Отправлено: 09.11.08 11:05. Заголовок: "Сон",original, старославянский слеш,R, romance, angst

старославянский слеш
Название: "Сон"
Автор:Ptrasi (большая часть идей по развитию сюжета принадлежит Е121)
Жанр: romance, angst, non-con
Рейтинг:R
Саммари: Русал. ну, чувак такой, утопленник типа. с венком камышовым на голове. никаких хвостов - это придумали уже христиане, пугать чтоб народ. а тут ноги. понимаете, ноги! волосатые такие. да. две штуки. Так вот, русал и пастух. (не дельфин, заметьте) Вот так. автор, конечно, знает древнерусский, о чем есть соответствующие документы (грамота за лучшее в России знание древнерусского), но оридж нормальным языком написан. Потому что вы не знаете древнерусский.
Предупреждение: в процессе. кто знает, может, опять макси будет. ХОЧУ комменты. и вообще это подарок для Е121. По ее заказу и сценарию. присутствует хэппиэнд.
апд.: в процессе написания выяснилось, что тут еще есть насилие, жестокость и смерти героев.

Песни
"На море орел", древнерусская песня

Все исторические события, личности и проч. существовали на самом деле, а вовсе не являются плодом больного воображения автора.

P.S. Я подумала, что вот этот ориджинал надо вернуть сюда. В конце концов, он заслужил это. А остальные не надо, они не заслужили.

 Отправлено: 09.11.08 11:06. Заголовок: В жаре июля расплета..

В жаре червеня расплетались березовые листья, ярким заревом сыпались иван-чай, медовый донник, земляника, рябина моросила белозорьными цветами. Пахло пшеницей, только-только набиравшей силу, пряностями, горькими травами, теплеющей водой, солнцем.
От реки идут несколько ломких тропок через поля, теряясь в растушеванном зеленью лесу, тянется рваная дорога, по которой водят скот на водопой. Мягкий суглинок на самом берегу, расцелованном водой, влажно хлюпает под ногами и густо порос речной мятой; мелкие камни на дне больно ласкают ноги, туман растекается над спокойными волнами, белесый, вялый, тяжелый. Через реку перекинуто два больших дерева – мост.
В июне месяце жарко парит воздух от горячей земли, деревья шепчутся о сказках, леший веселится за месяцы спячки, а луна полнеет.
Мутная неяркая звездная дорожка протянулась по черни воды, плеснуло где-то в камышах, засмеялось эхо, замолкли кузнечики. Торопливо гонят славяне скот, нещадно погоняя хворостинами – в груди грызет страх, потому что водяной проснулся.
По тропинке спешат мокрые шаги, и за свежескошенными, пахнущими свежестью стогами собираются на поляне, укрытой ивами, русалки. Холодные, промороженные пальцы рвут осоку и тысячелистник, ловко плетут венки на влажные, спутанные, позелененные тиной волосы. Черными ночами сверкают смеющиеся их глаза, голоса вызванивают капелью над лугами, белая кожа отливает студеными каплями воды. У девиц в волосы вплетены тонкие ленты вьюна, они похожи на сон: красивые бессмертной, удивительно страстной красотой, с бесстыдно смеющимися губами, обнаженные, млеющие, и колокольчиками тянут они песни. Русалки-юноши похожи на пляски: в них – напряженность, недосказанность, тайность, волнующая кровь. На головах у них венки из тугих камышовых плетей, и светлая кожа источена нежными ласками волн.
- На море орел, да,
На море орел, да,
На море орел да
С соколами говорил, да….
Песни русалочьи пахнут тиной да илом, скользкие они, печальные, в них стынет плач и горе многих семей – утопившаяся дочь, утонувший сын. Они отзываются на свои прежние имена, прижизненные, но не узнают ни родителей, ни любовников, ни друзей.
Девушки заводят хоровод, гибко гнутся, как молодые побеги, и смеются, смеются, смеются – до звона в ушах.
- Святослав, отчего не играешь на флейте?
Один из русалок, с усталыми, бессонными глазами, завел тонкую ниточку мелодии, прожигая ею воздух, западая в холодные, отжившие свое сердца. Песня льется, как молочная переспелость звезд по небу, и пахнет от нее развратным ликованием жизни, пьяным, горьким, капельным.
***
До свету надо встать, выгнать стада на реку, напоить, и пойти на луга. Найден ходил по дворам, собрал у заспанных, только проснувшихся баб скот, потом вскочил на молодого коня Игоря Прямого, и погнал на реку.
Конь, упруго приминая траву, шел по покрытой росой дороге, встряхивая жесткой длинной гривой, а Найден собирал разбредшихся коров. Ветер трепал русо-золотистые, до плеч, волнистые волосы, рвал старую, посеревшую рубаху, выпевал улыбку на счастливом лице. Учуяв воду, конь всхрапнул и рысью понесся вперед. Он врезался грудью в неподатливую стынь реки, и, склонив гладкую, блестящую шею, жадно стал пить. Пастух соскочил с коня, по пояс погрузившись в ледяную воду. Загнав в реку коров, Найден стащил намокшую рубаху и враз потяжелевшие сырые портки, разложил на траве и, сломав длинную ветку, побежал обратно, к стаду.
Серый, мерклый свет еще не появившегося на горизонте солнца ласкал загорелые сильные руки, худую, складную, семнадцатилетнюю его фигуру, любовался красивым, беспокойным лицом, синими, как летнее небо, глазами.
В камышах что-то зашуршало, и, смеясь, раздвигая плотные полые стебли, две русалки смотрели на Найдена. Они часто наблюдали за людьми, но не выходили к ним днем, а по ночам редко кто шел к реке. Русалки жадно следили за каждым движением пастуха, уверенным, спокойным, хихикали, услышав клички животных.
Внезапно конь, отчаянно подаваясь вперед, пошел на глубину, подхваченный течением. Найден бросился к нему, но, кажется, уже не успеть – только влажная морда и одичалые, исступленно-перепуганные карие глаза виднелись из воды. Святослав подплыл ближе, вцепился стылыми, клейкими пальцами в гриву и, обхватив горячую шею коня, потащил его к берегу. Найден словно врос в дно, удивленно разглядывал Святослава, когда он подвел к нему рвавшегося из рук, словно взбесившегося коня.
- Тише, Черныш, тише, - пастух гладил коня по лоснящейся, теплой шерсти, успокаивал, обняв за шею.
Святослав немного отошел от них, ощущая себя виноватым – когда он подобрался ближе к Найдену, Черныш, почувствовав покойника, понес от него подальше, и чуть не утонул.
Пастух исподлобья смотрел на Святослава.
Камышовый венок, знак принадлежности его к русальему народу, уплывал, унесенный течением.
- Ты кто такой? Из соседнего селенья, что ли?
Святослав моргнул, стараясь отвести взгляд от синих колодцев-глаз Найдена. Он уже забыл, что бывают такие яркие глаза.
- Да.
- Спасибо тебе, воин. Я твой должник.
Найден ослепляющее улыбнулся и, взмахнув прутом, повернулся, погнал стадо на берег.
***
Святославу, когда он умер, было двадцать два лета. Тело его сохранило крепкие мышцы, стройность, а вода придала огрубевшей от работы коже и рукам нежность, прежде совсем не свойственную.
Жизнь мертвого – далеко не жизнь, скорее растянутое, как клейкая ниточка свежей смолы псевдосуществование, держащееся на всечеловеческой вере – если бы люди забыли о русалках, или о леших, о кикиморах болотных, о лесовичках, болотницах или о полуденице, то все бы кончилось. Наверное, думал Святослав порой, это было бы совсем не больно. Как легко считать, что больше не можешь чувствовать боли, если уже умер.
Он сохранил свой немного угрюмый характер, отчаянный, беспокойный, иногда мечтательный, иногда мрачный, иногда веселый.
Святослав не помнил, отчего умер, не помнил, как стал русалкой. Только удушающее чувство невыносимого жжения внутри, горького, слезного, давящего - клеймом осталось в его памяти, когда он, захлебываясь, вынырнул на поверхность реки, окруженный таинственными полупозрачными в лунном свете существами, обнаженными и казавшимися в то же время одетыми - в невидимую рубаху, в неощущаемый сарафан.
Никто не говорил ему, что он теперь есть: слишком выразительны были венки на головах русалок, знакомые по неотчетливым воспоминаниям – все прошлое было теперь таким – об Иване Купале, снопах ярко-жгучих искр на костром, и прекрасному пению, доносившемуся из ивовой рощи.
Время шло совсем по-другому, чем при жизни. Они не ждали следующего дня, не загадывали на месяц, на неделю, на год – только сейчас, однодневная судьба, однодневные дела – и так с апреля по ноябрь, пока их тела не превратятся в обмороженные трупы на дне реки.
А потом – все заново.
Святослава тянуло к людям – впрочем, как многих недавно умерших. Ясно слышал во сне – бессонном и похожем на смерть – чужие молитвы о нем, чужой плач, и сердце, ледяное уже и прогнившее, странно волновалось, как будто бы припоминая эти голоса.
Найден для него был заветной мечтой о жизни, всего лишь недостижимой и невозможной.
***
Красивая, полная Марьяна прибегала иногда в луга, на пастбище, повидаться с Найденом. Она куталась в широкий чернично-багряный платок, расправляла складочки длинной рубахи, сидела рядом с ним, тихонько смеялась, то и дело кося огромными серыми глазами в его сторону, и снова смеясь.
- Чего улыбаешься все время?
- Облака смешные, - и она бежала за какой-нибудь коровой, ушедшей слишком далеко.
Найден любовался на босые, изрезанные об осоку, крепкие и загорелые ее ноги, и даже мечтал о том, что посватается к ней, когда наступит осенний мясоед. И тут же вздыхал, зная, что, хоть и бедные, Марьянины родители никогда не отдадут дочь за найденыша-пастуха.
- Скоро твои пойдут на сенокос?
- Да завтра с утра.
Марьяна сдула жука с рукава рубахи.
Они еще немного посидели рядом, глядя на облака, а потом она ушла, оставляя после себя пустоту и одичалое, выгоревшее поле сердца Найдена.

