ты, а вы совсем одинаковые, - он снова улыбался, сверкая белыми зубами на фоне загорелой кожи. Близнецы молчали - а что тут скажешь. - Хочешь такие тоже? - он дернул себя за одну дредину.

- Нет, - ответил Билл.

- Да, - ответил Том в ту же секунду.

**

Рим встречает меня, словно старого знакомого. Люди не узнают меня, но город - город дует мне ласковым ветерком в лицо, зовет мощеными дорогами, одобрительно подмигивает сотнями отражающих итальянское солнце окон. Автобус, который везет меня из аэропорта, неспешно трясется по кривым улочкам. Со мной - только легкий рюкзак и акустическая гитара в невесомом чехле. На мне - только джинсы с продырявленными коленями и тонкая куртка с капюшоном, в который тщательно заткнуты дреды. От жары ткань уже успела прилипнуть к телу. Придется искать какие-то иные пути маскировки.

Я выхожу где-то вблизи к центру. На улице оказывается не так жарко, как в автобусе, и на разгоряченную кожу сразу веет холодом. Раннее утро, в городе хозяйничают лишь кошки да дворники - один из них, парень с короткими черными волосами, метет улицу невдалеке от меня. При взгляде на него в голове будто что-то щелкает - и я, не раздумывая, сажусь за столик ближайшего открытого кафе, лицом к улице. К счастью, кафе уже открыто, до меня сразу доносится запах поджаренного хлеба. До парня метров двадцать, я не свожу с него глаз.

- Сеньор?

- Кофе, - отвечаю я интернациональным словом улыбающейся официантке, и, секунду поколебавшись, скидываю капюшон и до середины расстегиваю молнию куртки. Взгляд девушки скользит по дредам, по лицу, хотя очков я так и не снял, задерживается на пирсинге - то есть идет по тем самым ключевым местам, которые всегда привлекают взгляды людей, вне зависимости от того, знают они меня или нет. Характерного огонька "это Том Каулитц" в ее глазах не мелькает, и я, расслабившись, снимаю очки.

Девушка отвечает мне что-то по-итальянски и уходит. Я откидываюсь в кресле, подвигая ногой рюкзак и пытаюсь отыскать того парня. На секунду мне кажется, что я потерял его из виду, и невнятное чувство тревоги охватывает меня. Но нет, он все тут же, только переместился к другому краю улицы.

Он тоже наблюдает за мной. Не могу сказать, откуда я это знаю - он вроде бы не смотрит на меня - но я чувствую это очень хорошо.

Поймав, наконец, его взгляд, я поднимаю руку и слегка махаю ей - жест может означать "иди сюда" или выглядеть совершенно нейтрально - человек отгоняет мух или просто устал от жары - по воле смотрящего. Парень, оглянувшись налево и направо, убеждается, что я действительно обращаюсь к нему, и медленно подходит ближе. Я не знаю, на каком языке он говорит и смогу ли я договориться с ним. Я не знаю даже, о чем я собираюсь спрашивать его. Но в то же время отчетливо чувствую, что это зачем-то нужно.

Он останавливается у моего столика и смотрит на меня, наморщив лоб. Внезапно черты его лица разглаживаются, и зубы обнажаются в улыбке.

- Билл? - спрашивает он.

**

После его ухода я не выходил из комнаты почти целый день. Вначале меня никто не трогал, но потом в квартиру буквально вломился разъяренный Дэвид и потребовал, чтобы я открыл ему дверь своей комнаты. Не знаю, что он ожидал увидеть, но уж точно не ту трясущуюся развалину, которую за ней обнаружил.

- Прекрати реветь, - сказал он почти мягко. Я не плакал, но, видимо, выражение лица у меня было соответствующее, - я собирался спросить тебя, не известно ли тебе хоть что-то о том, почему этот идиот ушел, но судя по твоему виду...

- Я ничего не знаю, - ответил я механически и сел на кровать. Дэвид, помявшись немного, присел рядом, но обнимать меня за плечи не стал. Мы с Биллом никогда не любили подобных прикосновений от чужих. Пусть Дэвид и был не совсем чужим - все равно.

- Но, может быть, - начал он, помолчав, - какие-то соображения...

- Он в Италии. - Глухо.

- Я знаю, он ведь сам это сказал, - Дэвид помедлил еще немного, - мы уже начали поисковые операции.

- Он взрослый свободный человек, - я сам не понимал, как в такой ситуации у меня еще получалось рассуждать здраво, - чем же вы мо... - голос сорвался, - чем вы мотивируете розыск? Он ведь не преступник.

- Полиция не при чем, - отмахнулся Дэвид, - у нас достаточно народу и так. Охрана, хотя бы. Наймем еще больше. В Италии есть свои люди. Мы связались с ними, и они уже...

- Вы же знаете, на каком самолете он улетел? - перебил я чуть удивленно. Меня напрягли масштабы операции.

Дэвид закрыл рот и нерешительно уставился себе под ноги.

- Дэвид?

- Нет, - ответил он неожиданно раздраженно, - я не знаю. Никто не знает. Мы нашли таксиста, который вез его, но толку никакого от него, само собой. Тупица. А в аэропорту... - Дэвид перевел дыхание. - Никто под именем Каулитц не улетал утром из Германии.

- Но его же фанатки узнают даже при полной маскировке! - я вскочил на ноги. До этой минуты меня грызли только острая тоска и смутное ощущение предательства. А теперь я и в самом деле испугался. Что он творит, черт побери? И, главное, где?

- А я этого не знаю? - огрызнулся Йост. - Том... Том? - его голос резко сбавил несколько тонов, - господи, Том... Тише, тише... Ну что ты...

**

- Нет, - ответил я тихо, - не Билл, - парень непонимающе уставился на меня, потом вскинул руку и обрисовал в воздухе контуры моего лица, не дотрагиваясь. Я кивнул, - брат. Билл - мой брат, - парень наморщил лоб и беззвучно повторил "Bruder" губами, пробуя слово на вкус. Потом вновь расплылся в улыбке и кивнул. Я внимательно смотрел на него.

Конечно, я не знал его и видел сейчас впервые в жизни. Это... Наверное, какие-то близнецовые штучки, такое случалось иногда, а когда мы были рядом, все это было не так заметно. Теперь же... Каким-то образом я отлично знал, что парень знаком с Биллом, уже когда увидел его издалека с улицы. Будто глядел его глазами, пользовался общим сознанием. Но сейчас не было времени размышлять над этим.

Парень несколько раз покивал, продолжая улыбаться, а потом смущенно оглянулся на свою метлу.

- Тебе надо работать, я понимаю, - сказал я. Он неловко пожал плечами - немецкого он явно не знал. - Ты мне скажи только, где он? Где Билл? - повторил я по-английски. Черные глаза уставились на меня, в попытке дотянуться до смысла вопроса. - Билл? - повторил я, и развел руками, изображая, будто не могу найти чего-то. - Где он?

Парень кивнул и, оглядевшись, схватил салфетку и принялся что-то черкать на ней. Откуда он достал ручку, я даже не успел углядеть.

- Кофе, сеньор, - подошедшая официантка неодобрительно покосилась на дворника, тот что-то торопливо сказал ей по-итальянски. Она фыркнула, но дольше стоять над душой у нас не стала.

Я завороженно наблюдал за действиями юноши - вероятно, в нем погибал великий художник. Я ни черта не разбираюсь в искусстве, помимо музыки меня редко что в нем интересовало, но когда этот итальянский дворник в шесть взмахов изобразил Билла так, что можно было смело вешать это в качестве фоторобота на стену, я невольно задержал дыхание.

- Билл, - сказал я, указывая на рисунок. Парень опять улыбнулся и кивнул.

Билл на салфетке был чем-то очень озадачен. Парень изобразил, как тот ходит кругами и разводит руками, уже более схематично, чем изначальный портрет.

- Билл потерялся? - спросил я. Дворник меня не понял, но продолжал рисовать. Он изобразил себя, потом как они вместе с Биллом идут куда-то. На этом месте я вытер пот со лба и расстегнул свою куртку до конца.

Парень глянул на меня, отложил ручку и приложил обе руки к щеке.

- Спать? - спросил я, повторяя его жест. Он кивнул. - Отель? - Он помотал головой. - У тебя дома? - я показал на него. Он сделал рукой неопределенный жест, "почти". - Он сейчас там? - Непонимающий взгляд. - Билл - у тебя? - Снова отрицательное мотание головой, - Когда? Когда он был там? - Я достал телефон и ткнул в "календарь". - Когда?

Дворник внимательно осмотрел телефон, восхищенно цокнул языком - видно, ему понравилось дорогое устройство - и осторожно ткнул кончиком зубочистки в число.

Ровно неделю назад. Эту неделю мы все провели в полной панике, подняли на ноги пол-Берлина и целый Гамбург, каждый день тщетно ожидая вестей от как сквозь землю провалившегося брата.

- Куда он поехал потом? - Никакого понимания во взгляде. - Аэропорт? - Парень развел руками. - Ну хоть кто-нибудь знает? - Я в нетерпении выхватил у него ручку и нарисовал рядом с Биллом стрелочку и вопросительный знак. Дворник в задумчивости поглядел на салфетку, а потом тронул меня за рукав и сделал жест рукой. "Пойдем".

Только догнавшая меня посреди улицы официантка несколько отрезвила меня - я заплатил ей за кофе, забрал свои вещи и чуть замедлил шаг. Юноша, имени которого я так и не знал, шел подле меня, размахивая своей метлой, и был, кажется, в прекрасном настроении.

**

Столько детей разом я не видел, пожалуй, еще никогда в своей жизни. Хотя вру, на наших концертах их в тысячу раз больше, конечно - но крылечко, полностью усеянное грязными любопытными мордашками, произвело на меня, тем не менее, немалое впечатление. Слегка растолкав ребятню, меня провели на неимоверно захламленную кухню и усадили за стол.

Хозяйка дома приходилась, видимо, сестрой моему дворнику. По-крайней мере, супругой ему она точно не была, а каковы были их истинные родственные связи, мне было, собственно, не так уж и важно.

- Том, - представился я на всякий случай, указав на себя, а потом вопросительно произнес, - Билл?

Юноша что-то вполголоса объяснял женщине, повернувшейся от плиты и сурово разглядывающей меня. Ей было за сорок, темные густые волосы были замотаны чем-то средним между платком и полотенцем, а огрубевшие руки, видимо, порядком устали мыть посуду за всей этой оравой. Тем не менее держалась она на редкость невозмутимо и независимо.

Я показал ей салфетку. Она, едва глянув на нее, кивнула, и неожиданно мелодичным громким голосом кликнула кого-то из детей. На ее зов в дом вошла маленькая девочка в очках - обычно таких замурзанных и худеньких рисуют на плакатах о детских домах.

Девочка заговорила со мной на английском.

- Я учу английский в школе, - объяснила она. Я не дал бы ей и девяти лет, но, видимо, она была старше, - что ты хочешь?

- Мой брат потерялся, - ответил я, - его зовут Билл. Он был у вас?

- Да, - ответила девочка, глядя на меня во все глаза, - он как ты, - коряво попыталась сформулировать она то, что вертелось у нее в голове.

- Он мой близнец, - нетерпеливо сказал я. Она только глазами похлопала, - Близнец. Ну, знаешь, мы родились вместе. В один день - день рождения.

- А! - она закивала, поняв, - Да. Он очень... похож? Похож на тебя. Только нету... - она поводила руками у головы, видимо, изображая дреды.

- Где он? - спросил я, стараясь оставаться спокойным.

- Он ушел отсюда давно. В воскресенье. Он пришел, говорил со мной, только по-английски мог говорить. Как ты. Сидел с нами, ел. Спал тут, - она показала на продавленный диванчик.

- Что он говорил?

- Он спрашивал. Как мы живем, не ссоримся ли, что у нас в семье... как у нас в семье принято делать что. Понимаешь?

- Да, - ответил я. Но я не понимал. Зачем это было ему нужно?

- Спрашивал про Алехандро, - она показала на юношу, - про то как он... рисовает. Рисует. - Я кивнул, подбадривая ее. - Билл пришел вечером в субботу и ушел утром в воскресенье.

- Куда? - поспешно спросил я.

- Он не сказал.

Один из братьев девочки крикнул что-то с крыльца.

- Что он говорит?

- Чушь, - ответила она, покраснев.

- Скажи мне, - попросил я.

Мама девочки продолжала мыть посуду, но я видел, что она напряглась. Точно, как наша мама, когда мы с Биллом собирались сделать или сказать что-то, по ее мнению, из ряда вон выходящее - но она заранее знала, что не успеет предотвратить.

- Он говорит, что наверное твой брат... Что Билл сбежал из семьи... из дома. Потому что он мальчик, а хотел быть девочкой. Он ведь... Как это сказать? Рисует себе лицо. Ресницы, губы. И волосы тоже.

Дети... Я не почувствовал даже злости. Простые истины, два плюс два - только четыре, не больше и не меньше, а ведь в карманах у Билла и вправду всегда валялся карандаш для глаз, лет с одиннадцати.

Мальчик снова что-то крикнул.

- Что он теперь говорит?

- Лиз, - одернула девочку мать, не оборачиваясь, но я сложил руки на груди в просительном детском жесте. Девочка хихикнула.

- Он говорит, что твой брат точно сбежал из дому. Он поехал в аэропорт. Тони видел, как тот разговаривает с таксистом. Таксист потом по-итальянски повторил.

**

Что движет тобою, Билл? Отчего ты мечешься по странам, отчего столь тщательно стараешься не оставлять следов? Кто-то напугал тебя? Кто-то солгал тебе, запутал, заставил тебя совершать все эти немыслимые путешествия? Отчего ты ушел от нас... отчего ты ушел от меня, брат?

Где ты?

**

Бесцельно слоняюсь по городу целый день. Мощеные улицы, узкие дворики, разноцветные клумбы, старенькие велосипеды, жара, голубое небо, бесконечные голуби, и люди, люди, люди. Только к вечеру на окраинах начинает пустеть.