***
Поздно вечером, когда селяне разобрали каждый свою скотину, пастух устало поплелся к реке. Тоненький, едва различимый серп нового месяца мутью озарял высокую траву, колюче-спелую под его жадными руками, и даже комары не разрушали странного лиричного настроения Найдена. Он побежал к реке, хватая ртом простуженный воздух и спотыкаясь на песке, и, чувствуя под ногами скользкие, покрытые илом камни, снял рубаху, портки – и окунулся в теплую еще, мягкую воду.
Святослав, сняв камышовый венок, сплетенный заново, подплыл к берегу и уселся на траву, так, чтобы Найден заметил его.
Он смотрел на пенные дымчатые ночные волны, взбитые сильными мальчишечьими руками, и представлял себе его: мокрые, прилипшие, в беспорядочных кудрях волосы, немного покрасневшие от воды глаза, острые запястья и наивно-свежий румянец на щеках.
Найден, отплевываясь, вынырнул у берега, и, как застигнутый зверь, уставился на Святослава. Яркую вспышку-секунду длилась пауза, и Найден выпалил:
- Откуда ты взялся?
- Я купался вон там, около камышей. Ты, наверное, не заметил меня.
Немного успокоившись, пастух вылез на берег (у Святослава сердце дрогнуло, словно пытаясь забиться, когда месяц осветил тонкое, сильное обнаженное тело, все покрытое маревом капель воды) и сел рядом с ним, сжав колени – невинный, соблазнительно дикий жест. Разбуженные, нервные глаза русалки в упор разглядывали Найдена, выискивая маленькие черные родинки, мягкий пушок над верхней губой, завитки на шее – все это казалось ему недоступно-прекрасным, жизненным.
- Знаешь, воин, я тогда испугался. Ты внезапно так появился, словно из воды.
В ночи черные блестящие глаза Найдена вперились в Святослава.
- Меня зовут Святослав. Я рыбалил.
- А… Святослав, ты семейный?
Комары вились вокруг Найдена, не обращая никакого внимания на русалку.
- Нет.
- А я вот хочу жениться, да не могу.
Конечно же, Святослав не чувствовал ничего – только тоненькая червоточина, сосущая страсть на дне мертвого сердца всколыхнулась, вызвала мелкую дрожь на холодной коже, вызвала судорогу в пустых, иссушенных легких.
- Ты любишь кого-то, да?
Найден сорвал ковыль и сунул в рот. Цедя сквозь зубы, он проговорил:
- Не знаю, люблю или нет, просто нравится она мне. Не брезгует.
- А с чего тобой брезговать?
Найден ничего не ответил. Потянулся к одежде, и, обдав Святослава отчего-то показавшимся ему восхитительно сладким запахом жаркого, потного тела, быстро затянул пояс на штанах.
- Как тебя зовут?
- Найден, - буднично бросил через плечо пастух, расправляя рубаху.
- Это прозвище, не имя. – Святослав поднялся, и осторожно, словно боясь чего-то, положил руку на плечо Найдену.
Теплое, неподатливое, еще немного влажное – даже сквозь толстую грубую ткань рубахи чуял он это, наслаждаясь непривычным ощущением где-то внутри.
- Холодный ты, - Найден поежился, но не сбросил руки. – Оделся бы. Мерзнешь.
- Как тебя зовут?
- Да сказал же я, - Найден обернулся, обжег его злым взглядом.
Святослав обхватил его руками, сжал, кожей чувствуя скорый стук чужого сердца, - пастух испуганно рвался, царапая сухие крепкие пальцы русалки. Потом обмяк, откинулся назад, на Святослава – тот от удивления разжал руки, выпустил его, но Найден не отпрянул. Закинув голову, он смотрел в непроницаемо-черные глаза и беззвучно шевелил губами. Потом толкнул его, словно вспомнив, что еще недавно был пойман, и пошел прочь.
- Эй… - Святослав попытался окликнуть жизнь.
- Любомир меня зовут.
Он сорвался с места и побежал, взбивая босыми ногами серую звездную пыль.
Святослав с исступленной тоской глядел ему в след, давно превратившийся лишь в его фантазию, влажный силуэт на краю сетчатки – неуловимый, невероятный. Что-то медленно, болезненно светилось и остывало в Святославе, и черный воздух на языке был горше, и поднявшийся ветер раздирал на части лунность на реке, и хотелось дневного света.
Печальный голос флейты – недоступный, неземной, уходящий в чужие души – терзал Святослава, едва перебиравшего пальцами колючие, неотшлифованные отверстия во флейтовом теле. Собственное мертвое сиротство колючей занозой впилось в него, и небо наваливалось невероятным холодом, согревало измученное его тело. И он уже не видел Найдена, оставшегося одного под звездным небом, а только едва-едва, на кончиках пальцев медленным покалыванием чувствовал его, не любимого и не влюбленного, по-детски вспыльчивого, пахнущего каштанами, с белесыми слипшимися ресницами.
Мелодия рвалась на рыдания и всхлипы, и ветер щепкой швырял над водой ее стонущее эхо.
- От любви не умирают, Святослав.
Русалка, совсем еще девочка, смотрела на него сквозь заросли камышей, по пояс в воде, и ее тело было невинным и неразвитым, а глаза – пустыми.
Святослав молча уходил от нее, слепо глядя перед собой, вновь видя яркий, волнующе живой след Найдена, и песня струйками стекала по нервным, неторопливым его пальцам.
Он горел.
***
Полуземлянка, сырая, пахнущая плесенью, рогожа вместо одеяла, мешок соломы вместо подушки – Найден сидел около своего дома, недвижно глядя в бесконечное серебристое мельтешение мошек, и унимал бессмысленно горячее сердце.
***
Как воробушек, выпорхнуло его сердце, когда утром он подходил к реке. Его глаза выискивали рассеченную солнцем тень Святослава везде, высматривали его позолочено-желанный силуэт, пшенично-русые, то темные, то светлые волосы.
Как огромная белая птица бежал он вдоль берега, оскальзываясь на камнях и мокрой от росы траве, с неистовым беспокойством выкрикивая его имя – Свя-то-слав - резкое движение обескровленных губ, и два удара языком по небу, невкусное, прогорклое имя.
***
Колючий плотный камыш скрывал бледное, отчаянное лицо Святослава, безнадежным взглядом следящим за уходящим Найденом, который то и дело оглядывался, уныло и слабо шлепая прутом по блестящим шкурам коров.
Было что-то волшебно-отвратительное, жульническое, противное в том, как смотрел русалка на человека. Как безысходны были его глаза, как жестко вдруг обозначились нелепые складки вокруг губ, как вода – ледяная рыбья кровь – жгла его изнутри, распирая вены, ища выхода. Пожалуй, он уже осознал, что хочет – желает, мечтает, что угодно, только не любит – босоного мальчишку, впрочем, уже взрослого, конечно, да, но с еще не до конца развитой грудной клеткой, узкими плечами, с худыми загорелыми ногами, и тонкой бело-розовой линией на животе от пояса, смываемой водой. Такого живого, теплого, смешного и уверенного, такого липкого от терпкого пряного пота, такого говорливо-стыдливого.
Он выбросил флейту в реку. Бесполезно и долго пытался подобрать он мелодию, которая смогла бы передать Найдена – и не смог.
Опустившись на серый песок, окруженный ивами и отражениями, убаюканный мутным утренним светом и перекликами иволг, Святослав погрузился в смертный сон, пустив свой венок по воде, словно девушка, гадающая на Купалу.
Дождь пошел внезапно, соткавшись из приятного запаха сырости в воздухе и прозрачных солнечных лучей.
Святослав не проснулся, укрытый филигранными узорами света и тени.
Девочка-русалка, мокрая, вся в рассыпчатых каплях дождя, положила рядом с ним сверток – в нем было все, о чем просил Святослав. Оставив влажный след на его руке, пройдясь по выпуклым, крупным костяшкам пальцев, она исчезла под водой.
***
Второй день покоса пришлось отменить из-за сильного ливня, и Марьяна с красными от смущения щеками стояла перед грубо вырезанными в земле, поросшими травой ступеньками в дом Найдена. Наконец она тихонько позвала его, скрывая радость и нетерпение в голосе.
Звуки растаяли в воздухе, не найдя никого.
Марьяна побежала дальше в луга, не обращая внимания на грязь, налипшую на новую нарядную рубаху.
Найден нашелся под одним из стогов, насквозь промокший, с огневой головой, черными глубокими кругами под глазами. Марьяна разгребла копну; внутри было жарко и сухо. Они залезли туда и сидели, прижавшись друг к другу, дыша одним воздухом – сладковатым запахом травы, - и она вслушивалась в его бессвязный бред, разбавляемый глухим влажным кашлем. С трепетом разбирала она его на узнаваемые моменты: Марьяна, река, камыши, Святослав, конь, любовь, берег. Обнимая его голову, она радостно думала о том, что он, наверное, думает о ней… Целовала его горячий сухой лоб, перебирала жесткие кудри, прислушивалась к биению тонких голубых жилок на запрокинутой, напряженной его шее.
В очередной раз со вздохом полупрошептав - полупростонав «Марьяна», он открыл глаза и, вырываясь из цепких рук девушки, тяжело откашливаясь, терзаемый лихорадкой, выкарабкался под дождь и побежал.
Марьяна, пытавшаяся остановить его, заплакала. Новая рубаха была испорчена – мать точно прибьет.
***
Найден со стоном окунулся в холодную воду, пытаясь смыть с себя непривычный жар. Перед глазами плыли темно-фиолетовые круги, которые, стоит только закрыть глаза, отпечатывались на внутренней стороне век красными кровяными штампами.
Порыв ветра заставил кожу покрыться мелкими крапинками.
Что-то мягко задело его руку; оглянувшись, Найден увидел камышовый венок, плавно гонимый прочь течением. Он поймал его.
Холодный, плотный венок, обладающий определенной силой – это как корона, или как кнут. Это вещь в себе. Найден положил его на камни на берегу, и поплыл дальше.
Бушевала гроза. Красновато-лиловые молнии, перуновы посланцы, взрывали небо – на какую-то медленную секунду, на едва уловимый взглядом тягучий момент, рассекая на неровные части опрокинутую чашу туч.
Найден перевернулся на спину; река подхватила безвольное тело и понесла вперед, окружая сломанными ветками, обломками музыки, отколотыми кусками жизни, несбывшимися надеждами. Он скользил воспаленными больными глазами по темным берегам, отыскивая среди густой, тщательно нарисованной черноты очертания кустов, деревьев, далеких домов.
Сквозь морок лихорадки он понимал, что нельзя вот так вот полагаться на реку: водяной, хоть и боится Перуна и его гнева, все равно может утянуть за собой, и русалки… Далекое воспоминание забрезжило, как тусклый, солнцевеющий рассвет: камышовый венок, украшение русалки.
Его глаза поймали светлый, полупрозрачный силуэт лежащего человека.
Медленно, напрягая уставшие мышцы, он поплыл к берегу, к ивам, угрожающе-печальными тенями нависавшими над человеком, к зарослям камыша. Вязкий песок не давал идти, Найден спотыкался, скользил по облепленным тиной камням, цепляясь за резавший руки камыш. Он обессилено опустился на колени на прожаренном солнцем и залитом дождем песке и закрыл глаза, погружаясь в забытье, когда Святослав подхватил его, готового уже упасть.
***
В свертке, который он просил у девочки со старыми глазами, лежала одежда. Она непривычно колола тело, стесняла движения, но это была одежда, в которой никто не определил бы его сущность.
Святослав осторожно уложил тяжелого, горячего Найдена себе на колени.
Дождь над ними безумствовал, растягивая клубящееся небо, разглаживая струями волны на реке. Над ними ликовала чья-то радость – бесстыдная и горящая, недостижимая, далекая. Над ними рвал ветер листья с ивы, не замечая ничего.
Нервные глаза Святослава рассматривали тяжелый сон Найдена: удивленно приоткрытые губы, шуршащее, затрудненное дыхание, мокрые волосы, лимонная кожа, полынный, чуть кисловатый терпкий запах, заставлявший что-то внутри Святослава трепетать.
Он наклонился чуть ниже, чувствуя влажный привкус воды и речной мяты, такой привычный для него – и такой неожиданно страстный, смешавшийся с ароматом живого тела. Голос разорвался на дне гортани, не произнеся его мягкое, солоноватое имя. Холодными, застывшими, окоченевшими губами Святослав оставил на жаркой невинной щеке поцелуй.
Найден не проснулся, не очнулся, только чуть заметно дрогнули глаза под тонкой розовой с голубоватыми прожилками пленкой век. Святослав сидел с ним ровно до того момента, как первый застенчивый солнечный луч коснулся листьев ивы, превратив их в световые пятна.
Не зная, куда девать одежду, он исчез под водой прямо в ней, ласкаемый ревнивыми волнами реки.
***
…Марьяна, громко плача, плескала водой с металлическим привкусом на Найдена, била его по щекам, терла холодные его уши. С самой зари, когда красное, как папоротниковый цветок, солнце показалось над некошеным еще, встрепанным и мокрым пшеничным полем. Снова шли тучи – с запада, под дивный аккомпанемент дребезжащего ветра, примчавшегося с севера.
Ноги ее были по щиколотку в липкой грязи, она бежала по деревне, провожаемая криками матери и удивленными взглядами жителей. Она забыла обо всех, кроме Найдена, и лишь его милый образ грелся в ее груди; она была его тенью, его улыбкой, его бредом, его духом. Слезы все быстрее и горше подкатывали к глазам, когда Марьяна вспоминала о поневе, которую готовила для нее старшая сестра.
Стонала и кричала, звала и молила, целовала и надрывалась, пытаясь разбудить Найдена.
А во сне он танцевал на раскаленных углях, обнаженный, и каждый участок его белой кожи блестел, намазанный жиром, и пот лился по напряженной спине, обжигая холодом. Домовые и русалки, колдуньи и лешие смотрели на него, смеялись, и от их дыхания его волосы вставали дыбом; они стонали и кричали, звали и молили, целовали и надрывались, пытаясь согнать с жарких углей, на которых так хорошо танцевать… И только студеный, ледяной образ Святослава внезапно разбил кошмар.
Найден открыл глаза.
Марьяна, с покрасневшим и опухшим лицом, уродливо сморщенным, вцепилась ему в плечи и глухим голосом рассказала о поневе, о том, что ее сосватали, о том, что скоро уж ее свадьба.
Они сидели, обнявшись, растревоженные, разлученные, влюбленные друг в друга, но не любящие; расстаться было бы тяжко – но только сейчас. Они были всего лишь детьми, ему – семнадцать, ей – тринадцать, и ей славно мечталось о красивом и статном женихе, за которым подглядывала из горницы, а ему боязливо думалось о странном ночном видении, в котором Святослав целовал его.
***
Длинные дни, полные запаха ожидания, тянулись медленными каплями дикого меда. Найден белозубо улыбался Марьяне, когда встречал ее на полях, нежно, когда она отворачивалась, рассматривал прямую спину и туго сплетенные темные косы. Не знал он, что девушка уже и думать о нем забыла, что остался в ней только легкий млечный осадок о несостоявшейся любви, что она вечерами жгла лучину и пряла рубаху будущему мужу. И долго-долго по ночам, ворочаясь на жесткой рогоже, Найден маялся, мучимый обидой и злостью.
Что-то в нем перегорело после этого случая. Он не задумывался над этим, просто стал старше, потерял детскую непосредственность, извечную веру в справедливость и счастье, забыл где-то в полях мечтательность. Договорился с дроворубами, собирал понемногу хворост, стал брать за работу вещами – хотел отстроить новый дом, справный.
Но к реке он все же ходил не только за тем, чтобы напоить скот.
Блестящими ртутными глазами выискивал Святослава, хотя и сам не знал, на кой это ему: чтобы стоять, потупив глаза и заливаясь неприятным румянцем, оцепенело вспоминать приснившийся поцелуй, или чтобы привязаться к нему – и потерять. Ему было страшно и одновременно хотелось чего-то: нового, неизвестного, замолчанного.
Серпень позолотил все вокруг – поля, леса, дома, людей, даже небо и реку. Воздух казался мягче и свежей, ночи холодели, а потемневшая, словно черненое серебро, река была усыпана лодочками алых листьев. Женщины валяли войлок, катали обувь, мужчины складывали сено в сараи.
По тропинке до воды ходили реже, а Найден торопился построить новую землянку, чтобы не замерзнуть зимой. По утрам, как всегда, мчал коров в поля, пока трава еще была сочна, и отсчитывал дни до осеннего мясоеда, когда Марьяна должна была выйти замуж.
Осенью к русальему народу всегда бывало прибавление. Конечно, не каждый мог стать русалкой; должно было быть страстное желание вернуться к жизни, должна была быть прочная связь с землей. Осенью топились сами. Наверное, что-то такое витало в воздухе, что девицы и отроки, изнывая от любви, бросались в воду, путались в водорослях, захлебывались горькой тиной.
Святослав понемногу забывал летнее наважденье – красивого мальчика с ласковым именем, прокаленного солнцем и переполненного ветром. Он перестал выходить на берег, предпочитая танцевать с русалками в ивовой роще, улыбаясь, беспечно смеясь, играя на флейте, которую река ему вернула. Он оледенел; в глазах потерялся легкий отблеск болотного обманчивого огонька, зажженного Найденом.
Слишком коротка память у мертвых, слишком много забирает себе река в качестве платы за бесконечную жизнь.
***
Холодный ветер бил в спину, когда Найден шел накануне свадьбы Марьяны к реке. Он вовсе не собирался топится, просто ему хотелось подумать над этой возможностью; это было слишком соблазнительно – стоять на краю, зная, что все зависит от одного лишь твоего решения. Нашел себе укромное местечко, закрытое согбенными ивами, застывшими в порыве над водой, и сел на пожелтевшую траву.
Святослав и девочка со старыми глазами собирали камыш и осоку.
Найден вздрогнул, словно ветер наконец-то порвал тонкую истрепанную рубаху и кожу, и остро отточенным клинком вонзился в теплое мясо. Весь напрягшись, он вглядывался в прекрасный силуэт: сильная спина, блестящая от не обсохшей еще воды, темные пасмурные волосы, налипшие на широкие плечи, и длинные стебли камышей. Тонкую белую фигуру девочки, спрятанной за осокой, он заметил не сразу.
Впрочем, его уже ничто не смогло бы остановить, слишком долго тосковал по странному незнакомому знакомцу. Найден бросился в ледяную осеннюю воду, и эхо разбросало по полям его крик «Святослав». Русалка обернулся.
В такие минуты должны звенеть скрипки и исчезать окружающие, должны звучать натужные барабаны сердец. Но этого не случилось; Святослав поплыл к Найдену, потому что неизвестная тонкая иголка кольнула в груди, когда чудо-видение окликнуло его.
***
Они лежали на острой осоке и камышах, сложенных на берегу, и молчали, рассматривая длинные тени от деревьев на воде. Мошки кружили над ними, и Найден лениво отмахивался, когда особенно назойливые лезли в лицо.
Руки их лежали совсем рядом, так, что Святослав ощущал жар, исходивший от ладони пастуха.
Говорить им было не о чем. Короткий поцелуй Найдена, обжегший холодные сухие губы русалки, лишь ввел в странное онемение обоих: Святослав по крупицам восстанавливал память, пытаясь понять, что это за непонятный трепет внутри, а Найден со страхом понимал, что поцеловал мужчину.
- Ты еще не женился, Святослав?
Голос казался хриплым и замедленным.
- Нет, Любомир.
Короткий удивленный вздох разрезал быструю тишину, и Найден, пунцовея, вскочил.
- Я.. я пойду…
Но прежде чем разойтись – одному в зеленеющую воду, второму в сгущающиеся сумерки – они поцеловались, совершенно невинно и искренне, и договорились встретиться завтра.
***

 Отправлено: 09.11.08 11:07. Заголовок: Ночью первой загорел..

Ночью первой загорелась изба старосты. Конные, освещая себе поле брани, поджигали дома и стога сена; воздух переполнился криками, мычанием перепуганных коров, ржанием лошадей, сгорающих заживо, и плачем детей.
Убивали только стариков и самых младших, и, конечно, тех, кто оказывал сопротивление. Найден, оглушенный внезапным шумом, выскочил на улицу, помчался к дому Марьяны. Один из всадников бросился ему наперерез. Когда тяжелая рукоять меча с силой опустилась ему на голову, он уже потерял надежду: дом, в котором утром должны были начаться свадебные торжества, горел, осыпаясь яркими вспышками. А потом опустилась прореженная помехами чернота.
***
Печенеги не оставляли себе рабов. Пленных они продавали купцам-византийцам, почти ежемесячно проходивших с караванами по степям, и те платили мехами и шкурами, иногда – выменивали на какие-нибудь свои товары. А дальше судьба приводила каждого к своему хозяину: кого-то продавали в средиземноморские страны, кого-то в Ливонский орден, некоторым удавалось бежать…
Найден месяц жил в стане печенегов. Пленные – это даже не рабы, это ниже, это хуже, это все равно что грязь под ногами, хотя даже эта грязь была важней для степняков. Они обрабатывали зерно, добывали глину; их травили собакам, в них бросали грязь и камни дети, даже женщины издевались над ними, швыряя прямо в лицо помои – и пленные с жадностью принимались есть скользкую темно-бурую массу, и лучше было даже не задумываться над тем, что это. Руки Найдена опухли от постоянной тяжелой работы, покрылись мозолями и волдырями – они лопались, кровоточили, гнили, но ему приходилось работать. Иногда он с тоской смотрел на восток, туда, где всходило солнце, пожаро-алое, тянувшее во все стороны блестящие лучи, туда, где раньше было его село, теперь уже сгоревшее дотла.
Чем сильнее становился голод, мучивший его, тем светлей и прекрасней были его мечты о доме, и все больше вспоминал он про Святослава.
Марьяну он встретил здесь же, в плену: порванное платье, на лице застыл недоуменный ужас; ее вытащили из горящего дома печенеги, и, пока один держал выбивающуюся девушку, второй, смеясь, зарубил ее отца и мать. Старшая сестра Марьяны умерла чуть позже, когда их длинной угрюмой и отчаявшейся вереницей гнали в стан. Впрочем, женщин степняки старались поберечь – их хорошо было продавать в Византию, но Марьяну оставил себе один из воинов-печенегов. Статус хозяйки она никогда не получит, так и останется всю жизнь рабыней, статус в доме – что-то среднее между собакой и женой, предмет насмешек, побоев и издевательств.
Найден не мог с ней поговорить, да и сама она не хотела этого: ей было стыдно, страшно, горько; она боялась спать ночами, ей виделись кошмары – умирающие отец и мать, падающая в выжженной черным злым солнцем степи сестра – и копыта коней, топчущие тела. Глаза ее превратились в два пустых полупрозрачных стеклышка, лишенных смысла и жизни.
Через месяц пришел, наконец, посланник купца, и пленные, выстроившись в ряд, с отупелой покорностью разглядывали серую пыль под ногами, совершенно безразличные к своему будущему. Они все были чрезвычайно истощены и больны – днем в степи было жарко, но по ночам холодно, и многие подхватили лихорадку.
Тех, кого не взяли, степняки убили – смысла не было держать их, бесполезных, едва стоящих на ногах, да уж тем более тратить на них еду.
Найдена заковали в общую цепь – тяжелый металл на шее и на руках – и караван отправился в путь.
Марьяна уже даже не могла заплакать, глядя на удаляющееся темное пятно купеческого каравана, и просто сидела, сцепив руки, и, как казалось, потеряла смысл жизни.
Но Найден так никогда и не узнал, что она утопилась.
Ноги было невозможно переставлять по сухой, обжигающей земле, и сейчас Ярило, почитаемого всеми, проклинали – солнце прожаривало кожу, волосы, все тело, в глазах щипало, язык казался невероятно огромным и разбухшим, настолько хотелось пить. Цепи давили невыносимой бременем, словно раздуваясь и тяжелея с каждым шагом. Но остановиться было нельзя – рядом ехал на коне сытый их сторож, в руке плеть, к седлу примотан бурдюк с водой. Стоило замедлиться, как кнут тут же свистом разрезал шипящий от жары воздух и кромсал плечи, спину, грудь, лицо – куда попадет – виновному.
Перед глазами все плыло; Найдену хотелось умереть, но больше всего ему все равно хотелось вернуть все назад, вернуть Марьяну, ее родителей, односельчан, всех, всех… и Святослава. Он закрыл глаза – веки казались горячими и иссушенными, неприятными – и видел лишь подобие Святослава, какой-то идеализированный неуловимый облик, затерявшийся на ресницах. Найден споткнулся.
На самом деле он ведь понимал прекрасно, что соседнее селение тоже было разграблено и сожжено. И, – сердце сжималось непонятной горечью – если не было Святослава среди пленных, значит, его убили.
Кнут рассек прохудившуюся рубаху и оставил красный кровоточащий след на плече Найдена.
***
Небеса покрылись тучами, тянувшимися все ближе и ближе, пока не подернулись мрачным блеском и не начали погромыхивать где-то в неизмеримой своей глубине, когда караван, наконец, прибыл в Фарсу, крупный полувоенный город Арабского халифата.
Стражники обходили рабов и выбирали из них наиболее крепких и выносливых – то есть тех, кто еще стоял на ногах. Один схватил Найдена. Новый строй – немногочисленный – повели в район городе, в котором проживали ювелирные мастера.
Найден задыхался; пот тек по его лицу, попадал в глаза, в рот, в нос, все тело чесалось, кожа была покрыта разводами грязи и пыли. Сейчас ему было совершенно все равно, куда его ведут, что с ним будут делать, зачем, почему, для чего. Усталая вереница рабов плелась через город, подгоняемая криками стражников, и жители смеялись, пальцами показывая на их русые свалявшиеся от грязи волосы, на подгибавшиеся ноги.
Они остановились у большого каменного дома, обнесенного забором; к ним вышел хозяин, знаменитый в городе ювелир, и придирчиво осмотрел рабов. О чем-то переговорил с купцом на глухом, немного гортанном языке, широко взмахивая руками – Найден с внезапно проснувшейся злобой смотрел на его чистую смуглую кожу, белую рубаху и золотое кольцо на пальце ювелира. Небольшой холщовый мешочек перекочевал в руки купца и тот, улыбаясь, ушел.
Их новый хозяин отправил рабов в принадлежащие ему рудники по добыче драгоценных камней.
***
Их – двадцать шесть душ – поселили в небольшом сарае, пахнущем навозом и животным потом; пол тонким слоем засыпан старой соломой, в которой копошились червяки и мелкие жуки. Каждому выдали по куску грубого полотна, которое отныне будет служить им кроватью.
Но перед этим их повели в темную душную кузню, и там хозяин, в рабочей одежде, с потным от полыхающего огня в печи лицом, раскаленным клеймом прижег каждому руку, чтобы все знали – это его собственность, предмет купли-продажи. Найден осторожно закатал рукав рубахи, посмотрев на знак. Ожог заплыл огромным кровяным пузырем, вокруг кожа покраснела и болезненно стянулась, рука ныла и болела. Некоторые из рабов тихо бормотали что-то себе под нос, другие всхлипывали, прижимая к груди обожженную руку.
Их надсмотрщиком оказался жилистый мужчина, еще молодой, с красивым умным лицом и пустыми глазами. Тонкая и гибкая его плетка была в нескольких местах завязана на крупные узелки, при ударе легко рассекавших кожу, и губы надсмотрщика Смарры кривила улыбка, когда раб кричал оттого, что по спине у него стекали кровь и пот.
Через день их распределили по группам. Найдена и еще четверых отправили разрабатывать жилу в северной части рудника; им выдали каждому по факелу и кирке, и Смарра повел их. Им предстояло дробить камень, разыскивая мелкие искорки голубых вкраплений сапфиров целыми сутками, глотая густую черную грязь с комочками чего-то светлого, которой их кормили, и получать удары по спине каждый раз, когда останавливались передохнуть.
Смарра обычно сидел тут же, внимательно следя за ними кошачьими раскосыми глазами – он был не то из сарматов, не то из византийцев, такой же пленный, как они, прошедший рудники и побои. Он раскатывал в руках горько пахнущие дурманящие корешки и жевал их, улыбаясь и подбрасывая плеть.
Первый несколько месяцев Найден думал сбежать. Он был соединен металлической цепью на ноге с остальными из его группы, и все думал, как бы им сбежать. Сначала он думал, что можно будет заколоть Смарру киркой, неусыпного их сторожа, предававшегося грезам, но эта идея провалилась: надсмотрщик не подходил к ним на расстояние, достаточное для удара, а вот длинная его плеть доставала всегда. Найден заворочался на жестком полу, отодвигаясь от Луки, отрока примерно его возраста, только очень уж чахлого. Вот если бы подговорить всех, чтобы разом напасть… Но остальные как? И вряд ли цепочка скованных людей в лохмотьях выглядит так уж обыденно для города. Найден снова повернулся на спину, разглядывая черные доски на потолке сарая, внимательно прислушиваясь к дыханию других. Кто-то кашлял во сне, чесался, храпел, шебаршились червяки под ними, жужжали москиты, звенели цепи на ногах при каждом движении. Найден осторожно приподнял голову.
Смарра сидел у входа, расслабленно откинувшись назад; руки сжимали плеть. Внезапно он повернулся в сторону Найдена и уставился блестящими глазами, совершенно лишенных сна.
Утром, когда раздавали завтрак, Смарра с улыбкой опрокинул миску Найдена.
В руднике кирки высекали камни и искры из глыб, факелы чадили, и Лука без конца кашлял, харкая кровью.
Они так уставали за день, что не могли даже поговорить друг с другом, не могли помечтать; рабы молча обматывали свежие мозоли, из которых сочилась бледно-желтая сукровица, тряпочками, оторванными от остатков одежды, и ложились спать. Они уже забыли, что это – солнце и свежий воздух, и мясо, и хлеб, и чистая вода, в которой бы не плавали головастики. Кто-то поймал крысу, забежавшую в сарай, и, забившись в угол, съел ее.
Однажды Смарра, перешагивая через спящих рабов, остановился перед Лукой. Найден, вновь мучимый бессонницей, задержал дыхание и чуть приоткрыл глаза, сквозь ресницы следя за неясным черным силуэтом. Надсмотрщик тряхнул Луку за плечо, другой рукой зажимая ему рот. Отрок широко раскрыл глаза; в них горел ужас и страх. Смарра улыбнулся. Тихо звенели ключи, пока он открывал кандалы на ногах Луки, и жестом приказал ему встать. Смарра снова закрепил цепь и, схватив дрожащего перепуганного Луку, с трудом сдерживающего тяжелый кашель, ушел из сарая.
Найден лежал, вслушиваясь в ночь; он боялся услышать предсмертный крик и так больного раба. Но все было тихо.
Лука не вернулся.
Только по ночам, когда все спали и Смарра уходил в свой барак, пристроенный к сараю, Найден слышал всхлипы и стоны, и смех, знакомый до судорог где-то в кишках – смех надсмотрщика.
Шли дни; их группа получала все больше плетей, ведь необходимо было работать за себя и за исчезнувшего Луку, все еще значившегося в списках. Смарра рассказывал им о пыточных дел мастерах, работающих на хозяина, и, жуя очередной дурманящий корешок, описывал трудности своей жизни в бытность простым рабом. Найден ненавидел его, и все сильнее росла в нем жажда убить. Разбивая камни, он представлял, что расправляется со всеми сторожами, какие только есть в этих рудниках.
Вчера ночью ему снился первый сон за все эти месяцы, и в этом сне он был счастлив, а рядом с ним был Святослав. Губы горели, снова вспоминая поцелуй.
***
Год прожил он в обреченности, в бездушности и боли; этот год научил его горячо и бесслезно молиться, яростно шепча имена знакомцев из прошлого, поминая их; этот год научил его не поддаваться горю и жалости; этот год научил его спокойно, с естественным равнодушием переносить смерть друзей и сомучеников.
Не только кожа его загрубела – сердце облеклось в холодный, неподатливый камень, и, казалось, ничто уже не могло тронуть его.
С того момента, как пропал Лука, прошло восемь месяцев, и теперь все знали, зачем забирают надсмотрщики самых слабых и истощенных рабов. Каждый боялся, что следующим будет он, и отбирал положенную миску завтрака у соседа, жадно хватался за каждую крошку, случайно оброненную, глотал затхлое перекисшее вино, которое полагалось им раз в месяц за усердную работу.
Найден устало закрыл глаза. Сейчас их было восемнадцать – четверых забрали надсмотрщики, один превратился в «надежного раба» и был отправлен на каменоломни, чтобы в будущем стать еще одним сторожем, и трое сдохли – так подыхает скот, которого заставляют слишком много трудиться. Место в сарае стало больше, но солома на полу почти совсем уже перегнила. Впрочем, Найден настолько привык к постоянной вони, что перестал ее чувствовать, как и боль в мышцах, и сосущее чувство голода, наполнявшего весь организм.
Той ночью Смарра склонился над ним, пристально разглядывая, словно пытаясь что-то высмотреть. Найден знал, что еще не слишком слаб, а тяжелая работа только закалила тело – и все же непонятный влажный страх наливался внутри, разрастался, подобно пожару. Смарра отомкнул его цепи и рывком поднял на ноги раба, и, заламывая ему руки, потащил к выходу. Найден спотыкался, вырывался, пытался высвободиться – но все было бесполезно. Снаружи к ним тяжело привалилась темнота – глубокая ледяная ночь в горах, сухая и безвкусная.
Найден упал на землю; от удара в глазах помутнело, заплясали багряные звездочки, в носу неприятно засвербело и потекла кровь. Надсмотрщик быстро связал ему руки и, дернув, повел за собой, словно овцу на жертвоприношение.
В ушах звенело, Найден слегка шатался, его тошнило, голова была странно тяжелой и пустой. Смарра подошел к карьеру, недалеко от которого стоял его барак. В тревожной черноте раб различил какие-то фигуры; внезапно он узнал один силуэт по светлым, почти белым волосам – это Ростислав, бывший его односельчанин. Живот вдруг скрутила боль, потому что глаза распознали неясный блеск мечей. Он отвернулся, но Смарра вцепился в волосы Найдену и заставил смотреть, как Ростислава, связанного, с кляпом во рту, убивали.
Когда все закончилось, тело бросили на телегу, уже заполненную трупами – характерный сладковатый запах растекался вокруг. Смарра повел словно впавшего в забытье Найдена в свой барак.
Он молчал, когда надсмотрщик привязал его к невысокому крепкому столбу, вбитому в пол, выворачивая руки. Найден очнулся и хотел было закричать, но Смарра проворно заткнул ему рот какой-то вонючей тряпкой; задыхаясь, лишенный возможности сглотнуть, Найден мог лишь с ужасом наблюдать и мычать от боли, когда тяжелая дубинка опускалась на него раз за разом – на грудь, на живот, на ноги, на руки. Из глаз покатились слезы – от страха. На его рубахе проступили кровавые пятна, а правая рука противно хрустнула, и теплые капли потекли вниз, тягучие и липкие. Теряя сознание, Найден видел, как Смарра стягивает с него портки. Новая порция боли от вторжения чужого тела не вывела его из обморока, и, пока Смарра, тяжело дыша, быстро двигался в нем, голова Найдена безвольно свисала на грудь.
***
Сломанная кисть правой руки срослась неправильно, и каждый взмах тяжелой киркой причинял боль, толчками продвигавшуюся по всему телу. Но Найден стискивал зубы, раз за разом опуская кирку на камни, а перед глазами плясали огненные искры и круги, и веки казались сухими.
Три месяца прошло с того дня, выжженным клеймом въевшимся в его душу, три странно долгих, расползшихся чуть ли не на год месяца. Его били меньше, еда стала лучше – в ней даже стали попадаться кости, которые можно было обсосать и почувствовать призрачный вкус мяса. На каменоломнях работа была легче, за ними почти не следили, да и не требовалось это. Из них вытравили желание жить, спасаться, бежать; они просто существовали, люди с серыми худыми лицами, острыми ребрами и голодным, пустым взглядом.
«Особых рабов» было человек десять. Каждый месяц самых истощенных, тех, кто уже не мог даже встать с рогожи, отводили в карьер и убивали, а остальные складывали костры и сжигали трупы. Найден научился притворяться достаточно слабым, чтобы его не били, но еще сильным, чтобы оставили его жить. Со стыдом и отвращением к себе отбирал он у маленького беловолосого Брячислава еду, но сам Брячислав не видел в этом ничего странного: он тяжело болел и почти не мог есть – каждый раз его выворачивало. Найден разбивал за него камни, защищал от побоев, разговаривал. Они иногда садились рядом и рассказывали друг другу счастливые истории из своего прошлого. Найден с нежностью и тоской говорил про Марьяну, клялся мальчику, что непременно отыщет ее и спасет, когда сбежит из плена, с печалью вспоминал Святослава, друга и возлюбленного, убитого печенегами.
Брячиславу было четырнадцать зим, и Найден старался спасти его – только они вдвоем помнили про Днепр Словутич, полноводный, широкий, рядом с которым было селение Найдена.
Почти каждую ночь Смарра насиловал его, оставляя синяки на руках и бедрах, опустошая, иссушивая. Найден молил Хорса, Симаргла, Стрибога, чтобы Смарра умер.
Однажды всех рабов подняли рано утром, еще до восхода солнца, и выстроили в поле. Воины на конях приказали выдать им оружие, и к полудню их повели прочь с проклятых рудников. Они шли нестройно и медленно, надсмотрщики стегали кнутом отстающих, а Найден радовался. Он понимал, что ведут их на войну, и сердцу его было весело оттого, что там он умрет, там он освободится.
Город Фарса был пограничным городом, так что далеко им идти все равно не пришлось. Казалось, что вся степь была заполнена воинами, пешими и конными, сзади теснились такие же, как они, рабы, мясо для прикрытия ратников; телеги с продовольствием, запасные лошади, возы с оружием… Вокруг все кипело и бурлило, кто-то кричал, кто-то рыдал, а в небе далекими мрачными точками кружились вороны.
Найден спрятался за телегу с оружием вместе с Брячиславом. Мальчику было совсем плохо, он впал в забытье, стал горячим-горячим, словно угли.
На рассвете следующего дня наконец показалось войско царства Тао-Кларджети, и, наспех выстроив ряды, бывшие их надсмотрщики повели в бой. Найден, крепко вцепившись в холодную рукоять меча, не знал, зачем он бежит вперед, выкрикивая что-то, не знал, кого он будет рубить и за что. Ему было все равно; он не имел ни малейшего отношения к этой войне, был всего лишь одним из многих рабов, бесправным существом, собакой. Ему сказали – сражайся! И Найден, резким выпадом меча пронзив напряженную грудь коня, мчавшегося навстречу, принялся рубить направо и налево. Он не защищал родную страну, ему не было ни какого дела до Арабского халифата, но он спасал себя и Брячислава, испуганно прижимавшегося спиной к его спине.
Когда среди воинов Тао-Кларджети появилось смятение и они внезапно побежали назад, Найден уже не видел этого. Он лежал на холодной земле, правая рука нестерпимо болела, перед глазами стремительно темнело. Брячислав стискивал его плечи и плакал. Они не знали, что арабы победили. Они не знали, что курапалат Ашот Багратиони был убит своими же воинами. Они не знали, что все закончилось.
Найден смог приподняться и перекатиться на спину. Из его ноги торчала стрела, рубаха пропиталась кровью и заскорузла. В воздухе таяли стоны раненых и умирающих.
- Брячислав, я рад, что ты цел.
Мальчик заплакал еще сильнее.
Найден попытался улыбнуться, но все мышцы занемели. Он с трудом сглотнул и тихо запел:
- Полети орел, да
Полети орел, да
Полети орел да на родную сторону, да
Полети орел да на родную сторону, да…
Найден закрыл глаза и мгновенно уснул. Они были свободны.
Вороны медленно пикировали вниз, окружая убитых, когтями и клювами раздирая уже окоченевшее мясо.
***