Я пытаюсь нащупать хоть что-нибудь, понять, осознать, случайно выцепить хоть малейший намек, бесконечно прокручивая в голове то, каким Билл был и что говорил до ухода - как уже делал это сотни раз дома, в безнадежной тоске слоняясь по квартире, каждый раз трепыхаясь от очередного телефонного звонка - и каждый раз кусая до крови губы на очередное йостово "пока ничего нового, Том".

На бензоколонке жарко, пыльно и почти безлюдно. Я открываю дверь в прилежащий магазинчик - колокольчик над головой приветственно звякает, и женщина, стоящая у прилавки, поднимает голову от журнала.

- Буэнос диас, - говорю я. Она кивает, продолжая смотреть на то, как я медлю возле холодильника с готовыми бутербродами. С ветчиной, пойдет.

- Четыре евро, - говорит она на ломаном английском, пробивая мне чек. Глаза внимательно оглядывают меня, она в нерешительности чешет за ухом, - скажите, вы музыкант? Играете музыку?

- Да, - коротко отвечаю я, протягивая ей пятиевровую банкноту. Она неожиданно расплывается в улыбке:

- Дома на стене у моей дочки - картина. Фотография. Вас и вашего брата.

Я вежливо улыбаюсь, протягивая руку за пакетом. Она не останавливает меня.

- Моим подругам не нравится, что дети слушают такую музыку, - говорит она вдруг, - но я думаю, вы очень... талантливые? - Я останавливаюсь, продолжая вымученно улыбаться. - У вас очень красивый брат, - добавляет она вдруг серьезно.

Я поднимаю глаза на нее, она ободряюще кивает мне. И я вдруг чувствую почему-то, что очень благодарен ей - за то, что она не спрашивает, что я делаю один посреди Италии, без охраны и без распланированного графика концертов, за то, что она не просит у меня автографа и не звонит никуда, но больше всего за то, как она отозвалась о Билле. Очень... просто, что ли. Искренне и просто.

Уж слишком привычны в применении к нему совсем... иные термины, от взрослых-то незнакомых людей. Понимаю, что улыбка на моем лице совсем уже не вымученная.

Где-то на этой планете еще есть люди - хорошие люди. Целый мир людей, разных, взрослых, интересных, который так долго был закрыт от нас.

И становится легче дышать.

**

Он не поехал в аэропорт. На середине дороги он с вежливой улыбкой остановил водителя, заплатил ему за дорогу и вышел из такси. Добрый итальянец пытался объяснить ему, что посреди шоссе это чистое безумие, но Билл только поблагодарил его и закрыл дверь. Такси отъехало, Билл обернулся, глаза его резко расширились и он еле успел отскочить на обочину от движущегося навстречу...

... я просыпаюсь, судорожно прижав к груди смятые простыни. У меня сейчас, наверное, у самого зрачки в пол-лица, как бывало раньше перед выходом на сцену. Билл иногда обнимал меня еще в гримерке, и секунд двадцать просто держал - каким-то чутьем своим внутренним ловил, что мне это частенько бывало нужно. Хоть я и не говорил никогда. Я успокаивался и одевал ремень гитары на плечо. "Wilkommen in Zimmer 483"...

Сейчас некому меня обнять, но мне не жаль себя. Я смотрю на часы - всего пол-шестого утра, но больше я спать не могу.

Я отдаю сонному портье ключи от своего номера и бреду под непрогревшимися еще лучами утреннего солнца к дороге. Поют ранние птицы, из-под ног порскают микроскопические кузнечики, спящий город сияет. Я иду к шоссе, почти наугад, но точно знаю, что мне - туда.

Ведь Билл не поехал в аэропорт. Теперь я знаю это также точно и так же необоснованно, как знал, что произошло в ту ночь два года назад.

**

Утром Билл, сидя за несколько обшарпанным гостиничным столом, пил кофе маленькими глотками. Внизу еще никого, кроме него, не было, обещанный рекламой "континентальный" завтрак в этой очередной гостинице вовсе не манил проснуться пораньше - все те же приевшиеся хлопья и овсяное печенье. Но что-то вынесло меня из постели и повело вниз. Брат сидел в самом углу, нахохленный, как черный вороненок, только таких длинных ног у воронят не бывает.

Он следил краем глаза, как я нацеживаю себе кофе из стеклянного кувшина. Я сыпанул в чашку, почти не глядя, сахара из разорванного пакетика - крошки посыпались на пол, Билл хмыкнул. В голове слегка гудело - солнечное утро действовало на нервы, как всегда бывает, если лег спать очень поздно. Или вообще не спал.

Хотя я спал вполне достаточно.

- Ну как... тебе? - спросил я. Голос сорвало, пришлось откашляться и повторить. Билл, упершись острыми локтями в стол, держал свою чашку на вытянутых пальцах и глядел на нее, не мигая.

- Приятно, - сказал он тихо. Я сглотнул. Утром я еще успел увидеть ее - она уронила сумочку у лифта и долго не могла отыскать закатившуюся куда-то тушь. Я видел, куда флакончик отлетел, но не сказал ничего - просто молча глядел, как она протирает колготками пол, ползая возле кадок с пальмами. Она меня не заметила.

- Пусто, - добавил он, ставя чашку на стол. И, не меняя будничного тона, спросил, - Том, как ты считаешь, можно так устроить, чтобы когда мы с тобой умерли, нас похоронили в одной могиле?

 Отправлено: 21.10.08 16:40. Заголовок: Часть вторая. Сине..

Часть вторая. Сине-зеленое.


- Я боюсь, тут такие волны, - рассмеялся Билл, совершая неуклюжие гребки. Хоть и я не бог весть как плавал в одиночку, но рядом с ним всегда сразу чувствовал, какими сильными и отчетливыми получаются мои собственные движения - именно такими, чтобы ему не было страшно. Пожалуй, это относилось не только к купанию.

- Волн нет почти, - ответил я ворчливо, - смотри лучше, небо какое. - Небо было удивительно прозрачным, по нему лениво плыли тончайшие лепестки облаков.

- Билл Каулитц! - ленивые всплески в тишине разрезал визгливый вскрик, и тут же вслед за ним второй волной накатила паника. Голова девочки торчала прямо подле нас, и на лице ее был написан точно такой же безумный восторг, какой всегда отражается на лицах из омута первых рядов на концертах. С ударением на "безумный".

- Том! - первым порывом было подплыть к Биллу поближе, и я рванул к нему, не успевая - вторая девочка уже схватила меня за плечо. Откуда-то появлялись новые головы, Билла уже тоже схватили за руку, и выражение отчетливого ужаса исказило его лицо - ведь он действительно хреново плавал, они же утопят, утопят его, почему их так много, откуда они берутся?! Я рванулся еще раз - изо всех сил, отчаянно, чувствуя, как морозом страха сковывает мышцы - и вновь проснулся.

Я все время боюсь потерять его. Мысль эта билась в мозгу, в то время как я осоловело оглядывался - оказывается, я прикорнул прямо на обочине шоссе. Сел спиной у какого-то знака и уснул. Странно, что меня полиция не подобрала.

Сны не дают покоя сегодня. Я боюсь потерять его, хотя его уже и так нет со мной рядом - насколько абсурдной может быть такая мысль?

И накатила тоска. Такая, что захотелось лечь на дорогу, свернуться клубком и исчезнуть. Больно, больно, больно. Билл, почему тебя нет рядом? Ведь без тебя я плаваю совсем дерьмово.

**

Близнецы. Феномен близнецов. Близнецы-двойняшки, который родились парой сразу, пришли в этот мир вместе, одинаковые, неотличимые для всех. Ведь для всего мира их всегда двое - две одинаковых мордашки, две курточки, брошенных на перила, два огромных мороженых с карамелью и вечная путаница, кто из этих мальчишек кто, и стоит ли верить ответу на слово. И только для двух людей во всем мире не существует понятия "эти двое одинаковых", только для двоих нет никакой возможности спутать двойняшек - и эти двое - они сами и есть. Ты и твой брат, ты и твое отражение, ты и еще раз ты - только не внутри, а напротив. Ты очень не сразу понимаешь, что оно - такой же внешности, как ты сам. Важно ведь совсем не это.

Я никогда не читал книг, написанных про близнецов, мне достаточно было быть самим собой. Будучи одним из близнецов, ты никогда не садишься и не осознаешь прицельно всяких высокофилософических вещей - что ни одного дня своей жизни не провел в отсутствии брата - и если даже его не было рядом физически, как когда Билл заболел и отправился домой из лагеря на день раньше меня - он все равно был - был в телефоне, был в мыслях, был ночью в судорожно прижатой к груди подушке.

Никогда ты не размышляешь отстраненно-трезво о том, что бы было, будь ты единственным ребенком. Потому что это гораздо страшнее, чем представлять себе злобных барабашек под кроватью или неимоверных размеров крабовидную туманность над галактикой. Это тянущее липковато-жуткое чувство брошенности, одиночества, оно поглощает изнутри почище пустоты - его можно, фантазируя, выдержать лишь одну секунду, не больше, а потом - только бегом-бегом босыми ногами до кровати с теплым Биллом, скорей, нащупать в темном уютном омуте одеяла его махровую пижамку, нырнуть и вцепиться, и не отпускать, молчать, дыша через нос, и прислушиваться чутко к его дыханию и к ночному скрипу черепицы на крыше.

Никогда ты не оцениваешь всерьез то, насколько любишь, потому что это столь же абсурдно, как попытка пересчитать песчинки на животе, которые Билл ссыпал на тебя, не стараясь обидеть или раздразнить, а просто от скуки - вы лежите на пляже, мама в своей широкополой шляпе читает какую-то книгу без картинок, как сестра Алисы, море шумит и катит свои монотонные волны, а Билл, который совсем не умеет плавать, снова сыпет тоненькой струйкой прозрачно-сероватый песок теперь уже на твои коленки, и в тугоплавящейся жаре нет даже сил, чтобы сказать ему перестать, к тому же это даже приятно - в каком-то своеобразном роде. Если бы мы застыли в камень, словно тролли из книги сказок - на рассвете, то эта струйка песка соединила бы нас, и мы бы замкнулись друг на друге, стали бы единым монолитом, двумя половинами одного. Но на самом деле мы не одно, мы - два повтора, а это совсем иной разговор.

Впрочем, семилетние дети не зацикливаются на таких вещах. Я тоже не зацикливался. Они были просто внутри, как часть меня. И только потеряв тебя, я начал пытаться облекать их в слова.

Чтобы понять.

Чтобы понять, почему.

**

Останавливается вторая же машина - темно-синяя легковушка. Окно опускается, я вижу водителя - мужчина среднего возраста, ежик темных волос, загорелое лицо. По каким критериям выбирать - доверять ли водителю? Не имею ни малейшего представления.

- Подвезете?

- Тебе куда? - английский выговор его забавен, но ведь и мой не лучше.

Я медлю, соображая.

- Подбросите по этому шоссе дальше?

Он в задумчивости поправляет черные очки на лбу.

- Ты не педик? - спрашивает спокойно, как будто имеет на это право.

- Нет. - Мне уже хочется дождаться другого водителя, но этот улыбается и кивает на сиденье рядом с собой.

- Я сейчас уберу, - он скидывает какой-то хлам на задние кресла, и я неловко плюхаюсь рядом с ним. Штанина застревает, я ругаюсь тихонько и вытаскиваю ее рывком, поскорее захлопывая дверцу.

- В аэропорт едешь? - спрашивает он, трогаясь с места. Я ненавижу бессмысленные разговоры только ради сотрясения воздуха - слишком много нахлебались этого в шоу-бизнесе, но здесь - его территория, и я - его развлечение, а для чего еще автостопщиков брать. Мать рассказывала, что в ее молодости вся молодежь этим развлекалась, я от нее наслушался всякого. И страшного немало, но... Но Билл же рискнул.

Или как он иначе выбрался с этого чертового шоссе?

- В ту сторону. - Водитель кивает, переключая внимание на дорогу - там стоят "козлы", видимо, какие-то транспортные работы.

Едем. Я гляжу в окно, мимо проносятся леса, даже несколько неестественные своей яркой зеленью, особенно на фоне утреннего столь же ярко-голубого неба. В мелькающих мимо речках отражаются склоненные ветки, их тени бегут вместе с нами, словно стараясь не отстать.

Тени... Тени - своеобразные отражения. Был ли Билл моей тенью? Никогда. Был ли я его тенью? Тянет ответить "никогда" так же твердо, но что-то не позволяет. Скорее - "я не знаю". Мне ведь дозволялось на пятом-за-две-недели концерте стоять с уже с совершенно отрешенным лицом и концентрироваться только на струнах, не поднимая глаз на толпу. Биллу - нет... Выгодное положение, но тени ли?

Никто, собственно, не заставлял его столь интенсивно поддерживать "оживляж", как это называют в нашем мире. То есть какие-то рамки и наставления со стороны менеджмента, безусловно, были, но огонек, всегда горевший в Билле во время выступлений - этот огонек он поддерживал сам.

Не всегда оно ему легко давалось, но гасить его он никогда не собирался. Упорный он неимоверно.

Так что про "хотел бы пять процентов билловой энергии" - это все правда. Точнее, у меня наверное и есть эти самые пять процентов, а вот хотел ли бы я больше - не знаю. Я привык к ним, как привык к кепкам и к широким штанам, и из своего консерватизма вылезать как-то совершенно неизвестно, хочется ли и надо ли.

Получается, мы были разными?

Хотя почему - были...

Билл носится, вертится, улыбается так, что видны и верхние и нижние зубы, Билл начесывает себе волосы, как маленькие голые пупсы из далекого детства - на брелочках такие болтались у ребят, у меня с зеленым хаером был. У Билла с малиновым, но он его выкрасил в черный чернилами. Получилось смешно - малиновые корни, черные волосы и потеки чернил на мордочке. В общем, почти автопортрет, я ему тогда это сказал, конечно. А он меня стукнул. И сказал, что не такой толстый, как этот пупс. А потом съел целую пачку желейных червячков, будто из противоречия, что ли.