 Отправлено: 09.11.08 13:25. Заголовок: Брячислав долго торм..

Брячислав долго тормошил и дергал Найдена, прежде чем тот очнулся. От земли веяло холодом, болело все тело, каждая клеточка, ныли виски. Перед глазами простиралось темное ночное небо, застеленное облаками, так что ни единой звезды не было видно.
- Пойдем, пойдем, они забирают трупы….
- Куда?
- Куда-нибудь! Пойдем, кали ласка!
Брячислав, весь вымазанный в грязи и крови, тянул его за руку; Найден с трудом встал, тяжело опираясь на мальчика. Стрелу Брячислав вытащил и перебинтовал ногу, но правая, давно сломанная рука горела, словно расплющенная. В темноте смутно угадывались далекие силуэты людей, собирающих оружие и сваливающих трупы и раненых в общую страшную, стонущую кучу. Пригибаясь, они побежали прочь, туда, где, как им казалось, находился север.
Они шли всю ночь по следам войска – конский навоз, затушенные костры, остатки еды на песке; жадно склонившись над кучей объедков, отгоняя жирных мух, Найден трясущимися пальцами выбирал еще не совсем сгнившие куски хлеба и овощей, относил их Брячиславу. Теперь они делили все поровну, по-братски: кому – вонючий огрызок яблока, а кому – маленькая косточка с тонкими нитками мяса.
Утром, рядом с очередным покинутым лагерем, Найден упал. У него не было сил даже на то, чтобы перевернуться или улечься поудобней; нога снова начала кровоточить, к намокшей тряпке прилипала грязь. Он уснул.
Брячислав опустился рядом с ним. Бог сна не желал помочь мальчику, и ему оставалось только сидеть с Найденом, меняя перевязи. Его болезнь куда-то ушла – жар спал, ничего не болело, дышать было легко и свободно.
Ближе к полудню солнце начало припекать, во рту у Брячислава пересохло, и только тогда, оглядевшись, он понял, в какое жуткое место они забрели. Ему показалось что это – жилище Мараны: вокруг, куда ни посмотри – сероватая земля, потрескавшаяся от зноя, ни одного дерева, ничего, кроме нескольких чахлых былинок. Он бросился искать что-нибудь в вещах, покинутых войсками. Брячислав ежесекундно проводил шершавым языком по сухому небу и губам, ломал травинки и жевал их в надежде почувствовать желанную влагу, обломками мечей, до крови разрезая руки, копал твердую бесплодную землю, но все было бесполезно.
Мальчик прилег возле Найдена, слизывая багряную медно-соленую жидкость с пальцев, прижался к нему в поисках тени, но тело Найдена было горячее, жгло даже через несколько слоев лохмотьев… Брячислав застонал. Теперь ему было по-настоящему страшно.
Солнце жарилось в небе, выжигая все вокруг; мальчик лежал, прижавшись лицом к раскаленной сухой почве, разжевывая плотный стебель колючки, найденной в степи. Голову он накрыл обрывками кожи, найденными среди мусора, оставленного войском. Ему очень хотелось плакать, но он не мог.
Брячислав обмотал раненую ногу Найдена и закутал его в тряпье, чтобы солнце не пекло ему слишком сильно. Бывший раб то начинал бредить, то дрожал во сне.
Он очнулся только ночью от холода и от того, что рядом дрожал Брячислав, закутанный в несколько слоев шкур. Найден повернулся и осторожно тронул мальчика за плечо, тот поднял голову и полными страха глазами посмотрел на него.
- Я.. – голос Найдена ломался, горло и язык были сухими, словно их щедро посыпали песком. – Пить…
Брячислав кивнул и, немного пошатываясь под тяжестью невыделанных кож, отправился в ночную темную степь в поисках травы. Еще в сумерках он развел костер, чтобы отогнать степных волков и прочих хищников, и сейчас старался не выходить за освящаемые им пределы.
Найден перекатился на другой бок и попытался встать. Только сейчас он почувствовал, как сильно болит его раненная нога и как воняют шкуры, которыми Брячислав его укрыл. С трудом сев, он откинул тяжелые кожи и размотал ногу. Кожа была покрыта плотным слоем спекшейся на солнце грязи, и сложно было различить, где здесь кровь, а где – разводы от песка и пыли. От раны вниз по ноге начиналась болезненная припухлость, и при неясном свете высоких звезд казалось, что она черная. Найден пощупал икру и поморщился от боли. К нему подошел Брячислав, протягивая пучок травы.
- Что это?
- Вода. Как твоя нога?
- Я чай, вельми плохо.
Найден засунул в рот траву и старательно разжевал, а Брячислав оборачивал его ногу тряпкой.
- Есть хочется.
- Да.
Брячислав вздохнул и сел, поджав под себя ноги. Он решил не говорить Найдену о том, что днем, бегая по степи в поисках воды или пищи, он до крови стер себе ступни.
- Домой охота.
Найден лег обратно на холодную землю. Мимо, вспугнутая им, быстро скользнула в сторону маленькая змейка.
- Мы дойдем?
Найден отвернулся.
В конце концов, он был старше, сильнее, но в его душе уже не оставалось надежды. Теперь было ясно, что они заблудились в бесплодной пустыне, без воды, без пищи, без оружия, не зная, где их дом. Здесь их ожидала либо медленная смерть от жажды и голода, либо быстрая – от волков. Словно в ответ на его мысли где-то совсем недалеко – а казалось, что в десяти шагах – раздался вой.
- Мы дойдем.
Брячислав улегся рядом с ним, уткнувшись лицом в плечо Найдену, чувствуя горьковатый пряный запах пота. Он закрыл глаза.
- Най, скажи, с тобой там, на каменоломнях, надсмотрщики делали то же, что и со мной?
Брячислав прислушался к наступившей после его вопроса тишине и приподнял голову, заглядывая в лицо Найдену. Губы того кривились в гримасе ненависти. Он повернулся к Брячиславу и крепко обнял мальчика.
- Да. Забудь об этом.
- Най, зачем? Зачем они это делали?
- Я не знаю.
- Этого больше не будет?
Как Найдену хотелось пообещать Брячиславу, что такого больше не повторится и все пройдет, все забудется! Но сердце его отчего-то чуяло, что не будет так, как ему думается.
- Не будет…
Брячислав вздохнул и руками обхватил шею Найдена, прижимаясь к нему.
- Пусть Стрибог благословит твой сон, Най.

 Отправлено: 10.11.08 14:39. Заголовок: Птраси ..... так нра..

Птраси ..... так нравится;) что-то я этим вечером немногословен... *расстроился* а так хотелось накатать большой подробный коммент... В общем,просто спасибо! Приду в себя,напишу тот самый большой пост. ^^

 Отправлено: 12.11.08 20:57. Заголовок: словарик: паганусы -..