В общем, какой-то такой он всегда был, как заяц энерджайзеровский, только вместо барабана - микрофон. Интересно, каким бы голосом пел такой заяц?

Мысли сворачивают на какую-то ерунду, но водитель отвлекает меня и начинает расспрашивать - куда, кто, зачем. Я вру ему чего-то, натянуто смеюсь над его попытками пошутить, неловко отвожу взгляд - не знаю, как поддерживать зрительный контакт с такими людьми. У меня бывают, вообще, с этим проблемы. С контактом.

Когда слишком долго глядишь в одни определенные глаза, все остальные кажутся... неживыми, что ли. Я привык к тому, что настоящие глаза - это карие, такие в желтизну слегка, когда на солнце, особенно... а все остальные - голубые, зеленые, серые - мне кажутся неестественными, кукольными какими-то. Словно кто-то сделал две картонные радужки и выдал этому человеку вместо глаз, а тот делает вид, что все в порядке.

- Так ты говоришь, что к дяде едешь? А кем он работает? - спрашивает водитель. Я смотрю в его голубые глаза и понимаю, что пора вылезать.

- Извините, а можно вот тут вот мне выйти...

Полный бред, конечно, вокруг лес и ни души, но я вылезаю из машины с явным облегчением.

- Скрипка твоя, - напоминает мне водитель, и я, скорчив извиняющуюся мину, перегибаюсь к заднему сидению и достаю чехол. В самом деле ведь, чуть не забыл гитару.

Машина отъезжает. Я делаю несколько шагов, углубляясь в лес. Мне повезло - тут же попадается какая-то тропинка, иначе пришлось бы продираться сквозь кусты. Иду по ней.

Том Каулитц, дорогой, ты таки свихнулся, ну куда тебя несут черти? Бормочу это вслух, скорее, чтобы развеселить себя. Странно, я никогда раньше не говорил сам с собой. Наверное, все люди рано или поздно это делают, от скуки ли, от отчаяния ли. Мне как-то никогда не приходилось - всегда был человек, который... Так, стоп. Если я все время буду думать о нем, я доведу себя до истерики, а истерики никому не нужны. Давно выучил, еще в школе.

Школа - это было на редкость уродливое, по крайней мере в нашем понимании, явление. Но она научила нас некоторым очень важным вещам, например, тому, что показывать свои слабости - запрещено.

Съедят.

Биллу было особенно нелегко, с его отзывчивой и впечатлительной натурой, но он даже быстрее меня научился блокировать внешние раздражители и игнорировать бессмысленные нападки.

Но чего я никогда не мог вынести, это его взгляда, каким он смотрел на меня, когда видел, что объектом нападок становлюсь я. Многие дети никогда не рассказывают своим родителям о том, что их обижают в школе - стыдятся и не хотят, чтобы их жалели самые им близкие люди. А мой самый близкий всегда был подле меня, и я никак не мог спрятать от него самые идиотские и неприятные моменты в моей жизни. Помню, я как-то сел на обмазанный стулом клей, и... Я еще помню его лицо. Мне хотелось сквозь землю провалиться. Я не мог вынести этого острого сочувствия, а он ведь это знал, и тоже старался не смотреть, но не мог, и... В общем, бог с ним.

Дети - особые существа. Многие дети думают и размышляют гораздо интенсивнее, чем взрослые. Многие дети чувствуют и понимаю гораздо глубже, чем взрослые. Многие дети видят и замечают гораздо больше, чем взрослые. И многие дети гораздо более, чем взрослые, жестоки... Когда на тебя орет невменяемая соседка, за то, что ты испортил ее газон колесами своего велосипеда - это не продуманный план, это тупая скука, бессмысленная злоба, за которой ничего не стоит, кроме желания получить свою дозу эмоций от выплюнутого яда, подальше от раковины с посудой и осточертевшего радио. Когда же в углу школьного коридора главный из школьной банды хулиганов приближается к тебе с ухмылкой, наслаждаясь загнанным выражением твоего лица и тем, что ты пытаешься вести себя так, будто ничего не происходит и все обойдется - в его голове роится целая туча мыслей, пусть отвратительных и злых - как и почему тебя надо поколотить, и что из этого выйдет и кто потом что скажет, и главное - сколько удовольствия можно получить от собственного превосходства над тобой. И это - гораздо страшней...

Нам особо не доставалось, впрочем. Несколько раз Билл нарывался на очень неприятные ситуации, но всегда каким-то чудом удавалось избежать физического контакта. Пару раз нас застигали вдвоем, было нестерпимо стыдно, что я ничего не мог поделать, но и тогда обходилось... А одного меня били, было один раз, но Билл не знает об этом ничего.

Незачем.

Это было тупо, почти не страшно и очень больно. Я даже думал потом, отскребаясь от пола - мол, все бывает первый раз, всех в школе били, бывает и похуже - меня хоть в унитаз башкой не макали - так вот, думал даже с гордостью некоторой, что будут, типа, шрамы боевые, пусть не снаружи, так хоть ощущение, мол, что-то в этом есть этакое. Конечно, лучше было бы, чтоб я их победил - но один на трое, это понятно, тухлое дело. А так... Вроде как, боевое крещение, что ли. Хотя мои бока были с этими доводами не согласны. Болели, сволочи.

У меня в тот день уроков больше было, чем у Билла, так бы, конечно, он увидел сам все это, потому что в другие дни мы вместе из школы всегда возвращались. Но лишний час ему неохота было сидеть, да и негде особо.

Потом, когда домой пришел, даже язык не повернулся сказать что-то о случившемся. Были бы мы одни, Билл бы тут же все словил, но дома были гости, бабушка с дедушкой, тетя - мама и Гордон суетились, бегали, и пришлось нам сидеть в гостиной со взрослыми, слушать их и есть с ними - в суматохе брат так ничего и не заметил. А на следующий день все прошло почти, только на левом боку синяк пришлось прятать еще долго.

Так вот, так или иначе, школа - это тренинг на выживание, этакое прокрустово ложе на социальные рамки, все рано или поздно проходят, только некоторые ног лишаются. Или головы.

Мы не лишились, просто научились сворачиваться покомпактнее. Чтобы быть "нормальными пацанами". Ну или хоть не настолько фриками, чтоб нарываться напрямую.

До тех пор, пока "Монзун" не взлетел в чартах. Там уж пиши пропало, со школьными сверстниками отношения налаживать уже можно было и не пытаться. Мальчишки ненавидели, в разной степени, но равно бескомпромиссно. Девчонки поделились на группы, кто обожал, кто обливал презрением, но равнодушных точно не оставалось.

Девчонки - это вообще отдельная статья. Мы с Биллом как-то говорили об этом.

Хорошо ли играть музыку ради людей, которых ты не уважаешь?

Дело не в том, что я считаю наших фанатов придурками. Я уверен, среди них есть самые разные люди. Но... Но в самом деле, рвать друг другу волосы ради первого ряда? Исступленно рыдать, получая автограф? Вырезать себе на запястье имя мальчика, которого едва ли когда-нибудь увидишь ближе, чем расстояние от бортика сцены до микрофона? Посвящать всю свою жизнь - сводя ее одновременно к минимуму обязанностей и максимуму истерики - каким-то подросткам?

Люди разные. Девочки разные. В разных странах, с разными языками, разной культурой и разными желаниями. Я знаю это, конечно знаю.

Только почему перед сценой всегда творится одно и то же черти что? Париж ли, Эссен ли, Нью-Йорк ли. Маленький зал, большой зал, громадный стадион. Двенадцатилетние, двадцатилетние. Лица в потеках черной туши, напульсники на запястьях - и слезы, слезы, слезы, и полу-эпилептический экстаз, и "отвали, сучка", и "Билл, женись на мне", и абсолютное сумасшествие во взглядах. Везде одинаковых.

Иногда мне начинает казаться, что по-другому уже не бывает.

Впрочем, я слишком многого хочу от них. Они ждут этих концертов по полгода, у них подсознательная уверенность в том, что Билл обалдеет от счастья, если увидит идентичный собственному французский маникюр, и что атрибутика группы - не только значки и майки, но и смелые стрелки в пол-лица, сеточки на руках и ногах, косые челки и проколотое всё - от пяток до макушки. Кто им это сказал, не знаю. Но так уж оно повелось, им кажется - так они становятся ближе к нам, так им нравится, хотя за каким хреном это все кому нужно - иногда окатывает, как ледяной водой из ведра - непонятно.

А у Билла вот другое мнение на весь этот счет. Но я его не очень понимаю. Что-то о возможности менять то ли мир, то ли себя самих, по-моему, бред какой-то.

Порой хочется просто поспокойнее чего-нибудь, девушек в джинсах и свитерах, и пацанов тоже неплохо бы - разбавить, чтобы все пили себе пиво и открывали рты не для того чтобы перевизжать окружающих, а просто, общаясь. И можно было бы тоже что-нибудь сказать, так, чтобы все не затыкались и не начинали ловить каждое твое слово, стеная от восторга, или не вежливо улыбались, как на афтерпати незнакомые всякие, а даже чтоб перебили и подхватили мысль. Или не подхватили. Не суть.

Никогда этого у нас не было. В школе - потому что мы были аутсайдерами, никто не хотел с нами общаться. Сейчас - потому что мы аутсайдерами стали - снова, уже другими, но тоже аут, и общаться с нами уже тоже никто не хочет - точнее не так, как хотелось бы общаться нам.

Если бы не Георг и Густав, мы бы с Биллом, наверное, сошли бы с ума. Или просто разучились контактировать на нормальном человеческом уровне, со сверстниками, по крайней мере. Потому что друг для друга мы - не из этой области. Не сработало бы. Замкнулись бы и стали сиамскими - в фигуральном смысле, конечно...

Ха. Может быть, тогда бы он не ушел?

**

Тропинка выводит меня к поляне, с удивлением вижу, что там сидят какие-то люди. По виду - совсем не итальянцы.

Пока я соображаю, что мне делать и куда дальше идти, ко мне подходит один из этих людей, высокий парень с кудряшками, делающими его похожим на большой одуванчик.

Он обращается ко мне на итальянском, я только развожу руками, перехватывая ремень гитары на плече. Он кидает на чехол быстрый взгляд и спрашивает меня что-то на другом языке, который я тоже не понимаю.

- Я по-английски говорю, - объясняю я. - И то плохо.

- А по-какому хорошо? - улыбается парень.

- По-немецки, - я хмурюсь, чувствуя, что он подкалывает меня.

- Хорошо, - он переходит на-немецкий, - судя по твоему виду, ты не знаешь, куда дальше направить свои стопы, - он подмигивает.

- Понятия не имею, - отвечаю я, не видя смысла врать.

- Хочешь посидеть с нами? Сыграешь на гитаре. - Он делает неопределенный жест в сторону сидящих на другом краю людей. Теперь я вижу, что они развели там костер и что-то жарят на нем, а еще дальше, в кустах, стоят палатки.

- Тут разве кемпинг есть? - спрашиваю я зачем-то.

- Нет, - парень улыбается, около его глаз собираются симпатичные морщинки, - только тссс, никому не говори. Так как насчет сыграть?

Я непроизвольно напрягаюсь. Так всегда бывает, когда сталкиваешься с людьми не нашего мира - известно, какого прекрасного мнения о нашей музыке все те, кто не является нашими фанатами.

- Я вряд ли играю то, что вам нравится, - выдавливаю.

- Ну вот и посмотрим, - он тянет меня за рукав, и я зачем-то послушно плетусь за ним вслед. - Заранее ведь никогда не знаешь.

**

- Знаешь, так забавно, - говорит Билл, глядя в огонь. Зима, холод собачий, за окном валит снег, в гостиной нашего люкса пылает камин.

Я с некоторым раздражением отрываюсь от журнала - сейчас мне совершенно не хочется разговаривать, тем более что я чую, что Билл в философическом настрое и сейчас будет вешать мне всякую разнообразную лапшу на уши.

- Все считают, просто до невозможного уверены, что я создан для секса, просто чуть ли не маньяк какой-то, - я качаю головой и фыркаю. Только Билл в монологе о себе может сказать "создан для секса" и бровью не поведя. - А мне вообще-то как-то пофиг. Может, я асексуален? Ну не нравится мне все это дело.

- Это как это? - отпихиваю журнал и подползаю к Биллу поближе. Теперь я сижу почти вплотную к креслу, на котором свернулся клубком он. Билл так редко говорит на тему своей сексуальной жизни, что этот момент я пропустить не могу.

- Да не знаю, - говорит он как-то грустно, - просто ну... Ну целует она меня в шею, а я почти ничего не чувствую. Ощущение скорее приятное, но... Никаких тебе звездочек из ушей и сердечек перед глазами.

- Значит, ты импотент, - категорично заявляю.

- Это врядли, - хмыкает Билл. И меня вдруг уносит лет на семь назад, когда мы еще трогали себя по вечерам - вместе, как легко он заводился, как откидывал голову, как скользил пальцами по всей длине - какими-то совсем взрослыми движениями, у меня тогда так и близко не получалось. Эти воспоминания - они затолканы куда-то на самые задворки сознания, потому что хоть это и "естественно" и "все братья по малости-дурости - так", все-таки лучше о таком не вспоминать никогда.

Так ведь все говорят.

**

Их было всего человек двадцать. У костра сидели немногие, в основном все бродили по лесу, собирали сучья, кто-то копался в вещах, кто-то переустанавливал палатку. Парочка поодаль взахлеб целовалась. Я смотрел на них и не мог оторваться - почему, не знаю. Девушка была бы очень хорошенькой, не порти ее татуировка на щеке, на мой взгляд, совершенно лишняя. Парень - очень толстый, в очках с внушительными линзами, даже с такого расстояния заметно.