словарик: паганусы - язычники
***

Они отправились в путь ранним утром, еще до восхода солнца. Брячислав почти нес на себе ослабшего, мучимого странной лихорадкой Найдена: ночью его рвало черной слизью, выходившей из пустого желудка, а нога распухла вдвое, а на месте раны показались пузыри, заполненные желтоватой жидкостью. Они забрали с собой все объедки, какие смогли найти.
Каждый шаг давался Брячиславу с трудом – ступни горели, но он все равно шел, оставляя темные следы влажного слипшегося песка. Найден скрипел зубами, но не жаловался, хотя иногда Брячислав, державший его руку, больно сжимал сломанную когда-то кисть.
Когда взошло солнце, они уже отошли от следов прошедшего войска и продолжали идти на северо-запад, даже не зная, но чувствуя сердцем.
Водой и пищей же служили им чудом не иссохшие травы, росшие кое-где, да один раз Найден поймал веретеницу, безногую ящерицу. В самую жару идти было невозможно, так что они лежали, накрывшись тряпьем, и тихо разговаривали.
Брячислав тяжело дышал под вонючими лохмотьями, в грязно-желтом сквозь ткань свете смотря на Найдена.
- Най, скажи, у тебя есть к кому возвращаться?
- Нет.
- Ты же сказывал про девицу?
- Она в плену, жена печенега… Я желал бы спасти ее.
Брячислав подвинулся к нему поближе.
- У меня всю семью увели, однако я хочу возвернуться в свое царство Болгарское. Хочу сладить дом, сосватать красную девицу, чтоб скота было не мене десяти голов…
Найден рассмеялся. В его голове тяжело ворочались неподъемные, уставшие и полузабытые мысли о селении: Марьяна, ее родители, добро к нему относившиеся, и, конечно, красивый статный молодец, Святослав, что рыбалил как-то зарею на Днепре. Он уже давно понял, что любил Святослава темной, гнетущей сердце любовью, накрепко был привязан воин тот к нему, намертво вшит в душу. Порой, еще на каменоломнях, когда узнал он, каков он, грех с мужчиной, просыпался под утро в истоме, представляя себя со Святославом, но только было бы у них все по-другому: было бы чисто, по согласию, страстно и жарко, до изнеможения, и он бы с радостью позволял все. Было бы на постели, а иногда мечталось ему о теплом, пропахшем свежестью сене, которое кололо бы спину – и Найден вздрагивал, так реально чувствовалось ему все. И это не было бы срамно и грешно, это была бы любовь, самая настоящая, та, о которой говорила ему Марьяна. Тогда он отворачивался и вновь возносил богам молитву за упокой Святослава.
- Най, давай побратаемся? Ты станешь моим названым братом, я стану твоим, и поклянемся друг другу, что всегда будем вместе.
От неожиданности Найден не знал, что сказать. С одной стороны, сейчас, беглые рабы, они были равны, но ране…. Ране, как он знал, Брячислав был сыном старосты, а он – найденыш, без племени, без роду, к тому же, синеглазый и русоволосый, походил на половца, а разве болгарин захочет брататься с половцем?
Но мальчик стал ему слишком дорог.
- Хорошо, Брячислав. Но я ведь безродный…
- Пускай!
И Брячислав резко сел, потянув за собой Найдена. Они оцарапали пальцы на левой, чистой руке – руке Перуна, говорили славяне – и соединили их. Кровь их смешалась, они крепко обнялись, а расцепились уже братьями.
- Брат Най, я счастлив.
- Я тоже, брат Брячислав.
Новые узы, возникшие между ними, словно придали сил: они встали, хоть и нетвердо держась на ногах, и, поддерживая друг друга, снова пустились в свой неведомый путь.
- Я горька сиротка,
Я горька сиротка,
Я горька сиротка в чужедальней стороне да,
Я горька сиротка в чужедальней стороне да…
Брячислав слабо улыбнулся.
- Это не про нас с тобой, верно, брат?
Найден сжал его руку, не обращая уже внимания на боль:
- Верно.
К вечеру они заметили пыльное облако, надвигавшееся на них; Брячислав пугался, думая, что погоня за ними или снова война. Они следили за непонятным явлением, пока оно приближалось. А потом оказалось, что то был купеческий караван.
Если бы они не были такими уставшими, выбившимися из сил, голодными и больными, они непременно побежали бы прочь. Но этого не случилось – каждый словно забыл о том, что они клейменые рабы, когда-то ведомые на торг таким же образом, как те вереницы измотанных людей, бредущих за караваном. Это были византийские купцы, шедшие из Арабского халифата: многие ехали не на конях, а на диковинных высоких животных, которые назывались верблюдами, а пленные все до одного были черноволосыми и смуглолицыми, а некоторые походили на жителей царства Тао-Кларджети, столь хорошо знакомого братьям.
Они, оскальзываясь на песке, прихрамывая, помчались вперед, размахивая руками и крича.
Один из стражников на верблюде поехал в их сторону.
- Кто такие? – проорал он на греческом.
- Люди добрые, помогите!
Стражник повернулся к выглянувшим из повозок купцам и крикнул на том же языке: «Венеды». Услышав это, из темных глубин пестрых тканей, закрывавших от жары, появилась тонкая фигура, укутанная в шелка и позвякивающая драгоценностями; она почти бегом бросилась к братьям. Найден подался чуть вперед, навстречу неизвестному – а это была женщина, причем удивительной красоты; она вцепилась ему в руку чистыми и ухоженными пальцами, на которых блестели кольца, и заглянула в глаза.
- Вы – венеды? Правда?
Родная славянская речь звучала песней для рабов.
- Правда, госпожа.
- Что с вами? Вы заблудились? Вы дружинники?
Он промолчали, отведя взгляды; женщина не смутилась, поспешно приказав стражникам поместить их в ее повозку, и сбивчиво что-то объяснила одному из купцов, судя по всему, ее хозяину.
На привале в маленькой деревне, затерянной среди песков, до которой пешком Найден с Брячиславом шли бы еще очень долго, им выдали чистую одежду и отправили мыться.
Выливая на себя очередное ведро воды, Найден все еще не верил, что им так повезло.
Одежда была самой простой и грубой, но свежей и пахла заморскими маслами – Брячислав долго принюхивался, гладил руками ткань.
К ним вышла женщина-славянка, спасшая их.
- Я пятнадцать лет не слышала славянской речи. Я так рада вам, так рада!
- Мы тоже, госпожа.
- Мое имя Всеслава.
Она немного помолчала, теребя в руках длинные концы платка, спускавшегося с плеч.
- Мы продадим вас. Направляемся сейчас в Ливонию, там хорошо берут молодых воинов…
Обреченность тяжело сдавила грудь Найдену – он раб, и только раб, никто не видит в нем человека, никто не видит в нем прошлого – только настоящее: клеймо на руке. Он никогда больше не увидит родные берега Днепра.
- Не держите на нас зла, - сказала Всеслава, словно поняв, о чем думает Найден. – Если Бог к вам будет милостив, вы спасетесь. А сейчас лекарь хочет осмотреть вас…
- Бог? Который?
Женщина грустно посмотрела на Брячислава, со злостью выкрикнувшего эти слова.
- Вы паганусы, да? Бог только один, и, надеюсь, Он снизойдет на вас…
- Сколько уже можно! Госпожа, тебе хорошо говорить – в красивом платье, с каменьями… А мы? Мы ждали милости два года, пока нас избивали и изводили голодом арабы!
- Такова воля Божья. Вы для него мученики.
Всеслава ушла, оставив с братьями своего лекаря. Худой смуглолицый византиец жестом попросил Найдена пройти к нему в повозку.
Он закатал ему штанины и долго осматривал распухшую и почерневшую ногу, больно мял пальцами. Потом выглянул наружу, что-то крикнул – и в повозку мгновенно забрались еще два человека. Найдену крепко связали руки над головой, обе ноги прикрутили конопляными веревками к палкам; один слуга держал руки больного, второй – ноги. Врач сунул в зубы деревянную ложку, обмотанную тряпкой.
- Терпи, - сказал он на славянском и достал нож.
Найдену показалось сперва, что глаза его вот-вот вылезут из обрит. Он вытянулся, попытавшись вырваться из рук слуг, и вцепился зубами в ложку. Врач медленно вырезал из его ноги мясо, в котором начался процесс гниения; он то и дело промачивал ногу тряпками, вытирая кровь. Найден извивался и глухо выл, из глаз текли слезы, на лбу вздулись вены, и очень скоро послышался хруст – он сломал ложку.
Врач быстро отдернул занавеси повозки и махнул рукой. Подбежал еще один слуга, державший раскаленный до красна металлический прут. Византиец взял прут и, перекрестившись, прижал его к ране.
Найдену показалось, что он сейчас умрет.

 Отправлено: 18.11.08 21:27. Заголовок: *** Всеслава приказа..

***
Всеслава приказала поместить Брячислава и Найдена отдельно, и их отправили в полупустую повозку с товарами. Она была заключающей в караване, после начинались невольничьи ряды. Брячислав часами мог сидеть на краю, поджав под себя ноги, разглядывая пленников.
Они остались рабами – возле повозки шли два стражника; им запрещено было покидать повозку, разговаривать с кем-либо, кроме Всеславы и Феодосия, купца, ее мужа.
Впрочем, они даже между собой почти не разговаривали.
Найден всегда лежал в углу повозки, между тюками с расцвеченным шелком, свернувшись под теплым плащом, из жалости подаренным ему тем врачом-византийцем, отказывался от еды, прося только о питье. Его нога была обмотана в несколько слоев чистыми льняными тряпками, и те, что были ближе к ране, намертво присохли к коже, заскорузли и причиняли боль при каждом движении. Поэтому он не двигался.
Раз в день, во время стоянки, к нему приходил врач. Он разворачивал тряпки, осматривал ногу – не говоря ни слова, только едва слышно вздыхая. А Найден кричал. Брячислав как-то заглянул через плечо византийцу, и его вырвало – мальчик едва успел добраться до края повозки. Нога распухла почти вдвое, место, из которого вырезали остатки стрелы, почернело и покрылось корочкой желтого гноя; кожа стала будто водянистой и багрово-красной. Врач приказал выковать серебряный широкий ножной браслет и надел его на распухшую щиколотку пациента.
Найден не мог есть – то ли от истощения, то ли еще от чего. Он повредил коренные зубы во время операции, и, хоть они не раскололись, но все же треснули, так что ему было сложно жевать. Да и сам его организм уже с трудом воспринимал любую пищу. Редко когда он просил Брячислава разжевать для него кусок хлеба, который тут же жадно проглатывал, а потом голодным взглядом смотрел на то, как ел его названный брат две порции.
Найден постоянно мучился жаром , иссушающим все тело, и вновь заныла сломанная когда-то кисть, пальцы на которой были вывернуты в разные стороны, причиняя тягучую, долгую боль, словно ее выкручивали. Теперь он, наверное, ничего не смог бы взять в эту руку.
По ночам к нему прижимался Брячислав, и они вместе лежали, всхлипывая, и страдания Найдена будто бы делались легче и терпимей, делились на двоих. Им уже не нужны были слова.
***
Ехал караван мучительно долго, понарошку, как казалось Найдену, растягивая дорогу, заворачивая то в одну деревню, то в другую. Как-то раз врач и Всеслава попытались вывести его и искупать, потому что он жаловался на блох, вызывавших зуд. Врач поднял его, дотащил до выхода из повозки на руках, согнувшись в три погибели. Найден осторожно ступил босыми ногами на прожженную землю – было уже за полдень – и, закрыв глаза руками, упал.
За две недели в повозке он настолько отвык от солнечного света, что не смог посмотреть на Ярило, помолиться ему. Мышцы на ногах ослабли и едва держали истощенное тело. Стражники взяли на руки рыдающего Найдена и понесли к воде.
Брячислав помог брату раздеться и осторожно повел его к реке. Найден, часто моргая, то и дело вытирая ладонями слезы, текущие из глаз, тяжело наваливался на Брячислава, заметно припадая на одну ногу; когда ступни его ног коснулись воды, он вздрогнул, точно от испуга. Оттолкнув брата, Найден сам вошел в реку по грудь. Ему вдруг стало легко и радостно, и, забыв о постоянной боли, неуклюже взмахивая руками, поплыл дальше. Ноги оскальзывались на тине, и камни кололи ступни, вода холодила разгоряченное больное тело, заставляя вспомнить родной Днепр. Он окунулся с головой и, со смехом разбрызгивая вокруг мелкие капли, встряхивался.
- Какая это река?
Голос оказался звонким-звонким, точно щелкнули пальцем по мечу.
Врач-византиец, сидевший на берегу и следивший за ним, крикнул в ответ:
- Инд!
Сердце Найдена защемило от тоски – Днепр! Родимый, любимый, светлый Словутич! Свободный, дорогой, прекрасный, живительный, священный….
В тот же день, расчесывая гребнем, подаренным Всеславой, свои длинные отросшие волосы, он сидел на краю повозки рядом с Брячиславом. Врач дивился тому, как оживился славянин после купания и списывал это на свои притирания и серебро.
А Найден уже решил, что сбежит – сегодня же ночью, когда будет привал. Он вдыхал русский воздух и чувствовал, как тепло растекается по телу в ожидании будущего возвращения.
Когда Брячислав укладывался спать рядом с Найденом, тот повернулся к нему лицом и, прижимая к себе, горячо зашептал на ухо:
- Сегодня, на рассвете, когда все будут спать, мы сбежим. Это Днепр! Мы совсем рядом…
Брячислав крепко вцепился ему в плечи и, заглянув в глаза, кивнул. Лицо мальчика светилось счастливой улыбкой – ведь он тоже почувствовал, что дом где-то рядом. Найден обхватил его лицо дрожащими руками и поцеловал в лоб.
- Сегодня, сегодня…
Они не уснули; стоило одному задремать, как второй тут же начинал тихо тормошить его. Братья не должны были проспать.
Время тянулось медленно, будто прошлогодний мед, и каждый удар сердца разгонял по жилам растворенные в крови нетерпеливость и страх. Ближе к полуночи Найдену вдруг страшно захотелось спать – глаза словно закрывались сами собой, все тело расслабилось… Ему пришлось сжать сломанную праву руку, так, чтобы хрустнули неправильно вывернутые суставы. Сон мгновенно слетел с Найдена.
Брячислав уже сопел, тяжело навалившись на него; руки мальчика крепко обхватывали плечи брата.
Найден напряженно вглядывался в черно-коричневое небо, видневшееся сквозь неплотно задернутый полог, и сердце его забилось от радости, когда, наконец, стали понемногу исчезать мелкие звезды.
Он осторожно потряс руку Брячислава, мирно возлежавшую на его плече. Мальчик сонно моргнул и полуоткрыл глаза. Найден, прижимая ладонь ко рту, взглядом показал на выход.
Никаких вещей у них не было, и брать было нечего. Братья тихо спрыгнули вниз, на прохладную землю; Найден старался не выдать себя и не застонать от резкой боли, которую причиняла ему нога. Они, держась друг за друга, сгибаясь, бежали в ту сторону, где матово блестела черненая водная гладь. За редкими деревьями начинался овраг, густо поросший кустарником и вереском – их путь лежал туда. Если только добраться до оврага – в этих зарослях их не найти вовек! Брячислав бежал впереди, шумно дыша, а Найден, прихрамывая, поспевал за ним; он стискивал зубы, чтобы не закричать, и это причиняло ему еще большие страдания. Рот заполнился неприятной на вкус, соленой жидкостью – словно набрал в рот медных бусин. До деревьев оставалось всего несколько шагов.
Вдруг вдалеке раздались крики, вспыхнули костры – это в караване заметили беглецов. Ноги у Брячислава подкосились, когда в воздухе просвистали первые стрелы, а сзади раздался тяжелый топот множества ног.
Безумным усилием воли братья все-таки добежали до края оврага; страх теснил грудь, все тело стало будто ватным, а в воздухе оставался густой шлейф запаха смятения и пота. Найден заскользил вниз, одновременно выкинув вверх руку, чтобы Брячислав смог ухватиться за нее и сползти. Мальчик взял ее – и тут же отпустил, вскрикнув. Стрела впилась в его плечо. С затуманенным от боли и ужаса разумом он схватился за торчавшее древко и попытался выдернуть его. Крики погони совсем рядом…
Брячислав, перед глазами которого уже начало расплываться, услышал оклик Найдена, но ответить не смог. Для него все вдруг оказалось застлано глубоким густым туманом, и мальчик потерял сознание.