Я пытаюсь понять, что она нашла в нем - обычно такие симпатичные девушки выбирают себе совсем других кавалеров. Но отчего-то вся эта сцена крайне радует глаз. Может быть, я радуюсь за парня - мужская солидарность? А может, мне просто нравился баланс, они как бы уравновешивали друг друга. Гармонично, что ли, в каком-то извращенном понимании этого слова.

- Будешь играть? - спрашивает Ганс. Он сидит около меня, его кудряшки трепыхаются под теплыми струями воздуха, исходившими от костра. Длинноволосая девушка напротив принимается устанавливать над пламенем котелок.

- Чуть позже, - стараюсь уклониться я, - расскажи лучше, кто вы такие?

- Мы-то? Да по-разному, - отвечает Ганс, - кто студент, кто нет. Некоторые друзья, некоторые по дороге примкнули. Ну, коротко говоря - что-то типа путешественников.

- И вы живете - вот так вот, на улице? - Раньше я сталкивался с палатками только в контексте фанаток, ночующих перед концертными залами. Ну и когда-то давным-давно - в школе, на выездах.

- А что? Тепло же уже, - улыбается Ганс.

- А душ? И еда...

- Ну, на рест-платцах мы останавливаемся время от времени, там душ есть. А еды достаточно в магазинах. Мы же не по пустыням идем.

- Сами готовите, спите в палатках... Вам это нравится?

- В противном случае мы бы этого не делали, - снова улыбается Ганс. - Да не шугайся ты так, дитя мегаполиса. Тебя ведь самого занесло каким-то ветром сюда, в леса, так сказать. А это уже немало.

- Я... - я запинаюсь. Объяснить, что я тут делаю, я не могу.

- Ты ведь не потерялся, это сразу видно, - замечает Ганс, - скорее что-то... Потерял. - Я только глазами хлопаю. - И ищешь тут. Это очень правильно.

- Думаешь, Билл тут в лесу где-то прячется? - фыркаю я, слова вырываются сами по себе.

Он внимательно смотрит на меня.

- Нет. Его тут нет, конечно. Но тут есть ты. Тебе просто нужно осознать этот факт, и этого самого себя и отыскать.

- Бред какой-то, - криво улыбаюсь я в ответ.

- Конечно, бред, - легко соглашается Ганс. - Траву ты не куришь? - Я мотаю головой. - Тоже правильно. Трава это хорошо, но искать можно и без нее. Ты найдешь, раз уж начал.

- Найду? - переспрашиваю я несколько неловко.

- Да, - кивает Ганс вполне серьезно. А потом поднимает прямо с земли какую-то палку и мешает ей в котелке. - Ну что ты так смотришь? Чистая она, чистая. Тут люди не ходят.

- С земли ведь.

- Не с земли, а с травы, - смеется он. - Ну не с такой травы, конечно.

- Давай уж поиграй, - просит девушка, которая ставила котелок. Она вся закутана в свитера и шали, видно, холодно ей.

- Что поиграть?

- А что ты умеешь? - Она чуть подвигается к костру, зазвенев браслетами.

Я не отвечаю, просто достаю гитару из чехла и провожу рукой по струнам, проверяя, не расстроилась ли.

**

Вечером Ганс сварил глинтвейн. Теплое вино, сдобренное пряностями, приятно согревало, но воздух все равно остывал слишком быстро. Я надел обе худи, которые были у меня, Ганс выдал мне дополнительный плед.

- Пойдешь завтра с нами? Мы думаем двинуться севернее. На юге все равно уже только вода, - спрашивает Петер, тот самый толстый парень в очках.

- Без обид, ребята, но пешком и даже автостопом - слишком медленно для меня, - отвечаю я. Он кивает и доливает мне глинтвейна в кружку.

Завтра я расстанусь с ними, но сейчас ни к чему думать об этом - мне просто хорошо. Не нужно выдумывать тем для бесед, никто не расспрашивает тебя о том, о чем не хочется говорить, все относятся к тебе - как к равному. И моя игра на гитаре им понравилась, один из парней даже вынес свою и аккомпанировал мне в "Отель Калифорния". Под конец, осмелев, я сыграл кое-что и из нашего репертуара - не самое известное, Шварц и Хайлиг, и никто мне и слова не сказал. Две девушки танцевали в такт, звеня бесконечными бусами и покачиваясь из стороны в сторону - ничего общего с привычными клубными танцами. Красиво.

Они почти все курили какую-то дрянь, но, видимо, не слишком забористую - по крайней мере, невменяемым никто не становился. Ганс не курил, он сказал, что давно бросил это занятие.

Сейчас, когда уже стемнело, атмосфера сильно изменилась - леса не видно, только самые ближние темные ветки покачиваются над головой, а дрожащий круг света от костра кажется очень уютным. Я потихоньку начинаю понимать, что они находят в этой жизни, даже несмотря на то, что сыро и мерзнет спина.

- Как ты? - спрашивает Ганс, садясь подле меня. Он уходил в лес за сучьями и вернулся с целой охапкой, которую теперь понемногу кидает в костер.

- Хорошо, - отвечаю, - мне уже даже нравится.

- Я же тебе сразу сказал, - он накалывает на прутик хлеб и принимается его поджаривать.

- Куда ж я завтра пойду, - отрешенно как-то вызвучивается. Смотрю в костер. Ганс взглядывает на меня искоса:

- А куда тебе кажется - стоит?

- Да в том-то и дело, что понятия не имею. - Языки пламени вытанцовывают причудливые фигуры среди шуршащих обугливающихся листьев. В ветвях мелодично стрекочет какое-то насекомое.

- Послушай меня, - говорит Ганс, - я не изображаю сейчас пафосного мудреца, но одну вещь в жизни я успел понять до конца, - он переворачивает прутик, в воздухе разносится аромат чуть подгорающего хлеба, - если ты чего-нибудь очень сильно хочешь - ты это обязательно получишь. Не в том смысле, что миллион долларов там, нет.

Я отвожу взгляд. У меня есть миллион долларов. Но он мне совсем не нужен.

- А в том смысле, - продолжает Ганс, - что надо уметь себя слушать. Миллион долларов он очень мало кому необходим, на самом-то деле. Только когда ты на самом деле поймешь, чего ты хочешь - и захочешь этого так, чтобы совсем-совсем без этого никак, и точно будешь знать, что мотивы у тебя - не корысть, не жадность, не похоть, не тщеславие, не возможность перед друзьями выпендриться - когда ты сможешь чистоту в этом желании ощутить, с большой буквы - чистоту - вот тогда все и сложится. Понимаешь?

- Ганс, - смеюсь, - ты все-таки ненормальный.

Он улыбается мне в ответ - во весь рот, и я вдруг понимаю, что он совсем юный, совсем, сильно младше меня.

- Может быть, - говорит. А потом серьезнеет и добавляет, - ты ведь хочешь брата отыскать? Вот ты и подумай - зачем.

На следующее утро я просыпаюсь совсем рано, Ганс еще спит. Вылезаю из палатки, потягиваюсь, выпутываюсь из пледа, засовываю его обратно в палатку. Пора двигаться дальше.

Возле соседней палатки на дереве сидит девушка с татуировкой на щеке. Я киваю ей, надеваю рюкзак и гитару на плечо и иду в сторону тропинки, ведущей к шоссе.

- Пока, Каулитц, - слышу я за своей спиной, - ты уж найди близнеца своего. - И я понимаю, что этого не может быть, не могла она знать, кто я, не могла знать все это время и никак этого не показать, ни разу не спросить даже ничего - и в то же время не верить своим ушам глупо, и я нахожу в себе силы кивнуть и скрываюсь между деревьев.

**

Я вхожу в класс и в первый момент застываю от неожиданности - вроде все на месте, а Билла нет - по крайней мере, привычной белобрысой макушки нигде не наблюдается. Но уже через секунду вспоминаю, что белобрысости нашей общей больше нет места в жизни брата, и сразу же нащупываю взглядом черную челку и подведенные глаза - под ней.

Надо сказать, ничего приятного в этом осознании нет.

Молча сажусь рядом с Марией, Билл зыркает на меня неприязненно и отворачивается. Не то что я всегда сижу рядом с братом, просто, видно, он не в духе сегодня.

Урок проходит как-то невнятно. Наконец, звенит звонок, и нас отпускают на свободу. Я молча замедляю шаг, дожидаясь Билла. Он догоняет меня, также молча идем вместе к двойным дверям. Выходим из школьного здания, и в ту же секунду нас ослепляют фотовспышки.

"Боже мой, охрана", - проносится в голове у меня, и я тут же замечаю наш минивэн и Саки около него - но далеко, слишком далеко. К нам тянутся руки, волной накатывает оглушающий визг. Билл, вышедший первым, застывает от неожиданности и подается всем телом назад, наталкиваясь на меня. Я развожу полы толстовки в стороны, укутываю его, обнимаю обеими руками, черные колючие пряди лезут мне в глаза - я стараюсь протолкнуться сквозь толпу, но в то же время понимаю, что до Саки нам не добраться.

Сводя края толстовки у Билла на животе, вминаю его в себя, стараясь укрыть от десятков рук, проклиная нашу разницу в росте - "Саки! Помоги!" - и отчетливое ощущение стыда за то, что сам не справляюсь.

Кто-то дергает меня за дреды особенно сильно, и я просыпаюсь.

Все это становится похожим на болезнь. Сны, бесконечные сны на одну и ту же почти тему. И страшно вдруг делается - мне никак не избавиться от этих снов, ведь не могу же я перестать спать?

Поднимаю голову - я уснул прямо на креслах в зале ожидания аэропорта. Сижу и бессмысленно гляжу на огромное табло. Рейсы во Францию, Бельгию, Китай и Египет. Куда мне идти за тобой? Что-то должно мне это подсказать, наверное.

Жалею, что в аэропорту нет душа - очень хотелось бы помыться после ночи, проведенной в лесу. Отправляюсь в туалет и долго тру лицо холодной водой, чтобы прогнать остатки сна.

А потом поднимаю взгляд и внимательно смотрю в глаза Билла в своем отражении.

 Отправлено: 21.10.08 16:40. Заголовок: Часть третья. Темно..

Часть третья. Темно-серое.


- Ну сколько можно?

- Да Билл, наверное, там красится сто лет.

- Ну да, прикинь, построил там типа всех, Густав и Жоржик под лавочкой боятся, а Том вообще нос из-под кепки не высовывает.

- Ну ты че, Билл не такой.

И я мысленно соглашаюсь с этой неизвестной девочкой, что ждет под дверью студии уже второй час подряд. Удивительно, что нас находят практически везде, где мы работаем. А вот дома и в его ближайших окрестностях, особенно нас с Георгом - не находят никогда... И слава богу.

Билл красится совсем не так. Билл спешно мажет глаза, глядя на время, нервничая и кусая губы, в то время как Георг сидит и бессмысленно глядит в потолок, я слушаю плеер и барабаню беззвучно по коленям, а Том вообще неизвестно где шляется. И только спустя пару минут, когда дверь-таки распахивается и за ней появляется Том, Билла как будто подменяют - движения его замедляются, он усилием воли делает непроницаемое лицо и продолжает красится гораздо более вдумчиво и аккуратно. Но Том не смотрит, он садится на диван рядом с Георгом и пихает его в бок. А потом приходит Дуня и начинает причитать, что, мол, вот опять мы то и опять мы се. Точнее, не мы, а Билл.

Но сейчас-то мы, вообще, совсем другим заняты, а Билл так и вовсе ходит ненакрашенный и злой, ищет какие-то свои тетради.

Близнецы знают друг друга лучше всех. Они не знают только одного - как каждый из них ведет себя в отсутствии другого. А это, на самом деле, очень немаловажный кусок паззла.

Том без брата делается несколько меланхоличным, чуть неестественным - все его шутки и примочки, казалось бы, точно такие же по сути - становятся натянутыми. Хотя это не все замечают, только те, кто провел с близнецами долгие годы. Вроде нас с Георгом, Йоста, Дуни, Саки, Тоби, Наташи. Том без Билла постоянно крутит головой, неосознанно, видимо. Ищет.

Но он бы никогда в этом не признался бы без улыбки. А значит - всерьез.

Билл без брата, напротив, внешне - гораздо более расслаблен. Наверное, если бы Том узнал это, он бы удивился.

Но что думает Том, я давно не понимаю.

Иногда он кажется мне очень жестоким. Я помню, в детстве, лет в тринадцать, Том никогда не смеялся над странностями Билла напрямую, но часто ставил его в весьма неловкое положение. Привезет им Симона каких-нибудь маек, сунет ему в шутку что-нибудь биллово, а он скорчит рожицу и скажет "издеваешься?" - и как-то неласково скажет, так, что Билл кукожился и отворачивался.

Но Билл сильный, он выдерживал и шел напролом, как трактор. Появлялись все более экстравагантная одежда, все более смелый макияж - мне всегда казалось, что он делал все это Тому назло, причем втихую, они никогда вслух не обсуждали подобного рода разногласия. Именно на подсознательном уровне - мол, да, Том, сегодня я надел сапоги со шнуровкой до колена, а все свои усмешки засунь себе в задницу. Том пожимал плечами и шел к девчонкам. Билла это, впрочем, тоже бесило - получалось, что весь его шоу-офф - зря.

Но у Билла были его поклонники, его слава, его песни. Казалось бы, тот простой факт, что у него, согласно пиар-статистике, примерно в восемь раз больше фанаток, чем у Тома, должен бы как-то повлиять на неуверенность Билла в себе. Но на поверку оказывалось, что ни восьмикратный, ни стократный объем вопящих девочек и одного взгляда Тома не стоит. Того скучающего взгляда, которым Том смотрит на очередные билловы обновки.

Ведь Билл и вправду не уверен в себе в его присутствии - но Том этого не видит, это заметно только со стороны. Не знаю, как другие, я замечаю четко.