 Отправлено: 22.11.08 21:31. Заголовок: *** Найден очнулся ..

***
Найден очнулся от того, что ему было холодно и мокро. Разлепив сонные глаза и потерев их руками, вдруг вспомнил, где он и что случилось; резко развернувшись на спину и сев, он обнаружил себя все в том же стылом овраге, среди высоких кустов терновника, среди степного ковыля, осоки и сухого пахучего вереска. Было уже далеко за полдень, солнце вовсю ярилось в чистом и звучном, летнем, синем-синем небе. По дну оврага протекал зазвонистый мелкий ручеек, недалеко от которого лежал Найден – потому-то ему и было сыро.
Он осторожно ощупал себя. Вроде все цело, только одежда изодралась от стремительного, скорого спуска вниз, да слегка кружилась голова после удара о землю. Найден, склонившись над ручейком, принялся жадно пить студеную воду, лакая и причмокивая, как шелудивая собака. Потом он умылся, тщательно обтерся подолом когда-то чистой рубахи. На сером полотне остались темно-бурые полосы размазанной крови – он смыл ее с виска.
И тут он вспомнил, что случилось с Брячиславом: его короткий вскрик, как у молодого подранка-оленя, мокрая ладошка, ускользающая из руки Найдена, бряцание доспехов стражников, тяжелое дыхание и – последнее, что он помнил, тяжелым кулем скатываясь вниз по кустам – громкий голос Феодосия: «Не убивайте моего раба».
Найден стиснул голову – вдруг заныло что-то, колюче и тревожно, в висках. Он потерял своего названного брата. Последнего родного человека…
Впрочем, он-то сбежал, значит, надо было идти вверх по течению Днепра до его селенья, отстроить дом, жениться. Все, как мечтал он с Брячиславом. Как мечтал его брат. Как видел он – редко-редко – во сне, ведь куда чаще ему снился Святослав.
Найден лег на спину, зажмурившись от яркого, яблочного солнца, скользящего по вытянутому его телу, соскучившемуся по теплу; представляет свою зазнобу – темноглазого, беспокойного Святослава. И рука сама движется вниз, к паху, а на лбу выступают противно липкие капли гадливого пота, и к горлу покатывает тошнота и стыдно – ох как стыдно! Но рука уже не остановится, это проклятая левая рука…
Потом Найден долго лежал, распластанный и раздавленный целомудренным шатким небом, вдавливаясь головой в траву, задыхаясь от буйнопьяного запаха сырой земли.
С трудом он встал, измученный, и побрел по оврагу туда, где, как ему помнилось, шумел полноводный Днепр.
Только поздней ночью сумел Найден добраться до реки, хромая – нога вдруг стала кровоточить, а серебряный браслет странно жечь кожу. Но боли он не чувствовал, да и не было ее, только изнутри жгло что-то новое, острое, бесконечное, грешное. Что-то совсем лишнее, не должное существовать в нем.
Шел он недолго.
Наверное, всего день или два, растянувшиеся в одну невозможную пытку – голодный, с подкашивающимися ногами, с мутной пеленой перед глазами, брел он вперед, иногда припадая к земле, целуя ее, языком слизывая черную горькую грязь и радуясь ее вязкому вкусу и песочному скрипу на зубах.
В час, когда ало-нестройно полыхает вечерняя заря над Днепром, Найден, оглядевшись вокруг, с содроганием узнал родные места. На этой – именно на этой – земле он жил семнадцать лет, работал, радовался, плакал, жил, мечтал и – сердце дрогнуло, всколыхнутое – любил. Ему знаком был самый воздух, деревья с обгорелыми стволами, шелест речных волн и глухо-шепчущие переливы ковыля в полях. Он нагнулся и прикоснулся пальцами правой изуродованной руки к редкой траве, пробивавшейся сквозь почерневшие от пожара и времени гнилые бревна, служившие когда-то опорой кровли дома.
В ивовой роще – насыпной курган; пахнет сладковатой летней водой, жарко и жадно, ненасытно сверкающим солнцем… Найден неуклюже присел возле кургана, прислонившись лбом к теплой, разогретой вечерней земле, пытаясь определить, здесь ли покоится Святослав. Но сердце бьется слишком сильно, гулко отдается звонкий ритм крови в ушах, в животе, в руках – во всем теле. Помолившись богам, он встал и медленно пошел к реке.
Руками проводит по речной гальке, перецелованной волнами; камыши у берега шуршат так знакомо – ласково и чуть встревожено.
В груди тесно и горячо, кровь толчками мчится по венам и артериям и, наконец, взрывается что-то: щеки его заливает румянец, в глазах вновь зажигается огонь. Найден опять живет и чувствует, и тяжелый прогорклый ком встает в горле.
Он опускает руки в воду, как старого друга, приветствует ее. Что-то вдруг плеснуло в камышах, и тонкие чистые голоса льются из только что покинутой Найденом, обезлюдевшей ивовой рощи. С испугом и затаенной надеждой он спешит туда изо всех сил.
В медленно догорающем свете солнца на поляне сидели в кругу темные фигуры, кто-то волшебно играл на флейте, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, в такт мелодичной песне:
- Извела меня кручина,
Подколодная змея,
Ой, догорай, гори, моя лучина,
Догорю с тобой и я…
Найден на дрожащих ногах шагнул вперед.
Песня оборвалась; замелькали, зашумели русалки, зазвенел их смех, все закружилось, словно в пляске, а потом вдруг флейтист бросился к нему, готовому уже упасть, и крикнул русалкам:
- Прочь!
С визгами и хихиканьем они исчезли, все закончилось.
- Это ты! Ты!
У Найдена закатывались глаза и кружилась голова – как у всякого, кто встретится с нечистью на Русалью неделю, но требовательный голос все звал его, звал, звал, словно назойливая муха.
С трудом сморгнув, потряс головой, словно избавляясь от наваждения, Найден посмотрел на флейтиста.
Сердце судорожно забилось, как пойманное в силки: это был Святослав, ничуть не изменившийся за два с лишним года. Рука сама собой взвилась вверх, прикоснуться к его коже, чтобы проверить – правда ли живой человек? Щека Святослава была прохладной, гладкой, без единого намека на щетину или бороду, хотя даже у самого Найдена на подбородке пробивались тонкие поздние волоски. Ладонь скользнула дальше, к жестким русым волосам, не выросшим ни на пядь, к шее, лаская немного напряженный кадык… а потом – еще ниже, на обнаженную грудь.
- Подожди, - Святослав остановил руку Найдена, беззастенчиво нежившую его. – Я мыслил, тебя убили…
- Это я думал, что тебя убили.
- Мы похоронили всех, потушили пожар…
- Вы – это из соседнего селенья?
Святослав дернулся и высвободился из рук Найдена. Опустив голову, едва шевеля губами, он сказал:
- Я – русалка.
Найдена словно ударили по голове, она стала пустая и будто бы холодная, ясная. Страх и немой ужас заметались в груди, первая мысль была – бежать, бежать отсюда, от русалки поганой! Куда угодно – только подальше… Иначе – смерть.
А разве может такое быть? Разве этот рыбак, о котором столько снов было, может являться … страшилищем из былей?
После уже, когда решился взглянуть в черные, печальные и усталые глаза Святослава, превозмогая боязнь, увидел не чудовище, которым пугали детей, а обычного человека. С незавидной судьбой, как, впрочем, и у него самого. Человека, которого любит, и уже все равно. Недаром ведь шел так к нему, хоть и не зная, но все же надеясь.
- Почему раньше не сказал? – голос вышел каким-то хриплым, словно обвиняющим.
- Боялся, что ты сбежишь.
- А сейчас?
- И сейчас боюсь.
Они помолчали. Найден лихорадочно пытался найти в себе отвращение – и не мог.
- Как.. ты стал таким?
- Я удавленник. Наверное, нажил себе врагов…
- Наверное?
- Я не помню. Мы вообще мало что помним. Я и тебя чуть не забыл.
Найден быстро протянул руку и сжал ладонь Святослава.
- Но вспомнил ведь?
- Вспомнил. А ты?..
- А я тебя и не забывал.
Святослав вздохнул и поцеловал Найдена.

 Отправлено: 23.11.08 13:25. Заголовок: :sm51: Это прекрас..

Это прекрасно...

 Отправлено: 04.12.08 14:00. Заголовок: я немного адаптиров..

я немного адаптировала старославянский для того, чтобы напечатать его на стандартной клавиатуре. Так что возможны некоторые разночтения. Ошибки тоже возможны, особенно по словообразованию. Переводите=)

Им обоим показалось, что легкое прикосновение губ стоило множества дней, проведенных вдалеке друг от друга, и поцелуй продлился долго, очень долго – а может, всего лишь несколько мгновений.
Оба забыли обо всем.
Найдену страстно хотелось воплотить свои мечты в жизнь, и он сам опустился на землю, потянув за собой Святослава. Он и не знал, зачем ему это, прекрасно помня об отвратительных совокуплениях с надсмотрщиком в Фарсе, о больной ноге, о странном жаре, о безысходности, но сейчас, касаясь Святослава, думал только об одном: пока еще живой, пока еще дышит – доказать ему свою привязанность.
Святослав дернулся, будто испугавшись, когда самовольная рука Найдена заскользила вниз по его спине и, пристально глядя в постаревшие васильковые глаза, тихо спросил:
- Тебе этого хочется?
И мгновенно стало стыдно, будто облили ледяной водой, неприятное жжение разлилось внутри, щеки запылали, а тело занемело. Найден вдруг обмяк, отвел глаза в сторону и… все. Закончилось сказочное мгновение, больше похоже на сон. Увидел вдруг все свои беды, и тьмой иголок вонзилась под кожу боль, врезаясь в гладкие мышцы; вокруг потемнело, и не только поздний вечер виновен был в том: небесные хляби разверзлись, и обрушился на землю дождь.
Найден сел рядом со Святославом, угрюмо смотревшим на небо, и холодные капли дождя кололи лицо. Прижался к широкой обнаженной спине, покрытой мокрыми крапинками не то пота, не то воды, тяжело вздохнул, провел вывернутыми пальцами по позвонкам, добрался до шеи, запутавшись в волосах.
Скользя губами по коже, царапая ее зубами, неслышно произнес:
- Я тебя люблю.
И дождь словно взбесился, став сильнее, беспощадней; это был уже скорее град.
Святослав помог встать ему, и они так быстро, насколько это было возможно для Найдена, побежали в сторону села. Несколько домов пожар пощадил, лишь облизав снаружи или высушив изнутри; почти целым, только с пробитой крышей, был сарай для сушки сена. Туда и привел Святослав Найдена, задыхавшегося от бега.
В сарае едва можно было поместиться вчетвером; с крыши звонко барабанила грозная капель дождя, на полу – кучи давно иссохшего сена, кое-где заплесневелого или уже превратившегося в труху, черные разводы сажи по стенам и стойкий душный запах угасающего лета.
Они сидели рядом на сене и молчали. Потом Святослав коснулся правой руки Найдена и, заглядывая ему в лицо, спросил:
- Хочешь, я вправлю тебе суставы?
Найден кивнул, хотя знал, что будет боль. Ему даже хотелось испытать ее, причиненную близким человеком.
Кисть хрустела под сильными пальцами Святослава, а Найден, прижавшись к нему, стискивал зубы, чтобы не кричать. С каждым вправленным пальцем ему становилось легче – только почему-то на сердце.
И появился вдалеке неясный, горький свет.
Святослав обнимал, гладил по голове, будто утешая, но не говоря ни слова. А потом Найден, вцепившись ему в плечи руками, - в глазах даже потемнело от резкой боли – поцеловал его. И стало просто и свободно обоим – нежить друг друга, обнимать, вдавливаться в сухое, терпко пахнущее сено, и целовать, целовать, целовать…
Тежькое дъхненые сколЪзаахъ по коже, оставешти ся неиздреченые зажегёные сльди. Надёнъ обёнтигъ Святославоу главу рёкыми, прозебняшти его лъбъ та облобызёншти его, обидаахъ чрьты его лика. От русалъкы есть вонъало жештешти льною, зльчову вльноню тръвою, мекъкыи пЪсъкъмь, та хладнова кожа бЪахе теплЪнове под изнемогёншти ся рёкыми Надёнови.
Святославъ приникён къ нему, алъчён овъ лобъзати, овъ оуъазвити троудьныи та завЪтреныи Надёновы оуста, любыти вьсъяки строупа. Он приньенаше ся его плъть, прьстами текшташти по соуровые коже, попалаахъ малыми льгъкыми каплёнми та вонъаахъ дрЪвесе. Вонъа живога чловЪка, лежешти под ним, задЪаахъ ино трьзати та въжешти ёнтрь до самои выъи, внезаапъ еже глатышти не могён. Въ главе – тежькои боуесть, а перед очесе – лепый лик Надёна.
Та коли длань Святослава сколЪзаахъ опакы, по его бедрам, приканёти ся къ ваштии строупъ, безлумлы гладъкы, Надёнъ троуднъ вздъхнёнаахъ сквЪзъ зёнба, обёнтигааше Святослава та привлЪкаахъ, лобъзати високъ та власа. Въ очесахъ бЪахе чрьнъ, а поздЪ показе ся благъ свЪт – ьакъ прьсты Святослава вънитн въ него.