Взглянуть хотя бы на их фотки с пляжа. Загорелый Том со своим торсом в кубики. И Билл - стриптиз от Каулитца-младшего, снял носки, и только. Джинсы до пяток, майка, черные очки. А все почему? Потому что Билл рассматривал как-то мальдивские фотографии и хмурился, глядя на себя. Я тогда еще комментировал количество пустых бокалов вокруг них, а он так разочарованно протянул: "Том тут красивый, а я - нет". И посмотрел украдкой на брата - я успел это заметить, Том нет. Ну и Том просто промолчал. Стал дальше листать фотки.

С тех пор Билл не обнажается на публике.

Также и на интервью. Билл говорит что-то, а я прямо кожей чувствую, как сильно он напрягается - не чтобы не дай бог ляпнуть чего-то, что не понравится нашим продюсерам, и не чтобы не оплошать перед журналистами - а чтобы Том не сказал чего-нибудь этакого после интервью. Он ведь говорил иногда. Даже не обидное, скорее - недоуменное. Мол, что ты там нес, никогда мы с тобой на хеллоуин не наряжались, не впутывай меня - красишься так красься, но не выдумывай, я тебе костюм никакой вампирский делать не помогал.

**

Билл хочет быть похожим на девочку. Так оно и есть, и нечего кривиться - это видно. Он мальчик, у него немало мальчишеского, но вот хочет быть он похожим - действительно, на девочку.

Только знаете, что? Девочки, вообще-то, разные бывают. Бывают очень спокойные, гордые, красивые и самодостаточные девочки, у которых голова не забита под завязку ни мужиками, ни сексом, ни сволочизмом бытовым.

Вот такой девочкой он и хочет быть.

Но пол бы он не сменил, нет. Ведь тогда он потерял бы самую большую свою драгоценность. И нечего ухмыляться. Я всего лишь о близнецовости.

Такая тонкая грань желаний.

**

Я читаю иногда то, что пишут фанаты про нас, и основная компонента моей реакции - страх, который сам же для себя маскирую иронией. Мне вправду противно читать большую часть того, что пишут, но я все равно читаю - чтобы знать. Как им нравится заставлять нас трахаться, плакать и умирать. Отчего-то мне кажется, что об этом обо всем нам хотя бы надо иметь представление. Чтобы понимать, на каком свете ты находишься. Астрид Линдгрен еще писала - стоит помнить, что за каждым симпатичным личиком имеется череп.

Но вот чего я совсем не понимаю, это фантазий, в которых Том и Билл - действующие лица, но не близнецы. Билл идет в новую школу и встречает там Тома, и они - блаблабла.

Билл встречает Тома? Вы смеетесь.

У них рожи одинаковые, неужели можно этого не видеть или как-то ухитряться игнорировать этот факт? Да ладно рожи, они сами в своей основе одинаковые, от макушки до пяток, до последней клеточки, усмешки, прищура, поворота кисти.

И даже не в этом дело.

Не было бы никакого Тома, не было бы никакого Билла, не будь близнецов - обоих - с самого начала - вместе. Они существуют только как парная структура. Несмотря ни на что.

**

Том уехал уже три дня назад. Йост в бешенстве, точнее, был в бешенстве первый день, сейчас он просто грызет ногти на руках (наверное, такими темпами скоро к ногам перейдет) и пишет ему смски в среднем каждые восемь минут, в основном состоящие из "будь осторожен будь осторожен будь осторожен". Том ограничивается короткими ответами вроде "я жив. пока по нулям" раза два в день, видимо, понимает, что иначе наш продуцент сойдет с ума.

Мы с Георгом ту неделю, что Том был здесь, все еще жили в нашей студийной квартире - пытались помочь Йосту и прочим советами по мере сил, ну и отвлечь Тома как-то. Но Том настолько мало напоминал человеческое существо в эти дни, что... честно говоря, лично я вздохнул с облегчением, когда он уехал. Не потому, что мы от него устали, конечно, а потому, что ему самому так было нужно. Он бы умер тут от тоски. А в тот день, когда он решился ехать, у него даже глаза зажглись по-новому - устремленность какая-то появилась, сосредоточенность. Йост топал ногами и рвал на себе волосы, но Том сказал только "уймись, я возьму с собой телефон", и дальше его слушать не стал. И от охраны отказался категорически.

Мы остались одни, на другой день Георг уехал к себе домой. А еще через сутки - снова вернулся.

"Я не понимаю, у нас ни то, ни се - не каникулы и не отпуск - и что мне дома делать? Родители на работе целый день, я по дому слоняюсь, скучно".

На самом деле дело было не столько в скуке, сколько в том, что впервые мы столкнулись с проблемой никомуненужности. До сих пор все наше время было расписано по минутам, а сейчас вдруг оказалось - решительно некуда себя приткнуть. Разумеется, мы давали интервью, но это отнюдь не занимало все время. Да и интервью нагоняли депрессию - "Как вы думаете, скоро ли..."

Играть мы тоже особо не могли, бас и барабаны без гитары не очень-то сочетаются. Оставались телефон и интернет. Но звонить было почти некому, а интернет увлек только Георга - у меня он слишком прочно ассоциировался с теми мерзостями, что я читал там про нас раньше.

Вечером мы выползли в клуб, но тамошняя обстановка была нашей обычной рабочей, и ничего, кроме усталости, мы в результате не получили. Георг, правда, под конец ухитрился нажраться, и потом, вися на мне по дороге обратно, шептал в ухо какие-то пьяные глупости. "Тебе не кажется, что Йост влюблен в Тома? Вон как ему строчит смски по двести раз за день". Я только вздыхал.

Сейчас - утро, Георг спит. А я сижу и думаю, что ничего, кроме как играть на барабанах, делать не умею. И как жить дальше, если наша группа действительно распадется, я и понятия не имею.

Может быть потому, что вряд ли смогу когда-нибудь играть в какой-то другой.

Близнецы не могли друг без друга гораздо более, чем мы не могли без них - но мы с самого детства вместе, все ж таки. Я слишком привык к тому, как Том лажает на барэ-аккордах после пьянок, как Георг вечно слишком резко меняет темп, не предупреждая никого, как Билл останавливается посреди песни ни с того, ни с сего и безмолвно ждет, пока мы не начнем играть всю мелодию заново - видите ли, ему что-то в его голосе не понравилось.

Я не хочу приспосабливаться к чьим-то чужим привычкам. Я бы мог, но я не хочу.

Близнецы научили нас кое-чему, если честно: надо всегда в жизни делать ровно то, что ты хочешь. Не в бытовом эгоистичном плане, конечно, а в глобальном.

Они ведь сами ровно так всегда и делали. Без них не было бы этой странной группы непонятного музыкального направления, со столь неоднородным составом и столь невнятным, казалось бы, стилем. Но им так захотелось, и она появилась.

Я слишком сильно чувствую себя частью того, что у нас было, чтобы даже думать о возможности менять брэнд.

Но что я буду делать вместо этого - ума не приложу.

**

Георг, наконец, проснулся. Уже почти четыре, для него - обычное дело. Я попытался с ним поговорить на тему профессии. Он признался, что не хочет об этом думать.

- Почему?

- Да хрен его знает. Эти мелкие исчезли, и как-то вообще неясно, что делать. Казалось бы.

- Но ведь надо же как-то что-то придумать, если и вправду - конец...

- Знаешь, - произнес он задумчиво, - я ведь старше вас всех. Мне уже двадцать, можно сказать, по социальным меркам - взрослый человек. Но мы все вместе живем, работаем - вот я и ощущал все время то, что сверстники мы. Особенно последнее время.

- Я тоже.

- Но ведь это неправда. Если вдруг все-таки - и вправду, типа все, проект кончился, то... Надо будет выплывать из детства, наконец, и привыкать жить взрослой жизнью, где тебя с ложечки кашей не кормят.

- И что ты думаешь делать?

- Все-таки непременно хочешь это обсудить? - вздохнул он, - ну а что мне делать, учиться пойду. Еще не поздно, самое оно.

- На кого?

- Вот об этом пока еще не думал. Там разберусь.

Я подумал немножко.

- А фанатки? Ты же без охраны будешь туда ходить, наверное.

- Посмотрим, - снова вздохнул Георг, - очень может быть, что к началу следующего учебного года проблемы фанаток и вовсе не будет больше существовать.

- Но это всего через три месяца.

- Не меняет сути.

Я сел на пол, привалившись спиной к кровати, на которой он валялся. Мне и вправду начало казаться, что он как-то взрослее стал. Говорить, по крайней мере.

- Выдержим, как думаешь?

- Человеческие существа и не с таким справляются, - невесело пошутил он.

- Пока вообще себе всего этого не представляю, - сказал я.

- Взаимно.

**

На следующее утро от Тома приходит смска. "Улетаю в Голландию". Йост рвет и мечет - почему в Голландию? Но поделать он снова ничего не может. Совершеннолетие близнецов давно лишило его древнего права дергания за поводки.

Йост хороший, но ведет себя как чрезмерно заботливая мама выросшего дитяти - тому уже за тридцать, а его все еще допрашивают, почему он проспал утром.

Только Йост все-таки не мама, а продюсер, что делает ситуацию еще более неудобной, неоправданной и неловкой. Ведь не про деньги же его спрашивать, неприлично как-то. Хотя я себе примерно представляю, что лично он теряет от завершения проекта. Скажем так, изрядное количество голодающих африканцев можно было бы прокормить.

Том хорошо от этих всех моральных проблем отделался - уехал, и все, к телефону не подходит, ограничивается смсками.

Впрочем, нас с Георгом тут тоже держит только привычка и страх перед новым.

**

Амстердам встречает дождем. А я ведь совсем не знаю этого огромного города, так знаменитого своей свободой нравов и "легкостью бытия". Мы играли здесь, было, но отели, рестораны и концертные залы - они во всех странах похожи.

Отчего я решил поехать именно сюда - сказать не могу. Никакой внутренней подсказки не было. Просто попытался прикинуть, куда бы отправился на твоем месте следующим пунктом.

Здесь не слишком-то жарко, а в аэропорту еще и работают кондиционеры. Честно выбиваю в автомате билетик, сажусь в электричку, и она буквально минут за двадцать довозит меня до центра.

Некоторое время сижу под навесом какой-то остановки, курю и жду.

Наконец, дождь заканчивается, асфальт на улицах влажно блестит, небо потихоньку начинает проясняеться. Я поднимаюсь и просто иду по улице в своей наглухо застегнутой толстовке и капюшоне. Думаю, что мне делать дальше.

И буквально в первом же баре встречаю Марлу и Грегора. Все последующее помню смутно.

**

У кассирши в супермаркете необыкновенно длинные ноги, метра три, наверное.

**

Падаю в канал. Блять, только я мог ухитриться упасть в канал. Ныряю и плаваю там, как рыбка, Подплывшая черная утка-лысуха клюет меня в висок, и меня поскорее вытаскивают на берег, почему-то совершенно сухим.

**

В следующий раз прихожу в себя за каким-то заляпанным столиком. Вокруг все зеленое, и в первый момент я пугаюсь, что-таки спятил. Но это всего лишь специфика освещения.

Марла и девушки-тройняшки сидят напротив меня, Грегор - справа, еще двое молодых людей - слева.

Смотрю на тройняшек, хочу их спросить, как они ухитряются жить вот так и не сходить с ума, но рот отказывается меня слушаться. Слава богу, передо мной - стакан воды. Кое-как его подхватываю и вливаю жидкость в рот, попутно изрядную ее долю упустив на штаны.

Откашливаюсь.

- Мы где? - спрашиваю по-английски, на всякий случай.

Тройняшки смеются, совершенно одинаково, что совершенно сбивает меня с толку. Марла, тонкая и высокая голландка с резкими чертами лица, даже не улыбается:

- Кофе-шоп.

- Оххх... - слова пока даются с трудом. - А где мы были... до этого?

- Когда именно? - любезно переспрашивает Марла. Я мотаю головой - на подробности я сейчас не способен.

- Эй, парень, - обращается ко мне Грегор, - ты хоть помнишь, кто ты?

- Да. - Ситуация абсурдна, но даже на улыбку нет сил.

- Уже хорошо. А что ты в Амстердаме делаешь, помнишь?

- Не очень, - признаюсь я. И тут вдруг как стукнуло по голове. Билл. - Да, да, конечно, - поспешно исправляюсь.

- Пойдем-ка выйдем, - говорит Грегор и хлопает меня по плечу. Я беру свои вещи, которые чудом сохранились при мне, мы кое-как проталкиваемся к выходу на улицу и подходим к ближайшему каналу. Я тяжело опираюсь на перила и гляжу в воду. Интересно, это я сюда падал? И падал ли вообще?

- Грегор?

- Да?

- Какой сегодня день?

Грегор достает из кармана пачку сигарет и небрежно выбивает себе одну. А я смотрю на него, и вдруг ощущаю странное покалывание в животе, странное - но знакомое. Такое же было перед разговором с Алехандро.

- Пятое мая, - отвечает он, раскурив свою сигарету.

- Грегор, ты ведь знаешь Билла? - лихорадочно. Он коротко взглядывает на меня.

- Ты о чем?

- Билл. - Я судорожно вглядываюсь в его спокойные черты лица. Грегор гораздо старше меня, у него уже волосы седые на висках есть. - Я его ищу.

- Я не знаю никакого Билла, - равнодушно говорит он. И я бы поверил ему, так естественно он выговаривает эти слова - но я точно знаю, что он врет.

- Посмотри на меня, - я дергаю его за рукав, - приглядись! Я же точно такой же, как он, он мой близнец!

- Ты насмотрелся на тройняшек и чересчур укурился, - столь же равнодушно отвечает Грегор, - первый раз? - я безнадежно киваю. - Оно и видно.

- Это было отвратительно, - говорю я. - Мне не понравилось.

- Так благодари небо. - Грегор затягивается и выпускает ровное колечко дыма.

- Грегор, - голос звучит почти умоляюще, - я же вижу, что ты лжешь. Ну Грегор! - Никакой реакции. - Я правду говорю, он мой брат! Почему ты не хочешь мне ничего рассказывать? Он попросил тебя? Что он тебе наврал? Он пропал, я вторую неделю ищу его! - Безэмоциональный взгляд в ответ.

- Я не знаю, о ком ты говоришь, Том.

- Послушай, - я кусаю губу почти до крови, - я говорю о Билле. Билл, такое черноволосое недоразумение. Высокий, тонкий, красивый. Накрашенный. На девушку похож, - я бы никогда не сказал этого, не будь ситуация столь отчаянной, - У него аллергия на яблоки. У него на подбородке родинка. Он ненавидит спать с раздернутыми шторами. Он обожает слово "шайсе". У него, когда он волнуется, глаза становятся в два раза больше. Грегор, мне нужно найти его, Грегор, пожалуйста... - наверное, это побочный эффект того, что я курил вчера - я чувствую, как слезы наворачиваются на глаза, а голос срывает. Только этого не хватало, здесь, перед этим каменным чудовищем...

Но Грегор поворачивается ко мне и смотрит не меня неожиданно потеплевшим взглядом.

- Ладно, Том. Ты прав. Я знаю, кто такой Билл. Он был здесь, наверное, дней пять назад. Но я не знаю, где он теперь, я не могу помочь тебе ничем.

- Спасибо, - говорю я тупо. - Спасибо.

- Ты его, видимо - очень, - отвечает Грегор и выпускает еще одно колечко.

- Мне кажется, тебе не стоит с нами тут оставаться, - я оборачиваюсь и вижу Марлу. Она стоит позади нас, уперев руки в бока, - тебе не подходит такая жизнь, - в ее голосе - вызов.

- Марла, - укоризненно говорит Грегор.

- А что "Марла"? - переспрашивает она. - Погляди на него. Это мальчик, у которого всю жизнь был и дом, и бабки, и стая любящих родственников. "Мальчик из хорошей семьи", - слова так и сочатся ядом, но взгляд у нее грустный.

Я не говорю ей, что вижу свою мать раз в два месяца - максимум. Потому что, в сущности, Марла права. Это не моя жизнь, и мне такая жизнь - не нужна.

- Да тебе это самому не нужно, - озвучивает она мои мысли, - поезжай-ка домой, мальчик. И драгзов больше не пользуй, не надо оно тебе. Прошлому, так сказать, гостю столицы вот тоже не понравилось. Он все спрашивал "зачем вам это" и "помогает ли понять что-нибудь в жизни". А я ему объясняла, что ему уж точно не поможет, ему что-то другое надо. Я-то, конечно, не знаю - что.

Я отлепляюсь от перил и подбираю свои вещи.

- Спасибо, Марла. Ты, знаешь, права, - она смотрит на меня молча, - во всем. Передавайте привет тройняшкам, скажите им, чтоб не теряли друг друга. - Марла и Грегор вдруг одновременно улыбаются, и становятся отчего-то очень похожими. И я вижу, какие изможденные у них, на самом деле, лица.

Я махаю им рукой и иду на вокзал. Улицы, мосты, трехэтажные особнячки вплотную один к другому, баржи, лодки, фонари, лестницы. Прохожие улыбаются мне, некоторые предлагают сходить с ними куда-нибудь. По каналам плывут утки, в помойках копаются цапли. Девушка с дредами, в точности, как у меня, чуть не сбивает меня своим велосипедом - но я вовремя уворачиваюсь, а она виновато смеется и предлагает подвезти. Амстердам - наверное, и вправду чудесный город, но я снова этого не успел узнать, и мне уже пора. Мой пункт назначения - совсем с другим человеком.

**

В поезде очень накурено, но меня это, странным образом, успокаивает. Вокруг меня люди, последнее время их присутствие мне резко необходимо.

Я еду во Францию. Это чистое безумие, скорее всего, меня порвут там на тысячу маленьких кусочков, и не дай боже, если Билл действительно поехал туда.

Но что-то внутри меня говорит о том, что именно туда он и поехал. Потому что именно там нам всегда было спокойнее всего - несмотря на безумные толпы фанатов и проблемы с секьюрти на каждом шагу.

Потому что там нас больше всего любили.

**

А ненависть, пусть и бездумная, ведь, на самом-то деле - очень страшная штука.

 Отправлено: 21.10.08 16:40. Заголовок: Часть четвертая. Д..

Часть четвертая. Дымчато-рыжее.


Билл, наверное, никогда не замечал, что Том без него совсем не умеет быть. Если для Билла отправиться в магазин, например, в одиночку, было делом естественным - то Том готов был ныть целый час подряд, прежде чем Билл-таки согласиться пойти вместе с ним. Но ныть обычно не требовалось, Биллу нравилось выбирать шмотки для брата. В противоположность полному равнодушию Тома к билловой одежде.

Но последнее время все чаще и чаще искусственно заставлял себя уходить и проводить время без Билла. Вечерами он часто являлся ко мне в номер и говорил что-нибудь типа "Эй, Георг, ну что - пойдем встряхнем девчонок в этом городишке?". И мы отправлялись по барам, по клубам, по ресторанам - Йост только недавно начал отпускать Тома со мной, потому что мне-то он всегда доверял, как старшему, еще когда эти деточки только пить пиво учились, а вот их не отпускал одних долго. И правильно делал. И в смысле фанаток страшно, и просто - у Тома крышу сносило слишком легко.

Сначала ему было скучно. Всегда. Первые два часа в этих самых барах и клубах он сидел, изо всех сил стараясь согнать с лица откровенную тоску.

А потом он напивался, и дело принимало совсем иной оборот - откуда-то брались девочки, еще крепче выпивка, еще дороже сигареты, еще громче музыка - и вот Том уже танцевал с какой-нибудь перманентной блонди, забывая и про Билла, и про меня, и про время.

Чего я не мог понять, так это зачем ему все это было нужно. Потому что даже в пьяном сумасшествии, даже с талией какой-нибудь красотки в руках, даже в самом разгаре веселья - он и на пол-процента не был так счастлив, как бывал счастлив просто в компании с Биллом.

Но у Тома адские тараканы в голове, вряд ли он мог все это объяснить даже себе внятными словами, но, скорее всего, ему хотелось доказать самому себе собственную же самостоятельность. Именно себе, потому что Биллу он делать больно никогда не хотел, уж я-то видел это отчетливо, не важно, что там Густав болтает.

Густав всегда больше переживал за Билла, а у меня как-то по-другому вся эта картина твинсовая сложилась в голове - а я не чувствовал необходимости переживать за Билла, потому что едва ли у какого другого живого существа на всей планете нашелся бы человек, который настолько сильно бы его любил - так, как любил его Том.

А вот Тома мне было жаль. Потому что если Билл не мог разобраться с Томом, то Том не мог разобраться с собственной головой.

Но не объяснишь же ему этого. Таких вещей словами не говорят.

**

Парижский вокзал Сайнт-Лазар, как всегда, шумный и людный. Я совершенно не могу расслабиться - все время проверяю, не свалился ли капюшон и не смотрят ли на меня прохожие. Но, видимо, появление Тома Каулитца в Париже в одиночку, выходящим из общественного вагона - явление настолько неожидаемое, что беспокоиться мне не о чем.

Громко объявляют поезда, однообразное треньканье перед каждым сообщение неимоверно раздражает, и я поскорее выхожу на улицу с аналогичным вокзалу названием. Там людей еще больше, и все они спешат куда-то, натыкаются друг на друга, раздражаются, но не кричат, как итальянцы, а только одаривают друг друга мрачными взглядами. Машин - так вообще не протолкнуться, это одна из самых загруженных улиц в городе. Светофоры здесь - только жалкая попытка отрегулировать движения всех этих потоков людей и автомобилей.

Я не могу сказать, что не люблю Париж. Я знаю его гораздо больше, чем Амстердам. В Париж мы еще с мамой ездили, когда нам с Биллом было по девять лет и мы не отличались внешне. Я более или менее помню расположение улиц и название основных достопримечательностей. Даже на Монмартре как-то гуляли с Биллом, жевали багеты, фотографировали - уже в пору Токио Отель, но еще не во время интернациональной известности.

Я люблю Париж, но он совсем не представляется мне этакой романтической и возвышенной столицей Любви. Это довольно большой, довольно грязный, очень людный и очень разнородный город, в основном - туристический, особенно летом. Архитектура домов и впрямь красивая - весь город как памятник, но такой, знаете, засиженный голубями памятник.

Париж дорог мне тем, что здесь я меньше всего боюсь натолкнуться на "Токио Отель - дерьмо, а солист - педик" в заголовках газет на прилавках. Иными словами, этому городу - я доверяю.

**

Билл однажды сказал мне "я - однолюб". И я еще долго пытался сообразить, что такого можно было найти в его тогдашней девчонке, чтобы вот так сказать. Эвелин, кажется.

И все время смутно понимал, что думаю о чем-то не о том, не в ту степь торкаюсь.

Он еще сказал, что он очень верный, судя по всему, человек. Что, мол, если бы в этом сумасшедшем мире не было принято все время менять подружек и скакать от одних отношений к другим - то он бы просто остался с тем, кого любит, раз и навсегда, и его бы это не только устроило - он именно так бы и был счастлив, до конца счастлив.

Мне это все таким диким казалось тогда.


**

Как это ни странно, в Париже у меня есть друзья. Не так много, но все-таки - друзья. К Франсу я отправляюсь сразу с вокзала, пешком, потому что не знаю, какие автобусы до него ходят. К счастью, он живет недалеко.

- Привет! Где у тебя туалет? - сходу спрашиваю.

Франс, стоящий в дверях в одних джинсах, ржет и пропускает меня внутрь:

- Налево. Там вообще на улице на каждом углу стоят, новенькие, достижение типа техники, м?

- Я не понял, как ими пользоваться, - ору уже из-за закрывшейся двери в ванную, - там кнопка такая, дверь за тобой закрывается, а потом через пять секунд опять открывается. Я еле штаны застегнуть успел!

- Идиот, - снова ржет Франс, - там надо вторую кнопку внутри нажать.

- Я не нашел, - мрачно говорю я, открывая дверь и вытирая руки каким-то сомнительным полотенцем. Франс качает головой с картинной снисходительностью.

- Ну так вот, типа теперь - здравствуй? - улыбается он, запуская пятерню в каштановую кудрявую шевелюру, - какими ветрами?

- Билла ищу, - коротко отвечаю и прохожу в комнату. В спальне у Франса полный кавардак, постель не застелена, вся одежда - на полу. Приглядываюсь повнимательнее - в кровати кто-то спит.

- Я не вовремя? - спрашиваю неуверенно. Франс пожимает плечами:

- Да не, он еще долго будет спать. Пойдем на кухню, что ли.

**

Я скучаю по всему этому. Все это было так давно - друзья, настоящие вечеринки, время, когда не думаешь о завтрашнем дне и о сегодняшнем имидже, и просто расслабляешься.

- Пиво будешь? - Франс открывает бутылку об стол и потягивается. На шее его переливаются красивенькие фиолетовые засосы. Я как-то сразу вспоминаю, что уже изрядное количество времени не... Впрочем, сейчас не в этом суть.

- Да. - Сейчас не надо думать про то, сколько можно пить, а сколько нет - в зависимости от того, как скоро предстоит идти на интервью или на концерт. Отчего-то это ужасно приятно. Билл бы особенно оценил - для него, как для вокалиста и фронтмена, все эти условия всегда были жестче.

- Я слышал про Билла, - негромко говорил Франс, протягивая мне вторую бутылку, - сожалею, чувак.

- Ты что-нибудь знаешь? - бессмысленная попытка, я ведь и так чувствую, что нет. Интуиция уже обострилась до каких-то инопланетянских пределов.

- Нет, - качает головой он, - не слышал от него уже месяца два вообще ничего.

Я киваю и делаю большой глоток из бутылки.

- Хочешь об этом поговорить? - неловко спрашивает Франс. Я не хочу.

- Наверное, нет... Спасибо. - Мы все-таки ужасно выросли. С этим же самым Франсом мы посещали когда-то самые шумные и безбашенные вечеринки. Это он когда-то сказал Биллу "И тебе-то папиков приписывают? Да на тебя один раз посмотреть достаточно, чтобы сказать, что ты скорее умрешь от переедания желейными червячкам, чем будешь спать с кем-нибудь некрасивым". Билл ржал ужасно и не мог даже толком решить, что ему больше хочется - стукнуть друга или согласиться. Это этот самый Франс в шестнадцать лет заявил, что он-таки да, гей, и что те, кому это не нравятся, пусть идут в жопу, мол простите за каламбур. Это этот самый Франс, который ненавидел разговоры "по душам", и который ушел из школы, не доучившись там целый год, потому что его достали учиталя. Этот самый Франс, который в глаза всегда заявлял тебе все, что стоило и чего не стоило заявлять. Требуя к себе такого же отношения.

А теперь - вот какие мы стали, неестественно деликатные и осторожные. Взрослые.

- Слушай, ну ты же знаешь... Билла. - Франс опускает глаза. - Он делает то, что хочет. А без тебя он быть точно - не хочет. Значит, вернется.

- Да в том-то и дело, - меня все-таки прорывает, - у меня такое ощущение постоянно, что это не он должен вернутся, а что я сам его должен найти как-то. При том, что этот придурок не оставляет следов, не пишет, не звонит, просто как в воду канул - и я иду за ним, как собака по следу, ориентируясь на почти несуществующие запахи, которые мне, вообще, может быть, мерещатся...

- Но ведь получается же, да? - неожиданно прерывает меня он. Я запинаюсь.

- Пока что... Да. Знаешь, это удивительно. Я встречаю каких-то незнакомых людей и сразу понимаю, видели они Билла, или нет. Это похоже на мистику.