мне дальше R-сцену переводить или выложить как есть?=)

 Отправлено: 08.12.08 14:39. Заголовок: Тяжелое дыхание скол..

Тяжелое дыхание скользило по коже, оставляя невидимые раскаленные добела следы. Найден обхватил голову Святослава руками, запустив пальцы в волосы, открывая его лоб и целуя его, обводя черты его лица. От русалки пахло жженой весной, терпкой речной мятой, гладким шуршащим песком, перекатывающимся под находящими скользкими волнами, и холодная кожа становилась горячее под больными руками Найдена.
Святослав прижался к нему, жадно то целуя, то кусая потрескавшиеся и обветренные губы Найдена, лаская каждый синяк, каждый красно-рассыпчатый след от царапины. Он словно бы пытался выучить тело Найдена наизусть, пальцами растекаясь по обожженной коже, покрытой мелкими липкими солеными каплями и на вкус чуть металлической, и шершавой, и пахнущей лесом. Аромат живого человека, распластанного под ним, пьянил и заставлял что-то дрожать и воспламеняться внутри, выжигая до самого горла, вдруг пересохшего так, что и сглотнуть было нельзя. В голове – тяжелый дурманящий туман, а перед глазами – расслабленно-прекрасное лицо Найдена.
И когда ладонь Святослава заскользила вниз, по его бедрам, ощущая раздувшуюся опухоль на ноге, неправдоподобно гладкую и горячую на ощупь, Найден со свистом втянул пропаренный воздух сквозь зубы, обхватил Святослава руками и притянул к себе, целуя вспотевший висок, полуприкрытый русыми волосами. В глазах резко стало темно, а потом вспыхнул невероятно резкий белый свет – это пальцы Святослава осторожно вошли в него. Почти забытое ощущение чужого тела внутри вернулось, ворвалось без стука, опрокинуло стол и заставило Найдена широко распахнуть глаза – и тут же столкнуться с черными глазами Святослава.
Они смотрели друг на друга.
Молчали.
Только тяжелое дыхание разрушало тишину.
И тогда два пальца внутри Найдена двинулись, продвигаясь глубже, бережно и даже нежно, насколько это было возможно. Святослав прижался к губам Найдена, по каплям собирая его вздохи; их руки переплелись, причиняя боль. На улице шумел дождь, стекая беспрерывными струями с крыши сарая, расползаясь глянцевитыми лужами по обугленному полу. Быстрый топоток и шуршание где-то в углу – полевая мышь проскочила вдоль стены; шумел разъяренный ветер, плескались волны, разбиваясь грудью о берег.
А Найден умирал и возрождался с каждым толчком двух пальцев, хрипло дыша одним воздухом со Святославом, обвив его ногами, блуждая ладонью по низу его живота. Изнутри что-то распирало, набухая, взрастая, что-то горячее, словно раскаленное маленькое солнце, готовое вот-вот взорваться, превратившись в нового бога. Он напряженно сдерживался, от чего судорогой сводило бедра. Спина Святослава была скользкой от пота, в воздухе пахло сыростью, страстью, жаром и тиной – резко, до тошноты, до лиловеющих алых кругов перед глазами.
Вдруг все закончилось.
Найден зажмурился, чтобы не видеть, превратившись в слух, запах, вкус, ощущение, и был не в силах даже сглотнуть, пока Святослав медленно – а ведь хотелось гораздо быстрее – входил в него. Резкое, чуть неловкое движение, - и Святослав внутри Найдена, раздвигает колени, от чего связки тягуче заныли, а больная нога будто онемела.
Раз – вдох.
Два – судорожный, с присвистом, выдох.
Три – вдох, от которого расправляется грудная клетка, а сердце колотится где-то у горла, застрявшее, липко-противное, вверх идет странное жжение, а в паху все словно стиснуто, вывернуто, сжато, настолько сильно напряжение. Святослав медленно движется назад, а потом, будто бы решив, что сдерживаться уже смысла нет, с силой толкается вперед, и – четыре, выдох, пустая звонкая голова, барабаны в висках…
Найден хватает ртом воздух, как рыба, вытащенная на беломраморный ракушечный песок за жабры и брошенная под утренним одуванчиковым солнцем, дергает на себя Святослава, крепко стискивая его руки, на которых выступили бирюзовые нити вздувшихся вен, подается навстречу. Глаза Найдена закрыты.
После двадцати он сбился со счета, задерживая дыхание, и каждый новый толчок отдается гулким бессильным светом – по стенам, по полу, по полупрогнившему потолку, по уродливым разлапистым теням деревьев, виднеющимся сквозь полуоткрытую дверь. Внезапно мир закачался, перевернувшись, опрокинувшись, и Найден, дернув коленями, кончил.
А толчки продолжались, и через несколько конвульсивных, истеричных мгновений он начал заново:
раз – к горлу подступает тошнота;
два – Святослав закусил губу;
три – по ноге растекается жгучая боль;
четыре – в черных глазах - отражение Найдена, и последнее движение, и теперь уже – конец.
Они лежат рядом, мокрые, липкие, а лужа дождевой воды медленно подбирается к их ногам. Найден переворачивается набок, чуть морщась от неприятного зуда – солома колется, там, верно, давно завелись мелкие насекомые, от того и спина чешется, - и, накрывшись смятой, дурно пахнущей одеждой, засыпает.
***
Он больше не пришел в себя.
Началось полное заражение крови, медленное, мучительно долгое умирание организма, рана на ноге открылась, сочась темной кровью.
Русалки разместили его все в том же сарае, и Святослав, исходя страхом, сидел рядом с ним, вслушиваясь в рваное, больное дыхание, пропахшее горькой полынью, которой пытались отпаивать его русалки. Найден лежал, растянувшись на грубой подстилке из сухой осоки, с вычерненными синяками под глазами, болезненно-розовыми воспаленными веками, на которых виднелись росписи фиолетовых тонких прожилок, с высохшими, голубыми губами. Он бредил; не раскрывая глаз, в уголках которых скапливался гной, шептал до крови, выступавшей из крошечных трещинок возле рта, рассказывал растревоженному русалке про Брячислава, про рабство, про черных близких воронов и стервятников, молчаливым предупреждением кружащихся в небе.
На вторую ночь его муки в сарай пришла девочка-русалка с глазами старухи, Царица. Даже имени ее никто не знал, просто – самая первая русалка в Днепре, сестра реки, дозволявшая воскрешать желающих воскреснуть и оплакивающая всех погибших. Самые молодые рыбешки-русалки говорили, что она – сам Днепр. И ее черные, как и у всей нечисти, глаза, казались бездонными дырами в прошлое, потому что у мертвых не было будущего.
Переговорив с девушкой-травницей, Царица прогнала всех и сама стала смотреть за Найденом, запретив Святославу даже подходить к сараю.
В Святославе что-то сгорало, тихо и беспредельно, как умирал Найден: глубокое таинственное чувство жарко тянуло внутри, заставляя его постоянно волноваться, беспокоиться, страшиться. Он ждал почти три года живого мальчика-найденыша, воплощавшего его тоску по миру, лелеял в себе невозможное чувство не то любви, не то голода, дикой, безумной жажды его губ, его кожи, его быстрых слов, его блестящих синих глаз и трепета сердца в груди. Забывал, отдавая реке образ Найдена, и только крошечная иголка в душе позволяла помнить всегда даже не лицо, не фигуру – звуки, запахи, обрывки слов.
Святослав сел под ивой, спрятавшись среди длинных узких ее листьев, и, обхватив ствол руками, начал молиться богам о том, чтобы Найдена спасли.
Царица набрала чистой воды в глиняную чашку и, свернув в несколько раз тряпку, оторванную от рубашки Найдена, положила на горячий его лоб. Струи воды потекли вниз, по бровям, к виску, защекотали в волосах, а больной даже не зашевелился. Травница отправилась в реку – русалки не могли находиться долго на земле.
Начинался рассвет третьего дня.
Царица вышла их сарая, вылила из миски настойку полыни, которую прикладывали для остановки крови к ране; зашуршали кусты, и появился Святослав. Выглядел он полубезумно: в грязи, уставший, тем не менее, он слабо улыбнулся ей и протянул пучок какой-то травы.
- Спасибо за кровохлебку.
Святослав опустился на колени перед ней, и, словно в беспамятстве, обхватил ее ноги.
- Спаси его! Ты можешь, я знаю! Все, что угодно…хочешь, достану тебе редких трав? Хочешь, жемчуга собирать тебе буду? Людей приведу… Утоплю…
- Нет! – Царица сердито посмотрела на Святослава. – Почти все вы удавленники. Еще хотя бы один – и Днепр воспротивится, выйдет из берегов, а мы все исчезнем.
- Исчезнем?
- Станем пустыми ракушками, ветром в камышах, тонким тростником… Должно быть равновесие.
- Зачем? - Святослав сжал ее колени. - Зачем, скажи? Зачем?
Царица пожала плечами, перебирая плотные стебли кровохлебки.
- Я не знаю.
Руки Святослава обессилено соскользнули вниз, отпуская ее.
Царица положила кровохлебку в миску, с минуту еще посмотрела внимательно на русалку и повернулась, собираясь вернуться в сарай.
- Царица… Ты спасешь его?
Она даже не повернулась.
- Уже поздно, Святослав, милый. Он умирает.
Святослав распластался на земле, вцепившись в дерн пальцами, словно пытаясь вырвать что-то; он тихо завыл, сжимаясь в комок. Царица подбежала к нему, порывисто обхватила за плечи, приподняла, припадая к его лицу с холодными поцелуями.
- Для чего он тебе, милый? Для чего? Я – девушка, я – Царица, я люблю тебя, милый… Ни один из русалок не обладает такой красотой, как ты, никто из людей не играет лучше на флейте… Зачем тебе он? Я красивей, я – Царица!
Святослав оттолкнул ее. Царица вцепилась в него, больно впиваясь ногтями; глаза ее блестели лихорадочно и страшно.
- Зачем тебе он, милый? Он не любит тебя! Не любит! Не может мужчина испытывать что-то к мужчине…
- Неправда! – Святослав поднял на девушку глаза. – Даже если так, все равно. Царица, ты для меня – все равно, что богиня. Только Любомир мне дороже всего на свете. Если любишь меня, - он сжал ее ледяные, окоченевшие руки. – Если правда любишь – спаси его. Прошу.
Царица вдруг рассмеялась. Отпустила Святослава, поднялась на ноги, все еще улыбаясь немного жутко.
- Ему осталось жить до заката.
Святослав понурил голову.
- И не проси помочь. Я ему не лекарь.
Царица ушла, оставив русалку лежать на траве и беззвучно рыдать, ногтями расковыривая черную влажную землю.
***
Тени деревьев еще не заплели вес вокруг, и солнце не зашло, когда Святослав снова пришел к сараю и, тихо ступая, заглянул внутрь. В смутной, смуглой темноте он увидел запрокинутую голову Найдена, белую выгнутую шею, руки, желтоватыми пятнами лежавшие на грязной тряпке, заменявшей одеяло. В сарае – тяжелый спертый воздух, пропахший сеном и смертью. В голове у Святослава все смешалось, он бросился в настороженную темноту сарая, желая хоть прикоснуться, хоть чем-то помочь.
- Не подходи к нему.
Резкий голос Царицы заставил Святослава вздрогнуть. Обернувшись, он столкнулся со злыми ее глазами. Девушка поманила его пальцем и тихо выскользнула за дверь.
Святослав упал перед ней, пытаясь поцеловать маленькие ноги, и, задыхаясь, захлебываясь словами, торопливо начал говорить, будто боясь, что времени уже не осталось:
- Дозволь, Царица, дозволь мне отнести Любомира к реке, дозволь воскреснуть ему русалкой, пусть вечно остается рядом со мной, потому что люблю! Люблю, даже больно, так люблю… Дозволь утопить его, мне самому дозволь убить, этими вот руками любимого, только чтоб жил, Царица… Я прошу тебя… Все сделаю – только разреши ему жить!
Царица опустилась на корточки перед ним, обхватив колени руками. Она смотрелась как маленькая девочка: с большими черными глазами, влажными длинными волосами, тонко поджатыми, бледно-розовыми губами, перламутровой кожей. Да и была она, в сущности, всего лишь тринадцатилетней, худенькой и изможденной какими-то таинственными непосильными трудами девочкой, но Святослав видел грозную Царицу, древнюю русалку, от которой зависела его – именно его – судьба.
- Ты дозволишь?
В глазах Святослава затеплилась надежда.
Царица встала; в руке у нее был нож.
- Уходи сейчас же. Не смей убивать человека только потому, что ты его, видите ли, любишь.
- Но.. – Святослав сжал кулаки.
- Молчи, - оборвала его Царица. – Если хотя бы попытаешься что-нибудь сделать – я, клянусь Хорсом, убью его.
И она исчезла в глубине сарая.

 Отправлено: 12.12.08 12:16. Заголовок: Святослав бросился з..