- Врядли, - Франс раскуривают сигарету и затягивается. - С точки зрения психологии это объяснимо, я думаю. Например - все дело в том, что это не ты узнаешь их, а они - тебя, может быть, даже подсознательно, незаметно для самих себя, как близнеца Билла. И ты ловишь это в их взгляде каким-то образом и чувствуешь, что, мол, узнан.

Это звучит вполне осмысленно.

- Наверное. Хотя иногда это происходит с большого расстояния, и... - я вспоминаю Алехандро, итальянского дворника, - впрочем, неважно. Но это такие странные, скорее даже - неожиданные люди, Франс. Я не понимаю, зачем ему нужно было знакомиться с ними.

- Я думаю, в этом и есть ключевой момент, - Франс стряхивает пепел в керамическую пепельницу, - ты не понимаешь его мотивов, и поэтому не можешь его поймать.

- Я ведь всегда его понимал, - бормочу как-то почти про себя, - всю жизнь...

- А ты действительно уверен в этом?

Я замолкаю.

- Нет. Теперь - нет.

- Том, не спеши терзать себя зазря. Вряд ли Билл обиделся или решил наказать тебя. Это слишком на него не похоже. Думаю, все гораздо сложнее.

- Я не знаю, что мне делать. - Неожиданно кухня кажется очень маленькой и тусклой. Мне не хочется сидеть здесь и не хочется уходить. - Мне даже помочь некому. Ведь сколько бы я не "не понимал" его, все же никто не знает его лучше, чем я. А мама с отчимом до сих пор даже не в курсе произошедшего. Им сказали, что мы оба в отпуске. Да, господи, проект в официальном смысле закончился, контракты истекли, а весь мир все еще думает, что мы работаем над новым альбомом! Никто ничего не знает, ничего!

- А мама с отчимом не звонят вам разве? - спросил Франс.

- Я им сам звоню раз в несколько дней, - отвечаю тихо, - говорю, что Билл спит, или что-нибудь в этом духе. Они ведь тоже привыкли, что мы всегда вместе, и не волнуются.

**

Ты был в Париже. Я не знаю, откуда я это знаю, но мне уже наплевать на природу этой интуиции Может, близнецовые штучки, может, меня похитили в детстве марсиане для экспериментов, может, я экстрасенс по собственной природе. Какая разница - если он был здесь, а теперь его здесь уже нет.

Моя интуиция не может сказать мне, сколько дней назад это было или где ты жил. Это все так - намеки подсознания. Возможно, мой чутчайший нос улавливает те десять молекул твоего запаха, которые ты тут оставил. Понятия не имею.

Может быть, ты приехал сюда, чтобы успокоиться, собраться с мыслями, понежиться немного в доверии к этому городу, погулять по Монмартру, как когда-то гуляли там мы с тобой. Я могу только предполагать, я ничего не знаю толком.

Я остаюсь у Франса ночевать - на диване на кухне, после целого дня праздного шатания по городу в абсолютно меланхолическом состоянии души. Витые балкончики, широкие бульвары, изящные контуры освещенных зданий. Сена, вся во влюбленных парочках. Тут у девушек своя манера сидеть с парнем - положив ноги по обе стороны от его бедер, как бы на коленках, так, что его левая и ее правая свисают с моста или скамейки. Почему-то тут все парочки так сидят.

Неестественно-кукольная Эйфелева башня. Рекламные плакаты. Лувр. Ступеньки, ведущие в Музыкальную Академию, на них сидят студенты и пьют пиво. Они веселятся, кричат что-то, некоторые поют под гитару. Девушки с распущенными волосами, парни в легких куртках, а некоторые так и вовсе в футболках, несмотря на прохладный вечер. Отчего-то на это удивительно больно смотреть - как будто знаешь, что уже упустил все это - или упускаешь вот прямо сейчас. Будто мне не почти девятнадцать, а пятьдесят.

Возвращаюсь к Франсу.

Вечером мы еще немного сидим с ним и его парнем, пьем пиво, ужинаем, болтаем обо всякой ерунде, но ни о чем существенном уже не говорим.

Я не знаю, куда идти дальше, где искать тебя. Я думаю, думаю, думаю. "Ключевой момент в том, что ты не понимаешь его мотивов". Значит, надо пытаться понять. Иначе вся эта погоня - бесполезна.

Я долго не сплю, ворочаюсь с боку на бок. В окно тонко светит луна. Ты всегда видел на ней человечка, а я - никогда.

И только к четырем утра, отбросив всю внешнюю шелуху мыслей, отбросив все попытки объяснить все с точки зрения логики и попытки применить к нам с тобой нормальные человеческие мерки - отбросив все и оставив в голове только меня и тебя - двух близнецов - я, наконец, понимаю. Удивительно, как я не смог дойти до этого с самого начала.

Это ведь было так просто.

**

Утром я стою у авиакассы и покупаю билет домой. И по лицу продавщицы, которая глядит на меня с тем самым торкающим выражением лица (огонек узнавания, марсианский код, экстрасенсорика - или она просто узнала Тома Каулитца сейчас, как и Билла Каулитца - когда-то до того, вот и глядит соответствующе), так вот, по ее лицу я понимаю, что сделал правильный выбор.

Мне не нужно пытаться найти ответы в одиночку. Мне просто нужно выслушать его.

По-честному, от начала и до конца.

Он просто хотел, чтобы я это понял. По-настоящему так понял, не "послушай, Том, мне надо тебе что-то сказать, посиди тихо". Для этого можно было бы и не уезжать, конечно. А впервые за все эти долгие годы, что мы мучались порознь друг от друга - теперь, оглядываясь назад, я вижу это особенно четко - он хочет, чтобы я наконец-то дал ему шанс.

Он бы мог кричать - я бы не услышал. Он бы мог умолять - я был бы слеп. Но он сделал все правильно, каким-то образом понял, что нужно сделать, чтобы я, наконец, прозрел и отнял руки от ушей. Он оставил меня на грани срыва, потом протащил меня по половине Европы и чуть не отправил в психушку в итоге.

Чуть не заставил поверить, что я ему больше не нужен.

Но я это испытание прошел. И могу теперь дать ему этот самый шанс, потому что наконец-то понял, что именно ему так необходимо сейчас.

Шанс довериться.

**

Пруд. Простой такой пруд, не очень чистый, но даже симпатичный. Дети из Лойтше бегают сюда играть, если только взрослые не бояться отпускать их к воде без присмотра. Мы тоже когда-то бегали.

Старый наш дом давно уже продан, в нем теперь чужие люди. Мама с Гордоном живут в Гамбурге, папа живет в Мюнхене, мы с Биллом живем в отелях всего мира.

Но мы никогда и не любили здешний дом, он был чем-то вроде символа нашего заключения в этом богом забытом месте. Хотя, конечно, школу мы не любили еще больше.

А вот к этим местам - маленькому лесу, пруду, детской площадке рядом с ним - у нас было совсем другое отношение. Это был наш маленький мир, куда можно было сбегать иногда, когда другие люди начинали не давать дышать.

Мы не заходили далеко в лес - Билл боялся жуков, да и я не любил их тоже. Обычно мы ошивались где-нибудь возле пруда, иногда брали с собой бутерброды. Сидели прямо на траве, мама все ругалась, что джинсы не отстирываются и требовала, чтобы мы брали с собой подстилку - но мы, конечно, всегда забывали. К тому же Билл уж очень не любил слова "подстилка".

Я медленно обхожу пруд.

Билл, высокий и тонкий в своей черной куртке, стоит спиной ко мне и смотрит на воду.

 Отправлено: 21.10.08 16:40. Заголовок: Часть пятая. Прозра..

Часть пятая. Прозрачное.


- Как я мог уйти? Я и сам до конца этого не понимаю, Том. Но, поверь, это не было легко или приятно. Просто это было что-то, что нужно было сделать. Мы с тобой привыкли друг к другу. Мы с самого рождения видим друг друга каждый божий день. Ровно поэтому мы и не можем жить по одиночке... И ровно поэтому, - продолжил Билл, с трудом сглатывая и опуская глаза, - ровно поэтому мы не смогли бы стать... быть...

- Что ты имеешь в виду? - я уже почти знаю ответ. В душных номерах отелей и на бесконечных просторах шоссе, среди дикой листвы и меж ухоженных клумб - в нескончаемой погоне по всему миру за своим близнецом - я долго шел к этому, шел за Биллом, пытался догнать его - но не только ногами, это была самая несущественная часть моего путешествия, суть была совсем не снаружи. И я догнал. Теперь Биллу только оставалось сказать это вслух, проговорить, поставить точку.

Или, скорее, двоеточие. А что будет после...

- Я думал, что бегу от наших с тобой различий. - Биллу нелегко говорить, его потряхивает все время, слова с трудом проталкиваются через горло. - Мы ведь... мы близнецы. Одинаковые, Том, так было задано с самого начала - как условия задачки на алгебре, помнишь? Икс равен игреку.

Я недоуменно киваю. К чему эти сложные обороты?

- Но потом... Да ты сам все знаешь, - я показываю глазами, "продолжай", - мы стали различаться. Дреды, пирсинг - это все ерунда, различие было внутри. Было... - Билл колеблется, - больно.

Лицо искажается едва заметной судорогой. Не то, что я не ждал этих слов. Но все оказалось так просто... И так горько одновременно. Именно в своей простоте.

Билл выдыхает тихонько.

- Мы - вот так - долго жили. Много лет. Ты хотел выглядеть иначе, а я нет. - Каково услышать такое спустя восемь лет после того первого визита в салон-парикмахерскую? Но я молчал. Ведь я всегда понимал, где-то глубоко внутри, что Билл не хотел отличаться. Но никогда не осознавал до конца.

- Отчего же ты?..

- Ты хотел, чтобы мы были разными, - говорит Билл просто, - или даже не так... Ты хотел отличаться от меня. Но чтобы я оставался прежним. Сохранил наш "истинный облик".

Я вздрагиваю. Я самому себе-то никогда в этом не признавался. Откуда Билл мог знать?

- И, чем больше я отличался от него, тем больше ты злился. В конце концов, мы были детьми, а потом - подростками, что еще хуже. Ты ведь изменился назло мне - и я стал делать точно также... Макияж, прическа, одежда. Я даже пользовался тем, что мы похожи на девчонок - доводил сходство до абсурда. Тебе не нравилось. Сначала, - добавляет Билл, помолчав. Я опускаю взгляд. Билл действительно знал все. С самого начала было бессмысленно надеяться на то, что удастся скрыть хоть что-то от собственного близнеца.

- Потом ты запутался, - уже спокойнее продолжает Билл. - Да и я был не в лучшем положении. Но все как-то не было времени остановиться и подумать, а что, собственно, происходит. И только во время болезни, когда время тянулось медленно, и я был полностью предоставлен собственным мыслям, я, наконец, понял. Понял, что мне придется уйти.

- Ты меня одного оставил, - сорванно шепчу. Детская какая-то обида неожиданно обжигает изнутри.

- Да, - Билл снова опускает голову, совсем низко. - Я думал, мы сможем вернуться к тому, как было когда-то. Снова стать... одинаковыми. И что нам только нужно было немного времени, чтобы разобраться в себе. Я даже думал, что, может быть, стоит перестать красить волосы? Прекратить носить украшения? Но эти пути казались тупиковыми. Внешнее - это все чушь.

Я перевожу дыхание, и звук получается подозрительно похожим на всхлип.

- Я ездил по разным странам. На поезде, автостопом, самолетами. Пешком даже. Путал следы, стирал их. Но я знал, что ты так просто меня не отпустишь. Мы же все-таки... - голос упал до шепота, - где-то внутри, все-таки одинаковые. - Доигрались, предательски щиплет в носу. - Но только где-то, Том, - говорит Билл вдруг, поднимая голову, - мы не одинаковые полностью, напротив - мы разные, Том, - он повторяет мое имя, словно надеясь достучаться, - мы теперь очень во многом различаемся. Я думал, что поездка сможет это изменить - но я оказался не прав. Этого нельзя изменить... Мы разные. Сов... Совсем. - Прозрачная капля все-таки скатывается и по его бледной щеке.

- Билл... - еле слышно зову.

Билл запрокидывает голову, чтобы слезы не текли больше.

- Мы близнецы. Парные дети, появились из одной и той же клетки, не отличаясь ничем. И где мы теперь? Посмотри на нас... И этого уже не исправить.

Я молчу, стиснув руки.

- Когда я понял это, мне хотелось умереть, - продолжает Билл, зажмурившись, - казалось, что ничто теперь уже не имеет смысла. Но я не смог умереть. Потому что не смог бы... так - с тобой.

Молчу, все еще молчу.

- И я думал. Думал, думал, думал... Шел по обочинам. Пыль, ветер, рев машин. Сворачивал в леса, находил тропинки, выходил к деревенькам и городам. Пил безвкусный кофе, покупал какую-то еду на бензоколонках, знакомился и разговаривал с незнакомыми людьми на корявом английском, курил какую-то дрянь, вспоминал старых друзей и заводил новых, пытался понять, как живут - они. Безблизнецовые люди. Думал, может быть, и я смогу?

- Билл, - снова зову, как-то совсем потерянно уже.

- А они ведь все живут, Том. Просыпаются утром, и каждый - сам за себя. Один. У него может быть жена, сестра, кошка, друг - но это все совсем не то, ты же понимаешь? А они все-таки просыпаются, и завтракают, и идут на работу, а вечером целуются с подружками или ведут детей в парк. И как-то у них это получается. Су-ще-ство-ва-ни-е.

Я уже не могу ничего сказать, только смотрю на него.

- И много-много их. Я все тыкался, тыкался... Надеялся научиться, что ли. Люди, семьи, трава, работа, хобби. Но без толку, Том. Не смогу я так - один. И тоска охватывала, просто невыносимая, ты не представ... Впрочем, ты-то как раз представляешь.

Он переводит дыхание и продолжает:

- И я понял еще, что все-таки правильно сделал, что ушел. Я бросил Йоста, группу, ребят. Бросил тебя. Но я не мог больше, Том. Я не мог больше жить с тобой - подыхая оттого, что ты хочешь быть дальше от меня. Другим.