Святослав бросился за ней, намереваясь схватить, поймать, убить – что угодно, лишь бы спасти чужую жизнь, далекую, мерцающую в ночной бездне, - и замер. Лицо Царицы блестело от пота и было белым в надвигающихся сумерках, губы пролегали узкой раной, только глаза пылали безудержной ненавистью и пьяной ложью. Ее рука, стискивающая рукоять ножа, зависла над едва вздымающейся грудью Найдена.
Святослав сделал шаг вперед. Рука резко опустилась вниз, и…
По щекам Царицы вдруг потекли слезы – прогорклые слезы мертвой. Она бросила нож под ноги Святославу, и крохотные капельки крови вырисовали изящный шлейф.
- Забирай его, - глухо, придушенно, безжизненно, куда-то в сторону, сквозь окаменевшие глаза Святослава.
Он подошел к Найдену. На рогоже, покрывавшей его – рваная рана и медленно набухающее багровое пятно. Найден смотрел на Святослава широко распахнутыми глазами, оплавленный лихорадочным жаром рот мученически распялен, руки, как торопливые кипенные крабы, ползают от судорожно дергающегося кадыка к распахнутой насквозь груди.
- Скорей, глупец! – и Царица со стоном выбежала из сарая.
Святослав осторожно приподнял Найдена; кровь потекла сильными толчками, и пальцы стали липкими, осклизлыми. Найден задыхался; глаза его закатились. Святослав подхватил его на руки и, сжимая тяжелое тело, побежал к реке.
Он о многом успел передумать, спотыкаясь о камни, проскальзывая по траве, со страхом считая каждый вдох Найдена, отчаянно впитывая его тепло. Например, о том, что будет его последним взглядом, последним дыханием, последним движением. Или о том, что, быть может, удастся его спасти.
И видел русалок, сидящих у погребального костра.
Вот уже и ивы позади, и курган, и русалья поляна. Осталось добежать до белого камня на берегу, заплыть поглубже, и… отпустить. А потом вдруг подумал: именно здесь они встретились. Здесь он получил солнечный удар, столкнувшись взглядом с яркими, живыми синими глазами.
И Святослав, крепко прижимая к себе еле дышащего Найдена, до дымной ломоты в суставах стискивая его, зашел в воду. Шафрановые закатные волны облизали уставшие на земле, прокаленные ноги русалки, и мягкий ил ковром стелился по обглоданным камням; река обнимала его, как истомившаяся по ласке полюбовница.
Он заплыл на глубину и опустил Найдена в воду. Тот вскрикнул – тонко, испуганно – и распахнул глаза, совершенно безумные, насквозь пронизанные лопнувшими красными прожилками, мутные и беспокойные. Найден забарахтался, лихорадочно пытаясь выбраться из тяжелой рогожи, в которую его закутал Святослав. Русалка обнял Найдена; и, хоть тот уже почти ничего не соображал и бредил, узнал Святослава, покорно обмяк в уверенных руках, в изнеможении припадая головой к плечу возлюбленного. Вдруг поднялся ветер, разбрасывая вокруг колючие мелкие брызги и вздымая лоснящиеся грозные волны. Святослав горячо зашептал на ухо Найдену бессвязные слова:
- Ты только верь мне, только слушай, хорошо? Верь мне! В тебе есть желанье жить, я знаю, ты верь мне, кали ласка… Веришь? Веришь, знаю…
И он, вновь приподняв Найдена, поплыл дальше. Вода скользила по коже, ступни щекотали длинные качающиеся водоросли, а река поднималась все выше. Святослав, безнадежно припав к обжигающим, сухим и терпко-соленым губам Найдена в последний раз, отпустил его.
Человек едва мог устоять так, чтобы голова находилась над водой. Святослав поманил его, отступая дальше, и Найден, окончательно теряя все силы, ничего не соображая, видя перед собой лишь бледное, напряженное лицо русалки, послушно поплыл к нему. Все дальше, дальше, дальше…
Дальше…
Глубже…
Оставляя масляный, кровавый след за собой, он плыл, пока не отказали вдруг ноги, пока не потемнело в глазах. Найден погрузился в студеную черную воду с головой, захлебываясь, отчаянно пытаясь выбраться, стараясь задержать дыхание и дотянуться до поверхности. В висках стучало, руки сводило от резких движений, и тяжесть реки давила сверху, сплющивая грудь, разрывая барабанные перепонки. Он не выдержал, открыл рот, чтобы сделать вдох – и перестал бороться с рекой.
Святослав, опустившись на дно, со странным ужасом смотрел, как медленно раздувается, разбухая от воды, рогожа, как она высвобождает иссушенное тело Найдена, и как его искаженное смертной судорогой лицо приближается.
Неестественно выгнувшись, опускался труп вниз, спугивая стаи рыбешек , путаясь в водорослях.
Сейчас Святославу было по-настоящему страшно.
***
Вдох.
Единственный, тяжелый, упирающийся вдох, чтобы закашляться, отплевывая воду, вцепиться руками в склизкую землю под собой.
Вдох, за которым начинается новая жизнь.
Мертвая.
Где-то по белому жертвенному камню потекла кровь ягненка, где-то оставили на берегу реки миску с ячницей-гулявником, где-то залили водой костер и запели страшную песню. Песню о смерти, о вечной темноте, о Маране, песню, в которой звучит железо и кровь, песню, которая дарит веру.
И жилы наполняются самым живым, самым драгоценным, самым бесконечным – верой.
Найден распахнул глаза.
И сделал второй вдох.
Обнаженный, лежал он на самом краю, между Днепром и берегом, и волны лобзали его, покрывая собой. Рядом, возле камня, скорчился кто-то смутно знакомый. Найден с трудом сел на липкий песок, потер глаза, и вдруг вспомнил. Ладонь заметалась по груди в поисках раны – но был только узкий выпуклый шрам. Судорожно ощупав ногу, сохранившую лишь затянувшуюся ямку от лечения византийца, Найден облегченно вздохнул. В груди откликнулась боль.
- Это пройдет.
И голос у фигуры рядом с камнем был знакомый до острого сосущего чувства в животе. Знакомый, такой знакомый, словно бы…
- Всего лишь остаточная память. Привидение.
Имя пришло на язык само, гладкое, вкусное, родное.
Он встал и, слегка пошатываясь, добрел до камня. Упав на колени перед русалкой, Найден прижался к нему, выдохнув, наконец:
- Я люблю тебя, Святослав.

осталось совсем чуть-чуть=)

 Отправлено: 15.12.08 14:59. Заголовок: *** Днепр катит свою..

***
Днепр катит свою легкую ношу с ревом, со стоном, с криком подбрасывает в волнах маленькое тело; водоросли опутывают его, стягивают цепями руки, и Днепр сердится, Днепр неистовствует. Ветер пытается отобрать труп у жадной реки, завязывается бой; летят во все стороны брызги и оборванные листья, но волна, набежав на песчаный берег, разбивается. Тело досталось не ветру и не Днепру, а земле.
Там и нашли русалки свою Царицу. Волосы в зеленой тине, кожа серая, болотная, вся в струпьях, в ушах и ноздрях копошатся черви. Маленькая и худенькая, с раскинутыми в разные стороны руками, Царица больше походит на мертвого облезлого воробья.
Днепр прогневался на нее.
Русалки с почестями оттаскивают тело Царицы в ивовую рощу, на погребальный костер; значит, быть вечером похоронам да празднику – последний день Зеленой недели.
***
Брячислав бежал.
Брат рассказывал ведь, что до его селенья всего день от Немана, значит, уже скоро, совсем скоро он окажется там.
Мальчик споткнулся, упал, больно рассадив колени о камни. Не сдержался вдруг, обхватил себя руками и начал всхлипывать. Едва сумел оторваться от погони, петляя по лесам, как заяц, про себя скороговоркой повторяя заговор лешего, чтобы не гневался тот; Брячислав не ел ничего уже второй день, от усталости подкашивались ноги.
Но ему нужно найти Найдена.
Он ведь тоже сбежал – прямо на следующую ночь.
И скучал.
Он сел, потер глаза, вглядываясь вдаль. Вон уже, виднеется недалеко погорелое место, а там – ивовая роща. Брячислав встал и снова побежал.
Солнце торопливо заходило за горизонт.
***
Сходятся народи – мужи и жены, девицы на нощное плещевание и бесчинный говор, на бесовские песни и пляски… И бывает же отрокам осквернение и девкам разтление от русалий.
Славянский заговор русалок.

Русалки все прибывали и прибывали; скоро Найден уже не мог сосчитать их – вся поляна среди ив полнилась извивающимися в безумном танце, светящимися, лиловато-зелеными телами, хватающими друг друга с диким хохотом, в загадочном опьянении пытающихся вырвать себе волосы, выплясывающих, обнаженных, лоснящихся от воды и пота. Найдену было жутко, но от ярко пылающего костра, в который травница бросила чеснок и иван-да-марью, поднимались охмеляющие и дурманящие пары, благоухающий дым окутывал с ног до головы, проникал в кровь сквозь кожу. Глаза Найдена закатились, а тело само вдруг принялось изгибаться в сухом, гулком ритме беспорядочных ударов по туго натянутой шкуре на барабанах, звонкой россыпью лившихся в роще. Русалки подхватили его за руки, потянули в свой круг, злобно скаля зубы и визжа. На волосы Найдену опустили камышовый венок, окатили речной водой, которая не отрезвила его, но наоборот: мысли окончательно склеились и перепутались, остался лишь пульсирующий с кровью ритм танца. Травница протянула ему миску с белесым отваром; одним глотком, морщась от горечи, выпил он зелье, и с подбородка щекотно закапало.
- Величайся, Древняя Мать!
В убранстве смерти – новая жизнь,
В рассеянии – обновление,
В растворении – возрождение.
О, Великая Черная Мать!
Голоса у них – самые прекрасные на свете, пусть и срывающиеся на хохот, пусть и хрипящие от обилия выпитого дурманящего настоя; и пели они волнующе о тьме, о смерти, о страхе, и ликовали, и звали Мару.
Без устали, задыхаясь в жарком тумане, сцепляясь друг с другом руками, ногами, всем телом, губами, бешено танцевали русалки. Найдена подхватывали, кружили, прижимали к мокрой груди, жадно целовали, оставляя на лице запах сладкого пьянящего варева, которым потчевала их травница. В глазах темно, кожа будто плавится, и каждое прикосновение вызывает истому и возбуждение. Он тоже ловит чужие руки, торопливо гладит тела, скользя ладонями и по женским упругим грудям, и по складным мужским спинам, с наслаждением слизывая с них капли речной воды. Краем глаза он видит далекий силуэт Святослава, танцующего вместе со всеми, обнимающего других русалок, и это кажется Найдену очень правильным и единственно верным.
- О, Мара! Мара! Черная Мать!
Возлети на лебединых крыльях над пеплом пожарищ,
Рассмейся колокольным смехом над ратями павших
Яростью, кровью их опьяненная,
Воспылай миллионами погребальных крад!
Святослав поймал Найдена, поднимая на руки; кожа его была горячей и нежной под алчными губами Найдена, пальцы путались во влажных волосах. Подчиняясь возрастающей скорости танца, обвивая друг друга, прижимаясь, они плясали, не прекращая целоваться, и ладони ползали по телу, царапая и лаская. Одурманенный Святослав уже с жадностью кусал податливо раскрытый рот Найдена, исступленно стискивал его, торопливо выглаживая напряженную спину. И в грозном пении восхваления Мары они скрылись в кустах под торжествующий хохот, сладострастные стоны русалок и завывания травницы, сыплющей в пламя костра новые травы.
В глубине ивовой рощи дымно и тепло, но танец все равно слышится, и сердце выстукивает загадочный неровный такт, когда Найден выгибается, позволяя Святославу войти в него, выворачивает шею, с тоской искусанными губами ища губ Святослава.
- Над перекрестками всех дорог,
Над жальниками и погостами,
Ты – светом в очах моих стала
В Велесовом круге рождений,
Смертей и перерождений.
Перед глазами – пылающие круги, складывающиеся в густую мозаику крови. Даже после соития они не удовлетворены, но, распаленных, их неведомой силой тянет обратно на поляну до изнеможения извиваться в пляске бесов.
Ритм ускоряется, становится неистовым, взрывается в голове, и они бегут, отчаянно желая успеть к обряду погребения царицы.
Русалки столпились плотным кольцом, живым, пульсирующим, шевелящимся; со смехом и непристойными шутками они пропускают в центр Святослава и Найдена. На траве сжался мальчик; он закрывает лицо руками и рыдает.
- Миленький…
- Сладенький….
- Хорошенький мальчик, посмотри-ка на нас.
- Разве мы такие уж страшные?
- Нет, мы – красавицы!
И, зачарованный напевами русальих голосов, Брячислав безвольно опускает ладони.
Найден стоит прямо перед ним, ухмыляясь, перешептывается с остальными… А как же они хороши! Белые, светлые, будто прозрачные, длинноволосые, в венках, все до одного прекрасны.
Брячислав тянется к Найдену:
- Названный брат! Я искал тебя!
Со смехом Найден опускается перед ним, хватает за руки, притягивает к себе; Брячислав так счастлив и рад…
- Я тебя не знаю, миленький.
И Брячислав понимает: это не его брат, это – нечисть, с пустыми черными глазами, с тонким мертвым лицом. Он кричит, кричит так громко, как только может, вырывается из сильных рук, бьет ногами, слезы ужаса катятся по щекам.
Русалки хохочут; травница снова заводит песнь и кидает пригоршню полыни в огонь.
- Смертей и перерождений –
В ночи Путеводная Нить!
О, Мара! Мара! Черная Мать!
Брячислав до самой зари танцевал с русалки, наслаждался чудесным их смехом, крепкими их ласками и жаркими поцелуями. Он слушал дивные их, черные, запретные песни, и все вокруг кружилось от множества радостных, счастливых лиц, от зеленых венков, от белых блестящих тел.
Утром русалки исчезли, как сказочный сон.
Тело Брячислава нашли охотники в ивовой роще; на лице его написано блаженство, посиневшие губы искривились в улыбке. Повздыхали охотники, да все-таки погребли тело, хоть и говорят, что русалки не любят, когда хоронят тех, кого они защекотали до смерти.

конец

 Отправлено: 22.11.11 18:24. Заголовок: Очень красиво и очен..

Очень красиво и очень грустно! Бедный мальчик!.. *Когда читаешь такие вещи, лишний раз осознаешь, как хрупка жизнь...*

 Отправлено: 03.05.12 23:18. Заголовок: Печально.....

Печально...