- Я не хочу... Билл! - все не могу подобрать слов.

- Надо было менять. Меняться. Но в той яме, в которой мы были, в том затянутом узле взаимоотношений - в нашей той старой, прежней жизни - ничего не могло произойти. Просто не могло и все, физически. Понимаешь? - я всхлипываю уже по-настоящему. - Но все, в конце концов, ведь оказалось - каким-то невообразимым вывертом - не так ужасно, Том... - Билл пытается улыбнуться.

- Ты ведь любишь меня? - спрашивает он как-то ошеломительно просто.

И я отвечаю так же ошеломительно. Просто.

**

А потом беру его за руку, своими теплыми пальцами - прохладную ладонь. Билл закрывает глаза. Я подношу его руку ко рту, прижимаюсь губами к нежной замерзшей коже, переворачиваю, целую и внутреннюю сторону тоже, потом еще раз, и еще. Он так и не открывает глаз.

И он улыбается.

**

С Биллом нельзя было, как с девчонками. Он сам сразу сказал. Столь же откровенно, улыбчиво и подкупающе-прямо, как всегда пел. Или как признавался мне в любви, два часа назад.

- Понимаешь, слишком все... ну, чувствительное, уж прости за капризы, - слова едва достигали моего сознания, но я все-таки слушал внимательно, - надо очень... нежно. Сам понимаю, неудобно, но... ну, в общем, так уж я устроен. - Он чуть было не сказал "прости". Но не сказал. Понял, что не нужно.

И я не прикусывал кожу, а только прихватывал слегка, губами. И не впивался засосами в нежную шею, а только целовал ее чуть глубже, чем целовал дрожащие веки. Ласкал языком, как кошка котенка. Так же откровенно, как всегда играл на гитаре наедине с ним.

Или как признавался ему в любви, два часа назад.

И Билл был податлив в моих руках, гладкий, нежный, бархатный, безволосый, удивительно на меня похожий - но совсем другой.

- Теперь - чувствуешь? - спрашиваю я, отчего-то вспоминая его жалобы на равнодушие к прикосновениям. Он смеется и плавится под моими пальцами, и подается навстречу, и вздрагивает, и кусает губы. "Разве не видно" - без слов.

- А что же с группой теперь будет? - снова спрашиваю, как-то невпопад. Сейчас меня это, честно говоря, совсем не волнует, но я знаю, что на самом деле это немаловажный вопрос.

- Посмотрим, - отвечает Билл почти шепотом, - мы сами увидим, нужно нам это или нет. Но теперь мы решим это вместе, Том, сделаем именно так, как захотим, никак иначе. И ребята тоже должны подумать. Может, и для них это была нужная передышка. Тайм-аут такой. Вдруг они успели осознать, что уже совсем не этим хотят дальше заниматься? Мало ли. Просто мы все время забываем о том, что ведь весь мир - перед нами, и все карты - в наших собственных рукавах. И в любом случае - все будет хорошо. Теперь-то уж.

- Ты странный, знаешь, - задумчиво, гладя чуть выпирающие соски самыми кончиками пальцев.

- Ты тоже, - отвечает Билл, выгибаясь, напрягая живот и чуть откидывая голову, - потрогай меня еще, Том. Только...

- ...осторожно, - прижимаюсь губами к шелковистой поверхности повыше пупка, - я уже понял, Билл. Да я и так это знал. Принцесса ты моя.

- Хочешь, насмешу? - Я киваю, хотя это и не вопрос. - Ты у меня не первый, конечно, но - второй. После того раза, помнишь, - хрипловато шепчет принцесса, и я чуть не задыхаюсь.

- Ты серьезно?! - я приподнимаюсь, отрываясь от белой кожи, - Билл? А как же Мартина... И Эвелин? И Рита? - Это его заявление звучало бы несколько мексикански-сериально, если бы так меня не ошарашило. Рассчитанный эффект, конечно же.

- Все мы хорошо умеем врать, - лукаво отвечает Билл. Улыбаясь. Мелькая хитрым глазом из под упавшей на лицо челки. А потом серьезнеет вдруг и смотрит на меня в упор.

- Ты можешь выполнить одну просьбу?

Я несколько опешиваю - ответ настолько очевиден, что вопрос кажется вопиюще лишним.

- Конечно...

- Только не смейся. - Он вдруг начинает мелко дрожать, и я с ужасом понимаю, что ни черта не понимаю.

- Да что такое, Билл?

Он лезет в тумбочку, совершенно не может пальцами попасть толком в ручку, чтобы открыть ящик - лицо кривится почти болезненно. Я уже жду, что он достанет оттуда... да все что угодно - часовой механизм, ядовитую змею, предсмертную записку, левую ступню Йоста, пистолет, наконец. Но он достает кое-что почище, то, чего я не ожидаю никаким образом.

Но улыбнуться сейчас - значит, что-то разрушить, и я смотрю на него внимательно.

- Я такие вещи вообще-то не люблю, точнее даже, ненавижу, - бормочет он, не глядя мне в глаза, - боюсь их. Всегда боялся потери контроля. И я, честно говоря, толком даже и не знаю, зачем мне это надо. Но ты понимаешь... Мне отчего-то кажется, что если я смогу сейчас - вот так вот... Этим я сломаю, наконец, сотру - все неправильное, что было раньше. Наше непонимание, наше неравноправие, как бы оно не выражалось и куда бы не склонялось, нашу разобщенность. Да и в принципе... Я хочу научиться доверять, Том. Тебе. Как раньше, - он так и не поднимает глаз, - тогда можно будет жить дальше.

Я задумчиво трогаю железное кольцо. Провожу по нему указательным пальцем, потом так же - по второму. Палец останавливается на маленьком замочке.

Я бы хотел, чтобы он имел возможность обнимать меня, но для этого у нас будет впереди целая жизнь. И если сейчас ему это нужно - для преодоления каких-то своих внутренних барьеров, для понимания чего-то, для того, чтобы суметь впредь доверять мне - то не помочь ему в этом я не могу.

Он не просит завязать ему глаз или заклеить рот. Все это - чистая символика, не имеющая никакого отношения к цепям и коже, только самое чистое, только самое нежное, только самое сокровенное. Между мной и им. Никакой позы, никакого эпатажа. Только любовь.

Билл закидывает руки за голову, берется тонкими пальцами за изголовье и смотрит на меня.

- Освободи меня, - шепчет он наперекор здравому смыслу. Но я его понимаю, так остро, так точно.

И весь прочий мир вдруг начисто пропадает.

**

Он лижет меня в губы, как неумелый щенок, когда я целую его в первый раз.

Он ласкает мой язык своим, как будто делал это всю жизнь, когда я целую его во второй.

Он кусает свою щеку изнутри и задерживает дыхание, когда я осторожно двигаю внутри него неумелыми пальцами.

Он поднимает голову и трется щекой о мою щеку, когда я аккуратно раздвигаю его ноги и тяну его маленькую поясницу себе на колени.

Он закусывает свой шарик между зубов, когда я вхожу в него, раздвигая и натягивая мелкие розовые складочки внизу.

Он дышит через рот, глядя на меня во все глаза, когда я пытаюсь подобрать ритм, шалея от нахлынувшего.

Он истово прижимается ко мне всем телом, невзирая на неудобство позы, только чтобы поцеловать - перед тем, как окончательно откинуться на подушки и позволить себе впервые за все это время в голос застонать.

И мы наконец-то становимся тем, чем хотим стать.

Чем хотим стать - вдвоем.

**

Они не Ромео и Джульетта, не принцесса и свинопас, не красавица и чудовище. Их нельзя ставить в пример, о них нельзя рассказывать детям, им не стоит подражать. Они не сломают традиций, не пойдут наперекор социуму, не совершат революцию и не перевернут мир. Только не тем, что у них есть лишь на них обоих.

И какими словами это называть - любовью ли, извращением ли, сумасшествием ли - не стоит и задумываться. Просто потому, что смысл оно имеет только для них двоих.

А им слов не нужно.

Fin.

 Отправлено: 21.10.08 21:09. Заголовок: Браво! Больше слов н..

Браво!
Больше слов нет.

 Отправлено: 22.10.08 00:13. Заголовок: Шикарно. Прочувствов..

Шикарно. Прочувствованно. Но сам кульминацтонный момент любви не оставляет ощуения напряжения. Но в данном случае это кажется уместным. Спасибо.

 Отправлено: 22.10.08 17:20. Заголовок: vzmisha4 пишет: Вед..

vzmisha4 пишет:

цитата:

Ведь тогда он потерял бы самую большую свою драгоценность. И нечего ухмыляться.

А мы и не ухмыляемся...

vzmisha4 пишет:

цитата:

Это довольно большой, довольно грязный, очень людный и очень разнородный город, в основном - туристический, особенно летом. Архитектура домов и впрямь красивая - весь город как памятник, но такой, знаете, засиженный голубями памятник.

Точнее и не скажешь... Ты сформулировала те мои ощущения в точные слова... Потрясающе...

vzmisha4 пишет:

цитата:

Теперь Биллу только оставалось сказать это вслух, проговорить, поставить точку.

Это ты поставила точку своим фанфом =) Точку всем недоразумениям.., домыслам и неправильности.. Спасиб за то что делишься своими правильными.., а от того - драгоценными мыслями...
Вроде и не было ничего ужасающего.., а всё равно пока читала.. на протяжении всего этого письменного искусства.., смахивала слезы с щек... Столько переживаний за полчаса... Ещё раз спасибо... Я тебя люблю.

Оффтоп: 5000 на Европу - это круто

 Отправлено: 22.10.08 23:05. Заголовок: наблюдатель Ох как..

наблюдатель

Ох как) Спасибо))

Пружинистое небо

Спасибо, Небо)) Я рада, что тебе понравилось!

Вельга

Огромное спасибо за такие слова))

Оффтоп: Это про мою поездку или про что?))

 Отправлено: 23.10.08 14:40. Заголовок: vzmisha4 ага =) Тоже..

 Отправлено: 23.10.08 17:37. Заголовок: Понравилось...

Понравилось.

 Отправлено: 23.10.08 22:01. Заголовок: Вельга Знакомо)) ..

Вельга

Знакомо))

Ася

Спасибо.

 Отправлено: 25.10.08 16:05. Заголовок: Эх... Знаешь, это н..

Эх...
Знаешь, это настолько глубоко... как омут прямо.
Чувства. Реальные, живые.
Я поражена.
Спасибо.
Просто сказать ничего не могу, все на эмоциях...

 Отправлено: 26.10.08 02:24. Заголовок: Juuo Спасибо огром..

Juuo

Спасибо огромное!

 Отправлено: 26.10.08 23:43. Заголовок: БРАВО!!! твои текст..

БРАВО!!!

твои тексты слишком живые и пронзительные
спасибо что ты так пишешь

 Отправлено: 27.10.08 03:15. Заголовок: Ink Слишком - это ..

Ink

Слишком - это плохо?)

Тебе спасибо

 Отправлено: 27.10.08 04:13. Заголовок: vzmisha4 это по-наст..

vzmisha4 это по-настоящему, это очень здорово

 Отправлено: 27.10.08 16:17. Заголовок: Тема свободы рулит. ..

Тема свободы рулит. Иногда кажется, что нам необходимо вдохнуть этого воздуха больше, чем им, или вместо них. Более срочно. :)
Очень понравилось, спасибо большое за этот фик.

 Отправлено: 27.10.08 18:06. Заголовок: Ink Ыыы)) Пасиба) ..

Ink

Ыыы)) Пасиба)

Луна-44

Ты очень точно сказала. Именно поэтому я и ездила автостопом в Европу этим летом безо всякого... интернета вообще без всего, без денег, без карточки, без вещей почти, налегке) Так чувствуешь ее гораздо острее.

Спасибо!

 Отправлено: 27.10.08 19:54. Заголовок: vzmisha4 , ой, я Вам..

vzmisha4 , ой, я Вами восхищаюсь ! Я такая трусиха, чтоб ездить не то, что автостопом, а просто без турфирмы (со всеми прилагающимися )))
А можно где-нить отчет почитать?

 Отправлено: 27.10.08 20:22. Заголовок: Ася C каких пор мы..

Ася

C каких пор мы на вы? Третий год вроде знакомы))

Да, конечно. Можно на моем дайрике, но для этого нужен аккаунт - он закрыт. Можно на ЖЖ, это тут http://vzmisha4ono4ek.livejournal.com/63528.html?nc=3

 Отправлено: 28.10.08 20:47. Заголовок: Спасибо, это от восх..

Спасибо, это от восхищения, что сами путешествовали )))

 Отправлено: 29.04.09 19:20. Заголовок: Тема с "Myst"..

Тема с "Myst" закрыта, поэтому пишу здесь.
Очень понравилось! Мир оригинальный, не встречала такого, хотя, возможно, я мало фэнтази прочитала )))) Легко читается.

Конечно, коробит, что там с их родными.......................я бы так не смогла. Остается надеятся, что их разведенные родители заимеют детей от других супругов и утешаться хоть как-то.

 Отправлено: 30.04.09 20:17. Заголовок: Ася Тему с Мистом ..

Ася

Тему с Мистом я коварно удалила, чтобы выложить его потихоньку на другом форуме.
Рада, что понравилось!)

Что касается того, что они остались в других мирах - у них не было выбора, но зато они остались друг с другом, по одиночке им было бы гораздо хуже, и нашли себе достойный род деятельности)

 Отправлено: 15.07.09 08:28. Заголовок: В глубоком и пронзит..

В глубоком и пронзительном акуе восхищении...Буду перечитывать не раз:сейчас одни эмоции остались, а мне хочется увидеть словесное кружево.Спасибо.

 Отправлено: 15.07.09 11:52. Заголовок: Sherriss Спасибо, ..

Sherriss

Спасибо, ты прямо всюду меня захвалила! Я очень признательна))